Теория установки Д.Н. Узнадзе и опыты экзистенциальной объективации в произведениях Ф.М. Достоевского

Размещено на http://www.allbest.ru/

Теория установки Д.Н. Узнадзе и опыты экзистенциальной объективации в произведениях Ф.М. Достоевского

Дмитрий Николаевич Безгодов, Мария Дмитриевна Безгодова, Арина Игоревна Шеболкина

Аннотация

В ходе анализа мысленного эксперимента, поставленного Ф.М. Достоевским в рассказе «Кроткая», выделены три экзистенциальные функции рефлексии: конструирование утешительной иллюзии, бегство от реальности и поиск подлинной реальности. Третью функцию предложено именовать экзистенциальной объективацией. Утверждение рефлексии в качестве способа разрешения фундаментальных смысложизненных вопросов (способа удовлетворения экзистенциальных запросов личности) предлагается обосновывать в контексте главных принципов когнитивной психологии и когнитивной терапии. В качестве базового подхода к пониманию феномена объективации исследована теория установки Д.Н. Узнадзе. В сочетании с методологией экзистенциального анализа В. Франкла и методом терапии эмоциональных схем, предложенным Р. Лихи, корректно истолкованная способность к объективации может быть рассмотрена в качестве когнитивной основы для выработки жизнеутверждающей личностной стратегии и соответствующего мировоззрения. Очевидная историко-философская противоречивость терминологической конструкции «экзистенциальная объективация», связанная с жесткой критикой со стороны представителей экзистенциальной философии объективации как формы интеллектуальной деятельности, полагается по существу разрешимой. В частности, утверждается возможность экспликации положительного экзистенциального значения феномена объективации из содержания мысленных экспериментов по решению смысложизненных задач, поставленных и описанных в произведениях Ф.М. Достоевского.

Ключевые слова: экзистенциальная объективация, теория установки, когнитивная психология, мысленный эксперимент, рефлексия, объективация

Abstract

Theory of Setting by D.N. Uznadze and Experiments of Existential Objectification in the Works of F.M. Dostoevsky

Dmitry N. Bezgodov1, Maria D. Bezgodova2, Arina I. Shebolkina3

1Ukhta State Technical University, Ukhta, Russia, dbezgodov@ugtu.net,

The analysis of Dostoevsky's mental experiment in “The Meek One” highlights three existential functions of reflexion: the construction of a comforting illusion, the flight from reality, and the search for an authentic reality. The third function is suggested to be called existential objectification. The assertion of reflexion as a way to resolve fundamental issues of meaningful questions (as a way to meet the existential demands of the individual) is proposed to be substantiated in the context of the main principles of cognitive psychology and cognitive therapy. D.N. Uznadze's theory of setting was investigated as a basic approach to understanding the phenomenon of objectification. In combination with W. Frankl's methodology of existential analysis and R. Leahy's method of emotional schema therapy, the correctly interpreted ability to objectify can be seen as a cognitive basis for the development of a life-affirming personal strategy and an appropriate worldview. Obvious historical and philosophical inconsistency of terminological construction of “existential objectification”, associated with the harsh criticism by representatives of existential philosophy of objectification as a form of intellectual activity, is believed to be essentially resolvable. In particular, the possibility of explicating the positive existential meaning of the phenomenon of objectification from the content of mental experiments to solve the meaningful tasks posed and described in the works of F.M. Dostoevsky is argued.

Keywords: existential objectification, theory of setting, cognitive psychology, mental experiment, reflection, objectification

Рассказ Ф.М. Достоевского «Кроткая» - это классический мысленный эксперимент в духе феноменологической психологии1. Было бы натяжкой искать в произведении намеренное применение конкретного методологического инструментария, но интуитивное следование феноменологической стратегии представляется здесь очевидным. Ф.М. Достоевский утверждает, что «психологический порядок» происходящего описан им верно, даже «стенографически» верно, но в данной жизненной ситуации никакого стенографа не было и не могло быть. Это мысленный эксперимент: посредством рефлексивного анализа открывается и описывается логика физически ненаблюдаемых событий. При этом событиями являются как состоявшиеся факты реальности, так и переживания, а точнее, порядок переживания этих фактов реальности. Ключевой формулой, описывающей порядок переживания, в рассказе выступает выражение «собрать мысли в точку». В раскрытии логики этого мысленного эксперимента мы опираемся на методологические принципы феноменологии в изложении американского философа Л. Эмбри (2005).

Фактическую основу происходящего духовного события составляет самоубийство молодой женщины, муж которой и есть главное лицо и повествователь рассказа: субъектный предмет мысленного эксперимента. Разумеется, этот «эксперимент» не имеет ничего общего с мотивами «научной любознательности». Когда Ф.М. Достоевский в словах «от автора» пишет «представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца», то должно быть ясно, что этим «представьте» он предлагает вещь невозможную ни с обывательской точки зрения, ни с формально-рациональной. Единственная жизненная позиция, с которой можно пытаться это представить, - стремление постичь тайну, смысл человеческой жизни с тем, чтобы далее стремиться этот смысл осуществить.

Муж на протяжении шести часов ходит по комнате и старается «себе уяснить это»: «вот уже шесть часов, как я хочу уяснить и все не соберу мыслей в точку» Достоевский Ф.М. Кроткая. М., 2016. 61 с. Там же. С. 4.. У него не получается, и он, обращаясь к внутреннему собеседнику, собирается просто все рассказать по порядку. Слово «порядок» его поражает. Не оттого ли, что открытие во всем, что произошло, некоего «порядка» будет означать закономерность, а значит, и неизбежность происшедшего? Или для героя слово «порядок» имеет естественную для русского языка положительную коннотацию, когда «все в порядке» означает «все хорошо»? Тогда поиск порядка здесь смотрится невероятной трагикомической глупостью, ведь все - плохо. И герой констатирует, что «в том-то и весь ужас мой, что я все понимаю!» Там же. С. 5..

Герой именно в области сознания встречает все происходящее и ищет для себя пути исхода из состоявшегося ужаса; он интуитивно понимает, что нужно до какого-то мыслимого абсолютного предела прояснить то, что ему кажется и так до ужаса понятным. Единственным инструментом решения стоящей перед ним жизненной задачи ему видится рефлексия; это даже не инструмент, а единственный доступный и понятный ему способ жизни. Он, очевидно, действует в парадигме когнитивной психологии (и даже - когнитивной психотерапии) (Бек, Фримен, 2019; Хьелл, Зиглер, 1998). Однако, если на происходящее буквально проецировать постулат одного из основателей когнитивной психологии Дж. Келли о человеке как исследователе (Хьелл, Зиглер, 1998: 43), то вновь возникает впечатление вопиющей до пошлости неадекватности подобного подхода к происходящему. В пространстве такого события герой не занимается выдвижением гипотез о причинах бытовых неурядиц или планированием своей жизни. Тем н менее нет оснований редуцировать когнитивную психологию к пониманию человека как рассудительного обывателя, занятого решением исключительно утилитарных задач. Когнитивная психология указывает на экзистенциальное значение мышления. Человек - существо мыслящее, это не формальный маркер; это именно фундаментальное определение, характеризующее личностный способ бытия человека. Человек не может элиминировать мышление в процессе личностного самоопределения, не потеряв тем самым собственного личностного бытия.

Что именно, уже понятное, пытается уяснить этот несчастный муж рядом с телом жены; ради решения какой задачи он пытается «собрать мысли в точку»? Какой бы предмет его интеллектуальных усилий ни открылся в итоге, какое бы содержание ни было явлено при идентификации самой задачи, ясно, что ничего более важного, нежели то, на что направлено его вопрошание перед лицом трагедии, страшнее которой в жизни этого человека, как и любого другого, быть не может. Он спрашивает - как же я останусь один? Речь идет не о бытовом одиночестве. Здесь человек вплотную подступил к немыслимой и при этом очевидной реальности: небытие есть. Оказалось возможным такое событие, когда все содержание жизни уничтожилось, исчезло, а твое существование продолжает длиться. Дело не только в том, что исчез всякий смысл и все ценное в жизни. Выяснилось, что все подробности жизни были привязаны к этому самому ценному, и потому вместе с ним исчезло все, чем жизнь можно было бы хотя бы обозначить, а тем более оправдать или осмыслить. Человек оказывается в совершеннейшей пустоте. Что теперь - сделать шаг к банальному физическому самоубийству? Герой рассказа, вероятно, не то что не побоялся бы, а даже не задумался, если бы обстоятельства подсказали ему такой отчаянный выход.

Однако мы знаем, что автор рассказа, Ф.М. Достоевский, видит в жизни великую ценность, которой нельзя пренебречь даже под напором таких трагических обстоятельств. Значит, сама задача, которая объективно охватывает героя рассказа, может формулироваться о жизни - как дальше жить, как жить в ситуации смерти, полного опустошения, когда жизнь от смерти по содержанию практически неотличима, когда остался только парадокс самосознания - «я есмь». Но где есмь, куда, зачем, с чем, с кем? Какой вопрос ни задай - пусто. Этот вопрос о жизни вполне может быть интерпретирован как вопрос о спасении. Этим «а я-то как?» герой, по сути, кричит, что ему невыносимо плохо, он ищет именно спасения из удушающей ситуации. Данная трактовка его личностной ориентации в событии релевантна авторской позиции. И ранний, и тем более поздний Ф.М. Достоевский - человек, воспитанный в православной традиции; для него самоочевидно христианское понимание жизни, смерти, смертных страданий и фундаментальной для человека жажды жизни. Прямых указаний на жизненные пути исхода для героя рассказа Ф.М. Достоевский не дает. Мы только понимаем, что герою в итоге открывается реальность любви и это может быть для него путеводной нитью к спасению. Однако в контексте заявленной темы важно, что с самого начала особо значимую (а при определенном восприятии и спасительную) роль играет рефлексия, даже сам факт размышлений главного героя.

Как конкретно может быть мыслима в таком экзистенциальном положении спасительная функция размышлений? Первое и простейшее, чем может заняться разум, - попробовать сконструировать утешительную мысль. Но здесь она может быть только иллюзорной. В романе «Братья Карамазовы» убитому горем отцу Илюшечка Снегирев советует взять другого мальчика, когда сам Илюшечка умрет. Капитану Снегиреву отчаянно очевидна неадекватность этого решения: выйдя из комнаты он сдавленно шепчет в ожесточенном исступлении: «Не хочу другого мальчика!» Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М., 2020. С. 564.. Выстроить иллюзорный мир посредством исступленной мысли и застрять в нем - такой исход вероятен, но это исход болезненный, психопатический.

Вторая функция рефлексии в этой ситуации представляется чем-то вроде обезболивающего. Герой начинает искать первопричину трагедии, он интуитивно убежден, что это необходимо. Возможно, для того, чтобы стряхнуть с себя наваждение? Как было бы хорошо, если бы это было наваждение, страшный сон. Или для того, чтобы открыть какую-то тайну, которая остается теперь чем-то единственным в опустевшем мире. В любом случае обезболивающий эффект достигается путем отсрочивания момента истины. Чтобы отыскать первопричину, нужно найти точку начала в прошлом. Но это еще не первопричина. Первопричина события - весь объем фактов, которые человек открывает в ретроспективном движении сознания к этому, нуждающемуся в понимании, событию. В логике тотальной рефлексии этих фактов оказывается бесконечное множество. Ведь никакой закономерной связи фактов в научном смысле здесь открыто быть не может, здесь открывается пространство судьбы в самом античном, фатумном его понимании, когда любая случайность, стоит только ее заметить, помыслить, становится необходимым элементом той массы обстоятельств, которая с тектонической неумолимостью подвигает человека к роковому событию. Однако теперь, после события, в исчислении этих обстоятельств и их осмыслении человек может искать забытья, уходя от сознания свершившегося невыносимого факта. Это классическая когнитивная иллюзия: человек склонен думать, что факт до тех пор не достиг стопроцентной фактичности, пока не установлена его фундаментальная причина. иллюзия рефлексия смысложизненный

Две намеченные здесь функции рефлексии очевидно имеют экзистенциальное значение, при всей кажущейся иллюзорности достигаемого посредством этих функций результата. Они продлевают жизнь. Невыносимость существования в таком событии, которое представлено в «Кроткой», легко подводит человека к черте самоубийства. Перебор гипотез об иллюзорности факта и поиски его первопричины дают возможность человеку в пульсирующем ритме сознания - то впадая в забытье, то возвращаясь к реальности - продлить существование, собрать крохи реальности в пустоте, немного свыкнуться с болью, притупить ее, чтобы потом найти способ жить в этой новой реальности, в свете открывшейся истины о том, что есть жизнь на самом деле.

Третья функция рефлексии - это, собственно, отыскание подлинной основы для жизни. Именно так поставленную рефлексию предлагается называть экзистенциальной объективацией. Разумеется, здесь сразу возникает вопрос: чем по существу эта третья функция отличается от первой, ведь любое размышление может впадать в ошибку, и тогда субъект рефлексии оказывается перед такими же иллюзорными гипотезами, как и при реализации первой функции. Отличие здесь фундаментальное. При реализации первой функции рефлексии субъект рефлексии отказывается принимать сам факт угрозы со стороны реальности, присутствие зла, небытия. В случае героя рассказа это было бы неприятие факта самоубийства жены: например, впадающий в безумие герой мог бы требовать от врачей реанимировать ее.

Третья функция рефлексии позволяет осуществлять поиск подлинной реальности, ее смысла с принятием всех ее трагических аспектов. Эта третья функция вводит субъекта рефлексии в пространство ответственной философии, ищущей ответы на так называемые последние вопросы, мировые загадки. Разумеется, содержание ответов всегда значительно зависит от религиозного, мировоззренческого, культурного контекста. Но сама идея такой рефлексии предполагает, что человек может пробиться даже сквозь толщу культурных предпосылок к истине самой по себе. В «Кроткой» истина сама по себе открывается герою как абсолютная любовь. Он констатирует для себя, что настолько нуждается в присутствии этого другого человека, жены, что готов вести любой способ существования, самый для себя страдательный и унизительный, лишь бы переживать всегда ее в этом мире живое присутствие. Если герой открывает для себя такую истину о жизни, то представляется логичным следующий шаг. Ввиду очевидной временности тривиального способа существования дальнейшая перспектива жизни может мыслиться как временная разлука: а дальше либо встреча в вечности, либо прекращение томительного ожидания. В том и другом случае есть возможность переживать ее живое присутствие как человека, с которым он лишь пространственно разделен.

Ф.М. Достоевский многократно в произведениях показывает успешный опыт реализации третьей жизнеутверждающей функции рефлексии. Старец Зосима в романе «Братья Карамазовы» открывает возможность жизненной основы для несчастной женщины, потерявшей всех детей и особенно горюющей о младшем сыне1. Понятно, что «рассуждения» старца, его совместная с женщиной рефлексия - это не упражнение по логике и феноменологии. Тем не менее мы видим, что важным пунктом в определении исхода личности из экзистенциального тупика становится опыт интеллектуального приведения к ясности. Конечно, данный опыт стал возможен благодаря аксиоматическому мировоззренческому единству собеседников. Старец лишь помогает женщине прояснить ее положение в ее экзистенциальной ситуации: в вечности, мире, сотворенном Богом, в котором для нее никакая надежда не потеряна и нужно только стойко, с любовью продолжать путь к общей пасхальной радости. Таким образом, момент рефлексии, момент спокойного рассуждения приобретает высшее экзистенциальное значение. И творчество Ф.М. Достоевского изобилует экспозициями такой предельно значимой для жизни рефлексии.

Событие такой рефлексии может быть поименовано экзистенциальной объективацией. Определенную провокативность, легко читаемую в предлагаемой категориальной конструкции, можно считать и оправданной, и полезной. В контексте когнитивных психологических и даже психотерапевтических теорий, таких как логотерапия В. Франкла (1990), когнитивная персонология Дж. Келли (Хьелл, Зиглер, 1998), когнитивная психотерапия А. Бека (Бек, Фримен, 2019) и Р. Лихи (Leahy, 2015), термин «экзистенциальная объективация» представляется концептуально приемлемым.

По многим принципиальным положениям близкой к когнитивному направлению в психологии можно считать теорию установки Д.Н. Узнадзе (2001); само понятие объективации в настоящей работе берется в том смысле, который придается ему в данной теории. Д.Н. Узнадзе называет объективацией «специфический акт, обращающий включенный в цепь деятельности человека предмет или явление, в специальный, самостоятельный объект его наблюдения» (2001: 161-162). Понятие объективации, наряду с понятием установки, образует концептуальную основу теории Д.Н. Узнадзе (2001: 128). Феномен установки давно и хорошо изучен в психологии. Он рассматривается как системный механизм любого живого организма, обеспечивающий возможность экономного расходования жизненной энергии за счет выработки автоматических схем поведения в стандартных ситуациях Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М., 2020. С. 62-64. Майерс Д. Социальная психология : учеб. для студентов вузов гуманитарных факультетов / пер. с англ. В. Гаврилова. 5-е изд., испр. СПб., 2000. 688 с.. Эти фильтры, стоит им появиться и зафиксироваться, превращаются в опосредующую среду между реальностью и центром управления поведением. В ситуации человека этот центр управления, безусловно, является центром или функцией сознания.

Будучи зафиксирована, установка начинает действовать автоматически во всех стандартных и релевантных для нее ситуациях. Таким образом, человек в стандартных ситуациях, а таковых очевидно много в общем процессе жизнедеятельности, благодаря наличию сформированных установок может действовать автоматически, не тратя лишнего времени и жизненной энергии на подготовку адекватного ответа на ситуацию. У человека всегда много готовых ответов, он в целом живет в потоке рутинных, стандартных ситуаций, но также очевидно, что в жизни случаются разные по характеру и значимости ошибки и сбои. Есть простейшие бытовые сбои, когда привычные вещи или правила отказывают и установочное поведение оказывается неэффективным. Тогда человек концентрирует внимание на проблеме, усилием воли прерывает активность установки и делает проблему и связанные с ней обстоятельства предметом специального рассмотрения. Если в ходе исследования оказывается, что не только вещи вышли из строя, но и установка оказалась неадекватной, то человек вырабатывает и фиксирует новую установку в отношении конкретной типичной жизненной задачи.

Обстоятельства жизни, а также устойчивость установки могут скрывать от человека ошибочность его поведения, он может долгое время жить в плену неадекватных, даже вредоносных для него установок. Это особенно свойственно людям, страдающим различными психическими недугами (Узнадзе, 2001: 210-254). Д.Н. Узнадзе показывает также на изученных примерах жизни, что не вполне адекватными могут быть интегральные установки, определяющие образ жизни, структуру личности в целом (2001: 204). Он отмечает, что к положительным изменениям в структуре личности могут побуждать тектонические сдвиги в жизненных обстоятельствах личности. Однако изменения могут быть вызваны и благодаря сугубо умственной работе. Д.Н. Узнадзе демонстрирует, что существует способ формирования установки на основе представления (2001: 181). Но и в случае изменения обстоятельств жизни, и в случае появления в горизонте мышления новых идей трансформация установки человека требует процесса объективации. Такую объективацию, включенную как необходимый момент и средство в контекст фундаментального самопереустройства личности, предлагается называть экзистенциальной объективацией.

Элемент провокаторности, возникающий в связи с такой конструкцией термина, полезен, поскольку дает основание пересмотреть трактовку объективации, рациональной рефлексии, знания как такового в контексте рецепции положений экзистенциальной философии научной психологией (Бинсвангер, 1999; Франкл, 1990). Для экзистенциализма как философского направления характерна негативная оценка рационального мышления. В философии Н.А. Бердяева, например, понятие «объективация» используется в качестве основного концептуального выражения негативных последствий для духовной жизни человека рационального осмысления реальности (2005). Однако в работах таких практикующих психологов и психотерапевтов, как В. Франкл или Р. Лихи, именно рациональная рефлексия рассматривается как важнейший инструмент решения смысложизненных, экзистенциальных проблем личности, а также обосновывается ее благотворное терапевтическое значение в отношении ряда психических расстройств личности. Ключевые понятия логотерапии В. Франкла - «самотрансценденция» и «самоотстранение» - в совокупности описывают тот эффект, которого достигает объективация, направленная на фундаментальное самопереустройство личности, как это описано Д.Н. Узнадзе, и который здесь предлагается называть экзистенциальной объективацией (Франкл, 1990).

Список источников

1. Бек А., Фримен А. Когнитивная психотерапия расстройств личности / пер. с англ. С. Комарова. СПб., 2019. 447 с.

2. Бердяев Н.А. Русская идея. М.; СПб., 2005. 832 с.

3. Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. М.; СПб., 1999. 299 с.

4. Узнадзе Д.Н. Психология установки. СПб., 2001.414 с.

5. Франкл В. Человек в поисках смысла : пер. с англ. и нем. / общ. ред. Л.Я. Гозмана, Д.А. Леонтьева. М., 1990. 366 с.

6. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности: основные положения, исследования и применение / пер. с англ. С. Меленев- ская, Д. Викторова. 2-е изд., испр. СПб., 1998. 606 с.

7. Эмбри Л. Рефлексивный анализ. Первоначальное введение в феноменологию / пер. с англ. В. Молчанова. М., 2005. 222 с.

8. Leahy R.L. Emotional schema therapy. N. Y., 2015. 384 p.

References

1. Beck, A. & Freeman, A. (2019) Cognitive therapy of personality disorders. Saint Petersburg, Piter. (In Russian)

2. Berdyaev, N.A. (2005) Russian idea. Moscow, Eksmo; Saint Petersburg, Midgard. (In Russian)

3. Binswanger, L. (1999) Being-in-the-world. Moscow, KSP+; Saint Petersburg, Juventa. (In Russian)

4. Embree, L. (2005) Reflective analysis. A first introduction into phenomenological investigation. Moscow, Tri Kvadrata. (In Russian) Frankl, V. (1990) Man's search for meaning. Moscow, Progress. (In Russian)

5. Hjelle, L.A. & Ziegler, D.J. (1998) Personality theories. Basic assumptions, research, and applications. Saint Petersburg, Piter. (In Russian)

6. Leahy, R.L. (2015) Emotional schema therapy. New York, Guilford.

7. Uznadze, D.N. (2001) The Psychology of Setting. Saint Petersburg, Piter. (In Russian)

Размещено на Allbest.ru