Психология террориста

Для террориста весь мир сосредоточен только - и именно на терроре, на террористической деятельности. Тот же Б. Савинков писал, что «террор - важнейшая задача исторического момента, что перед этой задачей бледнеют все остальные партийные цели, что для успеха террора должно и можно поступиться успехом всех других предприятий, что боевая организация, составляя часть партии социалистов-революционеров, близкой ей по направлению и целям, делает вместе с тем общепартийное, даже внепартийное дело, - служит не той или иной программе и партии, а всей русской революции в целом».

С точки зрения психологии, помимо, условно говоря, статичных характеристик (особого рода «целостность») личности террориста, не меньший интерес представляют и ее динамические характеристики. Они же прямо противоположны статичным. В динамике личность террориста - непрерывное колебание по синусоиде с широчайшей амплитудой, от демонстрируемой абсолютной веры в свою правоту до ее внутреннего отрицания или, по крайней мере, достаточно частых сомнений. Это метание между абстрактными глобальными идеями, «великими мотивами» и, чаще, мотивировками, и конкретными акциями, скучной, рутинной работой. Это постоянно неустойчивая самооценка, которую приходится подтверждать все новыми террористическими действиями. Именно нестабильность самооценки представляет собой важнейший фактор экстремального поведения. И здесь неважно, завышенная она (до ощущения себя сверхчеловеком, решающим судьбы других людей) или, напротив, заниженная (нуждающаяся в подтверждении за счет этих других людей). Важно, что она неадекватная и, как правило, неустойчивая.

Личность террориста - это постоянное, непрерывное психологическое движение. Такие внешние характеристики, как целостность или целеустремленность, - всего лишь фиксированные моменты психологической неустойчивости, подчас достигающей даже уровня ненормальности.

Патологический компонент

Первый вопрос, обычно возникающий у людей в отношении террористов, прост: а не сумасшедшие ли они? Ответить на этот вопрос не так-то просто. Вообще-то говоря, признать их полностью здоровыми бывает трудно. И хотя отечественные правозащитники в свое время пытались в меру всех своих сил защищать упрятанного в психиатрическую лечебницу капитана С. Ильина, пытавшегося осуществить покушение на жизнь советского лидера Л. И. Брежнева, судя по всему, все-таки такое решение было наиболее адекватным. Подобная, заведомо обреченная на неудачу акция, да еще предпринятая в одиночку, никак не свидетельствует о достаточной психической сохранности такого человека. Точно так же трудно признать психически полноценным человеком А. Шмонова, стрелявшего снизу вверх из охотничьего ружья в другого советского лидера, М. Горбачева, прямо из рядов праздничной демонстрации на Красной площади 7 ноября 1990 года (Горбачев в это время занимал свое место на трибуне Мавзолея). Охотничий обрез в ситуации массового скопления людей, когда каждый четвертый или даже третий окружающий тебя человек - это обязательно либо милиционер, либо сотрудник спецслужб, больше напоминает орудие самоубийства, чем инструмент претендующего на успех террористического акта. В. Соснин считает:

«Большинство исследователей мотивации терроризма отмечают, что явная психопатология среди террористов достаточно редкая вещь, и для этого утверждения есть основания. Вместе с тем можно выделить ряд личностных предрасположенностей, которые часто становятся побудительными мотивами вступления индивидов на путь терроризма: сверхсосредоточенность на защите своего «Я» путем проекции с постоянной агрессивно-оборонительной готовностью; недостаточная личностная идентичность, низкие самооценки, элементы расщепления личности; сильная потребность в присоединении к группе, т. е. в групповой идентификации или принадлежности; переживание большой степени социальной несправедливости со склонностью проецировать на общество причины своих неудач; социальная изолированность и отчужденность, ощущение нахождения на обочине общества и потери жизненной перспективы. При этом нельзя сказать, что приведенный набор этих характеристик является каким-то обобщенным психологическим профилем личности террориста».

В конечном счете, психическая нормальность или, напротив, ненормальность - достаточно условные, статистические понятия. Не вполне адекватный человек - не значит маньяк. Нет, бывает, конечно, и так, что в основе терроризма лежит откровенно патологическая тяга к насилию, убийству. Среди террористов встречаются откровенные маньяки-человеконенавистники. Убийство, само по себе, всегда противно человеческой природе, и если оно все же осуществляется, то убийца испытывает не только психическое, но и сильнейшее физиологическое потрясение. Так, например, по признанию ряда известных террористов, даже в их практике иногда дело доходило до того, что они испытывали оргазм, когда убивали. «От того, что отнимаешь чью-то жизнь, чувствуешь себя Богом», - это из признаний одного из террористов.

Однако даже самое обоснованное признание террориста душевнобольным ничего не проясняет. «Разумеется, среди преступников, прибегающих к насилию, встречаются и лица с психопатологическими отклонениями». Однако если концентрироваться только на этом факте, то мы ничего не поймем. Тогда «нам придется признать, что и «снайпер», залезающий на крышу дома и стреляющий оттуда по людям, прежде чем полиция застрелит его самого, и субъект, зверски нападающий на женщин и наносящий им тяжелые увечья, страдают серьезными душевными заболеваниями». Ну, и что же дальше? Ведь сама по себе такая констатация еще ничего не объясняет.

Понятно, что, при всех нюансах, поведение террориста обычно представляет собой некоторую яркую и вполне очевидную разновидность асоциального отклоняющегося (девиантного) поведения. По общей оценке, такое поведение в той или иной мере является аномальным и неизбежно включает в себя некоторый патологический компонент. Разумеется, это ни в коей мере не означает признания террористов просто «сумасшедшими» - подобный, слишком облегченный путь откровенно неверен и непродуктивен для понимания психологии террориста. Однако общепризнанной является констатация того, что террорист - личность не то чтобы не вполне нормальная, а акцентуированная. Это означает, что террорист - в целом, клинически и психологически, - нормальный человек, однако определенные черты личности у него акцентуированы, то есть выражены необычно сильно, ярко, не вполне «нормально».

Это прекрасно чувствовал еще Ч. Ламброзо, разделявший откровенно преступный (дегенеративный, атавистический) антропотип и отличный от него так называемый нравственно порочный психотип «привычного преступника». Террориста нельзя отнести к откровенно преступному типу. В большинстве случаев это все-таки далеко не маньяк, не тот «прирожденный преступник», который самореализуется, совершая привычные атавистические преступления. Тем более что подобный тип достаточно редко встречается даже в откровенно криминальной среде - основную массу такой преступности составляют так называемые криминалоиды, случайные преступники без существенных признаков явной дегенерации. Террорист по своему психическому складу наиболее близок к тому, то Ч. Ламброзо называл «привычным преступником» - «не случай обусловливает преступление привычных преступников, а они сами создают внешние события, обусловливающие преступление». Это вполне соответствует тому, что во времена Ч. Ламброзо определялось специалистами как «моральное помешательство». Клинико-психологически это абсолютно соответствует тому, что принято называть эпилептоидной психопатией - такой конституциональной деформацией личности, при которой личность отличается неспособностью различать добро и зло, часто путая их местами. В современной трактовке к этому приближается и понятие социопатии, хотя мы и не считаем вполне правомерным такое выделение чисто социального, прежде всего функционального расстройства.

Термин «психопатия» впервые был введен И. Балинским в 1886 году для обозначения пограничных между нормой и патологией врожденных психических расстройств, при которых отсутствует прогредиентность точения. Впоследствии В. Кандинский был склонен считать часть психопатий своеобразными формами психического уродства. По его мнению, подобно врожденным физическим уродствам, существуют отклонения от нормального типа и в развитии личности, особенно в формировании характера.

Психопатии - это такие аномалии характера, которые, по словам П. Ганнушкина, «определяют весь психический облик индивидуума, накладывая на весь его душевный склад свой властный отпечаток», «в течение жизни... не подвергаются сколько-нибудь резким изменениям» и «мешают... приспособляться к окружающей среде». Эти три критерия были обозначены О. Кербиковым как тотальность и относительная стабильность патологических черт характера и их выраженность до степени, нарушающей социальную адаптацию. Степень проявления психопатий, как писал П. Ганнушкин, «представляет прямо запутывающее богатство оттенков - от людей, которых окружающие считают нормальными, - и до тяжелых психотических состояний, требующих интернирования» [154] . В последние годы в судебно-психиатрической экспертизе получил распространение термин «глубокая психопатия»: им обозначают наиболее сложные случаи, в которых на высоте декомпенсации возникают психотические расстройства или исключающая вменяемость утрата способности к «вероятностному прогнозированию своей деятельности и соответствующей коррекции своего поведения». Это справедливо: террористы действительно не вполне адекватно прогнозируют последствия своих действий. Однако и это объясняет далеко не все.

«С самого начала становления учения о психопатиях возникла практически важная проблема - как разграничить психопатии как патологические аномалии характера от крайних вариантов нормы. Еще в 1886 году В. Бехтерев упоминал о «переходных степенях между психопатией и нормальным состоянием», о том, что «психопатическое состояние может быть выражено в столь слабой степени, что при обычных условиях оно не проявляется».

В 1894 году бельгийский психиатр Dalemagne... выделил наряду с «desequilibres», т. е. «неуравновешенными» (термин во французской психопатии того времени, аналогичный «психопатиям»), еще и «desequilibrants», т. е. «легко теряющих равновесие». Подобные случаи Е. Kahn (1928) назвал «дискордантно-нормальными», П. Ганнушкин - «латентными психопатиями».

Затем было предложено много других наименований, но наиболее устоявщимся можно считать термин К. Леонгарда «акцентуированная личность». Это название подчеркивает, что речь идет все-таки о крайних вариантах нормы, а не об откровенной патологии - максимум, о ее зачатках, «предпсихопатиях», и что эта крайность проявляется в усилении, акцентуации отдельных черт. Совершенно понятно, что в данном случае речь идет, прежде всего, об акцентуациях характера, а не всей личности. Именно характерология выступает в качестве основы личностных типов террористов, причем многие собственно личностные качества надстраиваются над соответствующей характерологией позднее. «Патологический компонент» в психике террориста находится на своеобразной условной шкале, где-то между явной акцентуацией характера, на одном полюсе, и психопатией, как иногда называется, эпилептоидного типа - на другом полюсе. Наиболее сохранные террористы отличаются «всего лишь» выраженной акцентуацией, наименее сохранные - тяжелой психопатией. В первых случаях акцентуированные черты часто компенсированы, могут проявляться лишь в определенные периоды времени и в определенных ситуациях. Поэтому при обследовании после задержания за совершенный террористический акт или хотя бы за его попытку эти черты могут и не проявляться. Так, например, они практически никак не проявлялись у молодых людей из группы «Р.В.С», задержанных в 1999 году в Москве за подрыв памятника Николаю И в Подмосковье и попытку подрыва памятника Петру I на Москва-реке.

В отличие от случаев акцентуации, тяжелая психопатия более наглядна даже в отсутствие конкретного террористического события. А. Личко так описывал ее явные проявления: компенсаторные механизмы крайне слабы, едва намечаются или бывают лишь парциальными, охватывая только часть психопатических особенностей, но зато достигают такой гиперкомпенсации, что сами выступают уже как психопатические черты. Компенсации всегда неполные и непродолжительные. Декомпенсации легко возникают от незначительных причин и даже без видимого повода. На высоте декомпенсаций картина может достигать психотического уровня. Нарушения поведения могут достигать уровня уголовных преступлений, суицидных актов и других действий, грозящих тяжелыми последствиями для самого психопата или его близких. Обычно имеет место постоянная и значительная социальная дезадаптация. Рано бросают учебу, почти не работают, живут за счет других или государства. Очевидна неспособность к поддержанию семейных отношений - связи с семьей разорваны или натянуты из-за постоянных конфликтов или носят характер патологической зависимости психопата от кого-либо из членов семьи или последних от психопата. Самооценка характера неправильная или отличается парциальностью - подмечаются лишь некоторые черты, особенно проявления патологической гиперкомпенсации. Критика к своему поведению заметно снижена, а на высоте декомпенсаций может полностью утрачиваться.

Сравните с описаниями террористов Б. Савинкова и согласитесь, что очень похоже: молодых террористов, в большинстве недоучившихся студентов, бросает из крайности в крайность, от попыток цареубийства до готовности к самоубийству в случае неудачи террористического акта, а можно даже вместе с ним. Достаточно тяжелая психопатия вполне очевидна.

Приведем пример современного психопата, задержанного за, возможно, наименее опасный, хотя и экзотический вид правонарушений - так называемый телефонный терроризм:

«Геннадий У., 18 лет. С 15 лет не работает и не учится, находится на иждивении у престарелой бабки. Отец - алкоголик, давно бросил семью. Мать также злоупотребляла алкоголем, умерла от отравления метиловым спиртом. Воспитывался бабкой, которая всегда и во всем ему потакала. С раннего детства непослушен и капризен. С 1-го класса школы обнаружились нарушения поведения: не хотел учиться, убегал с уроков, грубил учителям. Способности были удовлетворительными, но из-за прогулов дублировал 3-й и 5-й классы. Стремился в компанию более старших уличных подростков. За мелкое хулиганство и воровство не раз был задержан милицией. В 13 лет в связи с нарушениями поведения был впервые направлен в детскую психиатрическую больницу, где были отмечены эмоциональная лабильность, лживость и склонность к фантазированию. В 15 лет... бросил школу. Несколько раз начинал работать в разных местах... Всюду бездельничал, опаздывал, прогуливал, затем вообще бросал работу. Дни проводил в компании уличных подростков, выпивал, отнимал деньги у малышей, идущих в школу.

Все более обнаруживалась склонность к фантазированию и псевдологии. Развлекался ложными вызовами по телефону то милиции, то пожарных, то скорой помощи, при этом обнаруживал изрядный артистизм, легко вживаясь в роль. В беседе с врачом на ходу сочинял истории о том, что его мать была из мести отравлена соседкой, что сам он около банка нашел крупную сумму потерянных денег, расписывал, как их тратил, как якобы путешествовал в Сочи; заявил, что дома у него тайный склад оружия и боеприпасов, собранных в местах бывших боев, что он помог милиции изловить бандитов и т. п. К своему поведению относился без критики: часть проступков отрицал, в части, как и в своем характере, не видел ничего особенного».

По мнению Н. Пуховского, психопатология террориста обычно связана с эпилептоидной психопатией. Такой эпилептоидный психопат обычно страдает сам и заставляет страдать других. «Эпилептоидная (антисоциальная, возбудимая) психопатия - сравнительно редкая форма патологии (неуравновешенности) характера... может иметь реактивный характер, как направление повторных декомпенсаций психопатий, патологического развития личности или формирования хронических психопатических расстройств в ситуациях хронического жестокого стресса выживания (например, при длительных сроках лишения свободы)» [158] . На современном языке, концепция «прирожденного преступника» включает сильное нарастание выраженности стигматов эпилептоидии (возбудимости, безудержности) при неблагоприятных обстоятельствах (прежде всего, в ситуациях хронического стресса выживания), что очень резко увеличивает вероятность систематической самореализации личности способами, откровенно представляющими общественную опасность. Индивидуальная психическая дегенерация (так называемый метаневроз морального помешательства) может выступать как альтернативный вариант психопатологической эволюции личности. Феномены психопатизации по эпи-лептоидному типу проявляются в криминальных действиях, корысти, жестокости, немотивированном насилии. Характерная черта дегенерации аффективной сферы - возрастание роли психомоторного компонента аффекта, явное преобладание ригидного злобно-деструктивного возбуждения. Примитивизация поведения, криминализация и межличностная деструктивность в хронически неблагоприятных условиях характерны для совершенно особой мотивации - «выживания любой ценой».

Наши наблюдения и данные отдельных личностно-психологических исследовании показывают, что у большинства террористов выражена психопатическая симптоматика. Именно психопатия выступала в качестве центрального, стержневого симптома, вокруг которого группировались и другие. Так, в ряде наблюдавшихся нами случаев психопатия дополнительно активизировалась гипоманией. На таком фоне часто отмечались сверхактивность, импульсивность поступков, безответственность, лживость, поверхностность в отношениях с людьми, крайне легкое отношение к морали, частая изменчивость этических оценок, что явно свидетельствовало об их неискренности. Потакая исключительно собственным прихотям и идя навстречу своим желаниям, такие люди могут израсходовать очень много энергии и усилий, но при исполнении своих прямых обязанностей они испытывают явные трудности и стараются переложить ответственность на других. У них отсутствуют привычные для обычных людей контроль и рассудительность. Часто это сочетается со склонностью к чрезмерному употреблению алкоголя, стремлением к бесконечной праздности, назойливостью по отношению к окружающим.

Иногда психопатия у наблюдавшихся нами террористов встречалась в сочетании со своеобразными особенностями личности. Такие люди производили впечатление чудаков непредсказуемостью своих поступков, импульсивностью, неконформностью. В обычной деятельности и учебе их результаты были низкими, адаптивность неустойчивой, поведение неровным. Они были склонны к бродяжничеству, к частому общению с асоциальными элементами. Преступления, совершаемые такими лицами, обычно были неадекватно жесткими, часто импульсивными, не всегда спланированными, нередко они принимали дикие, необычайно жестокие формы. В целом, это были случаи патологического террора.

Аномия

Итак, террорист - не сумасшедший человек. Но одновременно это человек и не вполне нормальный. Говоря научным языком, это «пограничная», аномичная личность.

Понятие «аномия» (от французского слова anomie - отсутствие норм, организации, в свою очередь, происходит от греческого слова anomia - отрицание закона) выражает отношение индивидов к нормам и моральным ценностям социально-политической системы, в которой они существуют. Используется в нескольких смыслах. Во-первых, аномия означает такое состояние общества, при котором его членами утрачена значимость социальных норм и экспектаций, от чего высока вероятность отклоняющегося и саморазрушительного поведения, вплоть до самоубийства. Во-вторых, аномия означает отсутствие эталонов, стандартов сравнения себя с другими людьми, позволяющих оценить свое положение и выбрать образцы поведения, что ставит индивида в неопределенное положение, лишая идентификации с социальной группой. В-третьих, аномия означает несоответствие, разрыв между универсальными целями и ожиданиями, одобряемыми в данной социально-политической системе, и социально приемлемыми, санкционированными средствами их достижения, что стимулирует незаконные пути достижения этих целей.

Термин «аномия» был введен Э. Дюркгеймом, который рассматривал аномию как постоянное и нормальное состояние индустриального общества. Поощряя одинаковые для всех цели и ценности индивидуального успеха, такое общество оценивает жизнь большинства своих членов, лишенных богатства, власти и высокого престижа, как неудавшуюся. Однако аномия, порождая систематические отклонения от социальных норм, готовит и ускоряет социально-политические перемены. Отсюда - позиция Р. Мертона: преступник - социальный критик общества.

У Э. Дюркгейма понятие «аномия» в целом связано с пограничной жизненной ситуацией: уже не нормы, но еще и не патологии. Такого рода ситуации свойственны масштабным социальным сдвигам, когда, обычно в результате революции или крупномасштабных реформ, люди теряются, начиная терять устойчивые ориентиры. Тогда они перестают понимать грань между тем, что такое хорошо и что такое плохо. В поисках определенности они могут не только вставать на путь отклоняющегося, девиантного поведения, но даже идти на самоубийство. Определяя причины таких явлений, часто связанных между собой (террорист-смертник совершает убийство, идя на самоубийство), Э. Дюркгейм переводил акценты с социальной структуры общества на «психологическую конституцию» человека, которая, по его словам, «требует цели, стоящей выше его». В слабо интегрированном обществе такая цель отсутствует, и «индивид, обладающий слишком острым восприятием самого себя и своей ценности... стремится быть своей собственной единственной целью, а поскольку такая цель не может его удовлетворить, он влачит апатичное и безучастное существование, которое впредь кажется ему лишенным смысла» [160] . И убийство, и самоубийство оказываются всего лишь разнонаправленными формами одной и той же агрессии.

По Р. Мертону, аномия - это ситуация, при которой определенное лицо проявляет недостаточное уважение к основным социальным нормам данной социальной системы или стремится усмотреть в этих нормах определенную утрату их обязательности для себя. Таким образом, аномия не означает полное отсутствие норм, ни даже отсутствие ясности в понимании этих норм. Она означает, прежде всего, что субъект, в целом знающий о существовании обязывающих его норм, относится к ним негативно или равнодушно. Или же ищет для себя особые нормы среди существующих. Вспомним Ф. Раскольникова у Ф. М. Достоевского с его непрерывными сомнениями на тему, кто же он: «тварь ли дрожащая» или «Наполеон». От этого зависел ответ на вопрос, имеет ли он право на жизнь другого человека или не имеет.

С нормативным самоопределением всегда связан базовый вопрос: что дозволено такой личности, а что не дозволено. Раскольников решает этот вопрос в пользу аномии, но потом непрерывно мучается от такого решения. «Открытый отказ от соблюдения институционных норм сопровождается скрытым сохранением их эмоциональных коррелятов. «Чувство вины», «сознание греха», «угрызения совести» представляют собой явные проявления этой неснятой напряженности». Такова обычная психология обычного преступника.

Большинство террористов - аномичные люди, но они от этого так не мучаются (хотя моральные проблемы и существуют для некоторых, особо рефлексирующих террористов). Обычный, типичный современный террорист по разным причинам давно пережил (неважно, осознанно или неосознанно) несовершенство общества, которое навязывает нормативные цели (ценности «успеха») и столь же нормативные средства их достижения, но не обеспечивает равного доступа ни к целям, ни к средствам.

«С одной стороны, от него требуют, чтобы он ориентировал свое поведение в направлении накопления богатства; с другой - ему почти не дают возможности сделать это институционным путем. Результатом такой структурной непоследовательности является формирование психопатической личности и(или) антисоциальное поведение, и(или) революционная деятельность. Равновесие между определяемыми культурой средствами и целями становится весьма неустойчивым по мере того, как усиливается акцент на достижение имеющих значение для престижа целей любыми средствами. В этом контексте Аль Каноне воплощает триумф безнравственного интеллекта над предписанными нормами морали «банкротством», когда каналы вертикальной мобильности закрыты или сужены в обществе, которое высоко оценивает экономическое процветание и социальное продвижение для всех своих членов».

Для Р. Мертона все было вполне очевидно:

«Таким образом, в обществах, подобных нашему, давление, оказываемое стремлением к успеху, связанному с завоеванием престижа, приводит к устранению эффективных социальных ограничений в выборе мер, применяемых для достижения этой цели. Доктрина «цель оправдывает средства» становится ведущим принципом деятельности в случае, когда структура культуры излишне превозносит цель, а социальная организация излишне ограничивает возможный доступ к апробированным средствам ее достижения». И далее: «В такого рода ситуации... насилие и обман становятся единственными добродетелями ввиду их относительной эффективности для достижения целей, которые для него, конечно, не проистекали из системы культуры».

Из данной объяснительной схемы вытекает несколько типов террористов. Первый тип - человек, вынужденный прибегать к насилию для достижения тех целей (успех, богатство), которыми его «заразило» общество, но не дало возможностей их достижения. Это может быть и террорист типа Герострата, озабоченный достижением славы, и террористы типа чеченских боевиков, требующих выкуп за захваченных заложников. Второй тип - человек, готовый к насилию для того, чтобы изменить сами цели, неверные с его точки зрения. Это революционер, насильственно реализующий свой вариант переустройства общества. Третий тип - человек, готовый к насилию для уничтожения неприемлемых для него и целей, и средств их достижения. Это вариант бен-Ладена и связанных с ним современных исламских террористов, ненавидящих западный мир с его ценностями и средствами их достижения, и стремящиеся к его реальному уничтожению или, хотя бы, символическому потрясению. Главная проблема такого террориста - принципиальная аномия, неприятие чужих норм как таковых.

Если первый тип в современном мире обычно выдается за более или менее обычного преступника, второй считается революционером, то третий представляет собой совершенно особую реальность. Это порождаемый самим современным «цивилизованным» обществом, его непрерывной внешней, геополитической, и внутренней, психологической экспансией вариант его активного отрицания. Это насильственное социально-психологическое сопротивление той модернизации, которая связана с экспансией западных социальных ценностей и норм.

В качестве примера, концепция Р. Мертона так объясняет феномен международного межгосударственного терроризма: «Акцент на национальном могуществе не сочетается должным образом с неудовлетворительной организацией законных, то есть определенных и принятых в международном масштабе средств достижения этой цели. Результатом этого является тенденция к аннулированию международного права; договоры становятся лоскутом бумаги, «необъявленная война» служит технической уловкой, бомбардировка гражданского населения получает рациональное обоснование совершенно так же, как в подобной же ситуации в обществе расширяется применение незаконных средств во взаимоотношениях между отдельными лицами».

С точки зрения теории аномии и аномической личности, террор - не преступление, а артефакт нескоординированного развития общества. Террорист - это совершенно особый тип преступника. И к нему, прежде всего, относится то, что писал в свое время Э. Дюркгейм: «Вопреки распространенному представлению, такой преступник не относится к числу решительно асоциальных, паразитических элементов, не является инородным, не поддающимся ассимиляции телом, введенным в общественный организм; он представляет собой обычный элемент социальной жизни». Впрочем, это, разумеется, дело вкуса как исследователя, так и общества, оценивающего данный феномен.

Ущербность

Мало-мальски углубленный анализ позволяет вскрыть общий фактор в развитии личности террориста. Это разного рода психологическая ущербность, некий дефицит чего-нибудь в его жизни, корни которого иногда прослеживались с самого раннего детства. Такая дефицитарность психического развития ведет к потребности в гиперкомпенсации дефицита по ходу взросления и достижения зрелости. Идеологи исламского движения «Хамаз» так учат своих боевиков: «Совершив подвиг во имя Аллаха, ты избавишься от всех проблем; тебя ждет награда на небесах; ты получишь все, чего тебе не хватало, и Аллах возместит тебе весь ущерб». Занятие террором как раз и оказывается таким компенсаторным средством для избавления от всякого ущерба.

Из автобиографий и литературных описаний мы узнаем, что у многих известных террористов в детстве были убиты отец, мать или оба родителя сразу. Часто в детстве страдали братья, сестры, другие родственники. С одной, вполне очевидной стороны, вследствие этого возникало стремление к мести. С другой, менее явной стороны, так возникала атмосфера эмоционального дефицита, в которой рос будущий террорист.

Это оборачивалось дефектами «воспитания в духе мира», как считают ирландские конфликтологи, изучающие психологию террористов ИРА.

С ними вполне согласны испанские коллеги, исследующие психологию членов ЕТА. Большинство нынешних ведущих лидеров этой организации - жертвы еще франкистских репрессий против их родителей. Несмотря на уже давнюю смерть каудильо и происшедшие изменения, несмотря на то что язык басков стал вторым государственным языком Испании, а «страна басков» в итоге получила собственную государственную символику, в психологии этих людей ничего принципиально не изменилось. С. Шелдон так описывает глубинные причины становления личности одного из известных баскских террористов: «Хайме был слишком молод и не понимал, что на карту было поставлено нечто большее, чем спор с басками и каталонцами. Это был глубокий идеологический конфликт между республиканским правительством и националистами правого крыла, и из искры разногласий быстро разгорелся огромный пожар войны, вовлекший в нее с десяток иностранных государств. Когда превосходившие силы Франко разгромили республиканцев и у власти в Испании утвердились националисты, Франко сосредоточил свое внимание на непокорных басках: «Их надо наказать». Продолжала литься кровь. Группа баскских лидеров сформировала ЕТА, движение за свободное государство ба,сков, и... ЕТА быстро превратилась в грозную силу. У Хайме были друзья, чьи отцы принимали участие в ЕТА, и они рассказывали об их героических подвигах». Отец Хайме был пацифистом и убежденным католиком, считавшим, что Бог всегда защитит, но это не спасло его.

«Когда они увидели появившийся из-за угла отряд фалангистов, открывший по ним пулеметный огонь, было слишком поздно. Безоружные мужчины, женщины и дети падали на площади, сраженные пулеметными очередями. Смертельно раненный отец схватил сына и прижал его к земле, укрывая своим телом от смертоносного града пуль.

После атаки землю окутала зловещая тишина. Как по волшебству стих грохот орудий, топот бегущих ног и крики. Открыв глаза, Хайме еще долго лежал, чувствуя на себе тяжесть тела отца, заботливо укрывшего его от смерти. Отец, мать и его сестры были мертвы, как и сотни других людей. И над их телами возвышались запертые двери церкви» [164] . Именно после этого резко возникшее ощущение ущерба привело мальчика в ряды боевиков-террористов. Он тоже решил «пойти другим путем» - в данном случае, однако, это был путь открытого террора.

«Той же ночью Хайме выбрался из города и, добравшись через два дня до Бильбао, вступил в ЕТА. Принимавший его офицер взглянул на него и сказал:

Ты слишком молод, чтобы вступать в наши ряды, сынок. Тебе бы в школу.

Вы и будете моей школой, - тихо сказал Хайме. - Вы научите меня драться, чтобы я мог отомстить за смерть своих близких.

Он никогда не сомневался в правильности своего выбора. Он сражался за себя и за свою семью, его подвиги стали легендарными».

Правда, решение стать террористом далеко не всегда объясняется мотивом элементарной мести. Такой мотив, разумеется, существует, и он движет, например, нынешними чеченскими боевиками, мечтающими отомстить даже не просто представителям российского федерального центра, а тем, кто добровольно взял на себя жестокое представление его интересов - прежде всего, «контрактникам» в российской армии. Однако часто все бывает еще глубже. Ведь дело не только в том, что у будущего террориста Хайме убили отца. «Он никогда не задавался вопросом, ради чего идет на риск. Было ли это связано с не раз услышанным в детстве: «Твой отец трус», или же он пытался что-то доказать себе и другим. Он просто вновь и вновь подтверждал свою храбрость и не боялся рисковать своей жизнью ради того, во что верил». Таким образом, комплекс ущербности оказывается более сложным - он связан и с инвертированной местью: не только за отца, но и отцу; не только за себя, но и себе. Понятно, что такая сложность определяет определенную психопатологию уже не традиционно-психиатрического, а психоаналитического характера.

Помимо чисто личных и семейных обстоятельств, важную роль играет идея дефицита как таковая, сама по себе. Весь палестинский (арабский) терроризм против Израиля основан прежде всего на культе ущербности, который взращивается у каждого палестинского мальчика в связи с отсутствием у этого народа своей земли. «День Земли» считается для всех палестинцев важнейшим праздником. Борьба за Землю, за создание своего государства - способ преодоления комплекса ущербности, связанного с тем, что Израиль уже имеет свое государство, а палестинцы, долгое время находившиеся в аналогичном положении, до сих пор своего государства не имеют. Соответственно, у обездоленных возникает желание мести, тесно связанное еще и с комплексом «установления справедливости».

Ущербность порождается и социально-экономическими факторами: например, низким уровнем жизни людей и связанным с этим желанием «отнять и поделить» как в рамках одной страны (тогда мы имеем дело с революционным терроризмом), так и во взаимоотношениях между «бедными» (развивающимися) и «богатыми» странами. Нынешнее деление мира по оси «богатый Север - бедный Юг» само по себе порождает значительное расслоение в уровне доходов и уровне жизни. Соответственно, у бедных и «обездоленных» возникает ущербность, связанная с дефицитом социальных благ.

Дефицит образования и информации порождает деструктивное, разрушительное отношение к иным культурам, убеждениям и верованиям. Чем менее образованными, тем более дремучими были в свое время представители католической инквизиции - точно так же, как необразован современный исламский фундаментализм. И чем менее он образован, тем более нетерпим и террористичен.

«Осуждать их за то, что они террористы, бессмысленно. Нужно хорошо себе представлять, что это за люди и из какой они среды. Допустим, растет мальчик в бедной многодетной шиитской семье, проживающей в районе, где властвует экстремистская шиитская организация «Хизбалла». С раннего возраста он воспитывается на религиозных проповедях. Ему внушается, что «Хизбалла» борется за правое богоугодное дело, что все иноверцы - его личные враги, противники его семьи, всех близких и друзей, всех мусульман. Другой жизни он не видит, других идей не знает. О хорошем образовании и речи быть не может - нет денег. Устроиться на работу без образования и каких-либо профессиональных навыков невозможно, тем более что повсюду тысячи безработных и экономическая ситуация в стране катастрофически ухудшается. А, к примеру, старший брат, сосед и многие молодые люди, активисты «Хизбалла», заняты делом, имеют какие-то средства для существования, пользуются уважением. Какой может быть выбор? Конечно, идти в эту организацию. Сразу получишь в руки автомат - это, ко всему прочему, интересно и придает «вес».

Можно долго анализировать различные сферы, в которых может возникать тот или иной дефицит, приводящий к той или иной ущербности. Это и личные, семейные, и социальные, и экономические, и политические разновидности ущербности. Соответственно, они порождают разные психологические корни террора. Однако есть основной общий фактор, объединяющий разные варианты в единый механизм. Это внутренняя невозможность, неспособность преодолеть эту ущербность. Сама по себе ущербность не страшна - она преодолевается через разные механизмы, в частности, через механизм адекватной, позитивной, конструктивной гиперкомпенсации, при которой дефицит устраняется с использованием средств из той же самой сферы, в которой он возник. Паралитик, перенесший в детстве полиомиелит, способен стать олимпийским чемпионом - для этого только надо непрерывно заниматься спортом. Человек, получающий маленькую зарплату, начинает работать больше, находит вторую работу и т. д. Но ни тот, ни другой не хватаются за пистолет и не устраивают взрывов. Террористами становятся тогда, когда не хватает сил на гиперкомпенсацию дефицита адекватными ему средствами. Тогда гиперкомпенсация становится неадекватной, негативной и деструктивной. Тогда ущербность и оборачивается террором.

«Не вызывающий сомнений факт состоит в том, что в террористы рекрутируются социально дезадаптированные, малоуспешные люди. Они плохо учились в школе и в вузе, они не смогли сделать карьеру, добиться того же, что и их сверстники. Они всегда страдали от одиночества, у них не складывались отношения с представителями противоположного пола. Словом, везде и всегда они были аутсайдерами, нигде - ни в семье, ни на работе, ни в дружеской компании - они не чувствовали себя по-настоящему своими... Другими словами, это люди, которых преследуют неудачи».

Хотя, разумеется, нельзя упрощать. Наивно звучит убежденность в том, что террористы - это просто банальные «двоечники», с трудом окончившие среднюю школу и не лишившиеся вовремя невинности. Бывает, конечно, и так, но надо уметь отличать зерна от плевел.

Логика и мышление

Движение «Хамаз» учит своих террористов: «Не надо много размышлять - ведь тебя ведет Аллах, и путь твой - путь истинной веры». Реальный лидер палестинской интифады, ответственный секретарь движения ФАТХ полковник Лбу Халед открыто провозгласил в отношении Израиля: «Неверные понимают только один язык - это язык «Калашникова»«. Красивые фразы и максимы такого рода часто заменяли и до сих пор все еще продолжают заменять очень многим, причем далеко не только исламским террористам, не только всякую логику, но и собственное мышление. У податливых им людей нет особой необходимости в самостоятельных размышлениях - вместо логики есть вера, вместо мышления - приказ или великие по заложенной в них силе внушения слова «надо!» и «ты должен!»

Логика террористов обычно носит странный характер. Во-первых, она слишком эмоциональна: подчас эмоции в ней занимают большее место, чем логика как таковая.

Во-вторых, это искаженная логика с точки зрения чисто формального анализа: из посылок не всегда следуют адекватные выводы. В-третьих, это явно моноидеическая логика: в ней все подчинено террору, и любой вопрос рано или поздно, прямо или «криво», но приходит именно к нему.

Как правило, логика террориста - это логика верующего человека. Он верит в идею, которой служит, верит в саму идею служения, верит, наконец, в свою высочайшую миссию. И здесь ему не нужны рациональные доказательства и сложные формальнологические конструкции. Он верит во все это просто потому, что он верит. Он верующий человек, и этим сказано многое. Вера в свое высокое предназначение, особую миссию. «Раньше я считал, что один человек не в силах изменить что-либо. Теперь я знаю, что это не так. Это доказали и Иисус, и Мохаммед, и Ганди, и Эйнштейн, и Черчилль... Не подумай, ...что я сравниваю себя с кем-нибудь из них. Но на своем скромном месте я делаю все, что могу. И я думаю, что каждый должен делать то, что может». Подобную логику оспаривать просто невозможно.

Об искаженной логике террористов свидетельствует еще один интересный факт: они практически не могут работать в режиме диалога. Это подтверждается на бытовом уровне - так, по нашим наблюдениям, террористы способны либо выслушивать того, кого они считают для себя авторитетным, либо, напротив, способны на произнесение длительных собственных монологов. Это свидетельствует об авторитарности и вместе с тем ригидности мышления. Подобные характеристики подтверждаются и на уровне политического мышления. Так, например, известно, что почти повсеместно почти любые предложения компромиссов, готовность властей пойти на уступки вызывают у террористов неадекватную, искаженную реакцию. В подавляющем большинстве случаев они жестко и категорично отвергаются на основе своеобразных рассуждений: «Их предложение - хитроумная ловушка. Они хотят расправиться с нами. Они вынуждают нас продолжить борьбу».

Понятно, что логика, в той или иной степени, - это всегда отражение мышления. У террористов оно, как правило, противоречиво. С одной стороны, оно бывает излишне конкретным ~ особенно для террористов, захваченных меркантильной мотивацией. С другой стороны, оно бывает и чересчур абстрактным - прежде всего, у «идейных» террористов. Однако в обоих этих случаях оно явдяется моноидеическим мышлением. О чем бы террорист ни думал, он все связывает со своей основной деятельностью. Это может происходить совершенно конкретно - террорист думает о любом предмете, насколько он может пригодиться для террористического акта: как орудие нападения или, напротив, предмет обороны. Террорист думает о любом человеке в связи с тем же самым террористическим актом - либо как о своем стороннике (друге, соратнике), либо как о потенциальной жертве (о реальных жертвах своих действий террористы думают редко), либо как о своем противнике (представителе антитеррористических органов). Но то же самое может проявляться и совершенно абстрактно: террорист всегда готов рассуждать о тех идеях, ради которых и во имя которых он идет на «террорную работу».

Приведем несколько примеров. Так, в логике террориста парадоксально и вроде бы совершенно алогично связываются действительно противоположные веши: свобода и насилие. И тогда насильственный террор оказывается лучшим средством достижения свободы: «Боевая организация в своем большинстве (за исключением Азефа) стояла на той точке зрения, что единственная гарантия приобретенных свобод заключается в реальной силе. Такой силой во всяком случае могло явиться активное воздействие террора. С этой точки зрения, террор не только не должен был быть прекращен, но, наоборот, пользуясь благоприятным моментом, необходимо было его усилить и предоставить в распоряжение боевой организации возможно больше людей и средств... единственной гарантией завоеванных прав является реальная сила революции, т. е. сила организованных масс и сила террора».

Логика террориста либо изощренна, либо до крайности прямолинейна. Но в любом случае, она искажена. Только что мы привели пример изощренной логики. Приведем и противоположный пример. Б. Савинков так размышлял об одном из своих героев: «Для него нет загадок. Мир, как азбука, прост. На одной стороне рабы, на другой - владыки. Рабы восстают на владык. Хорошо, когда убивает раб. Дурно, когда убивают раба. Будет день, рабы победят. Тогда рай и благовест на земле: все равны, все сыты и все свободны. Отлично».

Логика террористов часто носит предельно неконкретный, символический характер. Очевидно, что взрывы небоскребов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке в сентябре 2001 года были взрывами-символами, и взрывами символов мирового господства США. Однако террор как вполне символические действия проявлялся давно. После осени 2001 года многие американские эксперты утверждали, что следующим объектом террористического акта должна стать Статуя Свободы. Это следовало из экстраполяции уже известных фактов. Так, в частности, со второй половины 1960-х годов, отмеченных расовыми волнениями в Лос-Анджелесе (в частности, в районе Уоттс), было известно, что не только целенаправленные акции, но и вроде бы случайные протестные действия носят символический характер. Так, например: «Была попрана святость частной собственности, этого бессознательно воспринимаемого людьми оплота нашего социального строя; мародерствующие негры, видимо, не чувствовали никакой вины и утверждали, что они берут лишь то, что «действительно принадлежит им по праву». Атаке подверглись самые основы законности и власти». Примерно такими же были комментарии Си-Эн-Эн 11 сентября 2001 года, в день «террористической атаки на США».

Исходя из этого многие специалисты считают: терроризм - не столько аморфное выражение социальных перегрузок, сколько форма негодования, вызываемая крушением надежд и планов людей; он направлен против источников их неудач и служит средством достижения определенных целей. И далеко не последней его задачей является символическое выражение людьми своих намерений. Последнее как раз и говорит об очевидном символизме террористической логики. Понятно, что, убивая царя, российские народовольцы символически как бы «убивали» весь монархический строй. Убивая же видных приближенных царя, эсеровские террористы расправлялись с политической системой.

Аналогичным было и то, что происходило во второй половине XX в. В США: «По-видимому, то, что случилось в Уоттсе, было попыткой активного меньшинства в негритянском гетто, поддержанного всей массой не участвовавших в волнениях негров, открыто продемонстрировать свое нежелание безропотно сносить унижения и бесправие. В частности, они хотели с помощью насильственных актов, поскольку не видели других средств самовыражения, донести до сознания общества отчаянность своего положения».

В вопросах, не связанных прямо с террористической деятельностью, логика и мышление террористов определяются общим уровнем их культуры. Как правило, за редкими исключениями, в современном мире общая культура террористов, особенно исламских, находится на низком уровне, В свое время меня потряс один из руководителей курдской Рабочей партии, однажды поинтересовавшийся, по имени какого ученого наука названа физикой. Мое недоумение от такой постановки вопроса он рассеял очень просто: вот есть наука - марксизм-ленинизм; тут все понятно - она названа по имени Маркса и Ленина; но ему непонятно, по имени кого названа другая известная ему наука физика.

Понимание логики и особенностей мышления террориста имеет серьезное практическое значение. Так, в частности, известно: вести переговоры можно только с тем, кто понимает тот язык, на котором вы с ним договариваетесь. Если вы мыслите и рассуждаете логически («подожди меня убивать, дай время, я найду то, что нужно, и тебе отдам»), а оппонент не понимает логики, а лишь испытывает эмоции («я тебя все равно убью, причем прямо сейчас!»), такие попытки смысла не имеют. Более того, они опасны: ведь вы думаете, что договорились, а ваш оппонент считает себя свободным от всяких договоренностей.

Надеяться на то, что можно логически убедить или интеллектуально «пересчитать» террориста, в высшей степени наивно. Интеллектуальное соревнование с использованием логических аргументов имеет смысл среди одних людей, а «ствол», как особый аргумент, как «великий уравнитель», признается аргументом среди совсем других. И это -- принципиально разные люди. Причем вы должны понимать, что никогда не научитесь общаться на чужом языке, как на своем, родном. А если вам это и удастся, то сами не заметите, как станете таким же террористом, быстро забыв прежний язык. И тогда будут уже совсем другие песни. Захочется «отмыться», но «акцент» периодически будет прорываться: узнают.

Террористы - особый тип людей, у которых рациональные компоненты в поведении и характере почти отсутствуют, а эмоциональные преобладают до такой степени, что становятся аффективными. С ними трудно говорить: если что не так, то мгновенно наливаются кровью глаза, а пальцы сжимаются в кулаки и тянутся к железу. Такой человек просто не знает нормативных слов типа «можно» и «нельзя», «возможно» или «невозможно». Его лексикон очень прост: «хочу!», «дай!», «мое!», причем здесь и сейчас, немедленно. В отличие от нормального человека, который одинаково способен понимать «рацио» и переживать «эмоции», не выходя за рамки принятого, террорист не способен на это. Психотип этих людей устроен так, что действует по закону «все или ничего». В значительной степени этому способствуют излишняя простота нравов, принятая среди террористов, их банальная невоспитанность и необразованность. Именно эти факторы являются основным источником появления все новых и новых «волн» и даже поколений террористов. Хотя, безусловно, не только они.

Эмоции

В памятке для боевиков исламского движения «Хамаз» написано красиво: «Твои враги должны загораться, как пламень, ты же должен оставаться холодным, как лед». Отсутствие очень сильных эмоций, подчеркнутое хладнокровие считается качеством, повышающим эффективность террористической деятельности и снижающим степень риска для террориста. Однако в жизни далеко не всем террористам удается умело справляться со своими эмоциями.

Среди террористов встречаются два крайних варианта. Один, более редкий, - совершенно безэмоциональный. Это люди с абсолютным хладнокровием, абсолютно не подвластные эмоциям или умеющие их полностью контролировать. Таким выглядел, например, Б. Савинков. В сохранившихся описаниях современников его портретируют очень резкими штрихами: небольшого роста, одет с иголочки; «не улыбается», «веет жестокостью», «сухое каменное лицо», «презрительный взгляд безжалостных глаз». Одна подпольщица, увидев Савинкова вскоре после убийства Плеве, навсегда запомнила «мертвенное лицо потрясенного человека» и образно сравнивала его с «местностью после потопа»: и тот, прежний, и не тот, не прежний. По общим отзывам, Савинков отличался исключительной практичностью, на фоне которой вообще не проявлялись никакие эмоции. Однако это - одна крайность. У. Сомерсет Моэм, широко известный писатель и малоизвестный сотрудник британской разведки, однажды в разговоре с Савинковым заметил, что террористический акт, должно быть, требует особого мужества. Савинков возразил: «Это такое же дело, как всякое другое. К нему тоже привыкаешь». У. Черчилль, лично знавший Б. Савинкова, считал его «человеком без эмоций», одинаково успешно сочетавшим в себе чисто рациональные качества: «мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика».