Потребность в самореализации

Потребность в самореализации

А.Н. Ирецкий

Теоретическая проблема общего определения «потребности в самореализации» и предлагаемые схемы ее решения сформулирована разными авторами-психологами исходя из радикально различающихся, с трудом сопоставимых, позиций. Общим остается утверждение, что «творчество», «творческие порывы» есть деятельные проявления «потребности в самореализации» («творчество» обычно принимается за онтологическую черту человека и человечества). Но нет общепризнанного определения потребности в самореализации, нет общеприемлемых процедур измерения ее «силы», а тем более -- процедур измерения «степени удовлетворения» этой потребности. Отсутствует согласие в том, чем детерминирована эта потребность, в какой мере эта потребность определена биологией субъекта, а в какой эту потребность формирует, направляет, «модулирует» внешнее социальное окружение и как это происходит, а также в каком возрасте эта потребность появляется или актуализируется. Нет согласия в вопросе, как и в чем эта потребность в самореализации проявляется в поведении -- в оптимуме и при наличии фрустрации. Согласие только в одном: потребность в самореализации проявляется в социальном, техническом, научном и художественном творчестве.

Возникает впечатление, что разные авторы описывают источники творчества и деятельные проявления «потребности в самореализации» исходя из найденных или созданных ими психотерапевтических приемов или же -- отталкиваясь от собственных личностных проблем. Так, З. Фрейд утверждал, в частности, что «авиация, которая сделала столь значительные успехи в последние годы… имеет своим источником детскую сексуальность». Аналогично он пытался определить специфику творческих актов Леонардо… (Леонардо да Винчи. Пг., 1917, с. 100). Н. Коростылева (2000) предложила «успешность самореализации» оценивать через «успешность трудоустройства». Следуя этой логике, «успешность самореализации» у С.А. Толстой следует признать близкой к нулевой. Представители «гуманистической психологии», начиная с А. Маслоу (1948), относят потребность в самореализации к числу исключительно человеческих потребностей, как и теоретики из школы «материалистической психологии» в СССР середины ХХ века.

Попытки отнести потребность в самореализации к группе исключительно социально детерминированных (порождаемых социальным окружением) приводят к ряду теоретических затруднений. Во-первых, если целиком принять этот взгляд, то одинаковое социальное окружение должно формировать примерно один и тот же уровень потребности и сходные варианты оптимального ее удовлетворения, чего в реальности нет. Во-вторых, это представление делает непонятным сам филогенез такой потребности в человеческой популяции. В-третьих, придется отрицать наличие такой потребности у животных, у младенцев и у части взрослых. И, наконец, без убедительного решения остается проблема содержательного описания взаимодействий между потребностью в самореализации и другими потребностями. В лучшем случае фрагментарно рассматриваются бинарные отношения между различными потребностями.

История психологии отмечена попытками обогатить ее понятийный аппарат заимствованиями из других дисциплин с высокой репутацией. Психоаналитическая школа оперирует понятиями «энергия» (в физике -- универсальная мера взаимодействия между объектами) и «сублимация» (фазовый переход вещества из твердого состояния в пар и обратно, минуя жидкую фазу), при этом «энергия» у психоаналитиков не подчиняется законам сохранения, тогда как «сущностью» «сублимации» объявлено сохранение этой самой «психической энергии». Подобные терминологические злоупотребления, лишающие физические понятия их устойчивого содержания, служат основанием для выводов о вненаучном (мифологическом) характере большинства психоаналитических схем.

Растет частота публичных утверждений, что деятельность психолога не может быть с исчерпывающей полнотой описана и рационалистически проанализирована (подобно тому, как предмет искусства не поддается полному рационалистическому описанию без утраты эстетическим объектом его специфики). Часть «психологов» утверждает, что психология есть в гораздо большей степени «искусство», чем «наука» в традиционном европейском понимании. В подкрепление приводятся ссылки и на плюралистическую природу современной науки, и на «постмодернистскую эпоху», и на нужду «вернуть в психологию человеческую душу», а тем самым -- начать «строительство гуманистической психологии». Быстро растет число «психологических» публикаций маргинального типа, не отвечающих таким критериям научной состоятельности, как внутренняя непротиворечивость, транзитивность, «фальсифицируемость» по К. Попперу. Рассуждения о психологии-искусстве служат оправданием неспособности формулировать и решать проблемы в рационалистическом стиле.

Вводятся в психологический оборот термины, обозначающие квазиобъекты (подобия «эссенций», которыми оперировали в средние века философы-«реалисты» -- противники «номиналистов»), такие как «игровая деятельность», «психическая энергия», «психологическое поле». Например, успех или неуспех процедур «внушения» (суггестии) находит объяснение в большей или меньшей «внушаемости» объекта внушения. Снова, как в двадцатые годы ХХ века, приличными стали рассуждения с применением психоаналитического жаргона, некорректное применение психологических терминов (с изменением их содержания в зависимости от контекста вплоть до противоположных значений!). В итоге произошла маргинализация научного сообщества психологов, сопровождаемая потерей общих представлений и о специфике психологической науки, и о «хорошем тоне» публикаций.

«…Противоположные концы лука требуют ПОСТОЯННО НАТЯНУТОЙ тетивы для удержания целостности системы. Для поддержания целостности лиры усилий не требуется…» (В.А. Ганзен, В.К. Толкачев. Роскошь системного мышления. СПб., 1995, с. 87). Приведенная цитата показывает, что кандидат технических наук и доктор психологических наук, рассуждающие о «системном мышлении» (!), плохо представляют себе не только устройство и работу примитивных механических систем из напряженных и гибких связей (т. е. лука и лиры), но и не знают, что музыкальные инструменты арфа и лира «произошли» от лука, являются продуктом их дивергентной эволюции. И каким это образом примитивная механическая «система» (лук) оказалась способной «требовать» чего-либо? Без труда можно продолжить ряд таких же примеров… Вопросы о границах научной психологии и методологические проблемы этой науки вновь стали актуальными.

Научная медицина, как и психология, окончательно оформилась сравнительно поздно -- в середине XIX века. Поэтому рассмотрим некоторые аналогии между «психологией» и «медициной». За общим названием «медицина» скрываются три принципиально различных явления современной культуры: «медицинское ремесло», «медицинская мифология» и собственно «научная медицина». В медицине «ремеслу» соответствует «фельдшерская медицина» -- совокупность каких-то правил и приемов, позволяющих в части случаев получать результаты, близкие к ожидаемым, но без реального понимания границ эффективной применимости этих приемов и правил.

Мифы, в отличие от собственно научных теорий, легко и с равным успехом способны «объяснять все», применяя некие метафоры, заимствованные из наук или из бытового языка. В медицине «мифологии» соответствуют рассуждения о «биоинформационном поле» и неких специфических «энергиях», которые не подчиняются законам сохранения, активно распространяемые у нас некоторыми теоретиками «альтернативной медицины», поклонниками «экстрасенсорики» и «профессиональными иглотерапевтами». С сороковых-пятидесятых годов ХХ века рассуждения «истинных павловцев» из числа неврологов и врачей о «балансе процессов возбуждения и торможения в коре головного мозга» играли роль таких же мифологических сущностей, которыми можно было беспрепятственно «объяснять все».

Собственно «научная медицина» имеет основой не столько устоявшуюся медицинскую практику, сколько содержательные представления о начальных причинах болезней (об «этиологиии») или о ведущих механизмах развития болезни (о «патогенезе»). Исходный эмпирический материал для построения этиологических и патогенетических теорий дают модельные и клинические эксперименты. Но реальное существование и назначение любого физиологического процесса доказывают именно патологические случаи, когда данный процесс или орган «выключен».

Отметим, что медицина не располагает исчерпывающими по полноте описаниями процессов патогенеза, они невозможны в принципе. Попытки в этом направлении -- безнадежны, некоторые даже вредны.

Аналогично положению в медицине, под благообразным названием «научная психология» в настоящее время сосуществуют три различных культурных явления.

Во-первых, «психологическое ремесло», по существу -- совокупность каких-то правил и приемов, позволяющих в части случаев получать результаты, близкие к ожидаемым, но без реального понимания границ эффективной применимости этих приемов и правил. Во-вторых, «психологическая мифология»: «объяснения неизвестного через непонятное», квази-рациональные теоретические обоснования ремесла. И только в третьих -- собственно «психология» как наука, научные теории с теми или иными ограничениями на их способность описывать и предсказывать поведение объектов. Радикальное различие между наукой и мифологией состоит в том, что любое научное утверждение имеет ограниченную сферу эффективной применимости. Миф, в том числе миф психологический, способен «объяснить все», исходя из неких достаточно примитивных схематизаций, причем любые теоретические затруднения разрешаются «элементарно» -- дрейфом значений, которые приписываются тем или иным терминам (см. выше раздел о содержании понятий «энергия» и «сублимация», включаемых в психоаналитические построения).

Чем заданы непреодолимые ограничения, присущие самому предмету научной психологии

Во-первых, психолог-исследователь (в отличие от психолога-мистификатора) вынужден изучать и корректно описывать поведение «большой системы», для которой просто невозможно создание полностью детерминированной модели. Иначе говоря, в психологии принципиально нереализуем «критерий Кирхгофа» («хорошая теория -- это простое полное описание»). А стохастические описания (в стиле физики элементарных частиц) редко оказываются в психологии содержательными. И любому эмпирическому наблюдению психолога можно поставить в соответствие практически неограниченное количество теоретических моделей. Практически любой идее нетрудно найти в психологии «эмпирические подтверждения».

Как избежать рассмотрения бесплодных построений? И какие неустранимые ограничения в психологии заданы самими методами психологического исследования?

В процессе психологического исследования взаимодействуют (как минимум) две системы, относящиеся к одному классу по сложности внутренней организации и по сложности доступного им поведения. Исключениями могут быть только случаи грубой патологии у исследуемого (или у исследователя, как заметил один ироничный психиатр). В итоге, даже самый простой психологический эксперимент (диагностический прием психиатрии) бесполезно рассматривать только как попытки однонаправленного (императивного) управления изучаемым объектом. Ведь с равным успехом объектом управления («рефлексивного управления», в терминологии В.А. Лефевра, 1973) оказывается не только исследуемый (со стороны психолога), но и сам исследователь -- уже со стороны исследуемого или исследуемых. Этими неустранимыми особенностями методов обусловлена уникальная особенность «научной психологии человека» -- в ней практически любая, самая дикая, идея может получить эмпирическое и экспериментальное подтверждение. Все сказанное указывает на необходимость осознания собственных, специфичных именно для научной психологии, методологических критериев для селекции и скрининга теоретических моделей.

Структура любой рафинированной научной теории может быть описана ориентированным графом из класса «сеть»: к идентичным выводам и прогнозам можно приблизиться по самым разным «трассам», исходя из весьма различных теоретических или эмпирических оснований

(Litzmann, 1913; Брусиловский, 1979). Чем полнее и глубже разработана теоретическая модель, тем больше «связность» и «цикломатическое число» соответствующего графа (Кустова, Ирецкий, 1998). Структуры мифов и мифоподобных теоретических построений с достаточной полнотой описываются графами из классов «цепь», или «дерево», или «лес». К общим выводам приближение возможно по единственной «трассе» (если структура из классов «цепь» или «дерево»). И в мифоподобных «теоретических моделях» отдельные принципы или часть рассмотренных эмпирических фактов прямо противоречат некоторым собственным же выводам (если структура модели описывается графом из класса «лес»). Так, одна и та же фабула сновидения психоаналитиками трактуется взаимоисключающим образом, в зависимости от того, к какому направлению -- фрейдистскому или пост-фрейдистскому -- принадлежит психоаналитик-практик.

Иногда отдельные выводы из психологических теорий прямо противоречат фундаментальным физиологическим и даже физическим законам. Так называемая «Условно-рефлекторная теория словесного внушения», созданная в рамках «истинного павловского направления в физиологии ВНД», вместе с приводимыми экспериментальными «подтверждениями» истинности (А. Иванов-Смоленский, 1950) прямо противоречит законам сохранения вещества и энергии. Заметим, что это противоречие не привлекало внимания отечественных теоретиков «материалистической психологии» и психотерапии… более 40 лет! Итак, отдельные выводы состоятельной психологической теории должны быть как минимум совместимыми с фундаментальными физическими и физиологическими законами.

Отметим особо, что продуктивные модели в психологии отвечают некоторым особым критериям и принципам, специфичным именно для этой науки. Содержательные и в то же время экономные описания поведения возникают, когда психолог применяет телеологический принцип: теоретическая модель строится, исходя из возможных целей и назначения процесса (отметим, что рассматриваемая психологическая «потребность в самореализации» как функциональное образование может иметь несовпадения целей популяционных с целями индивида). Второй важный «узел» в «сетевой» структуре содержательных психологических моделей -- принцип эволюции. Характер и специфика данного психического процесса делаются более понятными, если изучены исходные -- более примитивные варианты и осознано общее направление эволюции. Третий принцип, позволяющий быстро отсеять иллюзорные и непродуктивные теоретические построения, -- принцип патофункциональной модификации. Реальность гипотетического процесса доказывают только обнаружение патологических вариантов, когда данный процесс отсутствует, либо осуществлен в болезненном варианте. Четвертый принцип, который реализуется здоровой психикой -- принцип экономии, или принцип наименьшего действия (Мопертюи -- Лейбница).

Принцип наименьшего действия может быть использован в психологических теориях в нескольких вариантах. Во-первых, в описании филогенеза и онтогенеза у конкретного психического процесса. Формирование абсолютно новой структуры -- событие в биологической эволюции редкое, почти исключительное. Много чаще в ходе развития происходит только трансформация, приспособление уже существующих структур или процессов к достижению новых целей, до того недоступных, и к решению новых задач, ранее не существовавших.

Во-вторых, принцип наименьшего действия реализуется здоровой психикой высокоорганизованных животных (и человека в том числе) в том, что они способны строить единую линию поведения, приближающую к достижению сразу нескольких целей, к удовлетворению «комплекса» актуальных и латентных потребностей. Ослабление такой способности строить компромиссную линию поведения давно описано в патопсихологии человека (см. выше принцип патофункциональной модификации) под названием «бесплодная борьба мотивов» в клинике психастении. «Рассуждательство» и подробное гипотетическое рассмотрение альтернативных возможных действий -- при неспособности остановиться на каком-то одном варианте -- как раз отражает ослабление способности строить линию поведения, отвечающую «принципу наименьшего действия».

Если предположить, что потребность в самореализации -- не исключительное достояние человека социального, то «потребность в самореализации» надлежит отнести к числу «биологически заданных». Тогда деятельные проявления этой потребности могут быть обнаружены в поведении не только человека начиная с детского возраста, но и в поведении высших животных. Описание отличий в деятельных проявлениях и в характеристиках этой потребности способно помочь уточнению функциональных различий между «человеком разумным» и другими животными, в частности приматами.

Иначе говоря, этологический подход к описанию и анализу проблемы позволил бы снять сразу несколько противоречий, указанных в разделе 1.1. Мы придерживаемся представления, что игры -- самые общие проявления потребности в самореализации, тогда как творчество детей и взрослых -- вариант удовлетворения этой биологической потребности.

Этологами отмечено, что игры у высших животных выполняют несколько функций. Во-первых, в ходе имитационных игр неполовозрелая особь осваивает и запечатлевает («импринтинг») схемы поведения, накопленные популяцией. Во-вторых, в ходе креативных игр животное создает и испытывает новые варианты действий по достижению тех или иных целей, и в случае их успешности -- также их запечатлевает посредством «импринтинга». В-третьих, в ходе конкурентных игр животное накапливает опыт существования в протосоциальной иерархии.

Отметим особо, что для высших животных характерно, что импринтингом часто закрепляются варианты поведения, ориентированные на достижение не одной, а целого комплекта потенциальных целей (в соответствии с принципом Мопертюи -- Лейбница!). Иначе говоря, посредством «импринтинга» формируется особая структура, в которой общей схемой действий объединены несколько потребностей. Привычные упрощенные схемы анализа и описания обычно толкают исследователя-психолога к выявлению в поведении особи только одной, «ведущей» потребности или «доминирующего мотива». Но более реалистичный анализ поведения за одним и тем же действием выявляет комплект потребностей, которые как бы «склеены» (“agglutinated”) общей схемой поведения, закрепленной в психике импринтингом.

Понятие «естественный агглютинационный комплекс» обозначает функциональную структуру в психике высших животных, которая включает общую универсальную схему поведения, ориентированную на достижение заданного комплекса потребностей. Данная структура закреплена процессом «импринтинга». Если мы имеем дело с человеком, то комплекс потребностей обычно не поддается рациональному самосознанию в полном объеме. Этим, собственно, заданы возможности для формирования невротического конфликта между актуальными поведенческими стереотипами, актуальными и латентными потребностями, и самосознанием.

Если стереотипная схема поведения, закрепленная импринтингом, в силу изменившихся условий просто не способна привести к удовлетворению тех или иных потребностей, ранее включенных в него, то агглютинационный комплекс представлен теперь уже в «патологическом варианте» (как «невротический комплекс»). К примеру, если в одном агглютинационном комплексе общей схемой поведения оказались «склеенными» потребность в реализации агрессивности и сексуальная потребность, то в поведении индивида и нарастает вероятность появления агрессии в сексуальной сфере, и чаще проявляются «сексуальные мотивы» в агрессивных реакциях на внешние трудности; механизм «невротического вытеснения» любой из этих потребностей из сознания не делает поведение индивида более адаптивным или менее конфликтным. Иначе говоря, данная теоретическая схема экономно описывает механизм формирования сексуальных аберраций садистического типа и позволяет наметить пути ранней их профилактики и диагностики.

Вернемся к рассмотрению потребности в самореализации. У большинства животных потребность в самореализации ингибируется голодом, страхом, негативными эмоциями, эта потребность обычно затухает после полового метаморфоза. В популяциях вида Homo sapiens возраст, когда затухает потребность в самореализации и завершаются процессы импринтинга новых схем поведения, резко различается у различных индивидов. При наличии самых легких («пограничных») степеней слабоумия формирование новых «агглютинационных комплексов» прекращается особенно рано, у части особей потребность в самореализации и способность к генерации и импринтингу новых схем сохраняется до старости. Возможно, именно эта особенность биологического вида Homo sapiens обеспечила его выход за границы животного царства -- в сферы техногенеза и культурогенеза.

Остается выяснить, какие процессы в прошлом приводили протоцивилизации и цивилизации к технологической и культурной стагнации и к гибели в столкновениях с конкурентами. Транскультуральные исследования показывают, что в так называемых «примитивных» и «традиционных» культурах доминируют имитационные и конкурентные игры -- у детей, и азартные и конкурентные игры -- у взрослых. Можно предположить, что доминирование имитационных, конкурентных и азартных игр (с подавлением игр креативных) выступает как механизм стабилизации социума, и он же снижает адаптивность социума в нестационарной среде за счет подавления креативных интенций у людей, этот социум составляющих.

Литература

1. Ганзен В., Толкачев В. Роскошь системного мышления. СПб., 1995.

2. Гусева А.Ю. Проблема потребности в игре // Ананьевские чтения. Тезисы научно-практической конференции. СПб., 1999.

3. Данфельд А.Ф., Привень А.И. Синергетика в описании психологических и педагогических феноменов // Тезисы V Международной конференции «Ребенок в современном мире». СПб., 1998.

4. Дольник В. Происхождение человека // Наука и жизнь, 1993, №8.

5. Заболотных В.А. Пути человечества. СПб., 1998.

6. Ирецкий А.Н., Егорова А.Е. Этологические координаты игры в пространствах культур // Сб. форума 16-19 апреля 2002 г. СпбГУ. СПб., 2002.

7. Ирецкий А.Н., Данфельд А.Ф., Ирецкая Л.Б. Этологический взгляд на культуру и игру // Клиническая сексология. Сборник научных трудов. СПб., 1999.

8. Кравченко О.В., Кустова Н.О. Топологические критерии в скрининге психологических моделей // Ананьевские чтения. Тезисы научно-практической конференции. СПб., 1999.

9. Рубинштейн С.Л. Принцип творческой самодеятельности // Вопросы философии, 1989, №4.

10. Рукавцова О.М., Ведерникова Е.А. К проблеме содержательного описания взаимодействия между потребностями // Ананьевские чтения -- 97. Тезисы научно-практической конференции. СПб., 1997.

11. Фрейд З. Леонардо да Винчи. СПб., 1917.

12. Фромм Э. Иметь или быть? М., 1986.

13. Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1990.

14. Чернявская Г.К. Трудный путь к самому себе. СПб.: Изд. СПбГУ, 1994.

15. де Шарден Т. Феномен человека. М., 1987.