Пересборка прошлого как инструмент политической борьбы: публичная история в постсоциалистической Польше

Брат покойного Леха Качиньского обвинил Дональда Туска (главу ГП) в подготовленном по сговору с Владимиром Путиным теракте, а во время мемориальных мероприятий, организованных по поводу второй годовщины катастрофы, заявил, что жертвы авиакатастрофы были «преданы перед рассветом». Таким образом Качиньский цитируя известное стихотворение Збигнева Герберта о польских военнопленных, убитых в Катыни, сравнил жертв авиакатастрофы с убитыми Сталиным офицерами. Катынский топос с характерным мотивом кровавого жертвоприношения относится к мессианским традициям польского национализма, что объясняет крестовые шествия -- важную часть траурных и мемориальных событий, которыми были насыщены долгие месяцы после катастрофы.

Смоленскую мифологию транслирует фильм «Смоленск», вышедший в прокат в 2017 г. В образцово пафосной киноленте президентский самолет терпит крушение вследствие взрыва на борту. В финальной сцене фильма в Катынском лесу встречаются призраки убитых офицеров Войска Польского, покойного президента и жертв авиакатастрофы. Офицеры отдают честь президенту. Президент пожимает им руку. Туман сгущается над лесом Роль призраков убитых в Катыни офицеров сыграли более 150 реконструк-торов из исторической группы 3-го округа Государственной полиции в Радоме..

Причинно-следственным объяснениям противопоставлялись метафорические, в которых повторяется трагическая история польских офицеров. По аналогии с «катынской ложью» коммунистов, которые сначала обвиняли в Катынском расстреле немцев, а затем замалчивали это преступление, был придуман термин «смоленская ложь». В метафорическом порядке политикам «Гражданской платформы» отводилась роль польских коммунистических властей, которые вместе с властями в Москве скрывали страшную правду, что указывало на их преступную природу.

Тем временем стремительно развивалась сюжетная линия польского мессианизма, традиционного для романтической национальной идеологии поляков. Качиньского, «принесенного в жертву» вместе с 95 другими мучениками в Смоленском лесу, стали сравнивать с Христом. Материальным символом памяти стал деревянный крест, который скауты воздвигли перед президентским дворцом в Варшаве. Возле креста устраивались всенощные бдения и «марши памяти». Толпы сторонников ПиС перед крестом требовали правды о гибели пассажиров президентского борта, пели религиозные и патриотические песни, а на транспарантах писали о национальной измене, сравнивали Дональда Туска и избранного президента Бронислава Коморовского с НКВД. Ярослав Качиньский потребовал, чтобы крест оставался перед президентским дворцом до тех пор, пока на его месте не будет установлен памятник покойному президенту. Противники чрезмерной сакрализации жертв начали проводить перед крестом, охраняемым верующими, постмодернистские контрхеппенинги -- подходили к кресту с атрибутами Церкви Великого Макаронного Монстра и Невидимого Розового Единорога или переодевались в персонажей «Звездных войн». В месяцы уличных стычек толпы боролись за символическое господство в публичном пространстве. Ярослав Качиньский -- брат- близнец трагически погибшего президента -- консолидировал свой электорат и нажил политический капитал, переняв харизму своего покойного христоподобного катынско-смоленского брата [Kolodziejczak 2015: 156-157].

Память о Катынском расстреле, в которой Лех Качиньский являлся умершим на посту хранителем, и о Смоленской трагедии подверглась ритуализации с помощью так называемых Смоленских ежемесячников -- массовых мероприятий в память о катастрофе, проводившихся 10 числа каждого месяца под председательством Ярослава Качиньского. В течение 7,5 лет (пока в 2018 г. не был воздвигнут памятник жертвам Смоленской трагедии и памятник Леху Качиньскому) ежемесячник начинался мессой, а затем Качиньский вместе с тысячами сторонников проводили шествие возле президентского дворца, где он выступал с речами, ставшими важным элементом политического дискурса [Paluchowski, Podem- ski 2019: 254].

Действия политиков ПиС можно назвать, вслед за Маршаллом Салинсом, «мифопрактикой», т. е. обновлением и внедрением мифа в социальную практику для того, чтобы придать смысл текущим событиям [Sahlins 1985: 53]. Через смоленскую мифопрактику произошла реконфигурация прошлого -- память о катынском расстреле была неразрывно связана со «смоленским убийством» (пол. zamach smolenski). Память об обоих трагических событиях послужила источником морального права на захват власти партией Качиньского.

Священная память была закреплена пространственно, так как тела 60 Леха Качиньского и его супруги были похоронены в усыпальнице Вавельского замка -- национальной святыни, месте упокоения польских королей, величайших национальных поэтов и Пилсудско- го. Памятники павшему президенту, установленные по всей стране, свидетельствуют о триумфе исторической памяти, навязанной партией Качиньского. Драматическое и сакральное переживание прошлого стало важным элементом смоленской мифопрактики. Это сопровождается новыми формами воссоздания прошлого и активизации прежде пассивных участников юбилейных торжеств.

Мифологема сговора посткоммунистических элит с либералами, жертвами которого пали простые поляки, нашла выражение в Марше независимости, организуемом в Варшаве с 1996 г., -- массовой демонстрации, посвященной восстановлению польского государства в 1918 г. Изначально организаторами и участниками марша были ультраправые активисты Национально-радикального лагеря и Всепольской молодежи. В нем принимали участие скинхеды, байкеры и реконструкторы, переодевавшиеся в польских военных и повстанцев. В 2009 г. марш стал заметным событием в СМИ, после того как на националистов напала левацкая контрдемонстрация, выступающая против расистских лозунгов, пропагандируемых участниками марша. В последующие годы количество участников марша постепенно увеличивалось, и в них участвовало все больше политиков от парламентских правых. В 2018 г. в связи с годовщиной столетия независимости марш прошел под патронатом президента Анджея Дуды. В нем приняли участие 250 тыс. человек. В последние годы марши независимости начали проводить и в других городах. Организаторы создали пространство для самовыражения различных организаций и кругов, идентифицирующих себя с правым движением. Организаторы этого патриотического события эффективно использовали приобретенный политический капитал для создания партии «Национальное движение» [Rukat 2020: 14]. Марш предоставил возможность громко заявить о коллективных страхах и обидах, которые обычно в СМИ клеймят как несовременные и иррациональные: страх перед чужими, мигрантами, глобальными корпорациями, ЛГБТ, размытой идентичностью и хаосом [Napiorkowski 2019: 206-208].

Важным эффектом марша стало размытие символических границ между радикалами и консервативно-христианскими правыми. Марши имеют националистический и фанатский антураж. Доминируют флаги Польши и Правой фаланги, массово применяются петарды и дымовые шашки. Для каждого марша устанавливается девиз Например: «Восстановим Польшу», «Мы хотим Бога», «Бог, Честь, Отече-ство», «Наша цивилизация -- наши правила», «Польша -- оплот Европы», «Польша для поляков -- поляки за Польшу», «Свобода не продается». Наи-более спорными являются ксенофобские и расистские транспаранты и скандируемые лозунги: «Европа будет белой или необитаемой», «Смерть врагам Родины», «Чистая кровь -- трезвый разум», «Белая Европа братских народов», «Литовские власти грабят польские земли и уничтожают школы», «Идут белые воины -- национальные католики», «Долой Евросоюз», «Гомо-сексуализм вреден для здоровья», «Раз серпом, раз молотом, бей красную сволочь», «Степан Бандера -- вафлер»; «От колыбели до гроба, польский Вильнюс, польский Львов»; «Здесь не Брюссель, а Польша -- никто здесь не поддерживает извращенцев», «Мы не пустим исламистов, защитим польских коз», «Возобновить эксгумации в Едвабне», «Волынь -- помним!» «Болельщики, патриоты -- будьте беспощадны в борьбе с бандеровщиной и талмудизмом», «Мы -- опора латинской цивилизации», «Национальная гордость», «Почет и слава героям» «Ротмистр Пилецкий рисковал жизнью за правду о немецких лагерях -- берегите историческую правду»..

Представители радикального ядра марша всегда одеты в патриотическую одежду, а лица закрывают балаклавами. Важным элементом каждого марша являются реконструкторы, а в особенности реконструкторы отверженных солдат, с которыми идентифицируются годами принижаемые болельщики и праворадикалы [Рукат 2020: 14]. Практически каждое шествие сопровождается эксцессами и насилием, а участники шествия в грубой форме демонстрируют свою неприязнь к полиции, левакам и «лжеполякам». В 2011 г. более сотни активистов «Антифа» из Польши и Германии

избили реконструкторов, а в 2013 г. участники марша сожгли инсталляцию «Радуга» на площади Спасителя и подожгли сторожку в российском посольстве. Зачастую сжигаются радужные флаги и флаги ЕС и портреты «коварного» Дональда Туска. В 2021 г. участники шествия также несли насаженных на копья окровавленных «волынских кукол», требуя правды и памяти о Волынской резне. Марш и попытки его остановить стали ежегодным театром политической борьбы, но также и театром памяти, в котором реконструированные герои идут плечом к плечу с современными патриотами.

Реконструкторы стали постоянным элементом серии патриотических и памятных церемоний. Солдаты наполеоновской эпохи, уланы и варшавские повстанцы сопровождали президента Леха Качиньского в последний путь, а в день Войска Польского реконструкторы в форме солдат 1920-х годов несут почетный караул у могилы неизвестного польского солдата в Литве. Реконструкторы сопровождают президента и премьер-министра, когда они отдают честь павшим героям. Они часто стоят рядом с реальными ветеранами, создавая спектр воплощенных репрезентаций прошлого, от свиде- 62 телей до исполнителей ролей. Реконструкции локальных сражений стали частью региональной исторической политики, средством популяризации региона и привлечения туристов. В последние годы расширилось тематическое поле реконструкции; инсценируются не только сражения (Грюнвальдская битва 1410 г., битва под Цеды- ней 972 г., Варшавская битва 1920 г.), но и покушения (покушение на Папу Иоанна Павла II, нападения на нацистских и коммунистических чиновников), политические события (приезд И. Падеревского в Познань в 1918 г., свадьба «отверженного» капитана Пилецкого) и повседневная жизнь, воссоздаваемая в археологических парках (праславянская деревня, поселение викингов, средневековый град). Многочисленные отряды реконструкторов практикуют качественно иную форму коллективного поминовения прошлого. Помимо зрелищности, важным аспектом здесь является активное групповое участие, требующее длительной подготовки, знаний, мастерства и финансовых затрат. Реконструкторы, изучающие и транслирующие прошлое как воплощенный опыт, становятся новым центром, генерирующим память и историческое знание, способствуя их демократизации [Agnew 2004: 335]. В этом смысле прошлое стало всеобщим достоянием, вырванным из-под монополии академических исследователей.

Театральная, костюмированная коммеморация обычно представляет собой некритический способ формирования национальной идентичности через историчность. Переодевание создает иллюзорное ощущение близости по отношению к фигурам и конфликтам

прошлого: средневековые мастера, рыцари, дворяне, повстанцы и отверженные солдаты -- это на самом деле мы, одетые в костюмы из другой эпохи. Создается ощущение преемственности и неизменности нации, что позволяет переживать ключевые для национальной идентичности трагедии и победы. Реконструированные персонажи становятся ролевыми моделями для участников исторической инсценировки. Социально исключенные группы могут почувствовать себя отверженными солдатами. Предательские элиты преследовали солдат, а теперь эксплуатируют людей экономически, внушают чувство стыда за историю. Вовлечение в историческую реконструкцию является в некотором смысле формой критики сегодняшней культуры, сопротивления ее ценностям -- ретроутопией, обеспечивающей социальные нормы и образцы [Baraniecka- Olszewska 2015: 92].

В патриотических реконструкциях обычно участвует множество актеров. По-иному выглядят критические реконструкции, которые обычно принимают форму авторского перформанса и по определению являются художественной деятельностью. Исключение составляет реконструкция казни Казимира Лищинского (1689), автора трактата, отрицающего существование Бога, проведенная 63 в 2014 г. в Варшаве. Реконструкция, связанная с Маршем безбожников, была откровенно политическим актом -- критикой роли католической церкви в политическом поле и защитой светских основ государства. Критические реконструкции составляют ничтожный процент всех постановок, что позволяет сделать вывод, что историческая реконструкция в Польше является инструментом, используемым в основном для формирования национальной идентичности.

Еврей как фигура мирового капитализма, пронзенная языческим копьем

Новый режим историчности, основанный на реконструкции, перформансе и мифопрактике, дает возможность позиционировать актеров политической сцены как врагов, предателей и патриотов, а также наделять моральным авторитетом политиков, которые объявили себя наследниками давних героев. С помощью идентификации этот режим создает эмансипаторный потенциал для некоторых социальных групп, дает им словарь, усиливающий их позиции в обществе и помогающий формулировать политические требования.

В то же время этот режим де-факто преодолевает причинно-следственный нарратив историографии, заменяя его мифо-историческими аналогиями, что в ситуации плюрализма субъектов публичной истории создает опасность порождения неканонических перформативных историй. Такое событие произошло во время празднования Дня независимости, торжественно отмечаемого радикальными националистами 11 ноября 2021 г. в Калише.

На городской площади, на небольшой сцене в присутствии нескольких сотен демонстрантов Войцех Ольшанский, директор исторических реконструкций, одетый в мундир, стилизованный под форму отверженного полевого командира, в течение получаса выступал с речью. Размахивая черной книгой, символизирующей текст «Калишского статута» -- правового акта 1264 г., созданного князем Болеславом V Благочестивым, который впервые юридически узаконивал нахождение евреев на подвластных ему территориях и предоставлял им привилеги, лидер националистов объявил, что привилегии -- это мистификация, с помощью которой евреи в Польше начали заниматься ростовщичеством, породившим современную банковскую систему. На эти «фальсифицированные» привилегии, по его мнению, опираются современные требования о реституции еврейской собственности, утраченной во время войны. В кульминационный момент Ольшаньский пронзил Калиш- ский статут «копьем Ведуна» и поджег его, одновременно произнося 64 перформативную речь:

Мы аннулируем его, ликвидируем, сжигаем пошлину, разводимся. Мы отменяем еврейские законы на этой земле навсегда -- аминь! Это воля свободных поляков! Никаких статутов -- никаких актов! Смерть врагам Польши! [в ответ толпа трижды крикнула: «Смерть! Смерть! Смерть!»] Вот устав, который я насажу на копье Ведуна, и он будет сожжен на наших глазах, огонь поглотит его -- мы вернемся домой свободными и счастливыми. Это только символ, но этот процесс должен произойти в наших головах, в умах наших детей, в умах наших внуков. Никогда больше поляк не будет рабом еврея!

После поджога «Статута» толпа начала скандировать: «Это Польша, а не Полин!» Полин -- Польша на идише.. Затем прозвучала патриотическая песня «Рота» (Клятва):

Мы не оставим землю, откуда мы родом / Мы не позволим нашей речи быть похороненной / Мы польская нация, мы польский народ / Из королевского рода Пястов / Мы не позволим врагам германизировать нас /Так да поможет нам Бог / Так да поможет нам Бог. До последней капли крови в наших жилах / Мы будем защищать наш Дух / Покуда в прах и пепел / Не развеется тевтонская буря. Каждый родной порог станет нам бастионом / Так да поможет нам Бог / Так да поможет нам Бог. Не будут немцы плевать нам в лицо / Не будут германизировать наших детей / Наша рать возьмется за оружие / Святой Дух укажет нам

путь / Выступим, когда затрубит золотой рог / Так да поможет нам Бог / Так да поможет нам Бог. Мы не больше не потерпим бесчестия польского имени / Мы не сойдем живыми в могилу / Во имя польского имени, во имя его славы / Мы будем высоко и гордо держать голову / И внукам возвратим землю пращуров / Так да поможет нам Бог / Так да поможет нам Бог.

После исполнения гимна организатор демонстрации Александр Яблоновский (он же Войцех Ольшаньский) сказал:

Свершилось, мы свободны от еврейского лицемерия -- мы свободны от еврейской лжи. Горит, горит -- будет гореть. Диктат Калишского статута в Польше закончился. Смерть врагам Польши! Да здравствует великая Польша!

Через несколько дней организаторы митинга были арестованы по обвинению в разжигании межнациональной розни, а демонстрация была осуждена президентом Анджеем Дудой как «акт отвратительного антисемитизма». Несмотря на то что органы государственной власти отреклись от связи с участниками этого события, трудно отрицать, что оно вписывается в перформативную парадигму мифоистории, выработанную в последние годы в публичном пространстве правыми политиками. Мундиры отверженных солдат, тезисы о фальсификации истории, перформативный спектакль -- все это реквизиты, позаимствованные у активной исторической политики, продвигаемой партией «Право и справедливость».

Выводы

В постсоциалистической Польше возникли две конкурирующие парадигмы работы с прошлым. Первая, ориентированная на либеральный и примирительный патриотизм, направленный на интеграцию в ЕС, пытается учитывать исторические нарративы соседей и нацменьшинств. Именно так следует воспринимать высказывания лидеров «Гражданской платформы» об уважении к бойцам Красной Армии, которые боролись с нацизмом, при одновременном отказе от тоталитарных советских ценностей. Вторая парадигма -- националистическая, критически относится к идеологическим тенденциям в ЕС, направлена на устранение внутренних и внешних врагов, а также на поощрение национальной гордости. Партия «Право и справедливость» радикально переосмыслила не только социалистический опыт, но и годы постсоциалистической трансформации.

В то время как ПиС разработала довольно последовательную историческую политику, левые и либералы в последние годы действовали реактивно, комментируя и пытаясь разоблачить правую мифологию. Конечно, правые круги не обладают монополией на коллективную память и публичную историю, хотя некоторые формы памяти, например, те, что положительно оценивают социалистический опыт, маргинализируются как «неправильная память», а представляющие ее субъекты лишены права представлять и интерпретировать прошлое [Пешков 2013: 89]. В условиях, по крайней мере временного, поражения либеральной исторической повестки, дискредитированной как «педагогика стыда» как альтернатива элитарной «дворянской национальной истории», альтернативные фреймы для прошлого и национальной общины продвигают новые левые вместе с сочувствующими им исследователями. Так называемая народная история Польши обращает внимание на экономическое и социальное положение низших классов -- крестьян и рабочих. С помощью элементов постколониальных и марксистских теорий совершаются попытки деконструкции героической польской историографии с ее пантеоном героев как культурной гегемонии высших классов. Помимо растущего числа научно-популярных изданий, изображающих крепостное право как рабство или 66 разоблачающих промискуитет дворянства, эксплуатировавшего крестьянок, появились музыкальные коллективы, восхваляющие крестьянские восстания или забастовки рабочих. Проблема пропаганды народной исторической парадигмы заключается в том, что она производится и распространяется преимущественно в кругах левой интеллигенции, не выработавшей конкурентноспособных практик всеобщей интернализации пролонгируемых образов прошлого. Оппозиция так и не нашла эффективной альтернативы для проводимой правительством политики исторической обиды, опирающейся на трансформационный ресентимент многочисленных социальных групп.

Библиография / References

1. Гросс T. Я. (2002) Соседи: История уничтожения еврейского местечка (пер. В. С. Кулагиной-Ярцевой), М.: Текст.

2. Gross T. Ya. (2002) Neighbors: The history of the destruction of the Jewish town (translated by V. S. Kulagina-Yartseva), M .: Text. -- in Russ.

3. Пешков И. О. (2013) Историография и память в эпоху перемен: борьба за польское прошлое как продолжение политики академическими и неакадемическими методами. Известия Иркутского государственного университета. Серия: Политология. Религиоведение, 2(2): 84-96.

4. Peshkov I. O. (2013) Historiography and memory in an era of change: the struggle for the Polish past as a continuation of politics by academic and non-academic methods. News of the Irkutsk State University. Series: Political science. Religious Studies, 2(2): 84-96. -- in Russ.

5. Agnew V. (2004) Introduction: What is reenactment? Criticism, 46 (3): 327-339. Babinska et al. (2018) Stosunek do Zydow i ich historii po wprowadzeniu ustawy o IPN, Warszawa: Centrum Badan nad Uprzedzeniami.

6. Baraniecka-Olszewska К. (2015) Naprzod do przeszlosci! Rekonstrukcje historyczne mi^dzy historic a terazniejszosci. Etnografia Polska, 59 (1-2): 87-96.

7. Bereza M. (2020) Czarnek o wizji UE: Doszlismy w Europie do poziomu gorszego niz ZSRR i komunizm (https://wiadomosci.radiozet.pl/Polska/Polityka/Przemyslaw- Czarnek-o-wizji-Europy-Doszlismy-do-poziomu-gorszego-niz-ZSRR-i-komunizm) Billig M. (1995) Banal Nationalism. London: SAGE Publications.

8. Doroszkiewicz J. (2020) Komunikat Kancelarii Swi^tego Soboru Biskupow Swi^tego Polskiego Autokefalicznego Kosciola Prawoslawnego 17.03.2020 (https://www.ortho- dox.pl/komunikat-kancelarii-sw-soboru-biskupow-11/)

9. Duda A. (2017) Odzyskana pami^c -- rozmowa TVP Historia z Prezydentem RP o poli- tyce historycznej (https://www.youtube.com/watch?v=Z8C0IaZTZLA) Dz.U.2018.1277 (2018) Ustawa z dnia 27 czerwca 2018 r. o zmianie ustawy o Instytucie Pami^ci Narodowej -- Komisji Scigania Zbrodni przeciwko Narodowi Polskiemu oraz ustawy o odpowiedzialnosci podmiotow zbiorowych za czyny zabronione pod grozb^ kary (https://ipn.gov.pl/pl/o-ipn/ustawa/24216,Ustawa.html)

10. Engelking B. (ed.) (2004) Zaglada zydow. Pamige narodowa a pisanie historii w Polsce i we Francji, Lublin: Wydawnictwo Uniwersytetu Marii Curie-Sklodowskiej.

11. Grajewski A. (2012) Pedagogika wstydu czy dumy? (https://www.gosc.pl/doc/1374467. Pedagogika-wstydu-czy-dumy)

12. Hirsch M. (2008) The Generation of Postmemory. Poetics Today, 29 (1): 103-128.

13. Holda R. (2020) “Jestescie w naszej pami^ci”: polskie murale jako nosniki pami^ci i popularna forma patriotyzmu. Relacje Migdzykulturowe, 1 (7): 47-64. Isakowicz-Zaleski T. (2008) Przemilczane ludobojstwo na Kresach. Krakow: Male Wydawnictwo.

14. Kaczynski J. (2020) J. Kaczynski dla „GPC” o naciskach ze strony Unii i glosowaniu ws. budzetu: “B^dzie weto!” (https://niezalezna.pl/357330-j-kaczynski-dla-gpc-o-na- ciskach-ze-strony-unii-i-glosowaniu-ws-budzetu-bedzie-weto)

15. Kolodziejczak M. (2015) Rocznicowe rytualy smolenskie w perspektywie neodur- kheimizmu. Przeglqd Politologiczny: 147-159.

16. Korzeniewsk B. (2014) Transformacja pami^ci -- o nieliniowym charakterze przemi- an w pami^ci Polakow. Sensus Historiae, 9(4): 11-22.

17. Mendel, M. (2018) Pami^c, ideologia, wladza. Uczenie si§ zapominania. Forum Oswiatowe, 31(1): 25-36.

18. Mazowiecki T. (2021) Expose 24 sierpnia 1989 roku. J. Marszalek-Kawa, P. Siemi^tkowski (eds) Expose prezesow rady ministrow1989-2019, Torun: Wydawnictwo Adam Marszalek.

19. Michon L. (2016) Mechanizm rytualny O modelu ofiarniczego ustanawiania nowego ladu politycznego, Wroclaw: Panstwowe Pomaturalne Studium Ksztalcenia Animatorow Kultury i Bibliotekarzy.

20. Paluchowski W., Podemski K. (2019) Mowy miesi^cznicowe Jaroslawa Kaczynskiego jako spektakl wladzy, Ruch Prawniczy, Ekonomiczny i Socjologiczny, 4: 253-268.

21. Rukat R. (2020) O „zwyklych ludziach" na Marszu Niepodleglosci: Etnografia demon- stracji ulicznej. Adeptus, 16, Article 2139. https://doi.org/10.11649Za.2139 Siemaszko E. (2013) Wolyn 1943. Wolajq z grobow, ktorych nie ma -- katalog wystawy, Szczecin: IPN.

22. Sahlins M. (1985) Islands of History. Chicago: University of Chicago Press.

23. Szkudlarek T. (2018) Pedagogika wstydu i bezwstydna polityka. Forum Oswiatowe, 30 (1): 37-52.

24. Szwagrzyk K. (2016) Nasza ludzka powinnosc -- интервью брал K. Pi^ciak. Tygodnik Powszechny, 9 (28.02.2016).

25. Todorova M. (2009) Imagining the Balkans, Oxford: Oxford University Press. Thompson, E. (2014) It is Colonialism After All: Some Epistemological Remarks. Tek- sty Drugie, 1: 67-81.

26. Turner V. (1975) Dramas, Fields, and Metaphors: Symbolic Action in Human Society, Ithaca, 68 NY.: Cornell University Press.

27. Wise A. (2010) Postcolonial Anxiety in Polish Nationalist Rhetoric. The Polish Review, 55(3): 285-304.

28. Wolff-Pow^ska A. (2017) Pami^c Wyzwolona, pami^c Zniewolona: Kultura Histo- ryczna W Procesie Transformacji. Politeja, 14 (47): 7-22 (https://doi.org/10.12797/Po- liteja.14.2017.47.02)_

29. Zeitlin F. (1998) The Vicarious Witness: Belated Memory and Authorial Presence in Recent Holocaust Literature. History and Memory, 10 (2): 5-42.

Размещено на Allbest.ru