В нашем исследовании, быть может, окажется полезным одно предварительное замечание, которое может служить общим критическим замечанием в адрес всех теорий эмоций, которые мы до сих пор встретили: для большинства психологов все происходит так, как если бы сознание эмоции было с самого начала рефлексивным сознанием, т.е. как если бы первоначальной формой эмоции как факта сознания была бы такая ее форма, которая бы выступала для нас как изменение нашего психического бытия, или, проще говоря, как если бы эмоция была схвачена с самого начала как состояние сознания. И, конечно, всегда возможно осознать эмоцию как аффективную структуру сознания, сказать: я в гневе, мне страшно и т.д. Но страх первоначально не есть сознание страха, так же как восприятие книги не есть сознание восприятия книги. Эмоциональное сознание есть с самого начала сознание мира. Не нужно даже представлять всю теорию сознания, чтобы ясно понять этот принцип. Здесь достаточно нескольких простых наблюдений, и примечательно то, что исследователи эмоций никогда не подумали их сделать. Очевидно, в самом деле, что человек, который боится (peur), боится чего-то. Даже если речь идет об одном из тех неопределенных страхов (angoisses), которые испытывают в темноте, зловещем и пустынном проходе и т.д., то боятся опять же именно определенных аспектов ночи, боятся мира. И несомненно, все психологи отметили, что эмоция была вызвана восприятием, представлением-сигналом и т.д. Но кажется, что затем эмоция удаляется для них от объекта с тем, чтобы погрузиться, наконец, в саму себя. Не нужно много размышлять, чтобы понять обратное: что эмоция каждый миг вновь возвращается к объекту и там питает себя. Описывают, например, бегство в страхе, как если бы бегство не было прежде всего бегством от некоторого объекта, как если бы избегаемый объект не оставался постоянно присутствующим в самом бегстве как его основа, причина его существования, как. то, от чего убегают. И как говорить о гневе в том случае, когда бьют, оскорбляют, угрожают, не упоминая человека, который представляет объективное единство этих оскорблений, угроз и этих ударов? Одним словом, взволнованный субъект и волнующий объект объединены в неразрывный синтез. Эмоция есть некоторый способ понимания (apprehender) мира.

Теперь мы можем понять, что такое эмоция. Это превращение мира. Когда намеченные пути становятся слишком трудными или когда мы не видим пути, мы не можем больше оставаться в этом мире, столь требовательном и трудном. Все пути перекрыты, однако нужно действовать. Тогда мы пытаемся изменить мир, т.е. пережить его, как если бы отношения вещей к их потенциальным свойствам регулировались не детерминистскими процессами, а магией. Нужно понять, что речь идет не об игре: мы здесь загнаны в тупик, и мы бросаемся в это новое отношение со всей силой, которой мы располагаем. Нужно понять также, что эта попытка, как таковая, не является сознательной, потому что тогда она была бы объектом размышления. Она есть, прежде всего, принятие новых отношений и новых требований. Просто поскольку принятие объекта невозможно или оно вызывает невыносимое напряжение, сознание принимает его или пытается принять иначе, т.е. оно преобразует себя именно для того, чтобы преобразовать объект. Эмоциональное поведение не лежит в том же плане, что все другие поведения, оно не является эффективным. Оно не имеет целью действовать реально на объект как таковой посредством особых средств. Оно стремится посредством самого себя сообщить объекту, не меняя его в его реальной структуре, другое качество, меньшее существование или меньшее присутствие (или большее существование и т.д.). Словом, в эмоции именно тело, руководимое сознанием, меняет свои отношения к миру с тем, чтобы мир изменил свои качества. Если эмоция - это игра, то игра, которой мы верим. Простой пример позволит понять эту эмоциональную структуру: я протягиваю руку, чтобы взять кисть винограда. Я не могу ее достать, дна вне пределов моей досягаемости. Я пожимаю плечами, опускаю руку, бормочу "он слишком зеленый" и удаляюсь. Все эти жесты, слова, это поведение приняты вовсе не ради них самих. Речь идет о маленькой комедии, которую я разыгрываю, чтобы сообщить через нее винограду характеристику: "слишком зеленый", которая предназначена служить замещением поведения, которое я не могу принять. Сначала кисть винограда представала как "должная быть сорванной". Но это обращенное ко мне с настоятельным требованием качество становится скоро невыносимым, поскольку потенциальная возможность не может быть реализована. Это невыносимое напряжение, в свою очередь, становится мотивом для усмотрения у винограда нового качества "слишком зеленый", которое разрешит конфликт и уничтожит напряжение. Только я не могу сообщить это качество винограду химическим путем, я не могу действовать на кисть обычными путями. Тогда я воспринимаю эту горечь слишком зеленого винограда через поведение отвращения. Я магически сообщаю винограду качество, которое я желаю. Здесь эта комедия искренна только наполовину. Но, чтобы ситуация в большей степени предстала неизбежной, чтобы колдовское поведение было осуществлено всерьез - вот эмоция.

Или, например, пассивный страх. Я вижу, как ко мне идет хищное животное, ноги подо мной подкашиваются, сердце бьется все слабее, я бледнею, падаю и теряю сознание. Ничто не кажется менее адаптивным, чем это поведение, которое предает меня, без защиты, опасности. И, однако, это поведение бегства, обморок здесь - это укрытие. Но пусть не думают, что это укрытие для меня, что я стараюсь себя спасти, не видеть больше хищное животное. Я не вышел из иррефлексивного плана, но за неимением возможности избежать опасности обычными путями и последовательным детерминистским преобразованием ситуации, я ее отрицаю. Я хочу ее уничтожить. Неизбежность опасности послужила мотивом для этого уничтожающего намерения, которое продиктовало магическое поведение. И действительно, я уничтожил ее в меру своих возможностей. Именно здесь - границы моего магического воздействия на мир: я могу его уничтожить как объект сознания, но я могу это сделать, только уничтожая само сознание⁶.

Пассивная печаль характеризуется, как известно, угнетенным поведением, потерей мышечного тонуса, бледностью, охлаждением конечностей. Отворачиваются в угол и сидят там неподвижно, сводя к минимуму воздействие мира. Предпочитают полумрак полному свету, тишину - звукам, одиночество комнаты - толпе общественных мест или улиц. Как говорят: "Чтобы остаться наедине со своей болью". Это не совсем верно. Действительно, считается хорошим тоном выглядеть пребывающим в глубоком раздумье о своем горе. Но очень редки случаи, когда действительно дорожат своей болью. Причина совсем другая: так как одно из обычных условий нашей деятельности исчезло, мир требует от нас, чтобы мы действовали в нем и на него без этого условия. Большая часть потенциальных целей, которые наводняют мир (работа, которую надо сделать, люди, которых надо увидеть, повседневные дела, которые нужно выполнить), осталась той же самой. Только средства для их реализации, пути, которые пересекают наше "годологическое пространство", изменились. Если, например, я узнал о своем разорении, я не располагаю больше прежними средствами для их достижения (собственная машина и т.д.). Нужно, чтобы я заменил их новыми (воспользовался автобусом и т.д.). Это именно то, чего я вовсе не хочу. Печаль направлена на то, чтобы уничтожить обязанность искать эти новые пути, преобразовывать структуру мира посредством замещения наличной конституции мира структурой совершенно недифференцированной. Речь идет в конце концов о том, чтобы сделать из мира аффективно нейтральную реальность, систему, пребывающую в полном аффективном равновесии, разрядить объекты с сильным аффективным зарядом, привести их все к аффективному нулю.

Активная печаль может принимать различные формы. Но та, о которой говорит Жане (психастеничка, впадающая в истерику, потому, что она не хочет сделать признания), может характеризоваться как отказ. Речь идет, прежде всего, об отрицательном поведении, поведении, которое направлено на отрицание настоятельности некоторых проблем и подмену их другими. Больная хочет растрогать Жане. Это означает, что она хочет заменить отношение бесстрастного ожидания, которое он принимает, отношением сердечной предупредительности. Она этого хочет и пользуется своим поведением, чтобы привести к этому Жане. В то же время, приводя себя в такое состояние, когда признание стало бы невозможным, она отбрасывает акт, который ей надлежало выполнить, за пределы досягаемости. Теперь, пока она будет содрогаться от слез и рыданий, у нее отнята всякая возможность говорить. Здесь, следовательно, потенциальная возможность не устранена, признание остается все еще тем, что "надо сделать". Но оно отступило за пределы досягаемости больного, он не может больше хотеть это сделать, а может только пожелать сделать это когда-нибудь потом. Таким образом, больной освободился от тягостного чувства, что акт в его власти, что он свободен сделать его или нет. Эмоциональный срыв здесь - это уход от ответственности. Здесь имеет место магическое преувеличение трудностей мира. Мир сохраняет, следовательно, свою дифференцированную структуру, но предстает теперь как несправедливый и враждебный, поскольку он требует слишком многого от нас, большего, чем это в наших человеческих силах. Эмоция активной печали в таком случае есть, следовательно, магическая комедия бессилия. Больной похож на тех слуг, которые, после того как привели воров к своему хозяину, позволяют связать себя, чтобы хорошо было видно, что они не могли помешать этой краже. Но что сказать о радости? Включается ли она в наше описание? На первый взгляд, вроде бы нет, поскольку тому, кто рад, нет нужды защищаться против потери, от опасности. Но прежде всего, нужно различать радость-чувство, которая представляет собой равновесие, адаптированное состояние, и радость-эмоцию. Ведь последняя при более внимательном рассмотрении характеризуется некоторым нетерпением. Тот, кто рад, ведет себя так же, как человек в состоянии нетерпения. Он не может стоять на месте, строит тысячу проектов, предпринимает различные действия, которые он тут же оставляет, и т.д. Дело в действительности в том, что радость его была вызвана появлением объекта его желаний. Ему объявляют, что он выиграл значительную сумму или что он вскоре вновь увидит кого-то, кого он любит, но давно не видел. Но хотя объект этот - "неминуем", он еще - не здесь, он еще - не его. Некоторое время отделяет его от объекта. Радость - это магическое поведение, которое стремится реализовать посредством колдовства обладание желаемым объектом как мгновенной целостностью. Это поведение сопровождается уверенностью, что обладание рано или поздно будет реализовано, но оно ищет возможность предвосхитить это обладание. Так, например, мужчина, которому женщина только что сказала, что она его любит, может пуститься танцевать и петь. Поступая так, он отворачивается от осторожного и трудного поведения, которое он должен был бы принять, чтобы заслужить эту любовь и увеличить ее, чтобы реализовать обладание желаемым объектом медленно и посредством тысячи мелких деталей (улыбки, мелкие знаки внимания и т.д.). Он отворачивается даже от женщины, которая как живая реальность, как раз и представляет полюс всех этих деликатных поведений. Он дает себе отсрочку: позже он эти поведения примет.

Нужно отметить, что те несколько примеров, которые мы только что привели, далеко не исчерпывают всего разнообразия эмоций. Может быть множество других страхов, других печалей. Мы утверждаем только, что все они сводятся к конституированию магического мира с помощью нашего тела как средства волшебства. В каждом случае другая проблема - другие и способы поведения. Чтобы понять их значение, их финальность, нужно было бы знать и анализировать каждый отдельный случай. Впрочем, существуют ложные эмоции, которые являются только формами поведения. Если мне делают подарок, который меня интересует только отчасти, я, возможно, буду внешне выражать сильную радость. Буду хлопать руками, прыгать и танцевать. Однако это только комедия. Отчасти я позволю ей захватить себя, и неточно было бы сказать, что я не рад. Однако радость моя неистинна, я ее оставлю, отброшу от себя, как только мой гость йдет. Это как раз то, что мы условимся называть ложной радостью помня при этом, что ложность является не логической характеристикой некоторых высказываний, но экзистенциальным качеством. Точно так же у меня могут быть ложные страхи, ложные печали. Эти ложные состояния отличаются, несмотря ни на что, от состояний актеров. Актер мимически представляет радость, печаль, но он ни рад, ни печален, потому что эти формы поведения обращены к фиктивному миру. Он мимически, представляет поведение, но не ведет себя. В различных случаях ложных эмоций, которые я только что привел, различные формы поведения ничем не поддерживаются, они существуют сами по себе и являются произвольными. Но ситуация подлинна, и мы ее воспринимаем как требующую этих форм поведения. Поэтому через эти формы поведения мы магически полагаем некоторые качества на истинных объектах. Но качества эти ложные.

теория эмоция феноменологическая психология

Настоящая эмоция - совсем другое. Она сопровождается чувством убедительности. Качества, полагаемые в объектах, воспринимаются как истинные. Что же надо разуметь под этим? То, что эмоция претерпевается. Нельзя выйти из нее по своей воле, она должна сама себя исчерпать, мы же не можем ее остановить. Кроме того, формы поведения, взятые сами по себе, только схематически вырисовывают на объекте эмоциональное качество, которое мы ему придаем. Бегство, которое было бы просто бегом, было бы недостаточно для конституирования объекта как ужасного. Или, скорее, оно придало бы ему формальное качество ужасного, но не материю этого качества. Чтобы мы действительно восприняли ужасное, нужно не только его мимически представить, нужно, чтобы мы были околдованы, переполнены нашей собственной эмоцией, нужно чтобы формальные рамки поведения были заполнены чем-то непроницаемым и тяжелым, что служило бы ему материей. Мы понимаем здесь роль чисто физиологических явлению они придают серьезность эмоции, сообща ют эмоции убедительность. Нужно, следовательно, принимать во внимание, что эмоция не просто разыгрывается, что она не просто поведение, но это поведение тела, которое находится в некотором состоянии. Одно само по себе состояние не вызвало бы поведения, поведение без соответствующего состояния - это комедия. Эмоции появляются в потрясенном теле, которое принимает некоторое поведение Потрясение может пережить поведение, но поведение конституирует форму и значение потрясения. С другой стороны, без этого потрясения поведение было бы чистым значением, аффективной схемой. Мы имеем здесь дело именно с синтетической формой: чтобы верить в магические способы поведения, нужно быть потрясенным.

Чтобы ясно понимать эмоциональный процесс исходя из сознания, нужно помнить этот двойной характер тела, которое, с одной стороны, есть объект в мире, а с другой - непосредственно переживаемая данность сознания. Отныне мы можем понять главное: эмоция есть то, во что верят. Сознание не ограничивается тем, что проецирует аффективные значения на мир, который его окружает: оно переживает новый мир, который оно только что конституировало. Оно его перекивает непосредственно, оно им интересуется, оно претерпевает качества, которые акты поведения наметили. Это означает, что когда 1 поскольку все пути перекрыты, сознание устремляется в магический 'мир эмоции, оно устремляется туда, целиком деградируя; оно является новым сознанием перед лицом нового мира. Сознание, которое взволновано, довольно похоже на сознание, погружающееся в сон. Как то, так и другое бросается в новый мир и преобразует свое тело как синтетическое целое таким образом, чтобы через него сознание могло жить и понимать этот новый мир.

Эта теория эмоций не объясняет некоторых внезапных реакций ужаса и восхищения, которые нас охватывают иногда перед внезапно появившимися объектами. Например, искаженное гримасой лицо внезапно появляется и прилипает к окну; я чувствую, что я охвачен ужасом. Здесь, по-видимому, нет поведения, которое нужно принять. Кажется, что эмоция здесь не обладает финальностью. Впрочем, ужас, охватывающий нас в определенных - ситуациях или при виде некоторых лиц, вообще представляет собой нечто непосредственное и обычно не сопровождается бегством или обмороком, "и даже побуждением к бегству. Однако, если поразмыслить об этом, то окажется, что речь тут идет о явлениях весьма своеобразных, но способных получить объяснение, не выходящее за рамки, которые мы только что изложили. Мы видели, что в эмоции сознание деградирует и внезапно преобразует мир причинных связей, в котором мы живем, в магический мир. Но бывает и обратное: сам мир иногда открывается сознанию как магический, вопреки тому, что мы ожидали найти его причинным. Не нужно действительно думать, что магическое есть некое эфемерное качество, которое мы накладываем на мир по воле своих настроений. Существует такая экзистенциальная структура мира, которая является магической. Мы не хотим распространяться здесь по этому поводу. Мы оставляем за собой право сделать это в другом месте. Однако уже теперь мы можем отметить, что категория магического управляет интерпсихическими отношениями людей в обществе, а точнее, нашим восприятием других. Таким образом, есть два рода эмоций в зависимости от того, конституируем ли магию мира мы сами, с тем чтобы заменить объективно детерминированную деятельность, которая не может реализоваться, или же это сам мир внезапно раскрывается вокруг нас как магический. Так, например, в ужасе мы внезапно ощущаем разрушение детерминистских барьеров: лицо, которое появляется за оконным стеклом, поначалу мы не воспринимаем как принадлежащее человеку, который должен был бы открыть дверь и сделать еще тридцать шагов, чтобы добраться до нас. Но, наоборот, оно, будучи в действительности пассивным, выдает себя за действующее на расстоянии. Будучи за окном, оно оказывается в непосредственной связи с нашим телом, мы переживаем и испытываем его значение, и именно наше собственное тело оказывается тем, что конституирует это значение, но в то же время значение это навязывается нам, оно отрицает расстояние и входит в нас. Сознание, погруженное в этот магический мир, увлекает туда тело, поскольку тело есть вера. Сознание в него верит. Поведения, которые дают эмоции ее значение, больше не наши: именно выражение лица, движение тела другого человека образуют синтетическое целое с потрясением нашего организма. Стало быть, и здесь мы вновь находим те же элементы и те же структуры, что мы только что описали. Просто первоначальная магия и значение эмоции идут от мира, а не от нас самих.

Во всяком случае нужно отметить, что эмоция не является случайным изменением субъекта, который при этом якобы погружен в неизменный мир. Легко видеть, что всякое эмоциональное восприятие пугающего объекта или объекта раздражающего, печалящего и т.д. может происходить только на фоне полного изменения мира. Чтобы объект выступил как действительно страшный, нужно, чтобы он реализовался как непосредственное и магическое присутствие перед сознанием. Нужно, например, чтобы это лицо, появившееся в 10 метрах от меня за окном, было пережито как непосредственно присутствующее для меня в своей угрозе. Но это возможно как раз только в акте сознания, который разрушает все структуры мира, могущие отбросить магическое и сводящие событие к его истинным размерам. Нужно, например, чтобы окно как "объект, который должен быть сначала разбит", и 10 метров, как "расстояние, которое должно быть сначала преодолено", были уничтожены. В действительности, и окно, и расстояние воспринимаются одновременно" в акте, посредством которого сознание воспринимает лицо за окном. Но в самом этом акте восприятия лица и окно, и расстояние лишены своего характера необходимых средств. Они воспринимаются иначе. Расстояние не воспринимается больше как расстояние, поскольку оно больше не воспринимается как "то, что должно быть сначала пройдено". Оно воспринимается как единый фон ужасного. Окно не воспринимается больше "как то, что должно быть сначала открыто". Оно воспринимается как рамка страшного лица. И вообще, вокруг меня образуются области, из которых ужасное заявляет о себе. Потому что ужасное невозможно в детерминистическом мире средств.

Ужасное может появиться только в таком мире, где все существующее было бы магично по своей природе и где возможные средства против этого существующего тоже были бы магичны. Это довольно хорошо обнаруживает мир сна, где двери, замки, стены, оружие не являются средствами против угроз вора или дикого животного, потому что они восприняты в едином акте ужаса. И так как акт, который их разрушает и создает, является одним и тем же, то мы видим, как убийцы проникают сквозь эти стены и двери, мы напрасно нажимаем на курок нашего револьвера, выстрела не раздается. Одним словом, воспринять какой-нибудь объект как ужасный - значит воспринять его на фоне мира, который проявляется так, как если бы он уже был ужасный.

Таким образом, сознание может "быть-в-мире" двумя различными способами. Мир может выступить перед ним как организованный комплекс средств, таких, что если хотят добиться определенного результата, нужно действовать на определенные элементы этого комплекса. Но мир может также выступить для сознания и как некая неорудийная целостность, т.е. как допускающий изменения непосредственно и в больших масштабах. В этом случае мир будет действовать на сознание непосредственно, мир присутствует для сознания неотделенный расстоянием. Например, это лицо, пугающее нас через стекло, действует на нас непосредственно. Нет нужды в том, чтобы окно открылось, чтобы человек прыгнул в комнату, прошел по полу. И обратно, сознание нацелено на то, чтобы сражаться с этими опасностями или изменять эти объекты на расстоянии и без всякого опосредствования, путем абсолютных и массивных изменений мира. Этот план мира является абсолютно связанным, это магический мир. Мы будем называть эмоцию внезапным падением сознания в магическое. Или, если хотите, эмоция имеет место, когда мир (связанных причинными отношениями) средств внезапно исчезает, а на его месте появляется магический мир. Не нужно, следовательно, видеть в эмоции временное расстройство организма и разума, которое якобы извне нарушает психическую жизнь. Наоборот, это возвращение сознания к магическому поведению, к одной из основных форм поведения, которые присущи сознанию с появлением соответствующего мира, магического мира. Эмоция не есть случайность, это способ существования сознания, один из способов, с помощью которых оно понимает (в смысле хайдеггеровского "Verstehen") свое "бытие-в-мире".

Конечно, на эмоцию всегда может направляться рефлексивное сознание. В этом случае эмоция предстает как структура сознания. Она не есть чистое и невыразимое качество, как, например, красный цвет кирпича или чистое впечатление от боли, - каковым она должна была бы быть по теории Джемса. Она имеет смысл, она что-то значит для моей психической жизни. Очищающая рефлексия феноменологической редукции может воспринимать эмоцию постольку, поскольку эмоция конституирует мир в магической форме. "Я считаю его ненавистным, потому что я в гневе".

Но эта рефлексия возникает в редких случаях и требует особой к тому мотивации. Обычно же мы направляем на эмоциональное сознание такую понимающую рефлексию, которая, конечно, воспринимает сознание как сознание, мотивированное объектом: "Я в гневе, потому что он мне ненавистен". Именно в зависимости от этой рефлексии и будет конституироваться страсть.

Библиографический список