Введение в политическую науку

Простая констатация факта существования того или иного комплекса элементов, которые можно было бы объединить в категорию политической культуры, сама по себе не снимает вопрос, как эти элементы реализуются в конкретном политическом процессе, в поведении различных групп и слоев населения. Дело в том, что одни и те же политические установки, ценностно-нормативные ориентации и идейно-политические принципы у разных людей и социальных групп в конкретном политическом поведении проявляются по-разному. Поэтому в каждой политической культуре можно выделить совокупность черт и характеристик, которые придают ей определенный колорит, некоторую специфику. В рамках единой политической культуры выделяются отдельные субкультуры, в которых в той или иной концентрации преобладают конфессиональные, этнические, региональные или другие начала.

Это особенно важно учесть при оценке и характеристике политической культуры разных стран и народов. Необходимо исходить из факта существования многих региональных и национальных вариаций политической культуры. Скажем, нельзя говорить о единой модели политической культуры для Европы и Ближнего Востока, западного полушария и дальневосточного региона и т.д.

Каждой политической системе соответствует особая, собственная базисная модель (или модели) политической культуры, которая в каждой конкретной стране проявляется в специфически национальных формах. Как правило, важнейшие элементы каждой базовой модели характеризуются универсальностью и определяются общемировоззренческими установками и ориентациями людей независимо от их национально-государственной Принадлежности. В этом качестве в обобщенной, абстрагированной форме они составляют системообразующие компоненты политической культуры и разделяются большинством населения соответствующих стран.

Эти универсалистские компоненты в каждой отдельной стране проявляются в специфически национальных формах, что естественно, поскольку в формировании национального самосознания, самой национальной идентичности участвуют как универсалистские, так и сугубо национально-культурные элементы. Общественно-исторические, национально-культурные, географические, религиозные и иные особенности формирования и эволюции каждой нации и национального самосознания наложили глубокий отпечаток на содержание и форму ее политической культуры.

Все это предполагает необходимость выделения соответствующих моделей политической культуры. Уже авторы, впервые обратившиеся к данной проблематике, предложили собственные типологизации политических культур. Так, Г.Алмонд выделил гомогенный, фрагментированный, смешанный и тоталитарный типы.

По его мнению, в англосаксонских странах (США, Великобритании, ряде стран Британского содружества) господствует секулярная, гомогенная политическая культура. Она секулярна в том смысле, что для нее характерны сосуществование множества конкурирующих, но дополняющих друг друга ценностей, установок, ориентации, рациональный расчет при принятии решений и разрешении споров и конфликтов, индивидуализм, экспериментаторство и т.д. В то же время она гомогенна в том смысле, что подавляющее большинство субъектов политического процесса разделяет основополагающие принципы устройства существующей политической системы, общепринятые нормы и правила игры, ценности. Ролевые структуры - политические партии, заинтересованные группы, средства массовой информации - пользуются значительной самостоятельностью. Отдельные индивиды принадлежат одновременно к множеству взаимно пересекающихся групп. В итоге признается законность всех интересов и позиций, между ними превалирует взаимная терпимость, что создает условия для прочного консенсуса и прагматического политического курса.

Политическая культура континентальных европейских стран также секулярна, но в то же время, как подчеркивал Алмонд, она фрагментирована. Во фрагментированной политической культуре среди различных группировок нет необходимого согласия относительно основополагающих правил политической игры. Общество разделено, или фрагментировано, на множество субкультур со своими ценностями, поведенческими нормами и стереотипами, часто не совместимыми друг с другом. В качестве наиболее характерного примера Алмонд приводит Францию в период Третьей и Четвертой республик и Италию, политическая культура которых была фрагментирована на противоборствующие субкультуры, укорененные в разных институтах. Групповые лояльности усиливали друг друга. Например, католики голосовали за партии католической ориентации, входили в католические профсоюзы, читали католические газеты и даже выбирали близких друзей среди католиков. Подобным же образом организовывали и ограничивали свои связи коммунисты. Способность заинтересованных групп, партий и средств массовой информации переводить потребности и требования в приемлемые политические альтернативы была сильно ограничена. В то же время взаимное усиление социальных, религиозных и политических лояльностей стимулирует противоречия между различными субкультурами. В результате для стран с этим типом политической культуры характерна политическая нестабильность.

Следующий тип Алмонд назвал доиндустриальной смешанной политической культурой, характеризующейся сосуществованием традиционных и вестернизированных институтов, ценностей, норм и ориентации. Речь идет о таких атрибутах западной политической системы, как парламент, избирательная система, бюрократия и т.д., которые в той или иной модифицированной форме наложены на традиционалистские реалии соответствующих стран. Как результат такого наложения возникает особый тип, который, используя терминологию М.Вебера, Алмонд назвал харизматической политической культурой. Она часто формируется в условиях эрозии традиционных норм, нарушения считавшихся священными обычаев и связей, роста чувства неустойчивости и неопределенности и т.д. В результате в поисках защиты и устойчивости люди обращают свой взор к харизматическому лидеру. Такое смещение создает сложнейшие проблемы с точки зрения коммуникации и координации в обществе. Здесь различные группы часто имеют совершенно разное видение стоящих перед обществом политических проблем. В итоге нестабильность и непредсказуемость являются не отклонением от нормы, а неизбежным результатом такой политической культуры. Она господствует в модернизирующихся развивающихся странах.

От всех названных типов, по Алмонду, радикально отличается тоталитарная политическая культура. Внешне она по своей гомогенности напоминает первый тип. Но здесь эта гомогенность искусственная, синтетическая. Поэтому отсутствуют добровольные организации и ассоциации, система политической коммуникации контролируется центром, невозможно сколько-нибудь приблизительно определить степень приверженности населения господствующей системе.

Развивая типологию Алмонда, У.Розенбаум выделяет фрагментированные и интегрированные типы политической культуры, между которыми находятся различные модели и промежуточные типы. Фрагментированный тип характеризуется отсутствием консенсуса относительно принципов политического устройства общества. Этот тип господствует в большинстве африканских и латиноамериканских стран, отчасти в северной Ирландии и Канаде В его основе лежит заметная социальная, социокультурная, конфессиональная, национально-этническая и иная фрагментация общества. Это создает условия для идеологической непримиримости и бескомпромиссности между конфликтующими группами, препятствует выработке неких общепринятых правил политической игры и т.д.

Интегрированный тип отличается сравнительно высокой степенью консенсуса по основополагающим вопросам политического устройства, преобладанием гражданских процедур в улаживании споров и конфликтов, низким уровнем политического насилия, высокой степенью различных форм плюрализма (который нужно отличать от фрагментированности).

Согласно типологии, предложенной Д.Элейзаром, существуют три основных типа политической культуры: моралистическая, индивидуалистическая и традиционная. Другой американский политолог У.Блюм обосновывал необходимость выделения только либеральной и коллективистской политических культур. Очевидно, что рассмотренные типологии обладают рядом достоинств, поскольку в них предприняты попытки выделить модели политической культуры исходя из факта существования у различных народов и стран специфических национальных социокультурных, конфессиональных, традиционно-исторических и иных особенностей.

Но некоторые соображения говорят о необходимости корректировки этих типологизаций. Например, лишь с довольно серьезными оговорками можно принять схему Г.Алмонда и его коллег, которые пытались определить различия между гомогенной И фрагментированной политическими культурами по их способности обеспечить стабильность политической системы. Попытаемся пояснить данный тезис на конкретных примерах. В качестве типичного образца фрагментированной политической культуры как правило, приводилась итальянская. И действительно, результаты многих исследований показывают наличие в этой стране высокого уровня социального отчуждения и недоверия. Итальянцы скептически оценивают свои возможности влиять на политические институты и процессы, на принятие политических решений. Партийная система также фрагментирована на разного рода левые, центристские и правые партии, часть из которых находится в оппозиции к существующему социальному, экономическому и политическому порядку. О фрагментированности политической культуры свидетельствует, в частности, характерная для политической жизни Италии частая смена правительств.

Однако многие страны с фрагментированными, по типологии Алмонда, политическими культурами, политически стабильны. К примеру, консоциативные демократии в Австрии, Нидерландах, Швейцарии и Бельгии являются по своему характеру фрагментированными, так как состоят из нескольких, казалось бы, конфликтующих друг с другом субкультур. Так, в Нидерландах католики, кальвинисты и неверующие настолько серьезно конфликтовали друг с другом, что некоторые исследователи считали возможным говорить о существовании здесь трех самостоятельных субкультур или даже народов. А Швейцария - это единое сообщество, составленное в сущности из трех национальных субкультур. Невозможно не согласиться с утверждением, что в этих странах в течение всех послевоенных десятилетий степень политической стабильности, определенности и предсказуемости отнюдь не ниже, если не выше, чем в США, Великобритании и других странах с гомогенной или интегрированной политической культурой.

В то же время англосаксонская Канада, которая по схеме Алмонда должна принадлежать к гомогенному типу, часто сотрясается от конфликтов на национально-культурной почве, которые в последние два-три десятилетия не раз грозили государственной целостности этой страны. Что касается США, которые действительно отличаются высокой степенью политической стабильности, то не составляет секрета, что здесь серьезные исследователи выделяют целый ряд субкультур расово-этнического, национально-культурного, конфессионального и регионального характеров.

Рассмотрим другую характеристику - приверженность харизматическому лидеру - признак, который Алмонд считает достоянием доиндустриальной или смешанной политической культуры. Не требуется особых усилий, чтобы продемонстрировать, что харизматичность в различных ее формах и модификациях приобретает особую актуальность в наиболее развитых странах современного мира. Более того, харизматические лидеры и харизма как факторы, определяющие симпатии и антипатии избирателей и соответственно их выбор, стали важнейшими элементами политической культуры всех типов в эпоху информационной революции и электронных средств массовой информации. Что касается тоталитарного типа политической культуры, то харизма в крайних формах - поклонения вождю-фюреру - также является ее неотъемлемой составной частью.

Можно было бы привести немало других нестыковок, которые снижают убедительность рассмотренных типологизаций, но и высказанные аргументы достаточно наглядно указывают на необходимость нахождения более приемлемых критериев типологизаций политических культур современного мира. При этом главным условием является учет основных типов или моделей политических систем, в рамках которых формируются и функционируют соответствующие типы политических культур. Нельзя сказать, что Г.Алмонд и его коллеги полностью игнорировали этот момент. Но здесь, как было показано в гл. 4, проблема состоит в неприемлемости самого определения политической системы, которое ими предлагается.

С учетом приведенной выше типологизаций политических систем можно выделить следующие крупные типы, или модели, политической культуры: органическая, либерально-демократическая и смешанная. В рамках органического типа можно вычленить различные варианты авторитарной, тоталитарной, традиционной политических культур и субкультур. При всех расхождениях общим для них является господство коллективистских, групповых, общинных ценностей, приоритета публичного над частным, прав и свобод группы, коллектива над индивидуальными правами и соответственно подчинение личности коллективу. Для носителей данного типа политической культуры характерны повышенные ожидания от государства, преувеличение его роли в жизни общества, зачастую доходящее до его мифологизации и даже обожествления.

Государство рассматривается как единый организм, в котором различные институты, организации, группы, отдельные люди играют подчиненную роль. В сфере взаимоотношений индивида и государства, правителей и управляемых преобладающие позиции часто занимают отношения патрон - клиент. Государство и его руководители оцениваются массой населения по их способности проявлять и реализовывать "отеческую" заботу о своих подданных. Имеет место та или иная степень персонализации политики и самого государства, когда последние отождествляются с личностями конкретных государственных деятелей, вождей, фюреров, "отцов нации" и т.д. Важное место (с существенными оговорками применительно к тоталитарной политической культуре) занимают традиция, обычай, норма. В наиболее жесткой форме некоторые важнейшие элементы данного типа проявились при тоталитарной системе с ее жестким подчинением всех сфер жизни всемогущему государству.

В большей степени данный тип распространен в развивающейся зоне современного мира - Азии, Африке, Латинской Америке. Однако авторитарные и тоталитарные его варианты в разные периоды утвердились во многих европейских странах - СССР, Германии, Италии, Испании, Португалии, Греции и др.

Либерально-демократический тип характеризуется плюрализмом в социальной, экономической, духовной, политической и других сферах жизни. Важнейшим его компонентом стала идея индивидуальной свободы, самоценности отдельной личности, прирожденных, неотчуждаемых прав каждого человека на жизнь, свободу и частную собственность. Центральное место здесь занимает убеждение в том, что частная собственность - основа индивидуальной свободы, а она в свою очередь рассматривается в качестве необходимого условия самореализации отдельного индивида. Особенно важны в данном случае идея идеологического и политического плюрализма и связанные с ним принципы представительства и выборности должностных лиц в государстве.

Приверженцы либерально-демократической модели политической культуры оценивают право, правовую систему как гарант индивидуальной свободы выбора по собственному усмотрению морально-этических ценностей, сферы и рода деятельности. Они считают, что закон призван гарантировать свободу личности, неприкосновенность собственности, жилища, частной жизни, духовную свободу и т.д. В обществе должен господствовать закон, а не люди, и функции государства состоят в регулировании отношений между гражданами на основе закона. Для них самоочевидной истиной являются право участия каждого члена общества и человека в политическом процессе, соблюдение определенных правил игры между политическими партиями, разного рода заинтересованными группами и т.д., смена власти в результате всеобщих выборов на всех уровнях власти, другие нормы и принципы парламентаризма и плюралистической демократии.

Эти и другие сущностные характеристики либерально-демократического типа политической культуры, который характерен прежде всего для индустриально развитых стран Запада, в разных национально-культурных условиях проявляются по-разному. Именно в этом контексте следует выделить гомогенный, Фрагментированный, интегрированный, консенсусный, конфликтныи и другие варианты политической культуры в рамках единого либерально-демократического типа.

Между этими двумя типами располагается целый спектр всевозможных национальных, региональных или иных вариантов и разновидностей политической культуры. Что касается предлагаемых Алмондом и его коллегами критериев, таких, как харизма фрагментарность, коллективизм, традиционность, индивидуализм, гомогенность, конфликт, консенсус и т.д., то их в тех или иных сочетаниях можно обнаружить почти во всех типах политической культуры. Их сочетание, интенсивность и значимость варьируются от модели к модели и в их рамках от одной национальной разновидности к другой. С этой точки зрения в современном мире, особенно с окончанием холодной войны и крахом тоталитарных систем, во многих случаях мы имеем дело со смешанными типами политической культуры. Например, если о чистом тоталитарном тине можно было говорить применительно к фашистской Италии и нацистской Германии 30-х годов, а также СССР примерно до 70-х годов, то в настоящее время речь может идти лишь о его остаточных элементах и явлениях у нас в стране и других постсоветских государствах, а также Китае. Существенные авторитарные и традиционалистские пласты можно обнаружить в России, Китае, Японии, Испании и т.д. Поэтому предлагаемые модели политической культуры нужно понимать в смысле веберовских идеальных типов. Отсюда то разнообразие, сложность и многослойность, которые в рамках одной и той же модели обнаруживаются в конкретных национально-страновых реальностях.

Вопросы и задания для самопроверки

1. Что такое политическая культура?

2. Как она соотносится с политическим сознанием?

3. Какое место она занимает в общенациональной культуре?

4. Как политическая культура соотносится с политической системой?

5. Назовите важнейшие составные элементы политической культуры.

6. Какое место в политической культуре занимают религиозное, символическое, мифологическое и иные начала?

7. Какие типы политической культуры существуют?

Глава 17. Антиномии между авторитаризмом и демократией в политической культуре России

Уже много сказано о том, что Россия переживает переходный период, главное содержание которого состоит в преобразовании тоталитарной политической системы со всеми ее институтами, структурами и отношениями в совершенно новую политическую систему. Несмотря на то что уже принята первая демократическая Конституция страны и в ходе действительно всенародных выборов избрано Федеральное Собрание, все еще не решены многие вопросы. По какому пути пойдет Россия - авторитаризма или демократии, фюреризма или парламентаризма, нового тоталитаризма или республиканизма (в его президентском или парламентском вариантах)? Какое именно общество, сообщество мы хотим и каковы шансы и перспективы реализации того, что мы хотим? Перспектива каждой из названных альтернатив заслуживает самостоятельного рассмотрения. Ниже предлагаются некоторые соображения относительно условий и возможностей развития российской государственности на путях демократизации. Очевидно, что это сложный и многоплановый вопрос, поэтому главное внимание концентрируется на одном важном аспекте - на месте и роли политической культуры в формировании типа государственности в России.

17.1 Сущностные характеристики политической культуры России

Сейчас одним из наиболее актуальных и дискуссионных является вопрос о том, в какой мере реформы прежней политической системы способны привести к какой-либо форме западной парламентской демократии. Совершенно естественно, что поиски ответа на этот вопрос вызывают ожесточенные споры как у наших, так и у зарубежных авторов. Существует широкий спектр мнений, идей и концепций. Так, известный американский политолог У.Лакер, в частности, утверждал, что усилия по демократизации России обречены на неудачу, поскольку здесь нет достаточно демократов, что русские никогда не любили и не уважали демократию так, как они уважали и любили автократию. Этот тезис, разделяемый у нас в стране, особенно среди публицистов, спорен и нуждается в существенных коррективах.

Можно сказать, что у каждого народа есть некий политико-культурный генотип, который как бы передается по наследству от поколения к поколению и оказывает определяющее воздействие на политические реальности, на отношения индивида, общества и государства. Разумеется, такой генотип характерен и для России.

Очевидно, что формирующаяся государственность носит двойственный характер. С одной стороны, происходит процесс приспособления старых государственных структур к новым условиям существования, а с другой - постепенно внедряются действительно новые идеи и подходы, создаются новые институты и механизмы. Почти во всех сферах мы находим компромисс между старым и новым. В результате возникает типичное для переходного периода противоречие между содержанием и формой институционализирующейся государственности. Следует учесть и тот факт, что этот процесс протекает в условиях глубокого экономического, политического и духовного кризиса при отсутствии сколько-нибудь устоявшихся структур гражданского общества.

Поэтому очевидно, что политическая культура современной России не может не носить переходный характер. Будучи укоренена в многовековую историю страны, она вместе с тем вобрала в себя и переработала противоречивый и трагический опыт XX в. Значительный отпечаток накладывает тот факт, что ее формирование идет под знаком краха тоталитарной политической системы и развала СССР как единого имперского государства.

Хрестоматийным стал тезис о том, что политическая культура России относится скорее к разряду авторитарно-коллективистских, чем либерально-демократических. Однако анализ реального положения позволяет расценивать такое противопоставление как досадное недоразумение: во-первых, авторитаризм и коллективизм не обязательно и не всегда предполагают друг друга и, во-вторых, коллективизм отнюдь не есть антипод демократии, а зачастую может служить ее основанием.

Кроме того, российские реалии настолько нелинейны и запутаны, что они не укладываются в общепринятые типологизации и классификации, в них обнаруживается много такого, что не поддается объяснению традиционными, не раз опробованными и оправдавшими себя на практике методами и средствами. Это особенно верно применительно к политической культуре современной России. Здесь феноменом переходного периода является наличие нескольких разнородных пластов, элементов и проблем, группирующихся вокруг следующих блоков:

Многослойность - соотношение и особенности проявления элементов традиционно российских (этатизм, авторитаризм, персонификация, анархизм, коллективизм, мессианство, соборность, солидарность, нигилизм и др.), советских (идеализм, вождизм, коммунистический эсхатологизм, баррикадное сознание, уравнительство и т.д.) и модернистских (индивидуализм, права и свободы человека, ориентация на успех и конкуренцию, рынок и демократию и др.).

Гетерогенность - сосуществование множества этнонациональных, региональных, конфессиональных и иных субкультур.

Фрагментарность - текучесть, неопределенность, неструктурированность, незавершенность, разорванность установок и ориентации.

Конфликтностъ - отсутствие базового консенсуса, разлом по линиям общество - власть, народ - интеллигенция, прошлое - настоящее - будущее и т.д.

Антиномичностъ: этатизм - монархизм, коллективизм - персонификация, архаизм - футуризм, консерватизм - радикализм, шовинизм - интернационализм, прерывность - преемственность и т.д.

Россия по многим системообразующим параметрам действительно особая страна. В качестве одной из важнейших характеристик политико-культурной палитры России уже упоминались ее гетерогенность - существование множества субкультур с различными конфликтующими, а часто и противоборствующими установками, ценностями, ориентациями. Считается, что среди элементов, унаследованных Россией от Восточной Римской империи, важное место занимает своеобразный космополитизм, или экуменизм, наднациональный, надэтнический характер власти, "интернационалистский" подход к формированию политической и интеллектуальной элиты. В рассматриваемом контексте этнокультурный плюрализм России приобретает особую значимость. На всем протяжении исторического развития России в формирование ее политической культуры внесли свою лепту различные этнонациональные, конфессиональные, социокультурные группы, каждая из которых имела свой специфический национально-исторический опыт, свои ценности, предрассудки, традиции и т.д. В этом контексте Российская Федерация является государством - сообществом народов.

Россия огромна не просто по географическим масштабам, но и по тому, что сама сущность русской (или российской) идеи - полинациональность, органическое соединение различных народов, этносов, культур, традиций, верований и т.д. С данной точки зрения русская (российская) идея обнаружила не просто открытость влияниям извне, а открытость в смысле способности органически интегрировать самих носителей этих влияний. В.С.Соловьев не без оснований подчеркивал, что все хорошее в России основано на забвении национального эгоизма. Это, говорил он [65, с. 282], и русское государство, зачатое варягами и оплодотвореное татарами, и русское благочестие, воспринятое от греков, позаимствованное с Запада просвещение, без которого не было бы русской литературы. В этом контексте Ч.Айтматов, Ф.Искандер множество других писателей, поэтов, художников - в такой ж степени явления российской культуры, как и В.Астафьев, М.Дудинцев, Ф.Абрамов и др. Необходимо осознать, что ислам, буддизм и другие вероисповедальные традиции, существующие на территории России, не навязаны ей извне, не есть нечто для нее чужеродное, а составляют части ее социокультурной матрицы.

Из сказанного следует, что для российской политической культуры характерны конфликты не только интересов, установок, ориентации, но и основополагающих ценностей. Поэтому, как отмечалось выше, перестройка жизнеустройства новой России, особенно если речь идет о переходе к демократии, связана с обеспечением разным культурным традициям доступа к центрам власти и учетом многообразия культур.

Считается, что Россия унаследовала от Византийской империи специфическую имперскую государственную идею. И действительно, своеобразие России по сравнению с Западной Европой и США состояло в том, что на протяжении многих веков основой ее политического порядка была самодержавная государственная власть. Более того, государственность явилась той базовой конструкцией, на основе которой Россия стала органической целостностью. В данном контексте огромные пространства России нельзя рассматривать исключительно как фактор, способствующий обособлению отдельных регионов, регионализации, формированию там неких государственных образований и в конечном счете дезинтеграции России. Реальности нашей страны таковы, что огромность пространств и их удаленность друг от друга служили фактором, обеспечивающим усиление и расширение роли централизованного государства.

На огромных просторах российской Евразии сосуществовали разнородные этнонациональные общности, которые вступали между собой во взаимные распри и междоусобицы. В то же время эти общности, находясь на разных и низких уровнях развития, не располагая собственными коммуникациями с внешним миром" объективно были заинтересованы жить под крылом империи, а не самостийно. Сильное централизованное государство служило объединяющим для всех этих общностей началом, скрепляющим им в единый организм суперструктурой. В России именно государство выступало как носитель наиболее универсального принципа, позволяющего превратить разноликий конгломерат регионов и народов, культур и религий в единое политическое, административное, социокультурное, хозяйственно-экономическое пространство. В этом плане в России не было каких-либо автономных от государства структур и норм, призванных обеспечить порядок, целостность и жизнеспособность общества.

Развитие общества происходило под знаком определяющей роли государства, в результате чего общество и отдельный индивид выступали как пассивные объекты, а не субъекты политики. ЕСЛИ в Западной Европе главным противовесом власти феодалов были свободные города, то в России городские и деревенские низы, а также группы и представители среднего служилого сословия могли искать защиту от произвола бояр, помещиков только у государства. И аристократия как материально, так и морально всецело зависела от доброй воли монарха. В сущности в России отсутствовала общественность в строгом смысле слова, как противовес всевластию государства, ибо здесь не сложились какие-либо иные средства ограничения боярских и дворянских привилегий и прерогатив, а также иные механизмы интеграции и институционализации общества, кроме сильной государственной власти. К ней были привязаны и к ней апеллировали все сословия. В течение всего XIX в. государство действовало в направлении подавления любых попыток автономизации формировавшихся институтов гражданского общества. С этой точки зрения одной из важных особенностей российской истории было слияние церкви с государством, церковь являлась государственным институтом, жестко вмонтированным в систему государственного управления. Показательно, что в 1718 г. был образован департамент по делам государственной религии. Такое положение сделало государственный способ мышления специфической особенностью российского общества. Этот способ определил и мировоззрение русского человека.

С интенсификацией во второй половине XIX в. процессов индустриализации и урбанизации, особенно после реформ первой половины 60-х годов, все больше начали заявлять о себе инженеры, ученые, преподаватели и профессора, предприниматели, купцы и т.д., которые могли составить основу начавшего формироваться среднего класса - главной несущей опоры гражданского общества. Однако данный процесс был прерван большевистской революцией 1917 г. и установлением тоталитарной диктатуры. Более того, большевизм, многократно усилив проанализированную здесь особенность российского государства, как бы очистил авторитаризм и этатизм от не свойственных им примесей и пережитков, довел их до логического конца и вмонтировал в разработанный и реализованный им на практике грандиозный проект тоталитарного государства. Эта проблема достаточно подробно освещена в литературе, и здесь вряд ли целесообразно на ней остановиться.

В России христианство, будучи государственной религией, сыграло немаловажную роль в укреплении российского этатизма. На протяжении нескольких столетий русское мессианство было связано с православной идеей и концепцией "Москва - Третий Рим", которые определяли русский народ как народ-богоносец, несущий в себе некое божественное начало, имеющий некое божественное призвание. При этом христианство было принято в России не столько как одно из сопоставимых с другими вероучений, сколько как внеисторический и вневременной образ жизни. В этом плане главные изъяны католической и протестантской церквей славянофилы усматривали в их историчности, внешней определенности и выделенности их из христианской соборности. И соответственно главную задачу православия, сохранившего, по их мнению, в себе соборный дух, они видели в воплощении христианства в его окончательном синтезе.

Пропагандируя концепцию, рассматривавшую Москву как "новый Вечный город, наследницу Рима и Константинополя", церковная иерархия постоянно предупреждала царей об их священном долге превратить Московию в "Новую христианскую империю", при этом не обозначая сколько-нибудь четко ее границы. Эта доктрина сыграла важную роль в экспансии и утверждении многонациональной Российской империи на бескрайних просторах евразийского континента. Можно утверждать, что в формировании идей о величии России, ее масштабности, патриотизме и преданности отечеству - Руси-матушке, особом пути России значительную роль сыграла православная вера. В этой связи нельзя не упомянуть, что многие атрибуты и символы православной церкви стали одновременно и символами российской государственности - храм Василия Блаженного, возвышающийся на главной площади страны рядом с Кремлем, храмы в самом Кремле, взорванный большевиками и восстанавливаемый ныне храм Христа-Спасителя, Исаакиевский собор и др. Симптоматично, что церковь возводила в ранг святых выдающихся деятелей, которые не являлись ее служителями, например равноапостольных Кирилла и Мефодия, св. Владимира, Александра Невского, Дмитрия Донского и др.

С установлением тоталитарной системы роль и функции, которые в обосновании русской государственности выполняло православие, перешли к марксизму-ленинизму, ставшему единственной, безраздельно господствующей государственной идеологией большевистского режима, превращенной в некую разновидность религиозного откровения. Российская интеллигенция со свойственными ей крайностями восприняла и усвоила марксизм как не подлежащую критике веру. Низвергнув христианского бога, она возвела на его место новых, атеистических идолов и кумиров. С самого начала советского периода была развернута деятельность по деификации сначала В.И.Ленина, а затем и других вождей мирового пролетариата. В итоге марксизм-ленинизм приобрел все атрибуты фундаментализма с его фанатизмом, буквализмом и эсхатологизмом.

Благодаря этому в русском человеке выработался весьма высокий по сравнению с европейцами и американцами уровень чувства ожидания от государства, причем нередко ждут не столько правовых законов, устанавливающих соответствующие нормы и правила игры, сколько конкретных действий в поддержку конкретных людей (разного рода льготы и привилегии, патернализм и клиентализм со стороны государства).

Крушение СССР и вызванный этим тотальный кризис, несомненно, нанесли удар по самой российской государственности, подорвали привычное обустройство жизни, саму структуру менталитета, поставили под сомнение комплекс идей и идеалов, лежащих в основе российской государственности. Способна ли в такой ситуации демократия ответить на вызовы новых исторических реальностей? Может ли либерализм, консерватизм или какой-нибудь иной "изм" заполнить тот вакуум, который образовался после краха марксистско-ленинского идеологического проекта? В этой связи обращает на себя внимание выдвижение на политическую авансцену множества идей, концепций, проектов, программ переустройства общества - от авторитарно-монархических до радикально-анархистских, от коммунистическо-тоталитарных до национал-державных. Для правильного понимания этой ситуации и выявления возможных путей формирования новой российской государственности обратимся к некоторым, еще не затронутым параметрам политической культуры.

17.2 Антиномичность российского менталитета

В рамках одной и той же политической культуры могут быть выделены отдельные массивы, пласты, которые получили названия субкультур и довольно существенно различаются по установкам и ориентациям их носителей. Но при всем этом устойчивость и жизнеспособность любой политической системы зависят от степени ее соответствия ценностям базовой политической культуры общества.

С этой точки зрения сущностной характеристикой российской политической культуры является то, что каждый ее базовый элемент имеет свою антитезу. Поэтому и говорят об антиномичности политической культуры России. Так, в течение последних трех столетий имел место постоянный конфликт субкультур -западнической и почвеннической, радикальной и патриархально-консервативной, анархической и этатистской и т.д. В данной связи Н.Бердяев указывал на антиномичность и противоречивость, двойственность и иррационализм "русской души" - поразительный симбиоз анархизма и этатизма, готовности отдать жизнь за свободу и неслыханного сервилизма, шовинизма и интернационализма, гуманизма и жестокости, аскетизма и гедонизма, "ангельской святости" и "зверской низости". Возможно, прав С.Аверинцев, который говорил, что мысль о двух культурах в одной культуре даже В.И.Ленину могла прийти в голову только в России. Показательно, что понятием "раскол", которое нельзя аутентично перевести ни на один другой язык, обозначается реальность, универсалия русской жизни - раскол между властью и народом, народом и интеллигенцией, интеллигенцией и властью, между различными религиозными направлениями, политическими силами. Эта особенность обусловила перманентное отсутствие в России базового национального консенсуса. Тоталитаризм при всех претензиях преодолеть этот негативный комплекс многократно его углубил.

Российская империя была, если можно так сказать, одной из самых абсолютистских и самодержавных. Здесь имело место наиболее жесткое закабаление крестьянства - крепостничество. Постоянный сильнейший прессинг государства практически исключал существование каких бы то ни было предохранительных клапанов для выхода избыточной энергии, не мог не создать сильнейшее революционное напряжение в обществе. Чем жестче этот прессинг, тем сильнее ответная реакция. Поэтому не удивительно, что оборотной стороной сильного централизованного государства были неприятие его народом и противодействие ему. Как подчеркивал А.Герцен,

...вопиющая несправедливость одной половины законов государства научила народ ненавидеть и другую ее половину. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы он звания ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно, и совершенно так же поступает правительство.

Время от времени неприятие властей и противодействие им проявлялись в бунтах, восстаниях, революциях. Самодержавная, абсолютистская власть оказывалась чревата анархией и устремленностью людей к воле; комплекс верноподданичества уживался с крайним радикализмом, вспышки революционности уступали авансцену волне реакции и контрреволюции.

Парадокс состоит в том, что русский человек, будучи в сущности человеком государственным, вместе с тем боялся государства, избегал иметь дело с властями, не доверял государственным учреждениям. Отсюда - конфликтность государственного сознания русского человека, с одной стороны, и неприятие им власти - с другой. Эта особенность приобрела свои крайние формы в период тоталитарного государства. Достаточно напомнить, какой прямо-таки инфернальный ужас испытывал советский человек перед всемогущим тоталитарным левиафаном. Этот ужас предельно четко выразил О.Мандельштам, когда писал: "Власть отвратительна, как рука брадобрея". Но чем страшнее себя проявляла власть, тем, казалось, сильнее у советского человека проявлялось стремление приобщиться к ней, войти в нее, стать ее частью.

Доведенное до крайности амбивалентное отношение к государству и властям способствуют формированию своеобразного двойного стандарта в их оценке, который при тоталитаризме имеет крайние, поистине шизоидные формы. Человек как бы раздваивается, приобретает двойное дно. Речь идет об упомянутом в гл. 8 массовом феномене, названном Дж. Оруэллом двоемыслием или мыслепреступлением.

Однако стоит государству ослабить вожжи управления, как оборотная сторона стандарта становится самодовлеющим. Неприятие власти оборачивается требованиями ее свержения, которые, как показывает опыт России первых двух десятилетий XX в., в конечном итоге выливаются в революции. В таком случае отношение к опостылевшей, ненавистной власти уже не может быть половинчатым, амбивалентным. Она безоговорочно и полностью отвергается. Неудача перестройки и драма ее зачинателей помимо всего прочего в немалой степени определялись и тем, что не был учтен этот фактор. Если вспомнить перипетии последнего десятилетия политической жизни России, то обнаружится, что по мере ослабления мертвой хватки тоталитарного режима героями и любимцами народа автоматически независимо от их реальных достоинств становились лица, декларировавшие свою оппозицию существовавшему тогда режиму. М.Горбачев, первоначально с огромным энтузиазмом принятый народом, постепенно терял ауру, влияние и власть потому, что он не смог, а возможно, и не пожелал окончательно порвать с режимом.

Принято считать, что у российской общественности дополнительную легитимность и сочувствие завоевывают лица, пострадавшие от власть имущих. Как говорится в России, за одного битого двух небитых дают. Чтобы убедиться в правомерности этой русской поговорки, достаточно вспомнить эпопею стремительного восхождения на вершину власти Б.Ельцина и множества других персонажей более мелкого калибра. С этим связан и так называемый феномен негативного голосования. Речь идет о том, что избиратели голосуют за того или иного кандидата не столько потому, что он им нравится, сколько потому, что им не нравится его противник. В сущности так обстояло дело с многими действующими и уже успевшими сойти со сцены политиками, которые сделали карьеру на критике властей. Здесь нельзя не упомянуть такие удивительные, на первый взгляд, перевоплощения многих диссидентов 60-х - 80-х годов, которые, не приняв трудно осуществляющиеся демократические реформы, решительно, на 180° изменили свои позиции и объективно превратились в апологетов прежнего режима. Объяснить этот феномен можно тем, что в данном случае мы имеем тот тип российского человека, который не приемлет не какой-либо конкретный политический режим, а любую власть и любой режим вообще. Здесь нигилизм выступает как сущностная черта русской интеллигенции.

Для России характерна ярко выраженная персонализация политической жизни - установки, симпатии и антипатии россиян ориентированы скорее на личности конкретных политиков, чем на политико-идеологические программы. В этом контексте облик и судьбы российской истории на различных ее этапах определяли Иван Грозный, Петр I, Екатерина II, В.Ленин, И.Сталин, М.Горбачев, Б.Ельцин и др. По сравнению с остальной Европой в России разделение власти над людьми и вещами, государственной власти и собственности, государственной или политической сферы и экономической, социальной и иных сфер произошло значительно позже и в весьма несовершенной форме. В важнейших своих аспектах государство в России вплоть до реформ 60-х годов XIX в., а в чем-то и позднее, носило вотчинный или патримониальный характер.

В этой связи интерес представляет наблюдение М.Масарского. Если русское слово "государство" восходит к частноправовому термину "государь", первоначально означавшему собственника рабов и вещей, то английское "state" и французское "l'tat" - к публично-правовому понятию "статус", означающему "состояние, упорядоченность". На Западе с времен средневековья проводится четкое разграничение между публичной властью государя и его частной наследственной собственностью, тогда как московское вотчинное государство было неограниченным собственником всей земли, людей и вещей на его территории. Показательно, то патриотизм в России носит не столько националистическую, сколько государственническую направленность. Поэтому не случайно, что у нас националистически ориентированные патриоты называются национал-патриотами.

Вместе с тем гипертрофированная значимость государства способствовала тому, что в сознании рядового россиянина произошло смешение понятий патриотизма - любви к Родине и лояльности в отношении действующего правительства, понятий страны и государства, а последнего с конкретным правительством и, наконец, с определенной личностью - царя, губернатора, помещика, а в период тоталитаризма - с личностью вождя, генерального секретаря ЦК КПСС, секретаря обкома, горкома и т.д. Критика политики того или иного руководителя и действующего правительства может рассматриваться как неприятие самой системы.

Для России с ее персонализацией политики и самой государственной системы, нечеткостью разделения государства и других сфер характерна тенденция перенесения дихотомии друг - враг (см. в гл. 12) с сугубо политической сферы на все другие сферы жизни. Политический враг не может не быть противником также в экономической, культурной и иных сферах. В период господства тоталитаризма эта тенденция была многократно усилена и доведена до абсурда марксизмом-ленинизмом, который возвел идею непримиримой классовой борьбы в универсальный принцип, будто лежащий в основе всех без исключения общественно-исторических и социально-политических феноменов. В либеральной системе мировоззрения считается, что человек, нейтральный к существующему положению, молчаливо согласен с ним. При тоталитаризме исключается само понятие нейтралитета, он воспринимается как неприятие, и соответствующее лицо причисляется к лагерю врагов. Причем действует закон: "Если враг не сдается, его уничтожают". Поэтому правомерен вопрос: мог ли сложиться в России "человек политический" в западном, евро-американском понимании этого слова?

Все это повлияло на нынешнюю политическую ситуацию в России, ее политическую культуру, политические установки, симпатии и антипатии российского народа. Как справедливо отмечал М.Масарский, пирамида российского истэблишмента была перевернута, она как бы стояла на острой вершине, откуда шли как организующие, так и дезорганизующие импульсы. С данной точки зрения немаловажное место в истэблишменте занимала и продолжает занимать интеллигенция [31, с. 168]. В событиях и перипетиях последнего десятилетия она стала одним из застрельщиков политических "бури и натиска".

С значительной долей уверенности можно сказать, что почти все российские политические партии, организации, движения формировались вокруг известных личностей, получивших популярность на том или экономическом, общественном или политическом поприще благодаря своим личным качествам, связям, выступлениям на публичных встречах, в средствах массовой информации и т.д. Сейчас можно наблюдать тенденцию к преобладанию во властвующих группах представителей интеллигенции (особенно в крупных городах). Они вдруг превратились в политических руководителей, не имея для этого опыта, а нередко, и реальных данных. Музыканты и драматурги, кандидаты и доктора экономики и философии, актеры и кинорежиссеры стали лидерами партий и организаций, депутатами Федерального и провинциальных законодательных собраний, министрами и т.д. Но в результате монополии государства и одной господствующей партии, не допускавшей существования каких бы то ни было автономных источников власти, российская элита слабо дифференцирована, плохо осознает свои интересы и не умеет должным образом их отстаивать. Кроме того, элита, выдвинувшаяся на политическую авансцену с началом перестройки, сама была в некотором роде осколком разрушавшейся системы, она вышла из тех же привилегированных групп, которые в свое время имели, хотя и ограниченный, доступ к информации, а порой и материальным благам, предоставлявшимся системой.

В этом контексте парадокс российских реформ состоит в том, что, вовлекая интеллигенцию в орбиту политики, они перманентно воспроизводят себе оппозицию. Нужно учесть, что из среды интеллигенции "во власть идут", как правило, наиболее амбициозные и домогающиеся ее, уверенные в своем праве властвовать, в своей миссии учить народ и руководить им. Показательно, что в политических баталиях именно представители интеллигенции проявляют наибольшую идейную твердолобость и готовность впадать в крайность. С сожалением приходится констатировать Г.П.Федотова, который характеризовал русскую интеллигенцию как "группу, движение и традицию, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей". Это обусловило другую, не менее важную особенность российской интеллигенции, которую Л.Б.Алаев вполне обоснованно назвал [13, с. 118] подростковым синдромом непризнания авторитета взрослых и поисков истин и ценностей, способных заменить общепринятые. В этом, как представляется, отчасти коренится драма или даже трагедия российской интеллигенции.

Оборотной стороной персонализации в российской политике является апофеоз народа, массы, народности. Наряду с самодержавием и православием народность составляла одну из трех главных опор в идеологии российского государства. Феномен "хождения в народ" всегда был весьма популярен в России. В этом аспекте существенный отпечаток на современную политическую культуру наложил тоталитаризм, который невозможен без массовой базы, массовости как таковой.

Природно-географические и национально-исторические условия формирования русского государства предопределили особый тип его развития, который А.Фонотов назвал мобилизационным. Ориентированный на достижение чрезвычайных целей с использованием чрезвычайных средств и чрезвычайных организационных форм этот тип предполагает обращенность в будущее при определяющей роли государства. "Догоняющее" развитие, на которое со времен татаро-монгольского нашествия была обречена Россия, стало причиной необходимости постоянного "подстегивания" естественного хода событий, что в свою очередь обусловило формирование разветвленных механизмов внеэкономического принуждения и соответствующих норм политического поведения. В этом контексте можно сказать, что важнейшие реформистские начинания в России от Петра Великого до П.Столыпина в значительной степени были инициированы именно соображениями "подстегнуть" социально-экономическое и политическое развитие страны.

Что касается истории России советского периода, то она стала как бы квинтэссенцией именно этого типа развития. Для марксизма-ленинизма было характерно нечто вроде "дезертирства в будущее" - упор на будущее за счет нынешних поколений и в ущерб им. Жизнеспособность тоталитарной системы обеспечивалась тем, что она находилась как бы в постоянном мобилизационном состоянии. Более того, непрерывное нагнетание напряженности и связанные с этим условия чрезвычайности и своеобразных гигантских гонок (все время надо что-то или кого-то догонять и перегонять) являются оптимальным для нее состоянием. Эту установку И.В.Сталин сформулировал так: "Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние за десять лет". Не идти, а именно пробежать. При такой постановке вопроса темпы сами по себе превращаются в цель, становясь мощным психологическим фактором принуждения. С этой точки зрения вся история Советского государства представляет собой череду различных, сменяющих одна другую кампаний: электрификация, коллективизация, индустриализация, освоение целины, химизация, мелиорация и т.д. Само строительство коммунизма в очередной программе КПСС, принятой на XXII съезде, тоже было подано в форме обычной кампании. Первоначально и перестройка, по-видимому, также мыслилась партийно-государственным руководством как очередная кампания.