Ценностные ориентации в опыте советских и российских военнопленных (на материале войн XX-XXI вв.)

Размещено на http://allbest.ru

Ценностные ориентации в опыте советских и российских военнопленных (на материале войн XX-XXI вв.)

Анна Маратовна Давлетшина

Аннотация

В статье рассматривается процесс трансформации ценностных ориентаций в опыте советских и российских военнопленных. Ситуация, в которой оказывались военнослужащие в плену, является экзистенциальной. Плен выступал не только средством ограничения свободы, но часто сопровождался страданиями, угрозой смерти. Вместе с этим показано, что не менее важным в плену было сохранить свою честь, остаться человеком в нечеловеческих условиях. Демонстрируется, какое большое значение имело православное отношение к добру и злу, к роли страданий в жизни человека, это помогало выжить в плену. На материале воспоминаний военнопленных автор показывает, что, так как страдание приобретало смысл, страх переставал быть поглощающим, смерть переставала быть чем-то устрашающим и принимается человеком. Вследствие этого на духовном уровне человек может оставаться свободным, принимая ответственность за свои поступки и свою жизнь.

Ключевые слова: ценностные ориентации, этика войны, советские военнопленные, российские военнопленные, страдания, смысл жизни

Abstract

The Value Orientations in the Experience of Soviet and Russian Prisoners of War (Based on the Material of the Wars of the XX-XXI Centuries)

Anna M. Davletshina

The paper explores how the value orientations of Soviet and Russian prisoners of war transformed due to their experience of captivity. The situation prisoners of war found themselves in presented them with existential challenges. Captivity limited their freedom, but more importantly, caused hardships and threatened early death. Yet, on the other hand, prisoners of war were keen on preserving their honor and their humanity in this inhumane situation. It is shown that Orthodox beliefs regarding good and evil, as well as the Orthodox attitude toward suffering, played a crucial role in coping with these existential challenges and helped to survive in captivity. Using materials from prisoners of war memoirs, the author demonstrates that, once suffering acquired meaning, fear ceased to be absorbing and death ceased to be frightening and was accepted by a person. Consequently, at the spiritual level, man can remain free, taking responsibility for his actions and his life.

Keywords: value orientations, ethics of war, Soviet prisoners of war, Russian prisoners of war, suffering, meaning of life

Введение

Ни одна из войн в истории не обходится без насилия, без акта пленения противника. Представляется важным рассмотреть персональный опыт российских и советских военнослужащих, участвовавших в войнах XX-XXI вв. и в силу разных причин оказавшихся в плену, в контексте трансформации ценностных ориентаций и морального выбора. Несмотря на то, что в любых войнах были военнопленные, специальных исследований по этой теме не велось. На это обращает внимание С.В. Доровикова по отношению ко Второй мировой войне: «Вопросы военного плена до недавнего времени оставались закрытыми и неисследованными в отечественной науке» (Доровикова, Суслов, 2013: 35). Исследователь отмечает лишь с 1980-х гг. повышение интереса к данной теме, но она до сих пор остается малоизученной.

С чем это связано? Во-первых, можно отметить достаточно небольшое количество документов личного происхождения (эго-документов), а именно воспоминаний, писем и т. д., что связано с травмирующим характером пребывания в плену, когда очень сложно говорить о том, что произошло, и опыт военнопленных часто не фиксируется в письменных документах. Также это связано с тем, что не все пленные выживают и возвращаются на родину. Во-вторых, конечно, это количество подобных документов, которое коррелирует с количеством военнопленных в разных конфликтах - от Первой мировой войны до Чеченских войн. Также можно отметить, что плен можно отнести к экзистенциальным ситуациям, когда невозможно подготовиться заранее к подобному опыту, где происходит проверка моральных принципов и офицерской чести. Поэтому переживание плена является травматичным и сложно переживаемым для человека, как отмечал В. Франкл (2022), описывая опыт своего пребывания в концлагере. Опыт, который приобретается человеком в подобных ситуациях, носит событийный характер единичного и уникального явления. В силу уникальности переживаний военнопленных возникает сложность корректной интерпретации и реконструкции ценностного опыта. Плен представляет собой ограничение свободы человека, принимавшего участие в военных действиях, с целью последующего недопущения его повторного участия в них. Несомненно, плен является предельным событием для человека и требует особого подхода при рассмотрении: «Опыт травмы, т. е. опыт утраты, потери, разрыва, превращается в повествовательную матрицу, придающую логику связного сюжета раздробленным фактам индивидуальной или коллективной биографии. В отличие от травмы-как-утраты травма-как-сюжет является не только поводом для переосмысления утраченного прошлого: травма задает здесь общую систему повествовательных координат. Специфические ситуации жертв или очевидцев приобретают статус авторских позиций, с точки зрения которых репрезентируется прошлое и воспринимается настоящее» (Ушакин, 2009: 9). Многие исследователи обращают внимание, что опыт военнопленных очень разнится: в одних воспоминаниях можно прочитать, что к ним относились хорошо, соблюдали положения гуманитарного права, Гаагской и Женевской конвенций, в других - что военнопленные претерпели самые жестокие пытки, обесценивающие их как личности.

А. Заярнюк отмечает: «Для тех, кто никогда в плену не был, плен - это прежде всего неволя, в тяжелых условиях, в чуждой и враждебной среде» (ХХ век..., 2016: 591). Он фиксирует, что значимость, которую придают некоторым аспектам плена (например, проблеме свободы и неволи), является относительной. Если мы обратимся к В. Франклу (2022), то он также акцентирует внимание на похожем моменте: опыт плена не может быть в полной мере понят тем, кто не был в плену. То, что кажется важным и страшным в обычной жизни, может не работать в условиях плена, где выстраиваются совершенно иная система правил и другая система моральных координат. В этом плане, если говорить о методологии исследования, то оказывается недостаточным на основе имеющихся документов личного происхождения систематизированно описать опыт военнопленных для раскрытия интересующей темы. Для выявления процесса трансформации ценностных ориентаций и сложности морального выбора, который часто вставал перед военнопленными, представляется оптимальным обратиться к экзистенциальной философии, в частности к работам В. Франкла¹, в связи с тем, что моральный опыт узников концлагерей, описанный в работах мыслителя, позволяет реконструировать переживания и других военнопленных, а также к работам русских и зарубежным мыслителей, которые в антропологическом и религиозном ключе рассматривали смысл страдания.

Страх как антропологическое основание плена. Страх неизвестности и чувство неопределенности

Страх играет важную роль в жизни человека. Он «дает видение полноты как невозможного для ущербного мира, превращая действие по отказу небытию в утверждении существования себя и мира в тщету. .страх - есть переживание временности как негарантированности существования себя и мира; в каком-то смысле страх есть отношение к самому основанию существования мира - его ущербности» (Сысолятин, 2014: 90). Чувство страха оказывается маркером границы, разделяющей «до» и «после», «свое» и «чужое», «жизнь» и «смерть» и т. д. Именно страх, как представляется, объединяет разные переживания - от неизвестности до смерти, с которыми сталкивались военнопленные. ^{1 Можно отметить, что обращение к наследию В. Франкла не является случайным. При анализе собы-тийного травмирующего опыта, особенно в ситуации пленения и похищения, экзистенциальная психология и философия позволяют объяснить многие поступки и психологию заключенного (см., например, работу} Мусаевой (2009)).

Попадание в плен начиналось со страха, вызванного неизвестностью: что ждет дальше, какие правила жизни в месте содержания военнопленных, кому можно верить, а кому нет. Это было важно для выживания, так как от врага пленные редко ожидали гуманного отношения¹, и нужно было готовиться к худшему. При соблюдении правил содержания, несмотря на изоляцию, у военнопленных была возможность, дававшая моральную поддержку и помогавшая поддерживать их душевное состояние: получать и отправлять корреспонденцию, общаться друг с другом, в том числе организовывать свой быт и досуг (например, устраивать творческие вечера). В таких условиях, как отмечает А. Заярнюк, солдат, как это ни парадоксально, обладал «большей свободой над своим телом», чем в армии, где жизнь подчиняется уставу (ХХ век..., 2016). Одним из первых желаний и действий военнопленных часто была попытка дать знать о себе родным и близким, сообщить, что они живы и находятся в плену (в этом моменте присутствует определенная схожесть с письмами солдат с фронта во время войн 1939-1945 гг. (Черепанова, 2021)). В ряде случаев была возможность отправить письма, передать весть через различные организации (например, Международный комитет Красного Креста), через других пленных и т. д. Особенно важным это оказывалось в связи с тем, что часто плененный мог уже считаться пропавшим без вести или погибшим. Нужно было успокоить родных - жив, здоров или ранен:

«Если, кто-либо из нас двоих останется жив и вернется на Родину, он сообщит родственникам погибшего или пропавшего без вести о том, что случилось»2;

«Доброго здаровья мои родные отцы и сестрицы Олинька, Наденька. Живы ли вы дара- гие? Пападет ли это мое маленькое письмецо вам? Где же вы? Эх, война проклятая! Если же даст бог и вы получите это письмо, пишите ответ поскорее. Но я сумневаюсь, получите ли вы его» (ХХ век., 2016: 612)3;

«Нахожусь в далекой, далекой стране, в Великой Гзрмании. Иногда как-то грустно становится, многое вспоминаю о родине, которая теперь поделена на куски. Иногда хочется вернуться на широкую землю, где “так свободно дышит человек”. Но, не зная, где находятся мои родные, мне все равно, где не жить, а лишь бы в настоящее время существовать, т. е. сохранить свою жизнь на будущее» (ХХ век., 2016: 614);

«Я живой и здоровой, нахожусь в плену, относятся к нам очень хорошо, кормят нормально, хватает, не голодаем. ...Вам, наверное, пришла бумага, что пропал без вести. Еще раз пишу, я жив и здоров, не волнуйтесь, все будет нормально» (ХХ век., 2016: 628) .

Смена среды обитания оказывалась стрессом - все новое и незнакомое. В условиях плена эта смена обстановки и правил распорядка становилась еще более сложной для людей. Для военнослужащего ситуация плена оказывалась особо травматичной не только по причине ощущения неизвестности и физических лишений (отсутствие сна, пищи, воды, физическая усталость, болезни, боль и т. д.), но и из-за ряда психических и духовных лишений (страх за родных и близких, ощущение несвободы, отстаивание воинской чести, своей веры и т. д.).

Помимо этого в некоторых случаях (хоть их не было много) военнопленный сталкивался с тем, что враг, которого он должен ненавидеть, может проявлять человечность. В ситуации, когда ты должен ненавидеть врага (а это возможно только через его объективирование) и, более того, уверен, что враг - это не-человек, который может убить на месте, подобное изменение отношения являлось эмоционально сложным для пленного:

«Пробывши полгода на работе, я увидел, что мирное население относится к нам не как к врагам своим, а как к людям обиженным судьбой и заброшенным в чужую страну, а поэтому по возвращению из плена я и многие из нас скажут, что мы дрались не с врагами, а с родными братьями по Христу и с добрыми соседями» (ХХ век., 2016: 602);

«Запомнился один пожилой немец, сносно говоривший по-русски. Он доброжелательно относился к пленным, особенно к больным. .Он резко осудил поступок тех немцев, которые отобрали продукты, собранные у населения. Поэтому не все было в плену однозначно, не все немцы были отъявленными фашистами»⁴; В воспоминаниях русских и советских военнопленных часто можно увидеть, что гуманное отношение к ним было редким и обычно персональным актом. Из рассматриваемых войн соблюдение Гаагской конвен-ции по содержанию военнопленных частично соблюдалось только во время Первой мировой войны. В по-следующем это наблюдалось не всегда. В ряде интервью времен Чеченских войн фиксируется отказ в не-которых случаях соблюдать Женевскую конвенцию, так как не было объявления войны и попавших в плен судили как преступников. Тёмкин М.В. Воспоминания узника нацистских концлагерей [Электронный ресурс] // Военная литера-тура. URL: http://militera.lib.ru/memo/russian/tyomkin_mv01/text.html (дата обращения: 14.02.2022). Здесь и далее цитаты из писем приведены в авторской редакции. Балаев И.И. Об одном прошу... (воспоминания бывшего военнопленного) [Электронный ресурс] // ВПо- чинках.РФ. URL: https://pochinki.nnov.ru/history/balaev (дата обращения: 15.05.2022).

«Там были солдатики-призывники. Они мне то воду принесут, то еду. Им нельзя было называть своих имен, но они мне себя назвали. Я эти имена на всю жизнь запомню. Если меня приносили после пыток, они пытались меня словом успокоить, поддержать. Я когда оттуда вышел, я плакал. Я думал: “Если такие люди еще есть, значит, не все потеряно на земле”» (Мусаева, 2009: 597).

Следует отметить, что дихотомия «свой - чужой» также прослеживается в моральном опыте военнопленных, которые сталкивались с тем, что враг может проявить гуманное отношение и сочувствие, а такой же военнопленный, как ты, оказаться предателем и более жестоким, чем враг¹. Одной из сложностей было отношение к плену, в частности советскими солдатами плен воспринимался как «предательство», «измена». Особенно это характерно для периода Второй мировой войны, когда плен часто был равнозначен «предательству» и «переходу на сторону врага», а «сдача в плен противнику» даже в ситуациях, когда объективно не было возможности вести бой из-за того, что закончились боеприпасы или военный был тяжело ранен, с моральной точки зрения не могло быть оправдано, ибо это воспринималось как прекращение выполнения воинского долга, отказ быть защитником своей Родины, и вообще - «советский воин в плен не сдается». Для солдат, которые попали в плен во время войны в Афганистане, это оказывалось одним из доводов не возвращаться на родину после плена, так как это оценивалось как предательство и измена. женевский ценностный моральный военнопленный

В итоге некоторые из них остались жить в чужой стране, приняли ислам и не вернулись обратно. Но отношение к плену как измене наблюдается и в более поздних военных конфликтах. Опасения солдат, которые попали в плен, что по возвращении их могут объявить врагами Родины, можно увидеть в некоторых письмах. Так, в письме 1996 г. родным участника Чеченских воин можно прочитать:

«Людмила, Антоша, Кариночка, я очень Вас люблю и буду любить, если вдруг чего и я не вернусь, вы простите меня за все, что делал не так, за обиды, а еще передай родителям, что у них прошу прощения за беды, которые им приносил. А в общем надеюсь, что мы встретимся не в этом мире, так в другом... Весточку эту сбереги, если надо будет - в военную прокуратуру отдашь, чтоб не считали меня изменником» (ХХ век..., 2016: 630).

Страх смерти и отношение к ней

В плену человек оказывался в экзистенциальной ситуации на грани своих физических и психических возможностей. Пограничность ситуации (как начало и конец любого бытия), в которой он оказывался, особенно видна в отношении к смерти и страданию. Спецификой плена оказывается то, что человек, ранее в той или иной мере контролирующий свою жизнь и смерть, теряет возможность прогнозировать время своей смерти и теряет свой контроль над будущим. Г. Зиммель в работе «Созерцание жизни. Четыре метафизические главы» фиксирует, насколько важным является «управление» своей жизнью и смертью: «.мы с самого начала соразмеряем наши планы, действия, обязательства и межиндивидуальные связи. теми масштабами, которые соответствуют ограниченной смертью жизни. Однако ограничение или формирование жизни в целом и ее отдельных рядов определено тем, что хотя мы абсолютно уверены в факте смерти, но абсолютно не уверены в том, когда она придет» (Зиммель, 1996: 80). Именно страх смерти мотивирует человека действовать и проживать тот срок, что ему отведен.

В плену смерть может настигнуть человека в любой момент, и понимание этого является травматичным для военнопленного: «Каждому из нас важно умереть своей смертью. Своей - значит, осмысленной, хоть и по-разному осмысленной, ведь смысл смерти, как и смысл жизни, у каждого свой, глубоко личный. Таким образом, “наша” смерть задана нам, и мы несем ответственность перед этой задачей так же, как и перед задачей жизни» (Франкл, 2021: 231). Он может умереть во время пыток, издевательств, массового убийства пленных противником См.: «Навсегда в плену»: истории советских воинов, оставшихся в Афганистане [Электронный ресурс]. URL: https://cameralabs-org.turbopages.org/cameralabs.org/s/12003-navsegda-v-plenu-istorii-sovetskikh-voinov- ostavshikhsya-v-afganistane (дата обращения: 15.05.2022) ; Балаев И.И. Указ. соч.; Снегирев В. Афганский пленник. В Россию вернулись останки еще трех советских солдат [Электронный ресурс] // Российская га-зета. 2003. 12 авг. URL: https://rg.ru/2003/08/12/Afganskijplennik.html (дата обращения: 15.05.2022). О.П. Зубец отмечает разницу между смертью и убийством. Смерть является неизбежной и не является делом рук человека. Убийство же совершается человеком. Последнее как деяние человека может быть вытеснено за пределы морали (соотношение добра и зла), если воспринимается совершающим убийство как гуманное: «За усилиями, направленными на введение идущих в газовую камеру в заблуждение, скры-вается не только желание избавить убийц от морально-психологической травмы, но и общее стремление опереться на мораль. Идея “гуманного” совершения убийства вплетена в оправдание его как такового через моральную мотивацию: ради блага человечества, страны, а когда речь идет о непосредственном исполни-теле, то и блага самой жертвы, избавления ее от страданий: голода в будущем, изнасилования, зрелища гибели собственного ребенка. и др.» (Зубец, 2021: 50)., во время транспортировки из одного места пребывания в другое, от голода, болезни и т. д. Постоянный страх за свою жизнь накладывает определенный отпечаток на тех, кто был в плену:

«У большинства военнопленных наблюдался характерный признак - всегда печальные и боязливые глаза, потому что слишком много страшного видели эти глаза. На лицах - печать безразличия.

Кроме смерти от тяжелых ран, в лагере свирепствовали многочисленные болезни: сыпной тиф, дизентерия, брюшной тиф, туберкулез, чесотка, дистрофия, воспаление легких. Каждое утро и в течение дня специальная команда из военнопленных собирала трупы умерших по баракам и хоронила их за территорией лагеря в огромных ямах»¹.

Одной из опасностей, с которыми сталкивается человек как на поле боя, так и в плену, становится изменение отношения к смерти. Она начинает рассматриваться как избавление от страданий и мучений, которыми наполнена жизнь:

«В дальнейшем я убедился, что возникновение первых признаков отчаяния, безразличия в условиях плена в фашистских лагерях смерти - опасный признак, прежде всего для самого пленного: он может окончательно опуститься и, в конечном счете, наверняка погибнуть» Балаев И.И. Указ. соч. Там же.;

«От изнурительного смертельного труда, ежедневных избиений, голода пленных с каждым днем становилось все меньше и меньше. Больные умирали, слабых - убивали. Участились случаи, когда заключенные подходили, брались голыми руками за проволоку, по которой проходил ток высокого напряжения, и оставались насмерть прилепленными к ней» Тёмкин М.В. Указ. соч.;

«Бомбили всю ночь. Мы ждали с нетерпением, чтобы разбомбили наш лагерь. Бомбы ложились везде, а лагерь оставался невредим» Там же..

В целом следует отметить, что плен для солдат являлся более страшным событием, чем смерть на поле боя в ходе выполнения военной операции. Во-первых, плен часто воспринимался как что-то нереальное, во-вторых, многие воспоминания о войнах показывают, что часть военных не верили в возможность выжить при попадании в плен к врагу и, страшась пыток, предпочитали самоубийство или думали об этом:

« - Что я мог думать? Страшно было очень. Маму вспоминал. Сначала сгоряча решил повеситься. Пришла ночь. Я не спал. Увидел сквозь дыру в стене, как в темное небо взлетают ракеты. Может, это меня ищут? Прыгнул в арык, поплыл, но часовые засекли, поднялась стрельба, поймали, побили. Я стер с лица кровь и решил, что буду ждать другого подходящего случая. Очень хотелось жить.

- Когда ты служил в Баграме, командиры вас предупреждали о возможности оказаться в плену? Говорили, как себя в таких случаях вести?

- Только одно говорили: к душманам лучше не попадать. Звери, а не люди. Обязательно убьют, а перед смертью еще и помучают. Говорили так: лучше застрелиться, чем оказаться у врага» Снегирев В. Афганский пленник...;

«Об одном просил Бога - быстрее умереть...» Трошев Г.Н. Кое-что о плене // Чеченский излом. Дневники и воспоминания. URL: https://clck.ru/32og4V (дата обращения: 20.06.2022)..

Одновременно с этим меняется отношение к смерти, которая становится обыденностью, если пребывание в плену оказывается длительным. В ситуации усталости, голода и нервного напряжения смерть другого переставала быть чем-то уникальным, особенно если убийства и смерть наблюдались часто. В плену жизнь человека подчинялась цели выжить любой ценой, несмотря на неопределенность. Более того, наибольшие шансы выжить могли быть у тех, кто в этой борьбе за существование отказывался от совести, не останавливался перед насилием и т. д. Но это не значит, что для всех, кто был в плену, ценность чужой жизни нивелировалась. Примечательны воспоминания архимандрита Симеона (Томачинского), который оказался в чеченском плену вместе с солдатами:

«.представьте себе ситуацию: обмен катастрофически затруднен, идут ли переговоры, мы не знаем, люди умирают каждый день по два, по три человека, с питанием опять страшно плохо, налеты авиации продолжаются, - то есть весь набор обстоятельств, которые говорят, что надежды на спасение нет. И в этот момент предлагают побег. Заманчиво? .Потом я подумал, что прошлый побег привел к избиению всего лагеря и расстрелам. Значит, кто-то пострадает, если я убегу, - а физическое состояние людей было настолько ослабленным, что несколько ударов дубиной убили бы человека. Мое желание избавиться от страданий будет стоить жизни другим» Архимандрит Симеон (Томачинский). В чеченском плену мне казалось, что мы в предбаннике ада [Электронный ресурс] // Правмир. URL: https://www.pravmir.ru/v-chechenskoiTi-plenu-iTine-kazalos-chto-iTiy-v- predbannike-ada (дата обращения: 15.05.2022)..

По ряду воспоминаний можно отметить, что опора на религию была тем, что давало силы оставаться человеком в подобной ситуации: «религиозный человек и в такой ситуации не поддается отчаянию, так как знает, что еще остается Бог, который чего-то от него ожидает. Задача выстоять вопреки любой безнадежности обретает смысл тогда и только тогда, когда ощущаешь, что за тобой наблюдает невидимый зритель и свидетель. Только перед лицом Бога, только с пониманием того, что именно перед ним человек отвечает за вверенное именно этим Богом выполнение конкретного личностного смысла, включающего в себя в том числе и смысл страдания, человеческое бытие-в-мире выносится в то измерение, где становится безусловно стоящим прожитой жизни: в любых условиях и при любых обстоятельствах» (Франкл, 2021: 160). В ситуации, когда человек оказывается не властен над своей жизнью, важным становилось придание смысла в том числе смерти и страданиям, которые испытывает человек в плену. Но не только вера в Бога являлась определенным «спасением» для военнопленных, также и воинская честь, требующая от солдата в любых условиях быть храбрым, не бояться смерти и оставаться верным Родине, оказывалась тем, что поддерживало его моральные силы и сохраняло его как личность.

Страх и смысл страданий

В плену человек постоянно испытывает физические и психологические страдания, в результате чего он может утратить надежду на возвращение на родину, а также важные для воина ценности - воинский долг, патриотизм, ненависть к врагу - могут быть отринуты им:

«Плен - это самое страшное, что могло произойти в жизни военного человека. Плен - это неволя: проволока, ограничения и лишения. В крайне сложных для человека физических и психологических условиях ломались даже очень сильные характеры» (ХХ век..., 2016: 591).

В своих работах В. Франкл часто обращает внимание на то, что выдержать страдания человеку может помочь не только обретение смысла жизни в ответственности перед другими, но именно религия делает его более устойчивым перед страданиями: «Только перед лицом Бога, только с пониманием того, что именно перед ним человек отвечает за вверенное именно этим Богом выполнение конкретного личностного смысла, включающего в себя в том числе и смысл страдания, человеческое бытие-в-мире выносится в то измерение, где становится безусловно стоящим прожитой жизни: в любых условиях и при любых обстоятельствах» (Франкл, 2021: 160).

Страдание в православной этике имеет особой статус. С точки зрения христианства оно по своему существу не является абсолютным злом, так как может приводить к благим последствиям. Архимандрит Елеазар (духовник Свято-Троицкой Александро-Невской лавры) так говорит о смысле страдания: оно «оказывает на человека благотворное влияние, является школой, потому что оно учит правде, подтверждая наличие нравственного закона и смысла жизни. Страдание является источником огромных нравственных ценностей и положительных духовных приобретений. Оно приводит к вере, любви, духовной силе.»¹. В культуре этот момент зафиксирован во фразах, которые постоянно употребляются нами в обыденной жизни («страдание очищает», «страдания делают нас сильнее», «без боли нет победы» и т. д.) (Кришталёва, 2016: 109).

Вместе с этим страдания, претерпеваемые человеком, становятся своеобразным зеркалом, в котором отражаются все страсти и все то, что скрывает человек. Святитель И. Брянчанинов фиксирует, что «всякая скорбь обнаруживает сокровенные страсти в сердце, приводя их в движение. До скорби человек представляется сам себе спокойным и мирным, но, когда придет скорбь, тогда восстают и открываются невиданные им страсти, особливо гнев, печаль, уныние, гордость, неверие. Существенно нужно и полезно для подвижника обличение греха, гнездящегося в нем» (Кришталёва, 2016: 109). Муки даны человеку для познания самого себя и возможности встать на истинный путь.

И.А. Ильин в духе православной традиции выявляет позитивный смысл страдания: «Человек, которому послано страдание, должен чувствовать себя не “обреченным” и не `проклятым”, но “взысканным”, “посещенным” и “призванным”: ему позволено страдать, дабы очиститься. И все евангельские исцеления свидетельствуют о том с великой ясностью» Страдание // Азбука веры. URL: https://azbyka.ru/stradaniya (дата обращения: 01.06.2022). Ильин И.А. Письмо 23. О страдании [Электронный ресурс] // Азбука веры. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний. URL: https://azbyka.ru/poyushhee-serdce-kniga-tixix-sozercanij#ch_0_4_ (дата обращения: 14.05.2022)..

Страдания сопровождают человека в плену. Он может быть подвергнут пыткам, которые в целом направлены против свободы солдата. Ведь «цель пытки - это унижение жертвы, подавление чувства ее достоинства, разрушение самоидентичности, воли, личностных границ, превращение человека в беспомощное, сломленное существо» (Психологическая помощь., 2002: 24):

«Мне несколько раз приходилось наблюдать следующую картину. Когда конвоир заводил в служебный барак пленного, например, для перевязки, часто фельдфебель обедал за своим столом. Часто он бросал кусок хлеба пленному. Не подавал, а именно бросал. Как собаке! Дескать, лови! Причем, делал это фельдфебель без злобы, в порядке вещей. Подумаешь, это же русский, не немец, не ариец. Своему соотечественнику он так не бросит» Балаев И.И. Указ. соч.;

«“Я человек! Я не животное!” - кричал на встрече с журналистами в июле 2001 года в палаточном лагере Ингушетии мужчина, подвергшийся пыткам и издевательствам» (Мусаева, 2009).

Одним из вариантов спасения становился уход во внутренний мир, внутренние диалоги с родными и близкими давали душевные силы для продолжения жизни и сохранения в себе человека:

«Ночью снится сон. Дом, жена, дочка, престарелая мать говорит: “Садись за стол, накормим тебя”. С жадностью ем щи, потом картошку с солью и настоящим хлебом. Снова голос матери: “Как же ты попал в такую беду - в плен?” Я пожаловался: “Как тяжело, мама!” А она говорит: “Терпи, перенесешь все беды и вернешься домой”. Крестит и обнимает. Просыпаюсь... слезы на глазах. Наверное, дома думают о моей судьбе. Или давно уже получили похоронку.» Балаев И.И. Указ. соч..

Возникает вопрос: в чем смысл подобных страданий и как в принципе совладать со страхом, который в условиях плена может разрушить личность. В подобной экзистенциальной ситуации оказывается важным сохранение своей духовной цельности, попытка понять смысл страданий, которые выпадают на долю пленного.

Духовность, свобода и ответственность: ценностные основания в ситуации плена

Травматичность ситуации по-разному влияла на военнопленных: одних она ломала, другие находили в себе внутренние силы, которые позволяли им пережить насилие (как физическое, так и психическое) и остаться личностью. Одним из факторов, которые помогали пережить этот опыт, становилось обретение смысла жизни, это помогало проявить «упрямство духа» (Франкл, 2021: 106), столь необходимое в ситуации плена. Благодаря нахождению смысла существования, смерть и страдания приобретали иной, близкий к христианскому смысл: «...для большинства заключенных главным был вопрос: переживу я лагерь или нет? Если нет, то все страдания не имеют смысла. Меня же неотступно преследовало другое: имеет ли смысл само это страдание, эта смерть, постоянно витающая над нами? Ибо если нет, то нет и смысла вообще выживать в лагере. Если весь смысл жизни в том, сохранит ее человек или нет, если он всецело зависит от милости случая, - такая жизнь, в сущности, и не стоит того, чтобы жить» (Франкл, 2022: 131). Человек не властен над смертью и тем, когда она наступит. Он даже не в полной мере владеет своей жизнью, но вместе с этим именно он ответственен за свои поступки и действия, которые могут обрести смысл и сделать смерть не бессмысленной. Пленный, который может противопоставить ощущение ценности своей личности окружающей его действительности, сможет преодолеть многие тяготы и сохранить себя как цельную духовную личность с чувством внутренней свободы:

«И если мы действительно внимательно и глубоко проникаем в собственную душу, то уже, несомненно, получится польза для нас самих, ибо мы увидим, что сердца наши заросли корой и сами мы зачерствели и загрубели, и почти озверели. Ропот на Бога, взаимное озлобление, неуважение к чужой собственности и личности, площадная ругань, забвение всего святого, дорогого нам, неуважение даже к самим себе - вот что мы увидим внутри себя. А если мы увидим и сознаем это в себе, то мы уже на правильном пути к нравственному исправлению... Подумайте о своих женах, детях, родителях. Как они думают о вас, ждут вас, и внутри у вас должен зародиться тот мир Божий, который успокоит ваши мятущиеся души, примирит вас с окружающей обстановкой, с людьми и даже с вами самими» (ХХ век., 2016: 603-604).

По мнению В. Франкла, чья экзистенциальная психология во многом носит религиозный характер, духовное измерение является самым важным для человека и напрямую влияет на его общее состояние. К этой духовной данности относятся три экзистенции человеческого бытия - духовность, свобода и ответственность человека, которые и формируют человеческое бы- тие-в-мире. В целом, по мнению мыслителя, человек в принципе может являться человеком «лишь тогда и настолько, насколько он - будучи духовным существом - способен выйти за телесные и душевные пределы своей личности» (Франкл, 2021: 105). В этом воплощается способность человека выходить за пределы внешних обстоятельств и находить силы для сопротивления им, сохраняя в себе человеческое. Можно зафиксировать определенный религиозный контекст: в ценностном измерении наполнение жизни смыслом происходит через страдание, которое является судьбоносным в том плане, что должно обратить наши грехи. Тогда происходит внутреннее обновление, и «страдание - это достижение. Смерть - это урожай. В действительности ни страдание, ни вина, ни смерть - ни один из компонентов этой трагической триады не может отнять у жизни ее смысл. .конечность, временность является не только существеннейшим признаком человеческой жизни, но и определяющим компонентом ее смысла» (Франкл, 2021: 158).

Только духовное в человеке может быть свободным, поэтому в плену (изоляции) можно быть свободным внутренне, несмотря на несвободу и насилие вокруг. Но есть и определенная сложность: человек может отказаться от своей духовной свободы, которая требует совершение поступка и принятия страданий, в пользу несвободы, чтобы она освободила его от ответственности. Здесь во многом военнопленный оказывался в ситуации совершения морального выбора: я могу пойти против совести и стать предателем или, несмотря на возможные страдания и смерть, остаться честным до конца. В этом выборе человек осознает ценность своих поступков и проявляет ответственность. Именно здесь он предстает ценностным существом. Конечно, подобная задача оказывалась очень сложной в условиях постоянных страданий¹, но стойкость и сила духа помогала в совершении трудного выбора.

Свобода без ответственности не может существовать, благодаря последней открывается смысл и происходит реализация ценностей. Ценностный мир - это духовный мир, в котором раскрывается предназначение человека: «ради воплощения ценностей я решаюсь на выбор свободы и ответственности, я решаюсь на самовоплощение ценностей, я открываю себя миру ценностей, но все это никак не связано с побудительной силой влечений» (Франкл, 2021: 119). В подобной интерпретации принятие ответственности перед кем-то/чем-то - совестью, Богом, родными, Родиной и т. д. - является важным для человека, находящегося в плену. Страдания становятся тем, что нужно претерпеть, чтобы выжить, ибо приходит понимание - «я несу ответственность перед другими». Более того, человек, который осознает эту ответственность, не может отказаться от жизни по своей воле. Эта ответственность воплощается по-разному. Например, в помощи другому, в поддержании бодрости духа у таких же военнопленных, а также в организации быта и распорядка жизни в плену, если это было возможно:

«Чтобы бойцы не расслаблялись в плену и ощущали себя солдатами, я каждое утро всех выводил на зарядку. Побегаем, поотжимаемся. Потом утренний туалет. Чтобы люди не опускались. Добился того, что вечером проходил по камерам и проверял бойцов, как они устроены на ночь. Если возникали проблемы с питанием личного состава, тут же жаловался, мотивируя тем, что не буду сотрудничать» Архимандрит Симеон (Томачинский) очень ярко описывает обстановку, в которой находились военно-пленные: «Это было страшнее, мне кажется, всяких испытаний. У меня часто возникали аналогии с библей-скими какими-то моментами. Очень часто я ловил себя на мысли о том, что мы находимся в предбаннике какого-то ада. Потому что степень физических и духовных страданий была просто запредельной, нереаль-ной, казалась не под силу человеку» (Архимандрит Симеон (Томачинский). В чеченском плену...). Первая чеченская война. Исповедь кавказского пленника (22 ОБрСпн ГРУ) [Электронный ресурс] // Война в Чечне. URL: https://www.warchechnya.ru/pervaya-chechenskaya-vojna-ispoved-kavkazskogo-plennika- 22-obrspn-gru (дата обращения: 16.01.2022)..

Вообще можно отметить, что, по воспоминаниям военнопленных, в целом наличие деятельности - работы - могло выступать определенным спасением - не только в физическом аспекте, но и в духовном. Так как в работе человек находил возможность отвлечься от своего бедственного положения.

Заключение

Ситуация, в которой оказывались военнослужащие в плену, является экзистенциальной. Перед ними вставал не только вопрос о том, как выжить, избежать страданий и вернуться домой, но ряд воспоминаний показывает, что военнопленные оказывались в ситуации морального выбора - остаться человеком, сохранив верность Родине и честь, или отказаться от всех моральных принципов, но получить больше шансов выжить. Данная дилемма каждым военнопленным решалась по-своему, более того, часто ужасающий характер такого опыта не дает возможности оценивать поступки, совершаемые в плену, с позиции традиционной морали. В подобной изоляции для выживания человеку приходилось отказываться от морали. Отсюда особый интерес представляют воспоминания военнопленных, которые в ситуации бездуховности и насилия смогли найти силы и сохранить человеческое в себе. Во многом это связано с тем, что русская культура включает в себя православное отношение к добру и злу, к роли страданий в жизни человека. Следующее, что необходимо отметить, преодоление (или принятие) становится возможным только при осмыслении этих феноменов на духовном уровне. В этом случае страх перестает быть поглощающим, так как страдание приобретает смысл, так же как и возможность близкой смерти принимается человеком. В этом принятии человек, как ни парадоксально, на духовном уровне может оставаться свободным, принимая ответственность за свои поступки и свою жизнь.

Список источников

Доровикова С.В., Суслов А.Б. Отношение советского населения к иностр. военнопл., содержавшимся на территории СССР в 1941-1956 гг. (по воспоминаниям военнопленных) // Вестник научной ассоциации студентов и аспирантов исторического факультета Пермского гос. гуманитарно-пед. универ. Серия: Studis historica juvenum. 2013. № 1 (9). С. 35-38.

Зиммель Г. Созерцание жизни. Четыре метафизические главы // Избранное : в 2 т. Т. 2. М., 1996. С. 7-185.

Зубец О.П. Не-убийство как начальный поступок // Этическая мысль. 2021. № 21 (2). С. 48-61. https:doi.org/10.21146/2074- 4870-2021-21-2-48-61.

Кришталёва Л.Г. Страдание как духовная практика в православной традиции // Артикульт. 2016. № 3 (23). С. 104-118.

Мусаева Э. Жизнь после смерти: запис. о поиск.смысла выжив. в Чечне // Травма: пункты: сб. ст. / сост. С. Ушакин, Е. Трубина. М., 2009. С. 582-605.

Психологич. помощь мигрантам / под ред. Г.У. Солдатовой. М., 2002. 479 с.

Сысолятин А.А. Страх в пределах человеческого существования // Казанская наука. 2014. № 5. С. 87-90.

Ушакин С. «Нам этой болью дышать?» // Травма: пункты : сб. ст. / сост. С. Ушакин и Е. Трубина. М., 2009. С. 5-41. Франкл В. Логотерапия и экзистенциальный анализ : статьи и лекции / пер. с нем. О. Сивченко. М., 2021.344 с. Франкл В. Сказать жизни «Да!»: Психолог в концлагере / пер. с нем Д.Ш. Орловой, Д.А. Леонтьева. М., 2022. 239 с. Черепанова Е.С. Тема смерти в личной корреспонденции русских участников войн 1939-1945 годов: реакции, рефлексии и практики оправдания // Zbornik Matice Srpske za Slavistiku. 2021. № 99. С. 135-151. https:doi.org/10.18485/MS_ZMSS.2021.99.9. ХХ век: Письма войны / сост. С. Ушакин, А. Голубев. М., 2016. 840 с.

References

Dorovikova, S. V. & Suslov, A. B. (2013) Otnoshenie sovetskogo naseleniya k inostrannym voennoplennym, soderzhavshim- sya na territorii SSSR v 1941-1956 gg. (po vospominaniyam voennoplennykh) [The attitude of the Soviet population to foreign prisoners of war held on the territory of the USSR in 1941-1956 (according to the memoirs of prisoners of war)]. Vestnik nauchnoi assotsiatsii studentov i aspirantov istoricheskogo fakul'teta Permskogo gosudarstvennogo gumanitarno-pedagogicheskogo uni- versiteta. Seriya: Studis historica juvenum. 1 (9), 35-38.

Cherepanova, E. S. (2021) Death in Russian soldiers' correspondence (1939-1945): Reactions, reflection and practices of justification. Proceedings of Matica Srpska for Slavic Studies. (99), 135-151. Available from: doi:10.18485/MS_ZMSS.2021.99.9. (In Russian)

Frankl, V. (2021) Logoterapiya i ekzistentsial'nyi analiz : stat'i i lektsii [Logotherapy and existential analysis : articles and lectures]. Translated from German by Sivchenko, O. (2021). Мoscow. 344 p. (In Russian)

Frankl, V. (2022) Skazat' zhizni «Da!»: Psikholog vkontslagere [To say `Yes!' to life: A psychologist in a concentration camp]. Translated from German by Orlova, D. Sh. & Leontiev, D. A. (2022). Moscow, Alpina non-fiction. 239 p. (In Russian)

Krishtaleva, L. G. (2016) Suffering as spiritual practice in the Orthodox Christian tradition. Articult. 3 (23), 104-118. (In Russian) Musaeva, E. (2009) Zhizn' posle smerti: zapiski o poiskakh smysla vyzhivaniya v Chechne [Life after death: notes on the search for the meaning of survival in Chechnya]. In: Ushakin, S. & Trubina, E. (eds). Travma: punkty: sbornik statei [Trauma: Points: Collection of articles]. Moscow, New Literary Review, pp. 582-605. (In Russian)

Simmel, G. (1996) Sozertsanie zhizni. Chetyre metafizicheskie glavy [Contemplation of life. Four metaphysical chapters]. In: Simmel, G. Selected Works. In 2 vols. Vol. 2. Moscow, pp. 7-185. (In Russian)

Soldatova, G. U. (ed.) (2002) Psikhologicheskaya pomoshch' migrantam [Psychological assistance to migrants]. Moscow. 479 p. (In Russian)

Sysolyatin, A. A. (2014) Fear within the limits of human existence. Kazan Science. (5), 87-90. (In Russian)

Ushakin S. «Nam etoi bol'yu dyshat'?» ["Should we breathe this pain?"]. In: Ushakin, S. & Trubina, E. (eds). Travma: punkty: sbornik statei [Trauma: Points: Collection of articles]. Moscow, New Literary Review, pp. 5-41. (In Russian)

Ushakin, S. & Golubev, A. (eds) (2016) XX vek: pis'ma voiny [XX century: Letters of War]. Moscow, New Literary Review. 840 p. (In Russian)

Zubets O. P. (2021) Non-killing as the primary act. Ethical Thought. 21 (2), 48-61. Available from: doi:10.21146/2074-4870- 2021-21-2-48-61. (In Russian)

Размещено на Allbest.ru