Меланхолия: философско-антропологичексий анализ эмоциональных состояний

Тем, не менее, печаль и меланхолия имеют схожие характеристики, хотя последняя более запутанная и сложная для исследователя, хотя бы, потому что потерянный объект не известен даже самому меланхолику. Фрейд выделяет одну уникальную особенность меланхолии - ее самокритичность, желание высмеять самого себя. Фрейд пишет: «Меланхолия в психическом отношении отличается глубокой страдальческой удрученностью, исчезновением интереса к внешнему миру. Потерей способности любить, задержкой всякой деятельности и понижением самочувствия, выражающимся в упреках и оскорблениях по собственному адресу и нарастающем до бреда ожидании наказания» Фрейд 3. Основные психологические теории в психоанализе. М.--Пг., 1923, С. 181.. Он добавляет: «При печали обеднел и опустел мир, при меланхолии - само “Я”» Там же С. 181..

У истоков этого обесценивания Фрейд видит внутреннее расщепление: «…одна часть “Я” противопоставляется другой, производит критическую оценку ее, делает ее как бы посторонним объектом» Там же С.182., также он утверждает, что критика себя в действительности является критикой потерянного объекта, который был перемещен в “Я”: « … ключ к пониманию картины болезни, открыв в самоупреках, упреки по адресу любимого объекта, перенесенные с него на собственное “Я”» Там же С. 182.. Фрейд описывает этот процесс следующим образом: сначала осуществляется выбор объекта, в одно время существовала привязанность либидо к одному человеку, затем под влиянием реального огорчения или разочарования со стороны любимого лица наступает потрясение этой привязанностью к объекту. Вследствие этого происходит не нормальное отнятие либидо от объекта и перенесение его на новый, а другой процесс, для появления которого, по видимому, необходимы многие условия. И тогда оказывается, что привязанность к объекту была малоустойчивой, она была уничтожена, но свободное либидо не было перенесено на другой объект, а возвращено к “Я”. Однако здесь оно не находит какого-нибудь применения и служит для идентификации “Я” с оставленным объектом. Тень объекта пала, таким образом, на "Я", которое в этом случае рассматривается упомянутой особенной инстанцией так же, как оставленный объект. Следовательно, потеря объекта превратилась в потерю "Я", и конфликт между "Я" и любимым лицом превратился в столкновение между критикой "Я" и самим измененным, благодаря отождествлению, "Я".

С одной стороны, Фрейд пишет об идентификации "Я" с объектом, как если бы объект был перенесен снаружи внутрь, с другой стороны, происходит изъятие либидо, эмоциональной связи или энергии, а не объекта. Интроецированному либидо нужно куда-то направить себя, появляется новое критическое агентство, которое может быть предметом эмоций, объектом которых будет потом "Я" (это критическое агентство впоследствии будет называться супер-эго).

Фрейд подчеркивает опосредованную экономику этого процесса метафорическим уточнением: «Тень объекта пала, таким образом, на "Я"» Фрейд 3. Основные психологические теории в психоанализе. М.--Пг., 1923, С. 183., под тенью здесь, возможно, имеется в виду, либидозное вложение или негативные аспекты: жалобы на объект были перенаправлены на "Я". Но метафора тени усложняет картину, поскольку подразумевается не то, что объект был идентифицирован с "Я", но то, что он занял место между светом и "Я". То, что Фрейд называет идентификацией, является своего рода игрой теней, в которой определенная часть "Я" была отмечена в форме утраченного объекта, как более темная, в отличие от других частей.

Терминологически, называя этот процесс идентификацией, мы вводим себя в заблуждение, поскольку его результат не является точной копией, но несовершенной, осуществляемой через процесс отрицания, опосредованного текстурой и формой, как эмоциональная связь. Это больше похоже на трафарет или фотографию. Интроекция противоположна проекции, и с латинского переводится как «внутрь и бросаю, кладу». Интроецируется эмоциональная связь, в "Я" происходит расщепление, когда одна часть (супер-эго) восстает против других. Источником конфликта Фрейд считает амбивалентность в эмоциональной связи. В то время как Фрейд признавал, что большинство эмоциональных связей являются двойственными в той или иной форме, он пишет, что потеря объекта любви является прекрасной возможностью амбивалентности в любовных отношениях стать эффективнее и открытее. Амбивалентность, вероятно, будет присутствовать в этих потерях, обусловленных не смертью, а более тонкими, трудными для понимания сюжетами жизни: ситуации ущемления, пренебрежения или разочарования, которые переносятся против чувства любви или ненависти в отношения, или укрепляют уже существующую амбивалентность. В таких ситуациях в дополнение к потере, один может разозлиться или застыдиться, или отнестись с пренебрежением к отказывающему; любое количество осложняющих отрицательных аффектов суммируется в понятии ненависти: «Если любовь к объекту, от которой невозможно отказаться, в то время как от самого объекта отказываются, нашла себе выход в нарциссическом отождествлении, то по отношению к этому объекту, служащему ему заменой, проявляется ненависть, вследствие которой этот новый объект оскорбляется, унижается и ему причиняется страдание, и благодаря этому страданию ненависть получает садистическое удовлетворение» Фрейд 3. Основные психологические теории в психоанализе. М.--Пг., 1923, С. 184..

Какие трудности представляет эта связь? Фрейд установил, что если есть меланхолия, то должна быть амбивалентная связь, но он не определил, почему амбивалентная связь может быть произведена меланхолией, и ничем другим. Амбивалентность проблематична для печали, поскольку связь уже или будет бессознательной в момент потери. Потери, которые вытекают из пренебрежения часто могут включать или производить эмоции, которые человек может искажать по разным причинам. В случае смерти запрет на критику недавно умершего искажает негативные компоненты эмоциональной связи. Так, например, Гамлет, становится жертвой меланхолии, поскольку его эмоциональная связь с отцом была двойственной, со сложными, противоречивыми аффектами и желаниями: возможно, он завидовал отцу, или имел место классический Эдипов комплекс в конкуренции за мать, или, возможно, он был недоволен тем, что его отец позволил себе обмануться или стыдится отца по тем же причинам. С добавлением привычного запрета на критику в адрес мертвых, нормальная работа печали блокируется. Такие ситуации с большой вероятностью приведут к меланхолии, интроекции эмоциональной связи; не найдя выхода, эмоциональная связь вернется в "Я".

Фрейд задается вопросом: возможна ли аналогичная работе печали работа меланхолии? Так же как печаль с течением времени отказывается от объекта, подчинившись требованиям реальности, "Я" освобождает либидо от своего объекта, чтобы продолжить жить дальше; объект обесценивается. Фрейд полагает, что это может быть вызвано бессознательным забыванием объекта; не остается потребности в любви. Или, возможно, внутренний конфликт ослабевает из-за изменения характера эмоциональной связи, отпуская объект. Эмоциональная связь интроецируется, становясь доступной для медленного изменения, которое впоследствии может привести к печали. Фрейд не до конца уверен в своей идее о «работе меланхолии», но убежден в том, что есть потенциальная продуктивная работа в экономике меланхолии. Таким образом, Фрейд открывает возможность для концепции недепрессивной меланхолии.

В работе «Я и Оно» Фрейд возвращается к проблеме меланхолии и предлагает пересмотреть некоторые из идей. Хотя он не говорит о недепрессивной меланхолии, он радикально пересматривает раннее противопоставление печали и меланхолии, вместо потери - идентификация и интроекция. Чем проще вид работы печали, тем труднее, но процесс отделения и лечения перестанут быть логичными. Ни немеланхоличная потеря, ни печаль оставляют "Я" неизменным. Он идет дальше и говорит, что сам характер "Я" формируется его потерянными объектами. « Если такой сексуальный объект нужно или должно покинуть, то для этого нередко происходит изменение "Я", которое как и в меланхолии, следует описать как восстановление объекта в "Я". Более подробные условия этой замены нам еще не известны. Может быть, "Я" облегчает или делает возможным отдачу объекта при помощи этой интроекцийи представляющей собой род регресса к механизму оральной фазы» Фрейд З. Будущее одной иллюзии ; О сновидениях ; "Я" и "Оно" ; По ту сторону принципа удовольствия. М.: АСТ, 2011. С. 126.. Может быть, эта идентификация вообще является условием, при котором "Оно" покидает свои объекты. Во всяком случае, этот процесс - особенно в ранних фазах развития - очень част и дает возможности представлению, что характер "Я" является осадком покинутых загрузок объектом, т.е. содержит историю этих выборов объекта.

Здесь Фрейд предполагает, что все потери сексуальных объектов приводят к меланхолии, несмотря на образование объекта внутри "Я". Как эта меланхолическая интернализация происходит, Фрейд не дает точного ответа. Возможно, регрессия к оральной фазе облегчает отказ от объекта; возможно, это своеобразный закон Ид, по которому отказ от объекта осуществляется, если "Я" идентифицирует себя с ним. Тогда Фрейд приходит к предположению о том, что "Я" состоит из потерь, в качестве «осадка, оставленного объектом». То есть "Я" содержит что-то вроде архива, историю выбора объектов. В сущности, наши потери становятся частью нас самих. Таким образом, Фрейд не только пересматривает свои представления о процессе работе меланхолии, он делает механизм меланхолии производящим, формирующим субъект.

Также как и в работе «Печаль и меланхолия» Фрейд обращается к метафоре, чтобы пояснить темный момент, как «тень объекта» и «осадок». Как известно осадок является результатом химического процесса, в котором смешение двух растворов приводит к выпадению нового твердого вещества. Как правило, осадок образуется из частей каждого из растворов, и из этих частей формируется третье соединение, то есть осадок содержит некоторую часть каждого раствора, но не похож ни на один из них, это уже новое вещество. Если одно предполагает, что два раствора - это Ид и объект, тогда "Я"- это третий элемент, другая субстанция, которая возникает. В отличие от «Печали и меланхолии», где любовь сохраняется, отказываясь быть снятой, а затем запечатлевает объект в образе "Я", здесь происходит полное преобразование объекта. Тэмми Клиуэлл отмечает: «…таким образом, амбивалентность в работе Фрейда указывает на затруднительное положение, которое заключается в наличии инаковости как условии собственной субъективности» Clewell T. Mourning Beyound Melancholia: Freud`s Psychoanalysis of Loss // Journal of the American Psychoanalytic Association. 2004. №52. С. 66..

Получается, что у нас есть две разные меланхолии, два пути интернализации потерянного объекта. В первом, депрессии, амбивалентные эмоции интернализуются без изменений, где они потом создают раскол; Фрейд не отказывается от этой модели. Во втором, сам утраченный объект становится частью "Я". И в этом случае меланхолию нельзя назвать патологией, как это было в предыдущей статье «Печаль и меланхолия», напротив, она должна рассматриваться как абсолютно нормальный процесс, конституирующий психику, порождающий субъекта. Фрейд оставляет идею о доступной печали, если печаль означает отдаление от объекта, без принятия какой-то его части в себя.

Глава 3. Исследование меланхолии в социо-культурном пространстве

3.1 Нормативность социума

Если мы описываем связь личности с обществом в соответствии с различными способами адаптации к нормам данной социальной системы, где адаптация - это широкий диапазон возможностей от принятия до отказа и восстания. В этой перспективе меланхолия локализуется в специфической рецессивной области, точнее она представляет собой отрыв от упорядоченной социальной идентичности. Фактически, она становится выражением политической апатии, которая ломает функциональное и устойчивое формирование социального порядка. Надо заметить, что привычка находить меланхолию в противопоставлении социальной жизни, по-видимому, является широко распространенной тенденцией в социологической литературе. Меланхолия, прежде всего - индивидуальное явление, которое может охватить большое количество людей, она является выражением изоляции и причиной беспокойства общества. Однако в современной философии мы можем встретить линию, которая выдвинула на первый план отношения между меланхолией и обществом, конкретнее производства и уничтожения общины. Меланхолия помогает нам понять, как из психического произрастает драматургия социальной жизни См. Русецкая Г. А. Реставрация печали или путеводитель по утрате // Лаканалия. 2013. №12. С. 66..

Определение взаимосвязи между субъектом и нормой с точки зрения адаптации субъекта к контексту социальных правил, рискует предоставить упрощенный образ отношений, которые, напротив, полнее. Меланхолия на этом плане имманентности нормы и жизни, как момент формирования опыта жизни убирает искусственный барьер между внутренним и внешним, психической и социальной жизнью. Дизъюнкция между внутренним и внешним - то, о чем сигналит вся работа Джудит Батлер. Следуя за Фуко, Батлер подчеркивает парадоксальный характер, отличающий процесс появления субъективности. Становясь субъектом, мы подчиняемся власти норм, по-другому начальный момент субъективности отмечен силой установленных социальных норм.См. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 15-16.Процесс подчинения не является препятствием на пути появления Я. Есть противоречие в развитии субъекта: то, что нарушает чистое отношение причины и следствия между властью и субъектом, нормами и жизнью; субъект не является простым последствием власти или результатом ее репрессивной динамики. Эта деятельность может начинаться и найти поддержку только в чем-то постороннем. Таким образом, власть исполняет две функции: ограничения и нормализации и производства индивидуума как субъекта. Кроме того, признание субъекции как процесса формирования субъекта, подчиненностью власти, свидетельствует о существовании связи субъекта с общественной регуляцией. Субъект появляется из подчинения власти. Согласно Дж. Батлер, нельзя говорить о субъективности, оторванной от какого-либо регулирования, потому что в конституции Я всегда были привязанность, обращение за помощью, обращение к социальным правиламСм. Там же С. 20.. Важно переосмыслить концепции автономии и свободы субъекта в свете динамики власти, которая занята в процессе своего появления. Как объясняет Батлер, определенная привязанность к подчинению нормам, которые регулируют этапы самоидентификации, обеспечивает доступ к социальной жизни, становясь для субъекта условием продолжения жизниСм. Там же С. 20.. Следует заметить, что отношение жизненных норм и результат субъективности изменились. Необходимо перейти к рассмотрению власти норм и жизни норм, их динамической артикуляции в действиях человека. Любая из норм, регулирующих жизнь, оценивает поведение, прослеживает границы социальной приемлемости и обычаев, существует из-за практической производительности, постоянной контингентности и специфичности. Производительность нормы основана на частоте ее появления в поведении, другими словами, норма может функционировать как норма, если используется человеком, который содержит в себе силы для ее реализации. Повторение и воспроизведение норм - условие жизни, гарантирующее ее существование.

Как и Фуко, Батлер считает, что установленные нормы являются одними из возможных, нормы существуют в непредсказуемом порядке, использование норм говорит о способности протеста. Если власть является благоприятным условием для действующего субъекта, то такое действие не останавливает жизненную необходимость восстановления условий существования, предлагаемых властью. Подчиненность власти активизирует повторную силу предмета. В структуре этого повторения норм субъект скрывает производительность изменения, что позволяет ему сопротивляться подчинению власти.

Привязанность к нормам, по мнению Батлер, является самым «опасным производством подчинения» Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 29. Это относится к динамике включения норм и к самой жизни власти, к производству оригинальной духовной жизни. Психическая форма, принимаемая динамикой власти, является областью, которая остается во многих аспектах ускользнувшей от соображений Фуко и представляет собой один из самых оригинальных аспектов работы Батлер.

3.2 Меланхолия с точки зрения топики

Дж. Батлер предлагает рассматривать психическую жизнь как жизнь внутри норм, жизнь, которая развивается снаружи сама по себе, не может быть понята и ограничена внутри предмета. В этом смысле ни одна жизнь не принадлежит самой себе, тогда психические сцены - это пейзаж, который выходит за рамки внутренней жизни. Нет ничего абсолютно внутреннего для предмета, поскольку его собственные образы представляют собой компромисс с внешним. Как психическое событие, подчинение представляет собой ряд серьезных последствий в специфичном типе меланхолии, например, психо-социальная привязанность к подчинению власти, тогда меланхолия указывает на амбивалентность. Можно говорить о неприводимости жизни к норме, как появлении чувства диссоциации из-за установленных схем, которые позволяют нам существовать внутри ряда идентификаций. Является ли меланхолия - тем, что позволяет нам коснуться пределов подчинения? Каким образом субъект превосходит субъекта власти, которым он связан? Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны рассмотреть сложное функционирование психических сцен власти, также мы должны понять: каким образом субъект принимает силу, с которой он открывается; как он начинает считать себя психической формой, которую составляет его личность; как происходит включение в нормы субъекта и что подразумевается на уровне желания и его динамики. Для описания порождения объекта часто используют оборот (троп). «Троп не только занимается порождением, но, кажется, и объяснение этого порождения требует использования тропа, функционирования языка, что и отображает, и вводит в действие ту генеративность, что он стремиться объяснить, языка нередуцируемо миметического и перфомативного, матрицы власти и дискурса, субъект выстраивающие, не единичны и не суверенны в этом производящем действии» Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 18.. Как отмечает Батлер, эта риторика и представление упускают парадокс, который, в некотором смысле, дублируется, субъекция, поскольку она участвует в самом механизме, стремится его объяснить. Проблема тропологического парадокса появляется, когда изучаются механизмы подчинения и рассматриваются действия самоосуждения и меланхолической динамики. То есть, когда отражаются способы, которыми правила действуют как психические ограничения и порождают желание, представляется критерий, формирующий различие между внутренней и внешней жизнью в их радикальной связи.

От фигуры Гегелевского «несчастного сознания» к изображению несчастной совести Ницше, мы приходим к месту интерпелляции авторитетного голоса закона Альтюссера и размышлениям Фуко о дискурсивном производстве субъекта, акту поворота назад, против самого себя, возвращающегося всякий раз, когда возникает желание осознания момента возникновения совести и рефлексивности. Дж. Батлер связывает эти представления идентификации в акте ретурнации начального момента, с этой точки зрения, субъектом является ретроактивный эффект власти. Его социальное существование определено существованием закона и интроекции вины, которая заставляет его повернуться. Кроме того, в карательном предписании закона постулируется возврат - хрупкость, привнесенная Батлер в поиск признания. В этом смысле субъекцию можно рассматривать как эффект нарциссической привязанности к увековечению собственного существования. То есть, привязанность к закону ставит в невыгодное положение все возможные комбинации желания субъекции к теории добровольного рабства.

Формула возвращения субъекта на себя обеспечивает доступ к построению сознания, продуктивный эффект интернализованного запрета. Находясь в центре дискуссии о сознании, троп указывает на изменение направления, отклонение желания перед запретом, которое позволяет создать внутреннюю сферу, где субъект становится объектом для себя и принимает рефлексивную форму. Именно из этого процесса интернализации норм появляется психическое пространство, более полно определяющее термины социального регулирования психической жизни, средства, с помощью которых сферы социального и психического формируются относительно друг друга.

Однако недостаточно сказать, что включение норм - это то, что производит внутреннее пространство, отличное от социального, но неотъемлемо связанное с ним. Также этого недостаточно для того, чтобы представить образ отношений между внешней регуляцией, налагаемой авторитетом и снятием как вторичным эффектом, посредством которого психическая жизнь начинается как таковая. Необходимо совместно исследовать два условия этой хаотической взаимосвязи.

Согласно Батлер, стандарт, ставший психическим, включен посредством процесса интернализации, психика - пространственная структура, структурированная вокруг ряда топографий, место для отсрочки и изменений, которые освобождают человека от полностью механического и предсказуемого повторения власти. В терминах Фрейда речь идет о разделении Я на части, противостоящие друг другу, где критическая инстанция судит эго как объект. Нас призывают отреагировать на потерю объекта реального или идеального, конфликт между эго и супер-эго раскрывает психическую амбивалентность, в той степени, в которой различные силы действуют в оппозиции перед необходимостью отказаться от того, что было потеряно, отпустить объект любви и одновременно сдерживать себя и удерживать его. Согласно Батлер, теория Фрейда может быть понята только «в контексте меланхолии производящей» Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 38.. Таким образом, амбивалентность - не просто амбивалентная реакция на потерю, оппозиция к функциональному порядку печали, который структурирован в рамках повторения конфликта между эго и супер-эго, но это то, что предшествует самому конфликту, делая его возможным.

3.3 Отношение с самим собой

Вернемся к уже знакомой нам концепции: для Фрейда меланхолия - невыполненный и неполный процесс печали. Печаль является первым доказательством утраты чего-то, что больше не с нами. Жизнь - это в некотором смысле перенесение чего-либо на свободное место. Роль печали не является героическим решением воли, но следует динамике либидозного дезинвестирования, характеризующегося движением от того, что потеряно к новому объекту любви, и состоит в принятии того, что что-то окончательно потеряно. Опыт меланхолии также опирается на восприятие утраты объекта любви, однако в последней присутствует амбивалентная реакция. Если протекание печали требует медленного отделения, отрыва от утраченного объекта и последующего формирования новых форм привязанности, меланхолия прерывает этот процесс постепенного отделения от объекта и переработки страданий, вызванных потерей. Меланхолик отрицает потерю, запускается механизм интроекции объекта: потерянный объект перемещается извне в Я, не будучи способным существовать во внешнем мире, объект любви, пройдя механизмы идентификации и интроекции, хранится в эго.

Таким образом, меланхолик решает для себя проблему потери, не происходит окончательной потери объекта любви. «Галюцинаторный психоз желания» позволяет субъекту уйти от реальности и действует упрямая и навязчивая привязанность к утраченному предмету. Меланхолик позволяет проникать призракам в сознание и действовать так, как будто это сама реальность. Новая призрачная реальность буквально занимает место реальности. Присутствие и в тоже время сокрытие потери невыносимы для индивида.

Некоторые исследователи считают, что меланхолии в анализе Фрейда дается собственное определение только из ее отличия от роли печали, Джудит Батлер стремится показать как в действительности у Фрейда эти два психических процесса сливаются друг с другом. Во-первых, печаль описывается как реакция на реальную потерю, меланхолия как ответ на потерю более идеальной природы См.Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 41. Однако ссылка на абстрактную потерю также имеет место и при печали, где идеальная абстракция занимает место человека, фактически потерянного. Значение переработки боли действительно важно для понимания, на каком уровне конструкции себя можно проследить динамику инкорпорации и идентификации.

Как отмечает Батлер, если в «Печали и меланхолии» Фрейд утверждает, что боль может обрабатываться и преодолеваться только путем разрыва привязанности с утраченным объектом, в работе «Эго и Ид» «меланхолическая идентификация становится важной предпосылкой к отпусканию объекта» См.Там же С. 63. Из этого можно сделать вывод, что отрыв объекта не может происходить через радикальный разрыв, который сотрет все следы, нельзя полностью преодолеть утрату. Меланхолическая идентификация совпадает с психическим сохранением объекта, потерей в амбивалентной форме отклонения, которая держится в этом сохранении, также поддерживается и интернализуется. Поэтому амбивалентность является частью процесса отделения от объекта. Каково отношение амбивалентности перед потерей, характеризующее движение меланхолии? Снятие и в тоже время бегство. Защита себя от полного исчезновения за счет включения предмета во внутреннее пространство психики. С сохранением объекта происходит преобразование, где потеря требует снятия и воспроизведения на психическом уровне.

Описанная Фрейдом психическая топография покоится на неизбежной амбивалентности любой привязанности к любимому. Но как отмечает Батлер: «производство - специфическая артикуляция во внутренней жизни психики является продуктом вывода амбивалентности в меланхолию» См.Там же С. 28. Поэтому для объяснения динамики меланхолии Батлер прибегает к гегелевскому понятию Aufhebung, указывающему на активное движение, отрицание и трансформацию. Таким образом, амбивалентность принимается в эго как то, что предотвращает отделение от объекта и утверждает заявление о потере. Это меланхолический уход, кажется, хочет компенсировать потерю, хотя фактически препятствует ее преодолению. Становится понятно, почему Батлер утверждает, что утрата является определяющим условием возникновения эго и что меланхолическая динамика структурирует всю психическую жизньСм. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 116..

След, порождающий субъективную сферу и вклинивающийся в нее, радикальным способом объясняет жизнь сообщества в самом широком смысле. Пересечение между сообществом и меланхолией побуждает нас проследить в несоответствиях глубокий смысл общего аспекта. Меланхолия не является случайным дискомфортом в отношениях с другим и с сообществом в целом, как показывал Р. Бертон в «Анатомии меланхолии», а скорее ее следует понимать как некомфортное отношение с самим собой как другим, признак радикального ухудшения признания с самим собой. А также в результате недопустимых потерь, меланхолия делает траур возможным в единственной форме: через непрекращающийся выход.

Как было сказано, психический процесс меланхолии включает в себя переориентацию либидозных инвестиций, когда эго принимает призрачные черты потерянного объекта. Процесс интроекции не является механической, а скорее динамической операцией, производящей серию изменений в психике. Батлер говорит о сцене оборота, когда эго - : «дверь внутрь не только объекта, но и окружающей его агрессии» Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 67. В психике, где утрата запрещена, критика занимает место отказа.

Многое из описанного Фрейдом свидетельствует о необходимости в общении и публичном уважении к себе. Извилистый характер и косность меланхолического диалога навязчиво стремится к обнажению своего эго и оценке своей ценности, что свидетельствует о невозможности утверждения потери, которая остается неподдающейся описанию. Как отмечает Батлер, именно «невыразимость утраты управляет и упорядочивает порядок высказывания» Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 105. Если коммуникабельность меланхолика ставит под сомнение сложившийся образ: страдание, антисоциальность, ненависть к людям как психическое состояние, которому необходимо дать голос посредством самокритики, позволит нам зафиксировать отклонение в меланхолии, требующее реконфигурации отношений между умственной и социальной жизнью. Тот факт, что для меланхолика социальный мир тускнеет и теряется, не должен приводить нас к заключению о неучастии в возрастании значимости или обесценивании сознания Gullickson A. Sex and Gender Through an Analytic Eye: Butler on Freud and Gender Identity // Honors Projects. 2000. №7. С. 22.. Однако необходимо проникнуть глубже в жизнь меланхолика, чтобы понять те способы, с помощью которых меланхолия вновь вернется к утраченной и замаскированной социальности.

Каковы причины обвинений, которые меланхолик обрушивает на себя? Возможно, это отголоски упреков, обращенные к потерянному предмету или агрессия вследствие отказа говорить о другом. В какой мере конфликт эго с самим собой способствует поддержанию объекта и обеспечивает жизнь, предотвращая исчезновение? Можно ли представить, что в меланхолической идентификации свирепствует инстинкт смерти, способный противостоять привязанности к жизни, характеризующий все живое? Или более радикально, почему мы теряем себя из-за отрицания потери?

Рассматривая отсрочку в фрейдистском анализе, Батлер рассматривает два пути нахождения сексуального объекта, чтобы показать меланхолию как компенсаторную форму отрицательного нарциссизма. В отличие от Ницше, для которого агрессия переносится на эго, запускается процесс рефлексии и следовательно прежде всего внутрипсихические отношения. Уже в «Печали и Меланхолии» Фрейд показывает, что на самом деле самоагрессия является вторичным эффектом отношений. Мазохистский элемент включает в себя импульс, основанный на амбивалентной привязанности: желание победить и в тоже время спасти объект любви. В меланхолике накапливается агрессия, изначально направленная на объект любви Фрейд 3. Основные психологические теории в психоанализе. М.--Пг., 1923, С. 174. Обнищание эго напрямую связано с усилением включения объекта. Динамика нарциссизма внезапно меняется: «тень объекта» падет на эго См. Там же С. 175. Меланхолический ритуал упреков себя выявляет агрессию, направленную на другого. Этот процесс сдерживания напоминает иммунный ответ на потерю. Если меланхолия состоит на службе инстинкта смерти, скрывающегося в эго, то карательная агрессия как эффект меланхолической инкорпорации, обеспечивает его психическое выживание. Как ни парадоксально, инстинкт смерти необходим для самой жизни. Формы такого рода выживания в меланхолии выходят за рамки защитных характеристик. Неопределенность вызвана меланхоличным ответом на проблему потери, по сути, этот психический конфликт между жизнью и смертью, в котором динамика идеала инкорпорированного объекта и потери следуют за траекториями распада и реконструкции. Согласно Фрейду, необходимо попытаться овладеть яростью, направленной против эго, для предотвращения влечения эго к смерти, тем самым обеспечивая его выживание Фрейд 3. Влечения и их судьба // Психологическая и психоаналитическая библиотека. М.; Пг.: Госиздат, 1923. С. 52.. Приговор реальности обличает потерю, разрушая конфликт меланхолической амбивалентности, позволяет покончить с объектом, сдаться ему и взамен получить возможность жить. Благодаря этой экстериоризации, ранее включенного, эго может быть спасено от распада.

Мы должны переосмыслить роль печали не только в оппозиции к меланхолической амбивалентности, но и как способ устранить меланхолическое отношения между собой и объектом, как то, что может стать лекарством от меланхолии. Но мы знаем, что сам Фрейд говорил о недостаточности такого противопоставления для определения области взаимных последствий, производимых этими ментальными процессами. Меланхолическая инкорпорация должна отключаться, возвращая на поверхность то, что было погружено, возобновлять психическую жизнь через новые привязанности - условие, запускающее работу печали. Процесс работы печали не может быть описан как линейный путь изъятий и вложений Gullickson A. Sex and Gender Through an Analytic Eye: Butler on Freud and Gender Identity // Honors Projects. 2000. №7. С. 27. Он состоит из конфликтов меланхолической амбивалентности, ослабляющих и изменяющих либидозную фиксацию объекта. Таким образом, невозможно полное и окончательное разрушение объекта любви, также ни один процесс печали не может быть разрешен отказом эго от привязанности к потерянному объекту любви.

Джудит Батлер говорит о восстановлении фрейдистских колебаний взаимоотношения печали и меланхолии. Рассмотрение меланхолии как простого отрицания потери означает, во-первых, восстановление, хотя и косвенно, волюнтаристского взгляда на предмет. Это первый риск, с которым мы сталкиваемся в противостоянии меланхолической амбивалентности и печали. Тот, кто может горевать, подает голос скрытой боли от утраты через одержимый меланхолический плач, уже отмеченный следом другого. Его возникновение как субъекта определяется первоначальным лишением и изъятием себя. В этой перспективе идея автономии неуместна, но психическое выживание становится возможным только ценой принятия воздействия на инаковость. Предложение Батлер заключается в том, что, только помещая себя в психическую топографию меланхолической амбивалентности, можно составить генеалогию душевной жизни силы, способной реализовать скрытые производительные силы, с помощью которых уровень социально навязанной нормальности будет находиться в центре эго. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 73.

3.4 Меланхолия - тип отношений между психической и социальной сферами

Для того чтобы понять меланхолию в терминах социальной жизни, нужно объяснить условия управления социальными нормами психики. Поэтому необходимо вернуться с Джудит Батлер к социальной динамике, которая связывает психическую жизнь с формами меланхолической амбивалентности. Потеря самости, презрение и продолжающееся обнищание зафиксированы в меланхолии и, как мы знаем, влияют на работу супер-эго. Но в соответствии, с какими идеальными моделями эго жалуется на свою низкую ценность? Фрейд показывает реакцию на потерю идеальных объектов, таких как свобода, или случаи унижений и агрессии. Эти наблюдения приводят нас к социальному характеру идеалов. Однако этого еще не достаточно для определения меланхолии как типа отношений между социальной сферой и психической сферой, отмеченной амбивалентной логикой. Не уточняется так же, как социальные нормы приобретают психическую жизнь, и какие выводы можно сделать с точки зрения теории власти. Батлер должна выделить некоторую динамику внутри интерпелляции, которая знаменует появление субъективности как ответа на власть, рассмотреть ее на уровне психической динамики.

В меланхолии мы фиксируем, что насилие в результате утраты усваивается и превращается в насилие агентства, которое судит на основе социально построенных идеалов. Но сами упреки совести не должны рассматриваться как просто маскирующие интернализации, вытекающие из установленного социального уровня нормальности. Моральное насилие, адресованное эго самому себе, является следствием той силы, с которой социальный дискурс производит свою власть, регулятор душевной жизни, эта сила становится внутренней только через меланхолическое разделение межпсихических тропов. Этот процесс, объясняет Дж. Батлер, находится под влиянием скрытой формы, которая еще более распространена, благодаря чему власть не только действует в одностороннем порядке на предмет, заставляя его извне, но и устанавливает те требования меланхолической инкорпорации, которые становятся инструментами регуляции власти над психической жизнью и составляющей части ее формирования См. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 32.. Таким образом, сила снимает свое присутствие, становится потерянным предметом. Сознание - место сокрытия власти, место, где границы социального и психического сливаются друг с другом из-за сокрытия связи меланхолии, связывающей власть с жизнью. Такое утаивание необходимо, чтобы термины социального дискурса скрывались и трансформировались в психические институты. См. Там же С. 54. Морализующий голос психического суждения о себе - это эхо голоса, который меньше относится к эго и сигнализирует о наличии нормативного порядка как следа, никогда полностью не преодолимого во внутреннем пространстве эго.

В этой истории психической субъекции, описываемой Батлер, меланхолия работает параллельно процессам социального регулирования, которые вызваны силой, потому что они инициируют место, где власть действует как психический голос суда, обращенный на самого себя, тем самым формируя рефлексивность психики в процессе субъективации. Но как мы понимаем одновременную роль критического органа в психическом и социальном, когда пытаемся понять поражающую силу меланхолии по сравнению с интерпелляцией, и как мы видим меланхолическое производство власти? Можно ли выдвинуть гипотезу о том, что в меланхолическом включении власти появляется форма протеста, связанная с этой властью?

Фактически, если мы понимаем меланхолию как психический процесс, который действует не только посредством повторения, но и с более сложными заменами, метонимией, можно уловить ее восставший характер. Власть использует меланхолию, чтобы скрыть свою власть, исчезнуть как внешний объект, и таким образом обеспечить свою эффективность, но то, что она принимает для функционирования в качестве регулирующего учреждения и нормализации психики является ее идеалом. Выраженные в этих терминах всевозможные формы протеста и сопротивления могут рассматриваться только в рамках социальных зависимостей и систем жизнеобеспечения и самовыражения, исторически определенных, вытесняющих эго из себя. В этом контексте меланхолия является условием спора. Если действительно меланхолия указывает не только на первоначальную потерю себя, то это, потому что она напоминает нам, что такая потеря остается без ответа, и не может быть полного возврата к первоначальной форме эго. Невозможность этого возвращения свидетельствует о меланхолической структуре психической жизни, которая постоянно находится в состоянии распада не только идентичности эго, порождаемой социальными правилами и нормами, но и всей власти, которая их устанавливает. Меланхолия - это признак расхождения между институциональными системами, которые строятся на основе серии идентификаций, придающих жизнь тому образу жизни, который он воплощает. Невозможно представить себе жизнь, конститутивно расположенную в социально установленных системах, но радикальное и неизбежное воздействие осложняется жизненными формами, которые ставят себя в противоречие с разной динамикой силы, которые проходят через нее и мобилизуют ее. В работе повторений власти жизнь меланхолично подвергается риску потерять последовательность повторений. Риск угрожает социальному выживанию, но может и подорвать нормы, потому что он не способен взять на себя человеческую жизнь, находящуюся во вне. Другими словами, меланхолия указывает на возможность непредсказуемого пути за пределы себя. Невозможность полностью осознать себя, рассказать о своем происхождении, потому что они всегда включены в нормативный горизонт, меланхолия расширяет возможности. Таким образом, если потеря самоуправления является вердиктом социальности, который знаменует собой возникновение каждого субъекта, то меланхолия - двойственное предположение о том, что нецелесообразность проявляется в призрачной манере против непредсказуемости властиGullickson A. Sex and Gender Through an Analytic Eye: Butler on Freud and Gender Identity // Honors Projects. 2000. №7. С. 28..

3.5 Меланхолия как процесс формирования гендера

Существует достаточно возможностей увидеть искажающее действие меланхолии между гендером и социальным управлением и регулированием. Возможности, позволяющие нам увидеть в меланхолии чувство социальной печали, когда, например: «… не все формы печали являются социально допустимыми» Русецкая Г. А. Реставрация печали или путеводитель по утрате // Лаканалия. 2013. №12. С. 70., когда определенный тип потерь запрещен, помещен властью вне порядка. Важно, что Джудит Батлер подчеркивает центральную роль меланхолии в привязанности к полу или лучше процессу гендерной идентификации, содержащей в себе как запрет, так и желание. Батлер выводит определение гендера через концепцию меланхолии; «…меланхолия в этой трактовке определяется как один модусов психического в процессе гендерной субъективации» Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002. С. 112.. Сейчас меланхолия представлена как культурная форма, указывающая на невозможность какого-либо возвращения к самости в силу включения в состав гендера и неизбежного перехода к определенной форме печали. По сути это выражается в отказе от любви к своему полу, в форме желания другого пола, который неизбежно определяется нами как «мужской» или «женский». В качестве симптомов вступления в половую принадлежность, меланхолия фиксирует утрату запрещенной привязанности, а затем как невозможную утрату утраты, которая показывает как то, что было стерто в процессе вступления в пол, продолжает свою психическую жизнь в форме возвращения отсутствия См. Там же С. 117.. Согласно Батлер, гендерная идентичность зависит не только от ориентации желания - гетеросексуального или гомосексуального, но также от специфического социального клейма определенных возможностей привязанности к любви. Пол является результатом потери желаний, объявленных незаконными, исключенными и лишними. В противоположность фрейдистскому Эдипову комплексу, гетеросексуальность порождает не запрет на инцест, а прежде всего, запрет на гомосексуализм. Таким образом, гендер - нечто большее, нежели просто подтверждение идентичности, его лишения, а также запрет не уменьшает желания, а предшествует ему, обеспечивая условия для возникновения желания. Можно сказать, что меланхолия сопровождает любой процесс гендерной идентификации в той степени, в которой она указывает правила маркировки: субъект становится тем, кого он не может иметь и следовательно не имеет права желать. Следуя такой логике, право на желание обуславливается невозможностью, незаконностью того, кого вы хотите. Двойное «никогда», лежащее в основе гетеросексуальности, отражает отказ признать либидозное вложение и затем прожить этот траур.

Также упоминание о меланхолии позволяет осознать радикальную привязанность субъекта к правилам. Но мыслить по правилам означает не только анализировать сексуальность тела в его включенности в стандарты, но и показывать как правила, регулирующие гендерные аспекты, используют естественную фикцию, чтобы скрыть насилие от их власти над телами. Когда Дж. Батлер излагает собственную генеалогию идентичности, она показывает современность регулирования непредвиденных обстоятельств и субъективную необходимость такого обязательства, она призывает нас мыслить с точки зрения политики и этики таких отношений. Процесс денатурализации рода, к которому Батлер возвращается снова и снова, служит в первую очередь для выявления социального и культурного пространства, которое создает различные возможности показателей гендера.

Батлер показывает, что меланхолический плач является выражением конкретной привязанности, отрицания любви, никогда не возникающего как объект дискурса. Потери, которые не могут быть установлены, остаются невидимыми для порядка социально установленного дискурса. В этом случае необходимость траура не имеют ценности для утверждения одной идентичности против другой, и таким образом, одной меланхолии против другой, а напротив способ добиться становления с момента как «я стал кем-то новым». Этот вопрос трансформирует ту жизнь, которая бросает вызов закону, и одновременно показывает, как вызов социального порядка говорит на том же языке, что и правила его отрицающие.

Однако недооцененный голос меланхолии выражает кризис в одном и том же порядке дискурса и показывает действие языка, устанавливающего положение тех, кто пытается говорить. Меланхолия не остается ограниченной царством невыразимого, она движется к понятному и указывает на присутствие скрытого в себе, начинает говорить замаскированным голосом. Показывая открытый недостаток в том, что меланхолическое слово выражает и раскрывает имманентный план говорящего, Батлер нам напоминает, что язык идентичностей - это не перевод онтологии человека, а место, откуда он постоянно пересматривает саму идею человечества, его радикальную непредсказуемость и уязвимость.

Заключение

Понятие меланхолии имеет продолжительную историю, берущую начало в гуморальных теориях Древней Греции. Хотя и были некоторые сдвиги парадигмы в этой истории, новые понимания или теории накапливались, иногда соединяясь друг с другом, создавая ситуацию, в которой противоречивые теории и подходы сосуществовали в один из моментов истории. Несмотря на это, нам удалось обнаружить и согласованность в описаниях базового эмоционального опыта в сочинениях от Гиппократа через Аристотеля, Марсилио Фичино, Роберта Бертона, Зигмунда Фрейда, Джудит Батлер вплоть до недавних исследований. Сопоставляя различные работы, нам удалось создать общую картину симптомов меланхолии, к ним можно причислить страх и уныние, регулярно упоминаются чувство безнадежности, неспособность испытывать удовольствие или поддерживать интерес, ненависть к себе, чувство вины или стыда, склонность к самоубийству, а также ряд физических трудностей, таких как нарушение сна, холод в руках и ногах. Если в описании определенного опыта имеется некоторая последовательность, то, как мы увидели, проявляется несогласованность в понимании происхождения меланхолии.

З. Фрейд производит наблюдение и теоретизирование нового вида опыта, в котором трудно поддающаяся оплакиванию потеря становится центральным элементом жизни и влияет на природу и структуру субъективности. Установив связь между потерей и меланхолией, Фрейд различает меланхоличную и немеланхоличную потери. «Нормальный аффект печали» отличается от «болезненного состояния ума» временными факторами: потерей интереса к внешнему миру, к другим людям, к деятельности и любви. Выход из состояния печали Фрейд видит в процессе, который называет «работой печали». Если либидозная привязанность, с точки зрения Фрейда, означает связь с объектом, то печаль предполагает трудоемкий процесс отделения и выздоровления. Когда «работа печали» завершается, реальность побеждает, и скорбящий может двигаться дальше, чтобы создавать новые либидозные привязанности. Печаль и меланхолия имеют схожие характеристики, хотя последняя более запутанная и сложная для исследователя, хотя бы, потому что потерянный объект не известен даже самому меланхолику. Фрейд выделяет одну уникальную особенность меланхолии - ее самокритичность, желание высмеять самого себя. Потеря объекта превращается в потерю "Я", и конфликт между "Я" и любимым лицом превращается в столкновение между критикой "Я" и самим измененным, благодаря отождествлению, "Я". В работе «Я и Оно» Фрейд приходит к предположению о том, что "Я" состоит из потерь, в качестве «осадка, оставленного объектом». То есть "Я" содержит что-то вроде архива, историю выбора объектов. В сущности, наши потери становятся частью нас самих. Таким образом, Фрейд не только пересматривает свои представления о процессе работе меланхолии, он делает механизм меланхолии производящим, формирующим субъект.

Джудит Батлер в этом смысле является последователем идей Фрейда. Она утверждает, что утрата является определяющим условием возникновения эго, и что меланхолическая динамика структурирует всю психическую жизнь. Социальная динамика связывает психическую жизнь с формами меланхолической амбивалентности. Меланхолия является типом отношений между социальной сферой и психической сферой, отмеченной амбивалентной логикой. В меланхолии мы фиксируем, что насилие в результате утраты усваивается и превращается в насилие агентства, которое судит на основе социально построенных идеалов. Моральное насилие, адресованное эго, является следствием той силы, с которой социальный дискурс производит свою власть, регулятор душевной жизни, эта сила становится внутренней только через меланхолическое разделение межпсихических тропов. В этой истории психической субъекции, описываемой Батлер, меланхолия работает параллельно процессам социального регулирования, которые вызваны силой, потому что они инициируют место, где власть действует как психический голос суда, обращенный на самого себя, тем самым формируя рефлексивность психики в процессе субъективации. Джудит Батлер подчеркивает центральную роль меланхолии в привязанности к полу или лучше процессу гендерной идентификации, содержащей в себе как запрет, так и желание. Сейчас меланхолия представлена как культурная форма, указывающая на невозможность какого-либо возвращения к самости в силу включения в состав гендера и неизбежного перехода к определенной форме печали. По сути это выражается в отказе от любви к своему полу, в форме желания другого пола, который неизбежно определяется нами как «мужской» или «женский». Пол является результатом потери желаний, объявленных незаконными, исключенными и лишними. Можно сказать, что меланхолия сопровождает любой процесс гендерной идентификации в той степени, в которой она указывает правила маркировки: субъект становится тем, кого он не может иметь и, следовательно, не имеет права желать. Таким образом, мы убедились в том, что меланхолия - это один из способов устройства субъекта, функционирования и выстраивания отношений с реальностью.