Общая психология

Почему важное различение? Потому что теперь вы видите, что вот эта удивительно сложная морфология сетчатки -- сосредоточение палочек, повышение чувствительности к центру, наоборот, уменьшение числа колбочек, повышение числа палочек и более рассеянные элементы, меньшее число рецепирующих элементов на соответствующую площадь сетчатки -- она-то теперь раскрыта. Более широкое афферентационное поле, высокая палочковая чувствительность, сравнительно редкие элементы -- зачем им там надо быть плотными, то есть сосредоточенными в большом количестве? И наконец, эти колбочковые элементы на периферии объединяются в группы: то есть покрывая известную площадь, они, однако, не дискриминируют внутри этой своей группы воздействия, потому что они имеют один нервный вход, подходят к одному нервному волокну, грубо говоря.

Теперь понятно, что периферия прежде всего выполняет афферентационную функцию. Центральное поле, прецентральное поле прежде всего отчетливо выполняет реципирующую функцию.

Надо сказать, что таким образом неразумность распределения оказывается разумным распределением. И чтобы увидеть очень слабый свет, слабый раздражитель, лучше смотреть не центральным зрением, а несколько периферическим. Там есть такая кривая, которая так хитро поднимается по чувствительности, и есть действительно такое пропериферическое поле, которое особенно чувствительно. Да! Для светового сигнала, но не для предметного восприятия. Таким образом, все оказывается разумным, и эволюция, которая создала эту очень странную, с точки зрения наивной геометрической оптики, неравномерность сетчатки, оправдана функционированием зрительной системы. Она необходима для ее функционирования.

При этом я должен заметить, что движения и воздействия, которые характеризуют работу этого широкого, по сравнению с реципирующим, афферентационного поля, находятся вне как бы самого зрительного восприятия в собственном смысле, то есть, попросту говоря, они не «зашумлпвают» конечного эффекта, видимого образа.

Я уже говорил, упоминая эти двигательные движения, что никакие саккадические движения, никакие дрейфы, то есть медленные сползания, медленные движения глаз (я, кажется, забыл о них упомянуть, но это неважно, это общеизвестная вещь), просто нами не отмечаются, правда? Поэтому предварительные афферентирующие сигналы мы тоже не замечаем. Поэтому и получается иллюзия такая -- то есть это не иллюзия, это больше, чем иллюзия, -- это такая феноменальная картина, такое явление, что я действительно двигаюсь в условиях сумеречной освещенности и вдруг вижу некоторый объект, например веточку, которая расположена где-то немножко в стороне и немножко сливается с фоном, правда? Я не вижу, однако, первых воздействий, первых впечатлений, которые заставляют меня установить глаз на объект. И тем самым глаз, то есть зрительная картина, освобождается от шумов, от впечатлений, которые собственно не участвуют в построении образа, а выполняют как бы функцию подготовки построения, порождения образа. Вот как обстоит дело.

Что касается оперативного поля зрения, то здесь мы тоже встречаемся с очень серьезным осложнением. Было бы очень просто, если бы оперативное поле зрения оказалось точечным или очень узким, как, скажем, узкое поле чувствительности кончика пальца, которым я обвожу контур предмета. Нет. Дело в том, что эта зона, это поле, которое мы называем оперативным, рабочим полем зрения, представляется достаточно широким. Оно может быть измерено следующим способом: можно пользоваться мгновенным предъявлением, как мы говорим на нашем профессиональном жаргоне, «тахистоскопическим», то есть с помощью прибора, который дает возможность на заданные небольшие интервалы предъявлять какой-то объект, а затем его убирать из поля зрения. Какова техника этого предъявления -- это безразлично. Она бывает механической в старых тахистоскопах, потом она стала проекционной по типу фотографического затвора, а теперь работают с электронными тахистоскопами, то есть высвечивают заданный объект в заданное время с помощью телевизионного экрана, кинескопа. Но это неважно. Техника здесь усовершенствуется, но суть остается та же самая. Берется некоторое минимальное время, и в это минимальное время предъявляется то или иное количество объектов или объектов, также занимающих то или другое поле. Время экспозиции так мало, что глаз переместительного движения совершить не успевает. Время, требуемое на перемещение, больше, чем время экспозиции.

И вот тогда-то и выясняется, что глаз работает не как точка. Все-таки глаз работает... Ну, мне приходилось слышать такое выражение, оно мне запомнилось, потому что наглядное, -- «не как палец, а как ладошка», то есть это довольно широкое поле одномоментного схватывания.

Значит, глаз здесь выступает как многоканальный рецептор. Понятно? Который работает одновременно по параллельным каналам.

Как измерить это поле? Велико ли оно? Видите ли, можно дать какие-то величины. Ну, может быть, так я бы сказал, очень осторожно, потому что здесь оговорки, что это где-то порядка 12°, ну максимум 20°.

Почему такой колоссальный разброс «от и до»? Вы себе представляете углы? 10° и 20"! Огромное различие! А иногда говорят -- 5° всего. Как это объяснить, это расширение и это сужение -- поле колеблется? Это очень просто: дело в том, что величина этого оперативного поля оказывается изменчивой и зависящей от свойств самих объектов, если хотите, единиц восприятия, единиц, с которыми вы работаете.

Это давно известная вещь. Кстати, в старой психологии, в психологии конца XIX века, когда ставились опыты с так называемым объемом внимания (в те времена так и говорили --«объем внимания» или иногда говорили -- «объем сознания»), в общем, эти данные были уже получены: число элементов не может быть слишком велико. Главное, что эти элементы несут физические, геометрические, вернее, меры, потому что если я вам буду предъявлять буквы, то окажется, что это, скажем, магическое число 7+2. Оно давно было известно, и его введение -- не заслуга современных авторов. Просто 7+2 -- красивая формула. В общем, давайте будем принимать 7 как среднее. А если я вам буду давать слова, сколько букв будет воспринято? Сразу увеличивается количество, потому что другая единица. Вы работаете не с буквой, а со словом.

На любом материале вы можете это показать. Если единицы для вашего восприятия, а не для вашей сетчатки, не для вашего глаза, велики, объемны, то, соответственно, сильно растет и их количество, и широта поля практически одномоментного восприятия. Что происходит внутри этого операционного поля? Как строится симультанное схватывание? Это проблема для исследования. Ну, конечно, об этом мы никак не можем судить субъективно, можем судить только в результате объективного исследования, очень тщательного и тонкого. Надо постараться проникнуть в это одномоментное схватывание.

Это очень сложный вопрос потому, что мы ведь имеем только результат. Мы не имеем процесса.

Ну, хорошо. Мы имеем эффект такой: в малые интервалы времени предъявленный материал в результате дает образ, который включен в это довольно широкое или относительно широкое, оперативное, то есть собственно реципирующее поле зрения.

А как это происходит? Ведь очевидно, что должны произойти там какие-то метаморфозы, какие-то преобразования. Причем вы можете делать очень широкие допущения, благодаря тому, что сетчатка обладает известной инерционностью, то есть воздействие на сетчатку не исчезает мгновенно, а дает некоторый «постэффект». Короткий он или длительный -- это другой вопрос. Во всяком случае деятельность этого постэффекта позволяет допустить возможность процесса, идущего не по актуальному воздействию, а по следованию, инерционное последействие.

Значит, есть известная трудность, заключающаяся в том, чтобы проникнуть в интимные процессы, которые происходят в самой зрительной системе, после того, как кончилось это одномоментное воздействие и дальше возникает одномоментный образ. Это особый вопрос. Ясно только одно -- по всем материалам, которыми мы располагаем, по-видимому и в этом случае, когда мы имеем дело с восприятием в сравнительно узком поле небольшого числа вот таких единиц, все же не происходит процесса, который может быть описан так: картина на сетчатке, образ, как результат передачи этой картинки в некие высшие инстанции, ну, и наименование этой картинки словом. Так не происходит.

Такое допущение будет недостаточным, то есть наше предположение, первое положение, высказанное мною вначале, о том, что происходит вот эта переработка и что мы никогда не видим, в сущности, картинки на сетчатке, а видим посредством сетчатки предмет, сохраняет свою силу в этих ограниченных условиях. Поэтому приходится сделать еще одно допущение: помимо тех внешних движений, о которых шла речь, -- смещение глазного яблока, дрейф, саккадические движения, вергентные движения и т.д., по-видимому, еще существует и какая-то активность зрительной системы, которая не выражает себя прямо на моторных путях.

Я мог бы резюмировать теперь все сказанное следующим образом: конечно, функция перцепции, то есть зрительного восприятия, основывается, имеет своим источником, так сказать, «экранный эффект» на сетчатке, то есть сетчаточное изображение, проекцию на сетчатке. Но этот эффект проекции на сетчатке не создает образа восприятия. И не способен превращаться в него. Этот проекционный эффект обеспечивает только связь с воздействующим на глаз светом в предметном мире и образует как бы ту ткань, которая входит в состав зрительного образа. Это есть зрительная ткань. Это своеобразное качество модальности ощущения.

Теперь я хотел бы подойти к вопросам, которые я рассматриваю сейчас с несколько другой стороны, прежде всего, со стороны некоторых установленных, хорошо исследованных явлений, доказывающих справедливость той формулы, которую я только что дал, то есть формулы о том, что мы видим посредством сетчаточного проекционного образа, но не видим образ. Видя мир, мы видим его посредством, в частности, механизма осуществляющейся сетчаточной проекции, но никогда не видим сетчаточного образа. Сетчаточная проекция и образ обладают разными свойствами, и они могут быть сопоставлены прямо между собой, вот что очень интересно. И это прямое сопоставление было получено в опытах, которые обычно называют опытами, изучающими константность величины и формы воспринимаемых объектов.

Я опишу два опыта. Один из них относится к константности величины объекта и второй -- к константности формы. Я хотел бы, чтобы вы ясно представили себе, в чем смысл этих опытов, и поэтому я покажу, как это делается руками. Это очень просто.

Вы хорошо понимаете, что, смотрите ли вы бинокулярно или монокулярно, если у вас есть две линии, то вы без труда можете решить задачу: сблизить их немножко, так чтобы между ними узенькая полосочка получилась, через которую я вижу фон, в данном случае доску. Вот теперь я начинаю придвигать эту линию к себе -- и вот, наконец, я вижу совершенно отчетливо, что они оказываются совершенно равными. Я сделал объективное подравнивание, одной величины к другой величине. Делал я это практически очень точно. Я могу это проверить чем? Пользуясь таким вот движущимся экраном, я могу просить несколько раз одного и того же испытуемого устанавливать равенство, всякий раз сбивая его. Как показывает этот очень простой опыт, всякий раз данный испытуемый довольно точно устанавливает все в ту же позицию.

Вот теперь я записал величины, которые я сравнивал, и расстояния, на которых я их установил. Вы понимаете, что я могу сделать простейшее оптико-геометрическое построение: вот здесь у меня будет величина проекции на сетчатке глаза. Эта дистанция должна быть какой? Отвечать вот этой величине и этой величине. По законам геометрической оптики, по законам обыкновенной проекции... Вот теперь-то я и буду сравнивать эмпирические цифры, которые были получены в описанном опыте, с этими расчетными.

И что же я увижу? В большей или меньшей степени -- кстати, эта величина называется коэффициентом константности -- они оказываются сдвинутыми.

Значит, величина видимого образа не совпадает с величиной сетчаточного образа! Вот очевидное, наглядное и очень четкое различение по параметру величины между видимым образом (его величиной) и образом (проекцией) на сетчатке. По отношению к форме тот же самый процесс. Я начинаю с подготовительного опыта, а именно: я беру окружность, вычерчиваю ее. Затем беру эллипс и черчу (ограниченными шагами) все промежуточные положения между отчетливыми эллиптическим изображением и кругом, то есть меняю пропорцию осей. Вам понятно, что получается? Это почти круг. Чуть-чуть вытягиваю, еще более вытянутый и так дальше в сторону эллипса. Вам ведь понятна картина?

Затем я провожу такой вспомогательный опыт: я предлагаю испытуемым определить, где круги, а где эллипсы. Без труда это делает всякий человек. И вот мы можем получить пороговую величину, установить порог различения формы: круг -- эллипс. Вам ясна операция?

Я знаю, что нужно иметь такое-то минимальное соотношение осей, чтобы данная фигура воспринималась уже как эллиптическая, не как круг, а как эллипс.

Надо сказать, что пороги здесь низкие. Мы очень хорошо отличаем формы правильного круга в отношении его некоторого сплющивания, вытягивания, то есть когда он начинает превращаться в эллипс. Это очень низкие пороги, то есть чувствительность здесь очень высока.

Теперь я делаю следующее: я беру реальный круг или изображенную окружность. Могу пользоваться кругами или окружностью -- это безразлично. Могу круг вырезать из картона или из другого материала, поместить его на ось. Здесь сделать угломерную шкалу и начинать поворачивать его. Вот так меряют пороги, требуя от испытуемого, чтобы он обнаруживал, когда происходит деформация, когда он видит уже эллипс.

Но оказывается что это делается с громадной задержкой. Значит, проекция уже эллиптична, сетчаточная проекция, причем выше порога различения, мы только что измерили порог. Образ круга сохраняется, константность его формы, то есть устойчивость его формы. Вам понятна операция?

Опять вывод какой? Совпадают между собой проекционный образ, вычисленный, и образ видимый? Нет. Не совпадают. И по очень простой причине: потому что я вижу еще круг, а проекция уже эллиптическая. Значит, не совпадают.

Мы взяли другой параметр, форму, и получили тот же результат, что и с величиной.

Надо сказать, что когда мы исследуем цветовое зрение (это, кстати, вопрос тоже очень сложный), то мы там констатируем то же положение, то есть мы можем говорить о константности цвета. Правда, там это выступает гораздо более сложным образом. Потому что там нельзя сразу говорить о проекции, то есть о сетчаточном изображении и собственно образе, там сопоставление гораздо более сложное. Там врываются очень многие факторы, которые зависят от самого свойства цветового раздражителя.

Но все же примат свойств самого объекта, как он существует в особенностях его фактуры, словом, в его объективности, как он выступает, здесь оказывается доминирующим, решающим, главным, по сравнению с физиологическими эффектами, вызываемыми в мире электромагнитными волнами той или другой длины, то есть движением по видимому цветовому спектру.

Чтобы вам пояснить, что я имею в виду, я приведу банальные, общеизвестные вещи, давным-давно описанные. Но чтобы не искать примеров, я просто процитирую какие-нибудь старые учебники, вроде такого, например, явления: мел при сумеречном освещении отражает меньшее число лучей, чем практически темное тело при ярком свете, хотя мы всегда, конечно, видим мел или вообще белый предмет белым, светлым, а темный предмет темным. Ну, это такое наивное наблюдение, совершенно верное эмпирически, которое только должно быть понято. Это вы видите на ахроматических цветах: белый, черный, потом идут переходные серые -- и те же самые явления констатируются в отношении цветовых, хроматических цветов.

Здесь тоже открываются очень сложные зависимости, так что некоторые цвета остаются константными, несмотря на то, что они объективно отбрасывают лучи другого цвета, то есть не те, которые отвечают видимым нам, воспринимаемым цветом. То есть опять мы здесь наблюдаем очень резкое различие между сетчаточным эффектом и образом.

Резюмируя, я могу сказать, что различение сетчаточного образа и видимого образа при постановке проблемы об отношении того и другого оправдывается просто широко установленными и широко известными в настоящее время фактами. Это прежде всего чисто фактическое положение.

Ну и наконец, я хотел бы сегодня начать изложение, относящееся еще к одному подходу, к той же проблеме построения зрительного образа, то есть к проблеме сознания.

Речь идет о необходимости проанализировать активность глаза. Деятельность зрительной системы, если выражаться более точно. Что это за работа, которую выполняет зрительная система? Как сопоставить эту работу, эту деятельность зрительной системы вообще с человеческой деятельностью? И можно ли ее сопоставлять? Что это такое? Это что: полноценная человеческая деятельность в восприятии? Может быть, она построена так же, как и вообще человеческая деятельность?

Следует думать, что она, то есть деятельность зрительной системы, имеет то же строение, что и всякая другая человеческая деятельность. Что деятельность зрительной системы есть настоящая деятельность, человеческая деятельность.

Иначе говоря, анализируя в целом зрительную перцептивную деятельность (это относится и к другим видам перцепции, скажем к тактильному, осязательному восприятию), мы можем обнаружить, что иногда эта деятельность выступает очень отчетливо как настоящее действие -- процесс целенаправленный. Можно говорить о перцептивных действиях. Нужно ли приводить примеры таких перцептивных действий? По-видимому, нет.

Тогда передо мной возникает цель -- мне надо что-то наблюдать, -- и тогда как строится деятельность моей зрительной системы? Она обязательно включает в себя известный ряд отдельных целенаправленных произвольных актов. И тогда эта деятельность зрительной системы выступает как произвольная деятельность, подчиненная цели, и тем самым как деятельность сознательная, в настоящем значении этого слова.

Кстати (я хочу заметить это между строк), когда вы ставите зрительную задачу перед кем-нибудь, то вы указываете обыкновенно, то есть должны указать (иначе эту задачу нельзя поставить) на цель. Нельзя дать наблюдателю инструкцию: «наблюдайте»... Достаточно этого или нет? Недостаточно. Что нужно еще сказать? Для чего наблюдать, какую цель мы должны при этом преследовать, что, иначе говоря, наблюдать. Более конкретно она звучит, менее конкретно, это вопрос другой, но она должна быть поставлена. И когда мы ставим задачу сами перед собой, то мы всегда выделяем какую-то цель. Я должен нечто обнаружить зрительным путем -- и это есть целевой акт, это есть действие.

Значит, мы выделяем крупную единицу, действие в собственном смысле, перцептивное действие -- так это надо называть. А наряду с этим что мы должны выделить? Ведь иногда это только способ осуществить какое-нибудь действие -- практическое, внешнее, двигательное или же зрительное. И вот тогда оказывается, что мы имеем основание вычленить в этой активности зрительной системы собственно зрительные операции, способы исполнения зрительного действия.

Вам понятно различие? Все то, что я говорил о зрительном действии вообще и об операции этого действия, приложено к работе зрительной системы.

Далее. Но ведь зрительные операции должны чем-то реализовываться, какими-то аппаратами. И мы, таким образом, вступаем как бы на третий слой, третий уровень, идя сверху вниз, -- мы вступаем в область изучения реализующих эти зрительные операции, действия механизмов. То есть в собственно ту интимную работу зрительной системы как системы аппаратов, которым присущи определенные функции.

Я думаю, что современные исследования восприятия необходимо должны учитывать эти структурные единицы зрительной деятельности, то есть выделять собственно целенаправленные процессы зрительного восприятия, перцептивные зрительные действия, способы осуществления этих действий, перцептивные и зрительные операции и, наконец, реализующие эти процессы аппараты, механизмы. Я бы сказал так: известные психофизиологические функции или психофизиологические системы, то, что я бы мог обозначить одним словом -- «реализаторы». Значит: действие, операция и реализация, процессы реализации этих действий и операций. Понятно? Получается послойное, поуровневое различение, которое ориентирует исследование.

И в заключение одно слово. Есть еще одна проблема, которая возвышается над ранее мною выделенными и вместе с тем позволяет их осмыслить. Эта проблема, которая венчает восприятие (я имею в виду зрительное восприятие прежде всего) -- и как конец «венчает дело», как венец венчает, освящает то, что венчается -- всю систему.

Я разумею порождение сознательного образа, который несет в себе очень важную прибавку, важную черту. Я вижу не только вот эту вещь. Я еще вижу, воспринимаю эту вещь, как относящуюся к известной категории, правда? В ее значении. Поэтому, если бы меня спросили, что же воспринимает человек, я бы сказал, что это объективный предметный мир, который выступает перед ним в своем значении, в широком смысле слова. Это осмысленное категориальное восприятие, то есть восприятие, имеющее своим результатом сознаваемый, сознательный образ мира.

Вот эта большая проблема нам останется для рассмотрения. Следующие занятия и будут посвящены вот этим двум вопросам: во-первых, более детальному анализу проблемы процессов и во-вторых -- проблеме сознания.

Лекция 23. Категориальность и предметность восприятия

Работа зрительной системы человека, естественно, начинается с сетчаточного, экранного эффекта. Но эффект этот не создает еще образа, перцепции объекта. И не переходит в него.

Процессы, возникающие под воздействием света, отбрасываемого предметами на сетчатку, как вы знаете, выполняют двойную функцию. Прежде всего, возбуждение чувствительных элементов сетчатки выполняет функцию управления работой глаза. Эти воздействия афферентируют работу глаза: об этом я говорил подробно.

Вместе с тем, проекционное возбуждение сетчатки дает тот чувственный материал, из которого и строится образ, тот материал, который, как я люблю говорить, образует как бы чувственную ткань зрительного образа, зрительного перцепта.

Таким образом, можно было бы, несколько упрощая дело, сказать, что «рецепирует» глаз, его чувствительные аппараты; «перцепирует» зрительная система субъекта, человека. «Рецепирует» -- «ощущает», «чувствует», как говорят. «Перцепирует» -- по-русски это значит «воспринимает», то есть создает образ, картину.

Только работа зрительной системы в целом (я это хочу особенно подчеркнуть), зрительной системы человека, то есть субъекта, и порождает предметный пространственный образ объектов действительного, объемного, трехмерного и даже, как я говорил, четырехмерного мира, того реального мира, в котором живет человек, в котором он должен ориентироваться и который управляет его действиями, его поведением, его деятельностью.

Я к этому мог бы еще только присоединить одно положение, что этот пространственный образ реальных трехмерных и движущихся (четвертое измерение) объектов выступает перед человеком в результате этой сложной перцепирующей работы, работы его зрительной системы, также и как мир объектов, имеющих значение, то есть объектов в их значении. Я имею в виду тот простой факт, что я вижу не только некоторый предмет, сейчас находящийся передо мною, но я вижу этот предмет в качестве карандаша. Но если я не знаю, что это такое, -- то я вижу его в качестве мне неизвестном, в качестве чего-то, что имеет для меня значение «не имеющего значения», -- и это тоже значение.

В чем же состоит эта очень сложная работа зрительной системы субъекта?

Работа состоит в ряде трансформаций. Я имею в виду трансформацию сетчаточного образа -- часто говорят в этом случае «сетчаточного паттерна», «узора», если хотите, -- в видимый пространственный образ.

Этот образ приобретает относительную устойчивость, как мы говорим константность, о чем я тоже уже имел случай рассказывать. Константность своей формы, константность величины, константность своей фигуры, цвета и, я бы сказал, константность движения (в общем, независимость движения). Вы понимаете, что я имею в виду? Ведь движение -- понятие относительное. Когда я имею дело с восприятием движущегося объекта, причем я двигаюсь сам и двигается моя голова, мой глаз, то ведь я различаю движение самого себя, то есть субъектное, и движение объекта, движение объектное. Из того, что я прохожу мимо движущегося объекта, объект остается движущимся в объективных координатах пространства, а не только по отношению к моему положению, к органам моего восприятия. Правда, там возникают зрительные иллюзии, но это все явления частные и особые случаи, которые должны быть приняты во внимание и каждый из которых находит свое объяснение. Общий случай, генеральный случай, состоит как раз в том, что происходит расчленение, вычленение собственного движения объекта из относительного смещения объекта по отношению к смещению сетчатки.

Вот почему иногда говорят не о константности даже воспринимаемого образа, не о константности объекта воспринимаемого, иногда говорят об ортоскопичности восприятия. «Ортоскопический» -- это термин, который построен по аналогии с «орфографическим». Словом, «правильного восприятия».

Наконец, есть еще одно очень важное преобразование -- это то, что делает образ осмысленным. Иногда говорят хитрое слово -- категориальным, когда видят трансформацию, в результате которой воспринимаемый объект относится к некоторой категории, то есть приобретает значение, о чем я только что говорил. Заметьте, что здесь тоже происходит преобразование, а не прибавление. Дело заключается вовсе не в том, что на видимый, воспринимаемый предмет как бы накладывается сверху некоторое значение. Дело обстоит гораздо более сложным образом. Это не присоединение словесного значения, понятия к видимому образу. Это не умозаключение о видимом предмете.

Вспомним концепцию бессознательных умозаключений Гельмгольца, которая до сих пор прочно сохраняется у большинства, подавляющего, я должен сказать, большинства психологов. Это идея того, что мы получаем образ, настоящий живой образ, в результате дальнейшей его переработки в мышлении. А что значит переработка в мышлении? Это и есть включение в систему понятий, «суждений», подведение под понятие.

Так как здесь имеется ряд трансформаций, то есть преобразований, если употреблять простое русское слово, то очевидно, что этот процесс не может представляться как процесс, протекающий в виде линейных, последовательных шагов, следующих друг за другом.

Сетчаточный образ -- первый шаг; коррекция образа, переворачивание его, если нужно, уменьшение, увеличение или сохранение константности -- второй шаг; отнесение его к внешнему миру, то есть как бы наложение образа на что-то, на объект, который вне меня, -- третий шаг. Четвертый шаг нахождение значения, то есть отнесение данного образа к некоторому понятию. Если это словесное понятие, то мы называем его значением. Не будем сейчас вдаваться в различия понятия и значения. Сейчас безразлично, как мы будем решать этот более специальный вопрос соотношения понятия и значения. Значение есть обобщение, лежащее за словом, зафиксированное в слове, словесное значение, то есть словесное понятие, с известными оговорками.

Значит, не получается так, что первоначально выступают некоторые сенсорные элементы, которые связываются в некоторую целостность (иногда эта связь, связывание в целостность предусматривается как исходный акт -- вот вам, пожалуйста, гештальттеория восприятия, первичность формы, правда?). Давайте сделаем по-гештальтистски, это безразлично. Атомистически мы будем смотреть или с точки зрения целостной конфигурации, гештальта, в немецком значении термина, -- словом, возникает этот целостный, проекционный, сетчаточный образ. Он относится к пространству, значит, он приобретает предметность и делается осмысленным. Так ли? Нет. Дело обстоит несколько иначе. Это не целостность плюс константность, плюс отнесенность, плюс осмысленность мы находим объект с самого начала не как внутри нас находящийся, не на нашей сетчатке, не в наших органах, а мы находим объект там, где он действительно находится, то есть вовне.

Чтобы пояснить свою мысль -- грубая иллюстрация. Вы, конечно, все знаете, что такое последовательный образ, иногда его называют «по еле образом». «Nachbild» по-немецки буквально послеобраз, следующий за образом.

Это делается так: перед нашими глазами располагается некоторый, лучше всего цветной, квадрат, скажем, красный; вы смотрите некоторое время на него, а затем переводите глаз на какой-нибудь фон, скажем, на стену, потолок, на другую поверхность. Вот тогда происходит следующее: вы продолжаете видеть на этом фоне тот же самый объект -- квадрат, треугольник и т.п., обычно в дополнительном цвете -- если показан был красный, то вы его видите зеленым, если зеленый, то вы его видите красным; в отдельных случаях не в дополнительном цвете, а в цвете, в котором был предъявлен объект -- он называется положительным последовательным образом в отличие от первого, отрицательного.

И вот теперь попробуйте сравнить их между собою, мысленно, конечно. Вот этот образ, который вы видите как последовательный, и первичный образ.

Что, этот последовательный образ, он отличается от первичного? Да. Он отличается субъективно. Это то, что кажется. Никто не пробует ловить последовательный образ или действовать с ним. Это так же, как и звон в ушах. То есть что? Это продукт организации, продукт самого глаза, самой зрительной системы.

Это видно и объективно. Последовательный образ подчиняется совершенно другим законам, чем образ настоящий, прямой. Например, он подчиняется закону Эммерта. Чем дальше -- тем образ больше. Вы знаете, вероятно, по собственному опыту, что последовательный образ накладывается на поверхность, на плоскость: если она близко -- он маленький, а если поднять голову на потолок или на стену, которые подальше, -- он вырастает в соответствии с законами проекции, по оптико-геометрическим законам.

Ничего подобного с реальным образом не происходит. Напротив, при удалении предмета мы видим его уменьшение, хотя мы и говорим о константности. Но я уже говорил в прошлый раз, речь ведь идет о некотором добавочном коэффициенте, и никогда нельзя сказать, что когда я смотрю на далеко за окном находящегося человека, что я вижу его таким по величине, каким я вижу человека, близко от меня расположенного, который у меня перед глазами, совсем близко. Я знаю, что он большой, но я вижу его с таких расстояний, конечно, малюсеньким. Если это большое расстояние, то он совсем маленький. Но я знаю, что он большой.

Но мы сегодня говорим не о том, что мы знаем, то есть умозаключаем. Мы сегодня говорим о восприятии, то есть об образе как продукте этого процесса. И вот в этом образе он маленький.

Итак, стало быть, дело начинается прежде всего с локализованности наших зрительных впечатлений в том смысле, что они сразу суть впечатления, рождающиеся как отнесенные к некоторой внешней по отношению ко мне действительности.

Поэтому они совсем не напоминают мне те световые явления, которые у нас могут возникнуть под влиянием, допустим, воздействия электрического тока на глаз -- явления фосфенов. Это во мне, правда? А там -- вне меня, и это изначальная характеристика.

Да, обнаруживается при этом, что эти изначально уже отнесенные зрительные впечатления обладают свойством предметности, то есть они не только отнесены вообще к внешнему миру, но к пространственному миру, каким он объективно является.

Вы вдумайтесь в эти слова -- отнесенный к пространственному миру. А разве это не значит также и «имеющий форму»? Да, это и есть «имеющий форму». Что значит «отнесенный к пространственному миру»? Это значит представленный в системе объективных координат этого мира. Причем в обычных условиях наблюдений у нас есть точка отсчета по отношению к этой объективной системе координат. Это, если хотите, гравитационный перпендикуляр. То есть это направление, которое служит точкой отсчета, это направление по вертикали, по линии гравитации. Вот и все.

Я говорю «в обычных условиях», значит, бывают такие условия, когда эта гравитационная вертикаль не действует. Скажем, условия невесомости, правда? Там возникают новые осложнения в восприятии, и об этом я сейчас говорить не буду. Это очень интересная проблема, когда теряется гравитационная вертикаль, но это особый специальный вопрос, на котором в курсе общей психологии нет никакой необходимости останавливаться. Это совершенно особые условия.

И вот теперь возникает проблема того, что издавна скрывается в психологии восприятия под словами «осмысленность» или «категориальность». «Осмысленность» даже лучше. «Категориальность» -- очень возвышенно, очень красиво, очень хорошо звучит для человека, очень хорошо оправдывается той особой формой психического отражения, которая присуща исключительно человеку. Я имею в виду сознание. Это хорошо для сознательного восприятия. «Осмысленность» -- шире. Она может быть отнесена и к другому уровню психического отражения тоже. Значит, вот здесь мы тоже становимся перед этой метаморфозой, этим движением, в результате которого восприятие приобретает осмысленность. Вот здесь два рода сущностей можно мыслить. Буду дальше говорить только о втором.

Первое -- это осмысленность в значении «сигнальности». Она имеет место на уровне животных, вероятно, на некоторых уровнях и человеческой психической деятельности, но не на уровне сознания. А что это такое? Ну, если говорить в терминах, подходящих для описания наших представлений о восприятии животного, -- это нечто пугающее, угрожающее, пищевое -- то, что Павлов называл «сигнальным значением» раздражителя. Так же можно говорить и о сигнальном значении предмета, не изолированного, абстрагированного раздражителя. Это выражает известные отношения к самому воздействующему объекту предметного мира, который может угрожать, может разрушать, может питать, вообще поддерживать жизнь. Вот он-то и выступает здесь в своей обязательной предметности, а не в иллюзорности, правда?

Если бы он выступал в иллюзорности, то картина осмысливания этого мнимого воздействия просто разрушилась бы. «Ориентировка угасает», -- сказали бы физиологи. Она превратится как бы в некий фон, если только снова не выступит в какой-нибудь деятельности, в поведении, скажем, как преграда или что-то в этом роде. То есть опять в каком-то значении и не в смысле словесного понятия, а в смысле сигнального значения или биологического смысла для животного, который, конечно, меняется от индивидуального опыта -- и здесь интереснейшую динамику можно просмотреть: как активизируются эти восприятия, как они, напротив, как бы затормаживаются и снова становятся действенными для субъекта, то есть на этом уровне разыгрывается целая большая динамика. Но не этот уровень нас с вами сейчас интересует, поскольку главным объектом нашего исследования и изучения все-таки является человек. Поэтому мы можем сейчас оставить этот уровень в стороне, просто заметьте себе, что такой уровень есть у человека.

При некоторых патологических состояниях это выносится на поверхность совершенно явно. Мне приходилось в некоторой связи довольно подробно изучать один случай, очень интересный, очень чистый, очень яркий психопатические эффекты заболевания корсаковским параличом, корсаковской болезнью. Автор, то есть С.С.Корсаков, называл его алкогольным параличом. Потом стали говорить о корсаковском синдроме, о корсаковской болезни, потому что не только алкогольное отравление дает эту картину, но и отравление рядом других веществ (эфиром или даже собственно продуктами организма; аутоинтоксикационная картина возникает).

С психологической стороны это очень тяжелое заболевание выражается в глубокой амнезии, то есть в потере памяти. Но не вполне памяти. Больного подвергали неприятной медицинской процедуре, скажем, в целях исследования, вот в данной лаборатории, в клинике. Испытуемый опять подходит вместе с врачом к двери этой комнаты. Он не может дать себе сознательного отчета, то есть вспомнить в смысле «осознать», что тут происходило. Он не знает. Это для него новое. Он осознает это как новое, а задерживает свои шаги. Он не хочет туда идти. Ему что-то мешает подойти. Да, пережитые неприятные ощущения. Что-то неприятное там есть.

Помнит или не помнит? Выступает объект -- дверь, остановка -- в своем значении? Понятия нет. Значения в сознании нет. Но все-таки оно осмысленно для него? В смысле отношения? Сигнальное? Сигнальное: туда не надо идти.

Я вам привел одну иллюстрацию. Великолепная монография Корсакова, огромная книга под названием «Об алкогольном параличе»¹, содержит сама по себе блистательное описание, блистательное даже в смысле мастерства и описания и анализа. Вы там найдете ряд очень интересных страниц, где видно это расхождение и сохранение этого смысла, хотя отсутствует категория, к которой может быть отнесено то, что он воспринимает, видит, слышит от людей.

В дальнейшем мы будем иметь в виду не это «сигнально-значимое», а «сознательно-значимое». Что это: то, что наклеивается на предмет, на образ как название предмета, или то, что живет в этом образе, находит себя в этом образе? Это, конечно, то, что находит себя в этом образе, через этот образ существует, если хотите, даже существует в этом образе, в связи с ним, во всяком случае.

Вы можете сказать: а как же абстрактнейшие понятия, которые вообще не представимы? Тут посерьезнее вопрос, потруднее. Решить его мне сегодня формально очень просто. Я могу сказать: «Ну позвольте, мы же с вами говорим о восприятии, так зачем же вы говорите о понятии, лишенном чувственной опоры, уж до такой степени абстрактном, что оно не является чувственным, то есть не связанным с восприятием, с образом». Вот так просто ответить и отвести вопрос.

Но на самом деле (не хочу от вас этого скрывать) все не так просто. И с этими абстрактнейшими понятиями дело обстоит так, что где-то в очень сложном процессе, где-то при очень тонком их анализировании и в них просвечивает, только очень скрытая, не всегда доступная для обнаружения все та же самая чувственная ткань.

И поэтому неслучайно сейчас, в эпоху, когда творчество, в частности научное творчество, как раз в сфере наук очень абстрактных, в современной я подчеркиваю «современной» -- физике, математике, посвящено сложнейшим вопросам, начинает все более и более выступать то, что, пока условно, называют «зрительным», то есть «чувственным мышлением». Речь, скорее, идет о каких-то включениях, о каких-то преобразованных на чувственный лад абстрактах или иногда, наоборот, преобразованных, но снятых, а не выброшенных. Снятие обозначает собою не просто выбрасывание, а в каком-то смысле и сохранение, «схоронение», если будем говорить более точно, вот этой чувственности. То есть я хочу выразить философски очень простую мысль, что и в отвлеченном представлении, которое выступает как «чистое» значение, связь с реальностью, с реальным миром не порывается. Она только отдаляется, усложняется безмерно. Не сразу видится, но никогда не обрезается, потому что обрезание этой связи даже в мыслях обозначает собою как бы исчезновение реальности.

Опять я здесь могу сослаться на совершенно исключительные условия или патологические явления, потому что в нормальных условиях, конечно, разрушения связей, окончательного обрезания этих связей никогда не наблюдается. Ну, например, я уж скажу, не ссылаясь в этот раз на патологию, а ссылаясь на исключительные случаи: в условиях депривации происходят, конечно, глубокие изменения. Это известные описанные и изученные изменения. И изменения, идущие в сторону потери чувства реальности, которое переживается как состояние патологическое.

Термин «депривация» значит очень простую вещь -- лишение чувственных впечатлений. Это достигается искусственными приемами. Вот тут-то и появляются мнимые впечатления, галлюцинации и своеобразная потеря мира -- вслед за ней и идут своеобразные галлюцинации, кстати. Итак, возникает патологическая картина в условиях нормальных, хотя совершенно исключительных.

Так вот, как же входит значение в этот сознательный образ? Что содержится в простом факте: я вижу нечто удлиненное, нечто серое? Я вижу что? Шариковую ручку, карандаш. Я отношу его к чему-то. Как происходит эта категоризация? Я уже говорил, что прежде всего это не умозаключение, хотя бы и бессознательное. Дело обстоит как-то иначе. И проще, и сложнее, потому что сослаться на ум, на умозаключение -- это, конечно, просто, но гораздо труднее исследовать эту работу умозаключения. А вот когда ее начинают исследовать, то вы ее находите в самом восприятии, а не в прибавках к восприятию. Это не «всадник», который управляет восприятием.

Дело обстоит иначе. Давайте вникнем немножко в то, что делает значение, или словесное понятие.

И я опять делаю отступление от темы. Я вынужден войти в круг вопросов, которыми мы с вами не занимались. Забежать вперед, но это необходимо сделать сейчас. Представьте себе ситуацию развития, реального развития человека, онтогенетического развития ребенка. Ребенок, конечно, встречается в ходе развития своей деятельности, в том числе и познавательной, с предметами окружающего мира. Эти предметы в общении, поскольку развитие происходит в общении. Вы понимаете, что развитие ребенка происходит в общении? И в предметном мире, и в общении. За предметом скрывается человек, за человеком скрывается предмет. Как угодно вы можете выразиться. И то и другое сразу.

Итак, развитие, происходящее в общении, необходимо приводит к тому, что у человека возникает и языковый способ этого общения, возникает язык, который служит средством этого общения, у ребенка развивается речь. Впрочем, он начинает освоение языка раньше, чем начинает активно говорить, это всем хорошо известный факт.

И вот теперь оказывается, что существует своеобразная функция первых наименований. Она заключается в том, что происходит сближение объектов по сразу не видимым, непосредственно не воспринимаемым признакам, основаниям сближения. Еще ничего не зная о функции вот этого предмета (я указываю сейчас жестом на часы), ребенок уже встречается с фактом сближения через слово «вот таких часов» и «других часов», ну, скажем, часов настольных или даже настенных, то есть часов, резко отличающихся по форме, по величине, по ряду других чувственных признаков.

Что может произойти в этом процессе? Может произойти следующее мы можем воспользоваться альтернативой. Может, конечно, произойти омонимизация слова, то есть слово может приобрести двойное, тройное значение. Просто одно и то же слово обозначает разные объекты. Это частный случай и редкий случай.

Более обычный случай, к чему идет процесс, хотя бы в начале, -- это сближение. Это как бы выделение каких-то сразу не выделяющихся свойств, которые в заданном отношении сближают объекты. С заданным чем? Вы можете сказать: с самим словесным значением.

Но что лежит за этим? А ведь за этим-то лежит некоторый обобщенный опыт, но не индивидуальной, а общественной практики. В известном смысле он несет в себе, с необходимыми оговорками, в гносеологическом смысле, так сказать, «правду» об этих объектах, правду, открытую в результате общественной практики -- вот что лежит за этим.

Это не сразу может быть понятно, но это так. В простейших случаях это буквально так, в более сложных случаях -- гораздо более косвенно. Вот здесь уместно слово «намного более сложно опосредствованная практика». Это абстракция, квинтэссенция ее. Это ее идеальное абстрактное существование, через что-то другое, в чем-то ином. Иное. Вот это и есть движение значения.

Таким образом, когда мы имеем дело с восприятием, то есть с порождением образа в условиях сознания, сознаваемого образа, то в этот процесс входят также и наличные значения, то есть познание мира идет через более широкую практику, без ограничения чрезвычайно узкой индивидуальной практикой самого воспринимающего субъекта.

Я хочу только, чтобы вы не поняли меня так, что в конце концов слово, входя в порождение образа, выполняет функцию своеобразного демиурга этого образа, командует образом. Нет. Здесь есть известный конфликт и драма, известное противоречие их решения, которое видно уже на том примере или в тех условиях, о которых я только что сказал, в условиях онтогенеза. Я вам говорил: омонимизация слова, одно и то же слово, обозначающее два разных предмета. Потом разрушение этой омонимизации и соединение, наоборот, предметов. Но вот в этом-то и заключается известное «командование» самими признаками, чувственно воспринимаемыми признаками чувственного предмета, то есть реального предмета.

Значит, речь идет не о том, что признаки соединяются по команде, а речь идет о том, что значение должно как-то найти себя в этих признаках, а признаки, напротив, найти себя и выразить себя в этом значении. Опять метаморфозы, опять взаимные переходы, а не накладывание одного на другое, в некоторой линейной последовательности, хотя бы иногда и меняющееся, в смысле изменения места моментов, их последовательности. Это не объективный процесс, то есть не процесс, получаемый наслаиванием одного на другое, суммированием, попросту говоря.

И вот задача-то психолога, занимающегося восприятием, заключается в том, чтобы проникнуть в это очень сложное движение, дающее в результате сознательную картину предметного многомерного мира, в котором живет человек и который своей объективной трехмерностью (даже четырехмерностью, если считать еще координату времени) способствует работе воспринимательной системы.

Ведь это только в абстракции лабораторного эксперимента мы исследуем порой (и очень часто, кстати, даже слишком, может быть, часто) восприятие картинки. Изобразили треугольник, замаскировали его линиями. Поставили перед испытуемым задачу обнаружить фигуру среди этих маскирующих линий, правда? Или посмотреть, как выглядят три точки на плоскости. Или учесть время считывания изображения на этой же плоскости.

Вы имеете здесь дело с очень своеобразным миром и, следовательно, со своеобразным процессом. Мир-то здесь сведен к двухмерному. А он? А он четырехмерный. Он имеет третье измерение и движется, правда?

Вот теперь мы открыли еще одну образующую, еще одну координату, еще одно измерение. Это очень странное, особое измерение. Я говорил «предметность», я говорил «константность», я говорил о предметной отнесенности их, теперь я говорю еще и об осмысленности, о категориальности. А откуда эта категориальность?

Ведь это тоже еще одно измерение, отличающееся от первых четырех, я это подчеркиваю, товарищи. Мы видим еще, образно выражаясь, вещи в пространстве, по человеческому опыту правдоподобно.

И это можно проиллюстрировать. Я сейчас имею в виду опыты, которые начались еще в XIX веке. Одно время получили свое развитие в XX веке. В последнее время мы снова к ним возвращаемся, и у нас на факультете, в частности. Они представляют очень большой научный интерес.

Эти опыты основаны на следующем методическом приеме, или принципе, как иногда говорят. Вместо того чтобы менять воздействие, то есть раздражитель, или стимульную ситуацию, которая, иначе говоря, воздействует, стимулирует (фигура будет стимульной ситуацией, распределение пятен будет стимульной ситуацией, распределение линий, цветов, яркости, движения -- все это будет стимульная ситуация), попробовать изменить чувственное звено в узком смысле (то есть то, что я привык и люблю называть чувственной тканью, -- сигнал, который поступает на сетчатку) и посмотреть, что получается.

Один из таких наиболее эффектных способов изменения сетчаточной картины достигается с помощью нехитрого оптического прибора, именуемого обычно «псевдоскопом». Это две линзы Доде, через которые человек смотрит бинокулярно, то есть двумя глазами. Это действительно оформляется как некоторый небольшой бинокль, который может быть приставлен к глазам или даже зафиксирован на глазах.

Я не описываю хода лучей, это описание занимает слишком много времени. Что же получается в результате? В результате возникает псевдоскопический образ, который отличается от обычного образа и должен отличаться по измененным нами с помощью искусственного оптического приспособления условиям проекции на сетчатке данной стимульной ситуации, то есть просто внешнего зрительного воздействия. Вот как я немножко упрощаю дело, то есть описываю-то я точно, но выпускаю некоторые детали.

Там получается так: более близкое кажется расположенным более отдаленно, а более отдаленные точки плоскости или линии кажутся находящимися ближе. Это достигается эффектом полного двойного преломления падающих лучей в призмах Доде.

Вот это позволяет заглянуть немножко в ход процесса порождения образа, его конструирования. Или, как говорят, в актуальный генезис, то есть происходящее в данный момент возникновение образа. Я предпочитаю слово «порождение». Так вот, это порождение образа.

Позвольте описать некоторые явления. Я буду описывать более простые. В псевдоскопических опытах наблюдаются иногда и более сложные явления, которые я сейчас из дидактических соображений опущу.

Ну, вот, представьте себе, что вам предлагают гипсовую маску. Вы понимаете, что такое гипсовая маска -- это вогнутое человеческое лицо, выполненное из гипса.

Вы смотрите, ваш испытуемый смотрит на эту вогнутую гипсовую маску посредством псевдоскопа, через псевдоскоп. Что он должен увидеть в соответствии с тем, что подсказывает, диктует чувственное, эти чувственные паттерны, эта чувственность, которая поступает на сетчатку глаз, на обе сетчатки? Вы должны увидеть эту маску не в качестве маски вогнутой, а в качестве изображения гипсового лица как выпуклого, правда? Нос удален в маске -- теперь он приближен, и так же в отношении остальных элементов этой самой маски. Так через псевдоскоп маска и видится.

Покажем теперь выпуклую маску. Как она должна увидеться? Вогнутой, совершенно справедливо вы говорите.

А вот теперь сделаем такой хитрый опыт -- возьмем и пододвинем наше собственное, экспериментатора, скажем, или присутствующего на опыте другого человека, лицо к этой маске. Тогда могут быть разнообразные и неожиданные эффекты.

Первое, на что обращается внимание: нет, простите, человеческое лицо не становится вогнутым. Это что -- природосообразно или природонесообразно? Несообразно. Вы что, не верите в вогнутость лица или видите его выпуклым? Это что: работа умозаключения или это работа в самом исходном моменте восприятия, который с самого начала такой? Лицо выпуклое.