Ксенофилия и гостеприимство

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Сегодня мир стал открытым, в результате чего чужой если не исчез, то оказался стерилизованным и нейтрализованным. Неудивительно, что поднятая Гегелем проблема признания переросла в начале ХХ в. в проблему другого. Одни вслед за Лаканом говорили о «большом Другом», который манифестируется требующими признания символическими мандатами. Другие вслед за М. Шелером, М. Бубером и М.М. Бахтиным считали главным отношение «Я - Ты», которое выходит на передний план вследствие «смерти Бога». В результате остается другой, на которого возлагаются функции трансценденции. «Ты» становится тем, перед кем виновато «Я», не пришедшее на помощь, промолчавшее, когда уничтожали другого. Ницше был прав, говоря о ресентименте и нечистой совести как источнике современной морали. Это мораль жертв, которые взывают к помощи.

Сегодня уже редко сожалеют об утрате гостеприимства, учтивости и галантности. Неудивительно, что гость не является темой современной философии. Раньше особенностью опыта переживания исторического времени была ностальгия по прошлому, которое обычно приукрашивалось. Сегодня оно, скорее, очерняется, а ностальгия по гостеприимству присутствует разве что в утопических мечтах об универсальной человечности. Казалось бы, практический интерес к теме гостеприимства должен пробуждаться в кризисных ситуациях. После природных или техногенных катастроф многие сердобольные люди предлагают пострадавшим свое гостеприимство. Однако его принимает незначительная часть, остальные не хотят быть кому-то обязанными лично.

Традиционные общества обычно упрекают в ксенофобии, забывая при этом о культуре гостеприимства. Осознание представителями социальной антропологии своеобразия культурного опыта так называемых примитивных народов, понимание гостеприимства как по-своему эффективной формы жизни оказало глубокое влияние не только на философов, но и писателей, художников, которые пришли к убеждению о необходимости возвращения его в европейскую культуру. Своеобразие современных дискуссий о гостеприимстве как форме признания другого во многом определяется сближением философских и социальноантропологических, социально-культурных и политических проблем, суть которых состоит в постепенном осознании нередуцируемости различных форм рациональности, нравственности, этничности, культурности к универсальному базису, позволяющем оценивать их как более или менее развитые модусы единой субстанции. Однако по мере разработки и апробации различных программ, от трансцендентальной философии и герменевтики до этики дискурса и модели «открытого общества», проблема признания не только не решалась, а наоборот, все сильнее обострялась.

Сегодня в нашем мультикультурном мире мы стоим перед радикальным вопросом уже не о другом, а о чужом. Хуже того, под воздействием террористических актов реанимируется образ врага. Расширение национально-этнических конфликтов толкает уже почти в пожарном порядке к какому-то более эффективному решению проблемы чужого, нежели принцип толерантности. Оно ищется в двух альтернативных направлениях. Во-первых, как продолжение попыток открытия единых оснований различных культур; во-вторых, как стратегия мультикульту - рализма: не только по эпистемологическим, но и по моральным соображениям среди основных прав человека следует признать главное право - быть другим. Сомнения в принципе мультикультурализма вызваны протестами местного населения, права и обычаи которого не признаются приезжими. Если раньше мегаполисы выполняли роль «плавильного тигля» этносов, то сегодня они четко сегментируются в форме национальных кварталов. Приезжие создают свои анклавы и постепенно вытесняют местное население.

Нарастание этнических и даже цивилизационных конфликтов заставляет спросить себя, не заблудился ли разум на своих собственных дорогах, не способствует ли он окончательной деструкции традиционных форм солидарности людей. Прежде всего, вызывает сомнение миф о том, что цивилизация начинается там и тогда, где и когда «отсталые» народы вступают на европейский путь развития. На самом деле так называемые «дикие», «варварские» народы искали и находили эффективные способы сдерживания агрессивности и других аффектов. Если сравнить их с нашими нормами поведения, то, боюсь, варварами окажемся мы, а не они.

Ядром традиционной модели взаимного признания другого было гостеприимство, центральным событием которого является совместная трапеза. Дающий и берущий попадают в сферу закона гостеприимства, поскольку один задает, а второй принимает образ другого. Угощение определяет телесную схему исполнения традиции, которой, собственно, и служат как хозяин, так и гость. Удовольствия соотносятся с иерархией людей в обществе и таким образом приобретают символический, даже моральный характер. Угощение - это тонко организованная стратегия поведения, благодаря которой как гость, так и хозяин достигают некоего равновесия. Хозяин копит лучшую пищу с тем, чтобы пригласить гостей и получить удовольствие от совместной трапезы. На первый взгляд, кажется, что гости играют в застольи подчиненную роль. Принимая застольный этикет, не смея осуждать вкусовые качества пищи, гости исполняют акт признания по отношению к хозяину. Однако гостеприимство - это транзитивное отношение. По закону гостеприимства почетен любой гость. Кто бы ни был он по своему социальному положению и происхождению, ему стараются услужить.

Ритуал - это зрелище, в котором присутствующие играют определенные роли, их внешность и жесты имеют символическое значение. Есть установленные слова приветствий и другие правила, требующие неукоснительного соблюдения. Гостеприимство - это дар и отдаривание: предоставить кров и пищу и самому нанести визит. Принимать гостей - значит не только тратить на это время и деньги, но участвовать в ритуале, который разворачивается в символическом пространстве и времени [2, с. 55]. Прием гостей связан, прежде всего, с подготовкой помещения. Обыденное пространство очищают, делают праздничным. Все должно быть самое лучшее, что подчеркивает выход за пределы профанного времени.

Идеальное гостеприимство открыто абсолютной инаковости, это неполная и нестабильная система [3, с. 17]. Возможно, оно является продуктом оседлости. Пребывая в сфере привычного, люди ждут необычного. Гостя ждут, и он является, подобно богам, неожиданно. Отсюда его сакральный статус и неприкасаемость. Кроме идеала, существуют реальные практики и законы гостеприимства, регулирующие прием гостей. Гостеприимство - антропологический обмен в форме траты, близкой к потлачу - жертвенному состязанию. Чем ценнее подарок, тем выше престиж гостя. Нужно не только перещеголять друг друга, оказывая знаки внимания, но и, подчиняя себе другого, сохранить себя. Тут работают правила чести, а не обмена. Отказаться от гостеприимства - означает стать изгоем. Гость дарит подарок уже своим появлением, а хозяин отдает в распоряжение гостя свое время и пространство. Гость вверяет себя хозяину, который должен обеспечить безопасность. Хозяин доверяет гостю, рассчитывая на его дружественность. Так из взаимной траты, из расточительности и возникло общество.

В Новое время появляются нежданные и незваные гости, которым тоже не принято отказывать. В русских романах описаны приживалки - бедные родственницы, висящие на шее у более обеспеченных хозяев. Они, хотя и выглядят чем-то вроде паразитов, не являются слугами. А если вспомнить институт нищих, паломников, юродивых - тех, кто жил на подаяние, то масштаб гостеприимства становится весьма впечатляющим. В религиозных центрах их численность составляла около 30% населения. И все они находили пристанище. В России странники по распоряжению сельского старосты распределялись на ночлег в домах местных жителей. Только при капитализме они стали считаться бесполезными людьми, которые должны подлежать перевоспитанию в специальных работных домах.

Что же такое гостеприимство и зачем оно нужно? Законы гостеприимства годятся не только для обуздания кровожадных инстинктов богатых и для поддержки бедных и обездоленных. Дело в том, что современные люди становятся на удивление все более похожими друг на друга. Они живут в одинаковых жилищах, едят одинаковую пищу, носят стандартную одежду. Унифицируются благодаря косметике и эстетической хирургии их лица и тела. Образование и работа тоже становятся одинаковыми. Современные городские индивидуалисты, проживающие в спальных районах за железными дверями своих отдельных апартаментов, ждут знаков другого хотя бы в форме телефонного звонка. Где и как сегодня еще может встретиться другой? Социальные пространства общения стремительно разрушаются. В супермаркетах, в центрах развлечения мы видим все тех же одиноких индивидуалистов. На место семейных праздников и дружеских пирушек приходит телефонное соседство, а молодые предпочитают Интернет. Можно уверенно говорить об отставке гостя в современной культуре. Но если исчез другой, значит, нет и меня самого. Вернуться к себе, значит, найти и признать другого, впустить его внутрь и обнаружить внутри себя. И наилучшей формой такого признания является гостеприимство.

Другой как гость и чужой

Мы живем в таком мире, где не действует завет «возлюби ближнего своего». «Политическая дружба» - это иллюзия. Конечно, чужие уже не являются смертельно опасными, но и сегодня от них охраняют рынки, информацию и другие блага. Мир стал маленьким, слишком тесным, и в нем господствует непризнание. Неопределенный страх перед другими нарастает, и это значит, что наш тесный мир виртуально заражен расизмом сильнее, чем раньше. Нас пугает враг, с которым мы ничего не можем сделать, ибо его способы экзекуции превосходят нашу способность защищаться.

Политические категории замкнуты на насилие, а антропологические - на любовь и сострадание. В раю нет места политическому. Бескорыстная дружба - извечное понятие. Где ее нет, можно говорить о вражде. Враждебно то, что близко. Но эта презумпция не действует, если близкий оказывается другом. Чем ближе нам ближний, тем дальше чужой. Несмотря на библейский рассказ о Каине и Авеле, и после изгнания из рая встреча чужих на свободной территории была не слишком рискованной. Соседей и знакомых узнавали вблизи по лицу, а издалека - по походке или жестикуляции. Чужие, в отличие от своих, имели весьма экзотический недифференцированный габитус. Они выглядели одинаково опасно. Когда чужие наносят убыток, они становятся врагами. Но если вреда нет, то механизмы враждебности не запускаются.

В эпоху Просвещения под влиянием Руссо гостеприимство и дружественность стали антропологической константой и основой этики. Это подтверждалось рассказами путешественников об удивительной щедрости дикарей. Сходным образом Тацит описывал радушие древних германцев. Мало того, что их двери не запирались, они принимали, угощали и одаривали пришельцев, не требуя ничего взамен, давали необходимое, не прося цену. За негостеприимство преследовали: если кто-нибудь трижды отказал пришельцу, его дом могли сжечь. Древние греки тоже наказывали за троекратный вопрос об имени гостя. С одной стороны, поскольку эта щедрость проявлялась по отношению к любому и у чужого не спрашивали ни имени, ни происхождения, это позволяет утверждать «универсальность человечества». С другой стороны, эту щедрость можно интерпретировать как выражение детской незрелости людей, у которых представление о другом как индивидуальной личности попросту отсутствовало. Это дает основания полагать, что щедрость была законом до того, как сложились отношения эквивалентного обмена. Таким образом, торговля оказала разрушительное воздействие на традицию радушного приема путников.

На самом деле развитие платного сервиса позволяет говорить о раздвоении частного и общественного гостеприимства. Первое ограничено сферой дома, второе - государством и институтами общества. Попытка объяснить дружелюбие к гостю как первоначальный этос человечества не совпадает с традиционным восприятием чужого, который считался военной добычей и подлежал умерщвлению или рабству. Раньше чужого превращали в раба или в крепостного. Поэтому Р. Иеринг перевернул гуманистическую интерпретацию первоначального дружелюбия и выводил слова «Gast/hostis» от этимона «ghis» (бить, уничтожать, унижать). Только на основе обмена упорядочиваются отношения людей и появляется понятие «человечности», применяемое к чужим, в то время как беднота собственной группы унижена и голодает. Таким образом, право чужого определяется интересом группы в обмене и торговле с другими сообществами [6, s. 363]. Гегель тоже связывал синкретизм дружелюбия и враждебности с неразвитостью правосознания. Свободный дар и принудительная дань являются эквивалентом бесправия. Храм как место дружелюбия и рынок как пространство конфликтов дополняют друг друга.

Название кантовского трактата «К вечному миру» намекает на кладбище. Видимо, Кант написал его не без юмора. Зато воина он славил всерьез: война содержит в себе нечто возвышенное, а продолжительный мир ведет к господству торгашеского духа. Война похожа на драку в посудной лавке, это непреднамеренное бессмысленное аффективное действие, но именно в результате полного истощения сил оно приводит к вечному миру. Война исключает единодержавие и является двигателем прогресса.

Общительность является, по Канту, антропологической константой, она изначальна. Чувства и эмоции коммуникативны по своей природе и связаны со способностью суждения. Людям приходится мириться с соседством, поэтому идея всемирного гражданства не является нелепой. Это и дает повод говорить о праве всеобщего гостеприимства. В «Метафизике нравов» Кант различал сообщество друзей и сообщество торгашей. Последнее экстерриториально. Но, по сути дела, право торговли на любой территории не означает признания прав чужого. Он по-прежнему бесправен. Как альтернативу колониализму и империализму Кант и предложил право гостя [1, с. 279].

Гостеприимство - скорее идеал, чем реальность. Поэтому ксеносо - фия - это удел философов. В истории народное право уступает место государственным законам, и на смену гостеприимству приходит кодекс чужого. Другой расценивается как угроза или благо в зависимости от враждебности или дружественности отношений между группами. Но даже если отношения между группами являются воинственными, другой воспринимается как враг, как добыча, но не чужой. В том случае, если щедрость дара постепенно уступает место отношениям обмена, чужие могут включаться в группу и выполнять внутри нее определенные функции. Но и в этом случае они остаются на периферии и в зависимости от ощущения опасности или безопасности могут восприниматься как благо или зло. Размышляя о формировании образа врага, нельзя сбрасывать со счетов роль групповых фантазмов. При этом центр группы может воспринимать чужого как символ интеграции, а периферия - как знак угрозы. Символически-диаболическое восприятие представляет чужого как своеобразную стигму, шифр, который читается как жертва или враг в зависимости от степени внешней угрозы. Но и внутреннее самоощущение опасности, конечно, тоже играет важную роль.

Альфред Шульц занимался правом гостя в средневековой Европе и пришел к выводу, что оно определялось торговыми интересами городов и вытеснило более древнее право чужого, которое сформировалось господствующими группами для оправдания захвата пленных [7, s. 473].

Гость приравнивался к горожанину, чужой же был подданным. Народное право уже в XIX в. определяло чужого как временного подданного, частично наделенного правами и частично лишенного некоторых прав. Но если попытаться суммировать право чужого из права добычи или права временного подданного, то получится, что права чужого приравнивались к праву на владение вещами и не включали прав личности. Если чужой имеет те же права, что и раб, то можно сказать, что он не имеет человеческих прав. Д. Бар в «Языках гостя» рассмотрел проблему прав чужого и пришел к выводу, что их нет и быть не может [5, s. 241]. С точки зрения территориально-государственного права чужой или иностранец не имеет никаких прав на общественную собственность. Он ценен либо как раб, либо как вещь, либо как владелец товара и денег.

Наоборот, гость - всегда чей-то гость. Гостеприимство является формой признания другого, и в качестве гаранта признания выступает приглашающая сторона. Чужой бесправен, если он не принадлежит к сообществу, права которого признаны. Например, евреи всегда и везде были не гостями, а чужими, их права никогда не были в полной мере признаны. В торговом государстве евреи, особенно ростовщики, были необходимой частью рынка. Поэтому в Венеции для них было создано гетто, где они могли исполнять свои обычаи. В полицейском государстве они выполняли важные функции и, тем не менее, всегда были на учете и, хуже того, всегда под угрозой погромов. Образ «вечного жида» хорошо представляет трагедию евреев. Неудивительно, что у них не было слова для собственно гостя. Это либо чужой, либо изгнанник.

В результате развития государства народное право, которое отчасти включало права гостя, раскололось на частное и общественное право. Монополизация права государством включала одну существенную поправку: ни индивид, ни группа не могут претендовать на закон гостеприимства, если они являются иностранцами, т.е. не принадлежат к данному правовому сообществу. Это ярко проявляется во время войны, когда иностранцев интернируют. Требование всеобщих прав человека означает равенство перед законом всех граждан государства. Права человека обращены не только к подданным, которые иногда имеют прав меньше, чем привилегированные чужие, но и требуют пощады бесправных чужих. Фактически право чужого сводится к возможности предоставления убежища. В отличие от старого закона гостеприимства, согласно которому путника принимали безотносительно к тому, из каких земель он пришел, чужой - это всегда гражданин другого государства, иностранец, права которого представляют смесь права и бесправия. Конечно, можно говорить о некотором прогрессе прав чужого, который не является гостем, но пользуется равенством перед законом той страны, где он пребывает. Иностранец расценивается как чужой, если не знает и не признает языка и культуры страны пребывания. Одновременно чужой - это тот, кого никто не знает. Он колеблется между бесправием и правом любого быть гостем. Если приглашенный гость не создает особой психической нагрузки, так как любой может оказаться в гостях, то чужой - это ничей гость, который всегда под подозрением и в этом смысле является источником фантазмов.

Можно попытаться определить «право гостя» как предпосылку международного права и прав человека, так как любая личность, независимо от ее принадлежности к какой-либо территориальной или этнической общности, может рассматриваться как гость. Но тогда что такое право гостя? Не являются ли ответом на этот вопрос слова Давида «я только гость на этой земле», и нельзя ли считать их законом гостеприимства? В экзистенциальном плане все люди так или иначе являются гостями. Отсюда неопределенность этого понятия. Применимо ли оно к трансцендентным богам, которые общаются с людьми через посредников? Наконец, кто гость, а кто хозяин в коммуникации человека и Бога? Вестник (ангел), удостоверяющий отсутствующего божественного хозяина, несет лишь шифр. С одной стороны, он приносит сообщение, которое не может расшифровать, и этого явно недостаточно для приглашения. С другой стороны, приглашение стать членом религиозной коммуны похоже на повестку. Дом Бога, как известно, большой, и в нем много комнат, но они пустуют, потому что безусловное повиновение кажется многим слишком высокой платой.

Закон гостя - это откровение и искупление. Если иудаизм основан на Законе, то христианство - на Благодати. Еврейский Талион как древнее языческое право предполагает воздаяние: «око за око, зуб за зуб». Христианство как новое движение, наоборот, основано на опыте признания чужого. Христос не просто гость, он, как утверждал Августин, чужой на этой земле. Тут вступает в силу гегелевская диалектика признания: чужой закон, т.е. Завет Бога, воспринимается как свой. Отсюда личность будет признана как гость, если она внемлет заветам Бога. Двойственность закона состоит в том, что его заставляют исполнять и тех, кто его не признает. Неудивительно, что закон гостеприимства оказывается негостеприимным к тому, кто не является гостем.

Начиная с XVI в. подозрительность государства к иностранцам превратила гостя в чужого. Речь идет о постепенной идентификации пришлых с целью обеспечения безопасности. В дисциплинарном обществе надзора все под подозрением. Теперь допрос осуществляется прямо на границе, у городских ворот, у порога дома. На чужих, даже если они приезжают по делам торговли или церкви, накладываются серьезные ограничения. Хорошим примером являются записки иностранных путешественников, от Олеария до Деррида, о поездках в Москву. И дело тут не в якобы присущем русским «тоталитаризме». Задолго до КГБ в Европе устанавливается жесткий полицейский надзор за приезжими. Постепенно не только нищие и паломники, но и «благородные» путешественники сталкиваются с множеством запретов. Главные вопросы к приезжему: как твое имя, из какой ты страны и с какой целью приехал? Появляется множество циркуляров и рекомендаций, какие меры безопасности следует применять по отношению к странствующим незнакомцам.

Система записи имени и происхождения начала складываться в Европе уже с XIII в. Помимо службы и исповеди, священники были обязаны записывать в церковные книги даты крещения, бракосочетания, смерти. Кроме дат, естественно, записывались имя и происхождение. Так церковь начинает брать на себя функцию божественного всезнания. Но и государство не отстает. В книгах приезжих фиксируется не только имя и происхождение, но и пол, возраст, профессия и пр. Сначала удостоверением служили рекомендательные письма. Затем для военных ввели предписания, где кроме имени и звания указывали задание. В Пруссии ввели нечто вроде паспорта для приезжих. В начале XIX в. в Австрии впервые были введены общие паспорта. Там указывали антропометрические характеристики: рост, цвет глаз и т.п., всего около 30 параметров. В

ХХ в. персональный паспорт становится обязательным, в нем указывается гражданство, которое не зависит от места проживания. В наше время все боятся террористов, и поэтому тщательные досмотры пассажиров, даже на внутренних линиях, становятся обычным делом. Ни одно из солидных мероприятий не обходится без привлечения службы безопасности. Не стоит на месте и картотека. Если раньше туда попадали делинквентные личности, то сегодня в базе данных государства существует обширная информация о каждом человеке, включая его доходы и расходы, движение по службе, биометрические параметры и даже генетический код.

Иностранец и гость

Что такое гостеприимство страны, если человек, не имеющий гражданства, считается чужим? Как чужой может стать гостем? Согласно старому территориальному праву тот, кто находится на территории, принадлежит ей. Иностранец оказывается гостем, однако старый статус гостя радикально трансформируется. В Средние века никакого государственного народа еще не было. Соответственно, не было и понятия отечества, а руководитель не воспринимался как «отец народа» или «царь-батюшка». Старые мифы и сказания не конституировали отечества, а воспевали предков и проецировались на землю. Память о порядке рождения сохраняется в материнском языке как символ Родины-матери, как символ братства и сестринства. Несмотря на обмен женщинами и историю завоеваний, несмотря на различие диалектов и языков, этимология слов неизбежно приводит к структурам родства. Точно так же история героев, устанавливающих закон братства на завоеванной территории, делает символ «отечества» архетипическим. Фантазм общего происхождения от героических предков заставляет навязывать материнский язык завоеванным народам. Собственно, «патриотизм» и состоит в принятии этого языка в качестве господствующего на данной территории над другими диалектами и языками с тем, чтобы легитимировать государственное «равенство и братство». Для фундаменталистов знания языка и факта рождения на данной территории недостаточно, необходимо установление родства. Неудивительно, что в некоторых постсоветских республиках бывшего СССР фантазм братства переходит в национализм и даже расизм.

С точки зрения политологии рождение современных наций протекало под знаком вражды к тому, что сословные нации назвали «отечеством» и к партикуляризму материнского языка, который по мере угасания чувства родства стал квалифицироваться как чужой. Примером прощания с символами отечества и материнского языка является рождение американской нации. Английское, французское и иное происхождение вытеснялось и забывалось. На место «народа», хотя это слово осталось в Конституции, был поставлен суверенитет нации. Однако новое национальное единство, как известно, сопровождалось элиминацией «чужих языков», оргией насилия и кровопролитной гражданской войной.

Там, где говорят не о «братстве» ментальностей, культур различных этносов, а о преимуществе какого-либо одного отечества, проявляется националистическая функция государственного языка. Становление национальных государств сопровождалось войнами, и для обеспечения безопасности еще И. Кант выдвинул концепцию Союза свободных наций, основанного на принципах равноправия. После 1945 г. в области внешней политики национальных государств произошли серьезные изменения, которые характеризовались интернациональной кооперацией: создание ООН, НАТО, Европейского сообщества, Совета безопасности и сотрудничества Европы. Спустя 200 лет после кантовского трактата о вечном мире появились такие надгосударственные организации, как Международный суд, Комиссия по правам человека и т.д. Благодаря интеграции в международные структуры снимаются негативные последствия автономизации, а национальное государство переходит в новую фазу развития, характеризующуюся открытостью границ, заинтересованностью в сотрудничестве и обмене (экономическом, культурном, информационном) с другими странами и народами.

Сегодня возникли новые формы пацификации, порожденные глобализацией. Транснациональные кампании, банки, издательства, информационные концерны существенно ограничивают амбиции правительств тех или иных национальных государств, разрушают их классическую державную политику. Мировая общественность также институализировалась в форме разного рода негосударственных организаций наподобие Гринпис или Международной амнистии. «Союз народов», как о нем мечтал Кант, и современное «мировое сообщество» - конечно, разные вещи. В кантовском проекте мирное сосуществование достигалось не неким «мировым правительством», а общественностью. Миротворческие интервенции НАТО вызывают подозрение, что универсалистский проект, на словах стирающий границу между своими и чужими, оказывается формой морального ханжества. Более того, он продолжает стратегию «маленькой победоносной войны», которая считалась политиками вроде К. Шмитта хорошим средством для поддержания боеспособности населения «первого мира».

Респонзивная этика

Н. Федоров накануне войны выдвинул самую сильную версию пацифизма, провозгласил начало братства и конец сиротства: пусть «все будет родное, а не чужое» [4, с. 528]. Если попытки достижения единства людей во вселенском масштабе на основе солидарности (культурной, всемирно-гражданской) не удавались, то стоит продумать другие перспективы совместной жизни. Допустим, люди и народы увидели бы между собою родство настолько глубокое, что не только их убеждения и образ жизни, но и их лица и голоса показались бы им родными. Если бы, исходя из этого, люди заключили между собою договоры о вечной дружбе, то кто мог бы с уверенностью утверждать, что это чувство оказалось бы достаточно прочным и длительным? Хорошо бы соединиться на духовной основе, как это предлагали русские философы всеединства, но пока время для этого не пришло, следует создавать более реалистичные проекты, соединяющие прагматизм либералов с утопизмом социалистов.

Раньше люди разделялись на хороших и плохих, и последние воспринимались как чужие, по отношению к которым допускались репрессии. Проблема построения хорошего общества сводилась к тому, чтобы собрать всех, ведущих аморальный образ жизни, в одно место и приставить к ним строгого надзирателя. Беда в том, что в «хорошем обществе» снова заводятся парии. Поэтому задача состоит в том, чтобы жить с «плохими». Перевод проблемы другого в сферу политического состоит в реалистическом признании такого Другого, который не является романтической выдумкой, а живет и работает рядом с нами в рамках современного мультикультурного многонационального общества. В силу этого он уже понимает наш язык, разделяет общие установки и ценности. Он не может стать абсолютным скептиком или террористом, если, конечно, его не загонять в угол, например, урезая его социальные права, зарплату и заставляя думать, пить, есть и одеваться так, как это делают представители «государствообразующей нации». Включенность другого осуществима в плоскости рациональных переговоров, т.е. коммуникации.

Если классические философы считали, что индивиды смогут договориться и мирно сосуществовать друг с другом на основе разума, то современные философы в связи с дискредитацией универсалистских представлений о разуме вынуждены искать какие-то вне- или докогни - тивные основания единства. В таких делах, какими являются отношения к другому и, тем более, чужому, рациональных аргументов не всегда достаточно. Гостеприимство хозяев - это такая форма признания, которая предполагает способность переносить и принимать не только мысли, но и лицо, голос, запах другого. Соответственно, в гостях люди ведут себя иначе, чем дома, и стараются жить по обычаям той страны или дома, где их принимают.

Список литературы

гостеприимство национальный ксенофилия толерантность

1. Кант И. Метафизика нравов // Соч.: в 6 т. Т. 4. Ч. 2. - М., 1965.

2. Ларделье П. Принимать друзей, отдавать визиты // Традиционные и современные модели гостеприимства: материалы рос.-фран. конф. 7-8 окт. 2002 г. - М.: РГГУ, 2004.

3. Монтандон А. Гостеприимство: этнографическая мечта? // Традиционные и современные модели гостеприимства: материалы рос.-фран. конф. 7-8 окт. 2002 г. - М.: РГГУ, 2004.

4. Федоров Н. Сочинения. - М., 1982.

5. Bahr H.-D. Sprache des Gastes. - Leipzig, 1994.

6. Ihering R. Von der Gastfreundschaft im Altertum // Deutsche Rundschau. - Stuttgart. 1992. N. 51.

Размещено на Allbest.ru