Введение в политическую науку

Но дело не только в этом. Если вникнуть в сущность ценностей, норм и установок демократии, то обнаружится, что в них отсутствует какое бы то ни было противопоставление коллективизма индивидуализму, солидаризма эгоизму, государственного вмешательства рыночному началу. В этом контексте интерес для нас представляет опыт Японии и некоторых других стран Азиатско-Тихоокеанского региона.

По сей день не затихают дискуссии относительно того, насколько укоренилась демократия в Японии и можно ли назвать инсти-туционализировавшуюся там политическую систему демократией в общепринятом смысле слова. Это во многом объясняется характерным для японской демократии национальным колоритом, который действительно отличает ее от западных моделей демократии. Констатируя ее историческое своеобразие, специалисты говорят о существовании демократии японского типа, которая представляет собой некий гибрид, возможно, превосходящий оригинал, т.е. западную модель, по своей жизнестойкости и продуктивности.

В поисках причин, способствовавших бурному развитию японской экономики, многие исследователи обнаружили сходство отдельных базовых элементов японской культуры с западной культурой. Начало такому подходу, собственно говоря, положил японский ученый К. Наито в 1941 г., который аналогично М. Веберу, проанализировавшему роль протестантизма в формировании капиталистического духа, пытался выявить роль этики буддистской секты "Дзедо Синсэй" в модернизации Японии. Эту линию продолжили западные исследователи, в частности известны" американский социолог Р. Белла в книге "Религия Токугава". Как считал американский японовед М. Дзе [129, с. 3],...японское трудолюбие, бережливость и дисциплина, близкие протестантской этике, имели глубокие корни в японских обычаях и идеях, не обязательно связанных с каким-то особым религиозным опытом. Фактически вполне возможно, что экономическое развитие индустриализация Японии произошли бы независимо от традиционных японских ценностей.

В учении буддийской секты "Дзедо Синсэй" можно найти ряд наставлений вроде: "Бодрствуй и не уклоняйся от усердного труда утром и вечером", "Будь умерен в бесцельной роскоши", "Работай усердно дома", "Не играй в азартные игры" и др., которые весьма напоминают наставления Б.Франклина в его знаменитом "Альманахе Бедного Ричарда". Вместе с тем во всех восточных религиях можно встретить доводы в пользу таких добродетелей, как трудолюбие, бережливость, прилежание, умеренность, преданность и т. д. Х.Накамура даже нашел соответствие западным, особенно протестантским идеям индустриализма, модернизма, трудовой этики, призвания и т.д. в учении дзэнского монаха С.Судзуки (1576-1655), который, в частности, считал, что всякое дело является испытанием веры и все профессии - проявление Божественного Абсолюта. По его мнению, наилучший путь буддийской религиозной практики - это преданность земным делам человека, его трудовому призванию (совсем как у М.Лютера).

Интересны с этой точки зрения взгляды создателей китайской версии социал-реформистской концепции государственного социализма в начале нынешнего столетия Чжан Цзюньмая и Чжан Джунсуня, которые, как отмечал В.Г.Буров, руководствовались идеей "синтеза западной (буржуазной) философии и китайской традиционной идеологии, главным образом конфуцианства". Разрабатывая свою концепцию личности под влиянием западных идей, Чжан Джунсунь тем не менее утверждал, что такие элементы китайской традиции, как признание важности индивида и уважение к человеческому достоинству при соответствующем развитии могут сблизиться с западными концепциями личности. А аналогии западной концепции свободы он находил в китайской идее "самоудовлетворения" (изыдэ), достигаемого, когда "каждый следует своей природе" и в гармонии с разумом" [9, с. 40] было бы непростительным и недопустимым упрощением свести факты модернизации Японии, равно как и других стран Азиатско - Тихоокеанского региона, к тем элементам их социокультурной матрицы, которые имеют свои аналоги в культуре и менталитете Запада. В действительности при близком рассмотрении "частую подобные рассуждения оказываются лишь поверхностными, не затрагивающими сущностные характеристики системо-образующих компонентов менталитета народов этих стран. Уже сами приведенные выше характеристики свидетельствуют о том, что в базовой ткани общества и менталитета народов этих стран присутствуют те элементы, которые при соответствующих условиях готовы к восприятию и воспроизводству ценностей и отношений рынка и политической демократии. Как будет показано ниже, этим ценностям и отношениям отнюдь не противоречат и те базовые компоненты менталитета и традиций, которые принято считать чисто восточными.

Остановимся на некоторых из них. Как показывают многие исследования, в отличие от иудео-христианской и исламской традиций, которые основываются на вере в единого трансцендентного бога, ценностные системы в японской и китайской традициях характеризуются преимущественной ориентацией на посюсторонние проблемы. К тому же как конфуцианству, так и буддизму чужд монотеизм, что делало их в сущности открытыми вероисповедальными системами, хотя буддизму не чужда вера в трансцендентную божественность.

Большой интерес представляют данные исследования японского политолога Т.Ишиды. По его мнению, особенность японской традиции в ипостасях (японизированного буддизма или синтоизма) состоит в том, что вера в бессмертие государства породила у японцев самоотверженную преданность государству, доходящую До его обожествления. Преданность роду или семейной чести (ie), почитание предков породили идею, согласно которой отдельный индивид не должен быть озабочен проблемой своего благосостояния сейчас, а обязан верить в бессмертие ie и добровольно жертвовать собой за его честь. Даже культ императора, Вера в его божественность вытекали из убеждения, что он символизировал бессмертие государства.

В свете этого определенный интерес представляет отличие японской традиции от китайской, для которой присуща вера в некие универсалистские идеи вроде идеи t'ien (небо). В глазах китайцев изменение "мандата неба" означало потерю правительством легитимности, и это служило оправданием его смены или революции. Показательно, что китайское выражение, означающее революцию, звучит буквально так: "изменение мандата неба". Эта идея использовалась для оправдания смены династии post factum [128, с. 31-37]. В Японии данная идея не прижилась, поскольку здесь императорская власть не имела иного источника легитимности, кроме как убеждения в том, что она существовала с начала времен. С этой точки зрения китайская традиционная ценностная система является более универсалистской, а японская - более партикуляристской, хотя обе они принадлежат к одной и той же системе ценностных ориентации.

Обращает на себя внимание тот факт, что японцы всегда про. являли большую готовность принять иноземные элементы, если они были полезны для развития страны или усиления позиций правящего класса. Как писал Т.Ишида, уже в VI в. Япония заимствовала иноземные элементы из китайской, индийской (буддизм через Китай и Корею) и других культур. По мнению специалистов, превращение иностранных заимствований в нечто по сути японское уже само по себе является японской традицией. В силу этой традиции различные европейские "измы" были органически интегрированы в структуру японского менталитета. Это, по-видимому, облегчалось прежде всего отмеченным выше отсутствием здесь трансцендентализма и монотеизма, что служило фактором, в определенной степени амортизирующим возможный конфликт с автохтонной японской культурой. Христианство с его единобожием создало определенные проблемы. Показательно, что даже в наше время численность христиан в Японии составляет лишь 1 % всех верующих.

Однако следует отметить и то, что первоначально при переводе на японский язык трудов западных авторов (Дж.С.Милля, Ж.-Ж. Руссо, Ш. -Л. Монтескье и др.) переводчики Страны Восходящего Солнца столкнулись с большими, зачастую почти непреодолимыми трудностями, особенно при переводе таких терминов, как "личная свобода", "личные права", "либерализм" и др. Среди всех "измов" в Японии либерализм первым получил значительную популярность, особенно среди представителей движения за свободу и права народа в конце 70-х - начале 80-х годов XIX в>

Однако уже сам перевод термина "либерализм" оказался сопряжен с большими трудностями. Китайский термин "tzuyu"(японское произношение "jiyu"), как правило, используемый для перевода слова "свобода", с древних времен означает эгоистический", "корыстный" и в целом имеет отрицательный оттенок. Это, естественно, создавало проблему. В 1869 г., Когда Ю. Фукудзава написал свою работу "Ситуация на Западе", которая включала в себя "Декларацию независимости", он просил читателя не интерпретировать термин "jiyu" как "эгоизм". Он объяснял, что использует данный термин из-за отсутствия соответствующего, японского термина, который бы аутентично передавал содержание английского слова "freedom" или "liberty". В Китае, чтобы избежать такого непонимания, предпринимались попытки заменить "tzuyu" другими терминами. При всем том в обеих странах термин "tzuyu/jiyu" стал популярным при защите и поощрении политических достижений против автократического правления [128, с. 70-71].

В культурной матрице многих восточных народов имеется несколько начал, вступающих в диалог друг с другом. Характерно, что, например, в Китае один из минских императоров издал специальный эдикт, согласно которому Конфуций, Лаоцзы и Будда объявлялись покровителями Поднебесной. Показательно также то, что в Индии и Китае не было религиозных войн, подобных тем, которые время от времени возникали в Европе. Поэтому невозможно себе представить китайский, индийский или японский аналоги инквизиции.

Что касается Японии, то для нее характерна особая форма культурного плюрализма, отличная от западных форм. Как писал профессор Осакского университета Я. Масакадзу [136, с. 38-46],...западный плюрализм с его полной интеграцией различных влившихся в него элементов можно сравнивать с легированием металлов или с химическим соединением. В отличие от этого в Японии, элементы хотя и вступали в тесную связь друг с другом, но сохраняли все же свою самобытность, как это имеет место в ткани из смешанной пряжи.

В западном культурном плюрализме гомогенные единицы или группы базируются на едином основании, например на христианстве (хотя в последнем и выделяются различные направления). В Японии, напротив, обнаруживается плюрализм гетерогенных единиц или групп, воззрения которых базируются на различных основаниях. Наряду с буддизмом и синтоизмом здесь определенную роль играет христианство, причем их сосуществование не приводило к каким-либо формам противостояния. Сущность японского плюрализма выражается в сочетании сосуществовании различных вкусов, форм ментальности, обычаев, стилей жизни в одной и той же личности. Показательно, например, то, что многие японцы выполняют обряды, связанные с рождением ребенка или бракосочетанием, по синтоистскому ритуалу, хоронят покойников согласно буддийским обрядам,в их повседневной жизни преобладает конфуцианская мораль, в то время как во многих японских семьях пустила корни христианская этика.

Имеет место приверженность одних и тех же лиц двум или более религиозным верованиям. Здесь нередки семьи, в которых есть одновременно синтоистский, буддийский и даосский алтари. Японские религиозные организации носят всеохватывающий характер и допускают наличие разнородных членов. Как правило, у японцев синто выполняет роль интегрирующего общество начала, конфуцианство определяет житейскую мораль, а роль связующего с потусторонним миром начала играет буддизм.

В целом в японский вариант человеческого фактора экономического развития вошли такие компоненты нравственного кредо конфуцианства, как человеколюбие (жэнь), чувство долга (и), уважение к старшим (сяо), преданность (чжун), соблюдение норм общественных, внутрисемейных и групповых отношений. Христоматийной истиной стало признание большинством специалистов в качестве важной особенности японской политической культуры приверженности японцев групповым, коллективистским и иерархическим нормам и ценностям.

В Японии синкретическое соединение морально-этического учения Конфуция и важнейших элементов синтоизма и буддизма составляет основу того феномена, который принято называть японским духом. По мнению некоторых исследователей, приверженность этим принципам позволила превратить "каждого японского работника в "самурая XX в.", действующего точно и энергично в соответствии с поставленной целью. Именно этот принцип стал одним из факторов экономического взлета Японии. Синтез японского духа с западным техническим гением по формуле японский дух - западная техника вылился в "японское чудо", выдвинувшее Страну Восходящего Солнца на первые роли в мировой экономике. Симптоматично, что, учитывая эти и множество других особенностей, ряд авторов называет японскую экономическую систему некапиталистической рыночной экономикой.

В японской политике на общенациональном уровне сильны процедуры и механизмы согласования интересов и принятия решений, которые весьма напоминают корпоративистские. Это способствует усилению позиций тех сил, которые способны действовать скрыто, обходя выборные органы и представителей, используя неофициальные закулисные обсуждения и согласования" в свою очередь придает японской демократии определенны параметры корпоративной демократии. Более того, некоторые исследователи не без основания говорят о существовании некоей "Джапан инкорпорейтед", основанной на необычайной для западных стран системе тесных связей между корпорациями и государственной бюрократией.

Как показывают многочисленные исследования, подобного национально-культурные особенности, послужившие в качестве несущих опор модернизации, характерны и для других стран и народов Востока (как Азиатско-Тихоокеанского, так и других, регионов). Так, по существующим данным, корейцам неестественно мыслить себя вне тех социальных коллективов, к которым они принадлежат. Как правило, они соотносят свое поведение с интересами и целями "своего" коллектива. Например, семья в которой отношения более или менее жестко регулируются нормами конфуцианской этики, представляет собой важнейшую доминанту, определяющую поведение корейца в важнейших сферах жизни. Наряду с семьей в качестве регулятора поведения корейца большую роль играют землячества, родственные, клановые, школьные, институтские и иные связи.

Очевидно, что важной особенностью политической культуры этих стран является приверженность групповым, коллективистским и иерархическим нормам и ценностям. В отличие от западной модели демократии с ее ударением на защите индивидуума от давления общества и государства, японская модель делает акцент "на самоограничении личности", стремлении контролировать ее порывы, встраивать их в систему общественных и государственных интересов.

Эти характеристики имеют мало общего с индивидуалистическими ценностями, установками и ориентациями, которые, как правило, ассоциируются с западной демократией. В целом в Японии и некоторых других странах Азиатско-Тихоокеанского региона достигнут своеобразный синтез традиции и современности. Модернизация осуществлена при сохранении важнейших традиционных начал в социокультурной и политико-культурной сферах. Здесь, в частности, сохраняется важное значение таких ценностей, как иерархия, долг, обязанность, консенсус, приверженность группе, подчинение интересов личности интересам группы, приверженность принципам корпоративизма, коммунитаризма в отношениях между фирмой и наемными работниками. При решении конфликтов часто используются неформальные механизмы принятия решений в духе патернализма, сохраняются половозростная дифференциация и неравенство в социальной и профессиональной иерархиях. Подобных особенностей можно привести еще множество.

Сказанное позволяет сделать вывод о неправомерности отождествления демократии преимущественно или даже исключительно с индивидуальной свободой. Тем более неправомерно построенные на этом постулате позиции тех авторов, которые по сути дела говорят о вестернизации восточных обществ путем механической трансплантации западных ценностей, норм, установок, прежде всего индивидуализма, рационализма и свободной конкуренции.

В данной связи интерес представляет следующий факт, в 60-х годах был популярен тезис, согласно которому конфуцианская этика была объявлена главной помехой модернизации и экономического развития стран Восточной Азии. В 80-х годах именно ее стали рассматривать в качестве чуть ли не главного фактора бурного экономического взлета так называемых новых индустриальных стран этого региона. Точно так же в наши дни стереотипным остается утверждение, что исламская культурная традиция составляет главное препятствие на пути установления демократических режимов в мусульманских странах. И это несмотря на позитивный пример Турции, Египта, Марокко, Малайзии. Здесь нельзя не отметить тот факт, что в исламе наряду со страхом перед фитной - подрывом единства и подчеркиванием роли уммы - общины важное место занимает постулат о бидаате - обновлении. Но в каком смысле трактовать это "обновление" - дело самого трактующего.

Культуры и цивилизации, продемонстрировавшие свою пригодность к истории, в самих себе черпают жизненные силы; в борьбе за самоидентичность и выживание любая культура или цивилизация конкурирует с другими, как с параллельными, так и с теми, которым они приходят на смену. Внутри нее также происходит острая конкуренция между различными компонентами, ценностями, нормами и т.д.

Необходимо, чтобы в самой базовой ткани общества и его менталитета присутствовали те элементы, которые готовы к восприятию и воспроизводству ценностей, норм, установок демократии и рынка. Как показал опыт Японии и новых индустриальных стран, такие ценности, нормы и установки не обязательно предполагают идеи и принципы индивидуализма и личной свободы в сугубо западном их понимании. Модернизация в этих странах начиналась и осуществлялась не в условиях минимизации роли государства, как это было (во всяком случае в теории) на Западе, а в условиях авторитарного режима или сохранения его элементов. Обнаружилось, что в ряде случаев не слабое государство (или государство - "ночной сторож"), а именно, сильное централизованое государство является важнейшим эффективным фактором экономической модернизации. Государство действовало в качестве катализатора и направляющей силы необратимых процессов утверждения рыночных ценностей и отношений в экономике.

С точки зрения экономической эффективности преимущества рынка и экономического либерализма общепризнаны. Но сами по себе они не могут решить конкретные специфические социальные, демографические, экономические и иные проблемы, стоящие перед развивающимся миром. Экономический либерализм и рыночный механизм в качестве универсальных средств обнаруживают существенный изъян, когда речь идет о стимулировании экономики стран этого региона. Обоснованность этого тезиса подтверждается опытом новых индустриальных стран, где государственное вмешательство сыграло немаловажную роль в экономическом восхождении. Их успех во многом определился тем, что был найден необходимый баланс между рынком и государственным вмешательством. Всецело полагаясь на принципы свободного рынка и экономического либерализма, трудно, если не невозможно, добиться эффективного распределения естественных ресурсов. Многие новые индустриальные страны добились экономического прогресса в значительной мере благодаря протекционистской политике государства. Я.Накасонэ и его соавторы не без оснований отмечали [48, с. 190], что "если бы Япония, например, не предприняла протекционистских мер, то американские компьютерные промышленники правили бы миром, не допуская фирмы других стран на монополизированный рынок".

Для правильного понимания сущности демократии необходимо отказаться от характерного для нашей публицистики, да и определенной части исследователей отождествления демократии с либерализмом вообще и экономическим либерализмом в частности. Верно, что демократия невозможна без либерализма. Его заслуга состоит в том, что он внес первоначальный главный вклад в формулирование и реализацию основных идей, ценностей и институтов современной западной политической системы, отождествляемой с демократией: права и свободы человека и гражданина, разделение властей, подчинение государственной власти праву, парламентаризм и др. Если демократия не основывается на этих последних, то она не является демократией в собственном смысле слова. В этом контексте либерализм представляет собой Необходимое условие демократии. Поэтому и говорят о либеральной демократии, противопоставляя ее различным формам Псевдодемократии - социалистической, народной, тоталитарной и т.д.

Однако нельзя забывать, что демократия не сводится исключительно к либерализму. Она не есть результат реализации Принципов, установок ценностей какого-либо одного "изма", в том числе и либерализма, как бы важен этот "изм" ни был. В противном, случае это была бы не демократия, т.е. не власть народа или во всяком случае его большинства. Власть принадлежала бы лишь части народа, придерживающейся либеральных принципов. Эффективное функционирование либеральной демократии в решаю щей степени определяется тем, что, интегрируя почти все жизнеспособные и показавшие свою эффективность идеи, нормы принципы, она открыта во всех направлениях - вправо, влево в центр, в прошлое и настоящее. С этой точки зрения важный собственный вклад в формирование теории и политической системы демократии внесли и другие "измы": консерватизм, социал-демократизм, марксизм и т.д. В данном контексте, возможно, право мерно поставить вопрос в форме: индивидуальные права против прав коллектива или группы, индивидуализм против солидаризма и т.д. применительно к каждому из этих "измов", но не демократии в целом.

Проблема состоит не в том, соответствуют ли положения того или иного "изма", в том числе и либерализма, или принципа того или иного типа политического устройства критериям демократии, а в том, соответствуют ли эти положения основополагающим постулатам и критериям демократии. Поскольку народ - не некая арифметическая сумма всего множества отдельно взятых, атомистически понимаемых индивидов, а органическая совокупность множества социокультурных, этнических, конфессиональных, соседских и иных общностей, то без них демократию как власть большинства народа невозможно представить. Это совершенно очевидно, если учесть, что подавляющая часть людей, как бы они ни отрекались от этого, идентифицирует себя с определенной группой, коллективом, сообществом.

Одной из базовых установок либерализма является признание верховенства свободы личности над всеми остальными ценностями, свободы личности в качестве наиболее значимой моральной и политической ценности. Но при этом в работах большинства авторов практически без ответа остаются вопросы, касающиеся сущности свободы и условий ее обеспечения. Очевидно, что в рамках правового государства свобода без законопослушания и без ответственности отдельного человека за свои действия подпадает под понятие не свободы, а правонарушения. Золотое правило правового государства: "моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека". При таком понимании группа не всегда и не обязательно является фактором, препятствующим реализации личных прав и свобод человека.

В рамках концепции прав человека представляются весьма трудными специфические проблемы национального самоопределения или обеспечения прав национальных меньшинств или так называемых нетитульных народов, проблема их автономии или равного представительства в органах власти. Группа, коллектив, этнос, государство могут играть и играют незаменимую роль при создании условий для реализации прав и свобод отдельного человека. Более того, другие организационные формы социальной и экономической власти могут оказаться в значительно больщей степени губительны для свободы личности, нежели группа, коллектив, государство. Что касается нерегулируемых социальных отношений, то они могут обернуться для свободы большей катастрофой, чем даже самая тираническая власть.

На микроуровне в общинных, коммунитарных, традиционалистских структурах по сути дела действует внутренняя демократия, в них существуют довольно эффективные коллективистские формы и методы принятия решений. К тому же склонность подчинять личные интересы интересам коллектива может благоприятствовать достижению консенсуса, служить своеобразным гарантом законопослушания граждан. При таком понимании гетерогенность общества, выражающаяся в существовании множества этнических, конфессиональных, родовых, клиентелистских и иных группировок, общностей и связей, не обязательно может стать фактором, препятствующим принятию и утверждению демократических принципов. Их особенности вполне могут быть интегрированы в систему политических ценностей, ориентации и норм, единую модель политической культуры, имеющей свои особые субкультуры. В этой связи интересна позиция тех авторов, по мнению которых Япония представляет собой открытое общество весьма закрытых групп. Иначе говоря, политическая макроструктура в виде парламентской демократии, конституционализма, правового государства, многопартийности и других атрибутов классической демократии создана при сохранении групповых, коллективистских начал.

7.5 О выживаемости и управляемости демократии в незападном мире

Изложенное со всей очевидностью показывает, что западные образцы государственности по-настоящему, так сказать, в первозданном евроцентристском варианте не могут институционализироваться в странах, где господствуют так называемые органические социокультурные, политико-культурные, религиозные другие традиции и формы ментальности. В то же время последние не являются непреодолимым препятствием на пути экономической и политической модернизации Востока, утверждения здесь институтов, ценностей и норм рынка, политической демократии

Поэтому в свете происходящих там процессов можно утверждать, что Восток не просто пассивный объект вестернизации/модернизации, а активный автор формирования всепланетарного человеческого сообщества - цивилизации. И было бы явным упрощением и преувеличением говорить о замене характерологических установок японской или южнокорейской социокультурной общности характерологическими установками евроцентристской техногенной цивилизации. Именно сохранение (в той или иной модифицированной форме) традиционных ценностей и ориентаций позволило Японии, Южной Корее и другим странам Азиатско-Тихоокеанского региона освоить достижения техногенной цивилизации, модернизироваться экономически, не отказавшись от многих черт своей традиционной культуры, а не идти просто по пути вестернизации.

И нет никаких данных, говорящих о том, что множество других незападных стран и народов не могут пойти и не пойдут примерно по такому же пути. Вместе с тем при оценке перспектив демократии нельзя не учитывать следующее обстоятельство. По справедливому замечанию бразильского политолога Ф.Веффорта, "новые демократии" представляют собой смешанные режимы Смещение или совмещение институтов и норм - вполне обычное явление, поскольку многие режимы, в том числе и традиционно демократические, носят смешанный характер. Так, современные представительные демократии включают элементы прямо" демократии и корпоративизма, являя собой некий институциональный гибрид. "Новые демократии" - это в сущности особые разновидности гибридизации, основанные на сочетании в пере ходный период демократических институтов, норм и ценностей с авторитаризмом. Но при всем том нельзя не согласиться с тем же Веффортом, по мнению которого гибридные режимы можно считать победой демократии в сравнении с той тоталитарной диктатурой, которую они сменили.

Все это в свою очередь дает основание сделать вывод, что процесс демократизации в странах третьего мира нельзя воспринимать как само собой разумеющийся и однозначно обреченный на успех. Переходный характер новых демократий обусловливает их нестабильность и непредсказуемые результаты. Парадоксом является то, что здесь демократические преобразования осуществляются под руководством лиц, не являющихся демократами "по рождению". Подавляющее большинство тех, кто возглавил преобразования переходного периода, были, так сказать, "инсайдерами" в прежних режимах и обращены в демократическую веру самим переходным периодом. Это Р.Альфонсин и К.Менем в Аргентине, П.Эйлвин и Р.Лагос в Чили, Б.Ельцин и В.Черномырдин в России и др.

Поэтому очевидно, что многие "новые демократии" не застрахованы от опасности: первоначальные восторги по поводу обретенной свободы могут обернуться разочарованием и неприятием демократии широкими слоями населения. Немаловажен с данной точки зрения вопрос о выживаемости и управляемости демократии, ее способности укореняться в том или ином обществе. По-видимому, правы те исследователи, которые предупреждают о возможности возникновения в переходные периоды тупиковых ситуаций и опасности возврата к прошлому. Так, в Турции после проведения первых свободных выборов в 1946 г. демократический процесс три раза (в 1960-1961, 1970-1973 и 1980-1983 гг.) был прерван периодами авторитарного правления. Что касается большинства латиноамериканских стран, то для них это стало почти правилом.

Необходимо отметить, что некоторые страны и народы продемонстрировали свою неготовность к принятию демократии и ее ценностей во всех их формах и проявлениях. Об этом свидетельствует опыт ряда стран третьего мира, где механическое заимствование западных образцов государственности было неудачным и приводило к негативным последствиям. Зримым проявлением негативных последствий попыток ускоренной модернизации на западный лад является дуга нестабильности, протянувшаяся на огромные пространства мусульманского мира от Инда до Средиземноморья и стран Магриба. Объясняется это прежде всего тем, что элементарные административные и 'управленческие механизмы заимствовались и насаждались без заботы об их органическом интегрировании в национальные традиционные структуры. Первый такой опыт провалился в Иране, где шахский режим Под патронажем США пытался постепенно пересадить на иранскую почву западные политические институты и экономические отношения.

Очевидно, что на поставленный в начале этой главы вопрос о том, движется ли весь мир в сторону демократии, ответ неоднозначный: "да", если речь идет об определенной группе стран, каждая из которых исходит из собственного понимания демократии, но с учетом западного опыта; "нет если имеется в виду однозначная вестернизация или модернизация на западный лад незападных стран и народов.

Но вместе с тем не следует упускать из виду, что крах и поражение тоталитаризма и авторитаризма не обязательно гарантируют победу демократии. Ряд стран - Эфиопия, Сомали, Таджикистан, Грузия и др. - очутились в пучине глубочайшего кризиса, хаоса и дезинтеграции. Многие страны стали ареной реполитизации и ренационализации этнических групп, что сопровождается оспариванием существовавших до того государственных границ.

Начало 90-х годов ознаменовалось резким поворотом после почти двух десятилетий прогресса демократии в Латинской Америке: хрупкая демократия в Гаити пала в результате военного переворота и смещения законно избранного президента Аристида; демократия в Венесуэле, считавшаяся традиционной и крепкой, в результате двух попыток государственного переворота в феврале и ноябре 1992 г. оказалась в кризисе; нечто вроде переворота совершил президент Перу Фудзимора в том же году; в результате острой внутриполитической борьбы со своих постов были смещены президенты Бразилии и Венесуэлы.

Не лучше обстоит дело в исламском мире. Об этом свидетельствует развитие событий в Алжире, где были объявлены не имеющими силы результаты всеобщих выборов и введено чрезвычайное положение. Итогом стали активизация деятельности исламских фундаменталистов и резкая дестабилизация обстановки в стране. В результате роста фундаментализма к репрессивным мерам вынуждены были прибегнуть власти Туниса и Египта. В Африке весьма хрупкие демократии, установленные в 1991-1992 гг., не выдержали груза экономических и политических неурядиц. В то же время во многих странах вопросы, связанные с переходом к демократии, отходят на второй план под давлением более радикальных вопросов, связанных с искусственным характером государственных границ и трудностями совместного существования различных этнических групп. Взрывы насилия в Сомали, Эфиопии, Анголе, Руанде^ Либерии и т.д. свидетельствуют о том, с какими, по-видимому, непреодолимыми трудностями сталкиваются африканские народы.

Бедность в этих странах в значительной мере является результатом неспособности их населения воспринимать перемены, идущие извне, конкурировать или играть по правилам, диктуемым мировым сообществом, в котором первую скрипку играют индустриально развитые страны. Демократия и рынок сами по себе могут решить проблемы бедности, культурной и экономической отсталости, некомпетентности, несправедливости и т.д. Они дают лишь шанс, но не готовые рецепты решения стоящих перед той или иной страной проблем и не гарантии такого решения. При оценке перспектив демократий нельзя забывать о том, что некоторых странах Африки и Латинской Америки сравнительно легкой победе так называемых демократических оппозиций над авторитарными или однопартийными режимами способствовало изменение внешних условий. С исчезновением социалистического лагеря и распадом Советского Союза левые авторитарные режимы лишились мощной материальной, идеологической и моральной поддержки. Это в свою очередь освободило Запад от необходимости однозначной поддержки правых авторитарных режимов, которые раньше использовались в качестве заслона на пути проникновения советского влияния. Более того, можно сказать, что нередко эти страны вставали на путь перехода к демократии по сути дела под давлением западных стран - доноров экономической помощи. Сразу после окончания холодной войны правительства этих стран начали открыто обусловливать предоставление помощи принятием развивающимися странами демократических политических режимов и неолиберальной политики экономического развития. Такой курс был принят, в частности, ЕЭС в ноябре 1991 г. Он отражал ориентацию всех западных правительств. Составной его частью было включение требования о принятии политического плюрализма, уважении закона и соблюдении прав человека, сокращении военных расходов, реализации программ перестройки экономики и т.д.

Изложенное выше, при всех необходимых здесь оговорках, свидетельствует о том, что для большинства развитых стран и стран, обладающих потенциальными возможностями для вхождения в их число, рыночная экономика и политическая демократия являются или становятся главными формами самоорганизации общества. Но это отнюдь не есть признак какой-то унификации или упрощения жизнеустройства в масштабах континентов, регионов или всего земного шара. Дело в том, что каждая страна, каждый народ выбирает и реализует собственный национальный тип демократии, учитывающий собственные национально-исторические традиции, обычаи, политико-культурные корни и т.д.

Какова бы ни была судьба процесса демократизации, оказывается, что несравнимо легче импортировать институциональные формы либеральной демократии, чем импортировать культурные и эпистомологические значения либерализма и демократии. Повидимому, некоторые страны, в том числе обладающие большим весом и влиянием на международной арене, во всяком случае в обозримой перспективе сохранят полудемократические или даже откровенно авторитарные формы. Этот момент нельзя сбрасывать со счетов, если иметь в виду перспективу ужесточения правовых и репрессивных мер перед лицом роста терроризма, наркобизнеса и других форм преступности. Поэтому интернационализация и глобализация важнейших сфер общественной жизни при всех возможных здесь оговорках не могут означать политическую унификацию в масштабах всего мирового сообщества.

Вопросы и задания для самопроверки

1. Что вы понимаете под экспансией демократии?

2. Как соотносится демократия с капитализмом и рыночной экономикой?

3. Какое значение имеет для утверждения демократии уровень социального экономического развития?

4. Дайте характеристику демократии как форме народовластия.

5. Существуют ли в незападных культурах элементы, совместимые с демократией?

6. Можно ли считать распространение демократии на Востоке простым перенесением запад, ных институтов в чистом виде?

7. Каковы, на ваш взгляд, перспективы выживаемости демократии в незападном мире?

Глава 8. Политические системы диктаторского типа

Суть политической системы диктаторского типа выражает сам термин "диктатура", который происходит от латинского слова dictatur, означающего "неограниченная власть". Под ней понимается форма правления, при которой власть сконцентрирована в руках одного человека, группы лиц, клики или партии и отсутствует всякий контроль со стороны управляемых. Диктатура - это монократия, которая в важнейших аспектах политической самоорганизации общества является антиподом демократии. Диктаторские режимы при всех существующих между ними различиях едины в неприятии конституционных и плюралистических принципов демократии. Не допуская или существенно ограничивая оппозицию, они отвергают честные выборы, основанные на принципе конкуренции различных политических сил, либо заменяют их выборами плебисцитарного характера с одним безальтернативным кандидатом, где результаты заранее известны. Для них характерно отсутствие гарантий политических свобод, разделения властей, реальных правовых начал и т.д.

8.1 Типологизация диктаторских систем

Диктатура, равно как и демократия, воплощается в жизнь в различных формах, ее можно обнаружить во всех цивилизациях и исторических эпохах. Уже в древнейшие периоды истории Как на Востоке, так и на Западе существовало множество форм тирании, деспотии, олигархии. Не углубляясь в историю, отметим лишь, что теории абсолютизма, элементы которой присутствуют в диктаторской форме власти, возникли в XVI в. в связи с Попытками европейских народов создать самостоятельные национальные государства, независимые от римского папы и Священной Римской (Германской) империи. Они приняли форму юридически-правовых идей государственного суверенитета, разработанных легистами короля Франции Филиппа Красивого.

Большой вклад в разработку теории суверенитета внес Ж.Бо-ден, который предложил ряд конкретных мер для укрепления единоличной власти короля. Сторонниками неделимой абсолютной власти короля-суверена выступали каждый со своих позиций (Боссюэ, Т.Гоббс, Р.Филмер и др.) Их идеи легли в основу теории абсолютной монархии, которая пришла на смену ограниченной монархии. Наиболее типичные примеры стран с абсолютной монархией: Франция Людовика XIV, Пруссия Фридриха Австрия Иосифа II, Россия Екатерины II в XVIII в.

В дальнейшем термин "абсолютизм", который не имеет точного смысла, стал применяться для обозначения всех сие правления без представительных институтов или конституционных ограничений. Хотя он нередко используется в качестве синонима тирании или деспотизма, термином "абсолютизм" обозначают государственные режимы начала Нового времени. Его ан логами стали в XIX в. понятия "бонапартизм" и в XX в. "тоталитаризм" и "авторитаризм".

В наши дни для политических систем диктаторского типа cvществуют характерные формы: авторитаризма и тоталитаризма Под последним, как правило, подразумеваются те политические режимы, которые существовали до конца второй мировой войны в гитлеровской Германии и Италии, а также вплоть до последнего времени в СССР и странах Восточной Европы, Китае и ряде других стран третьего мира. Что касается авторитарных режимов, то диапазон их распространения довольно широк, а число их в настоящее время весьма велико, особенно в третьем мире.

Обладая важнейшими характеристиками диктатуры, авторитаризм и тоталитаризм в ряде аспектов существенно различаются. Так, для тоталитаризма, как будет показано ниже, характерны полное слияние в единое целое общества и государства; общества, государства и партии; их вместе и единой идеологии; экономики, политики и идеологии и т.д. Авторитаризму также присущи доминирование государства над обществом, примат исполнительной власти над законодательной и судебной ветвями. Но здесь такое доминирование не приобретает жесткость и всеохватывающий характер, которые типичны для тоталитаризма. Авторитаризм использует слабость и неразвитость гражданского общества, но в отличие от тоталитаризма не уничтожает его. При нем сохраняются значительная степень самостоятельности экономики, плюрализм социальных сил. Авторитаризм может уживаться и сочетаться как с государственной, так и с рыночной экономикой. Допускается разграничение между светской И религиозной, личной и публичной сферами жизни. В ряде случаев формально функционируют парламент и политические партии, но их деятельность ограничена. Допускается "дозированное инакомыслие". Сохраняются классовые, сословные, клановые, племенные различия. Если средоточием власти при тоталитаризме является партия, поглощающая государство, то при авторитаризме таким сосредоточием является государство. Поэтому переход от авторитаризма к демократии нередко означает смену политического режима без радикального переустройства экономического строя. Переход тоталитаризма на рельсы демократизации предполагает коренное изменение всей общественной системы.

Существует множество типов авторитарных режимов. В основном эти режимы распространены в развивающихся странах Азии, Африки и Латинской Америки и редко в капиталистических странах (Испания, Португалия, Греция до антидиктаторских революций середины 70-х годов), отстающих в своем развитии от главных индустриальных стран. Здесь выделяют традиционные авторитарные режимы олигархического типа и гегемонистский авторитаризм новой олигархии. В первом случае власть сосредоточена в руках нескольких богатейших семейств, которые контролируют экономическую и политическую жизнь страны. Смена лидеров, как правило, происходит в результате переворотов, закулисных договоренностей или манипуляций с выборами. Такие режимы характерны прежде всего для Латинской Америки, где господствующая олигархия тесно связана с католической церковью и военной верхушкой. Авторитаризм новой олигархии вырастает в результате выдвижения на господствующие позиции национальной компрадорской буржуазии, которая устанавливает тесные связи с военными. Типичными примерами этого типа являются режимы Камеруна, Туниса, Алжира и др. Во многих развивающихся странах установлены (как правило, путем военных переворотов) режимы военной диктатуры. Здесь в большинстве случаев армия служит главной опорой государства. Этот тип режимов представлен военной диктатурой А.Пиночета в Чили, установленной в сентябре 1971 г., и режимом "черных полковников" в Греции, установленным в середине 60-х годов и существовавшим до 70-х годов.

В современном мире существуют также режимы, которые являются монархическими по форме, но авторитарными по содержанию. Они основаны на принципе наследования власти. Но в отличие от европейских монархий, которые по сути дела превратились в демократические парламентские режимы, восточные монархии в большинстве своем придерживаются основных принципов авторитаризма. Различаются монархии теократические, такие как в Саудовской Аравии, где король является одновременно светским и религиозным главой государства, и светские монархии типа хашимитского королевства Иордания, где формально глава государства не ведает вопросами веры.

Авторитарные также различаются большей или меньшей жесткостью, или "либеральностью", в организации властной вертикали. Например, военно-политическая диктатура А.Пиночета в Чили отличалась от авторитарного режима Чон Ду Хвана в Южной Корее более откровенной опорой на репрессивный аппарат, большей интенсивностью террора и подавления и т.д.

Следует отметить и то, что во многих странах развиваются мира политическая организация не достигла системной целостности, поэтому не имеет четко выраженной дифференциации между различными режимами. Преобладают смешанные промежуточные режимы, вроде тех, которые В.Г.Хорос М.А.Чешков называют демократическим авторитаризмом или авторитарной демократией.

В данном случае речь идет прежде всего о так называемом авторитаризме развития в странах Азии, Африки и Латинской Америки, где процесс разграничения гражданского общества и под. системы политического отнюдь нельзя считать завершенным. Политическая модернизация с уклоном на профессионализацию, демократизацию, разделение властей и т.д. идет очень медленно и с большими трудностями. Авторитаризм развития, который проявляется как закономерное национальное и региональное явление, постепенно эволюционирует в сторону демократии. Для него характерны тенденция к диктатуре и использование силовых методов, а также другие особенности политического авторитаризма. Вместе с тем, как отмечают В.Г.Хорос и М.А.Чеш ков, "он поддерживает институт частной собственности, опирается на определенные слои, нуждается в их поддержке и поэтому в известной степени готов их "выслушивать". Таким образом, авторитаризм развития совместим с элементами либерализма: политическими партиями, правовыми нормами и даже относительно "вольной" прессой. В то же время и экономическая политика, ориентированная на развитие, создает предпосылки для расширения этих тенденций: развиваются рыночные отношения, предпринимательские структуры, элементы гражданского общества и пр. [76, с. 38].

Иначе говоря, авторитаризм развития содержит в себе потенции демократии, которые получают все более заметный импульс по мере усиления экономической модернизации.

Существуют некие гибридные режимы, в которых органически сочетаются элементы тоталитаризма и авторитаризма. К ним, как правило, относят франкистский режим в Испании и салазаровский в Португалии, просуществовавшие с 30-х годов до демократических революций середины 70-х годов. Так, португальский режим, хотя не принимал парламентаризм, тем не менее претендовал на обеспечение независимости различных групп общества, их представительство иными, нежели парламентскими, методами. Провозглашалось, что, не допуская соперничества партий за власть, правительство вместе с тем действует в рамках закона, нравственности и религии. Более того, этот режим стремился (во всяком случае на словах) избежать отождествления общества с государством. Здесь отсутствовала государственная партия. Признавались различия на уровне семей, профессиональных групп, регионов и т.д. Единство обеспечивалось сильным, но не безграничным в своих прерогативах государством, франкистский режим занимает промежуточное положение между португальским и чисто фашистскими режимами в Германии Италии. Подобно первому, он опирался на традиционалистекую философию и поддержку церкви. В то же время ему были присущи некоторые элементы фашизма, например фалангистское движение, сходное с фашистским движением в Италии. Помимо фаланги режим Франко принимал такие организационные группы, как церковь, армию, профсоюзы. Но ни одна из них не рассматривалась в качестве исключительной опоры государства. Поэтому М.Дюверже совершенно справедливо называл португальский и испанский режимы псевдофашистскими.

Все это убедительно свидетельствует о том, что в XX в. важнейшие признаки политической системы диктаторского типа в более или менее чистом виде проявились в тоталитарных режимах. Ниже анализируются важнейшие компоненты и сущностные характеристики политической системы тоталитаризма.

8.2 Типологизация тоталитарных режимов

Термин "тоталитаризм" происходит от позднелатинского слова totalitas, означающего "цельность", "полнота". Он возник и получил распространение в 20-е - 30-е годы и использовался для обозначения политических систем в фашистской Италии, нацистской Германии и большевистском СССР. Одним из первых этот термин использовал итальянский автор левой ориентации Дж.Амендола, который в своей речи 20 марта 1924 г. заявил, что Фашизм, как и коммунизм, представляет собой "тоталитарную реакцию на либерализм и демократию". В либеральном журнале "Ринащита либерале" 5 января 1925 г. выборы, состоявшиеся в Италии в апреле 1924 г., были охарактеризованы как totalitare e liberticide, т.е. тоталитарные и губительные для свободы. Чуть позже официальный фашистский теоретик Дж.Джентиле говорил о фашизме, как о тотальной концепции жизни. Часто использовал этот термин Б.Муссолини, который называл свой режим не иначе как lo stato totalitario, т.е. тоталитарное государство. Что касается А.Гитлера и его приспешников то, они, во всяком случае первоначально, при характеристике своего режима предпочитали использовать термин "aвторитарный".

Тем не менее в "Энциклопедии социальных наук" 1933 г этого термина. В дополнительном томе Оксфордского словаря английского языка (1933) впервые упомянуто слово "тоталитарный" из апрельского номера журнала "Контемпорари ревью"(1928), где, в частности, говорилось [127, с. 106]: "Фашизм отрицает, что он выполняет свои функции как тоталитарный режим и вступает в избирательную сферу на равных со своими противниками". Постепенно в демократических странах Запада этот теп. мин получает все более широкое применение для обозначения сна чала фашистских режимов в Италии и Германии, а затем и большевистского режима в Советском Союзе.

Впервые этот термин был распространен на СССР, по-видимому, в ноябре 1929 г. английской газетой "Тайме", которая водной из своих передовых статей писала о реакции против парламентаризма в пользу "тоталитарного" или унитарного государства, как фашистского, так и коммунистического. Нападение гитлеровской Германии на СССР и вступление последнего во вторую мировую войну заставили западных авторов несколько смягчить свои оценки советского режима и направить острие критики главным образом против фашизма и нацизма. Во время войны "тоталитаризм" служил для них в качестве обобщающего понятия для характеристики фашистского и национал-социалистического режимов и их разграничения с советским социализмом. С началом холодной войны на Западе коммунизм снова стали рассматривать как разновидность тотальной идеологии, а советское государство - как тоталитарный режим.

Ныне в научной литературе большинство авторов придерживается тезиса, согласно которому в политической системе тоталитарного типа выделяются фашистский и национал-социалистический режимы в Италии и Германии на правом фланге идейно-политического спектра и большевистский в СССР на его левом фланге. При этом необходимо отметить, что тоталитаризм отнюдь не является неким монолитом, между его отдельными режимами имелись существенные различия.