От зверя к богу: миссия культуры в рациональных исканиях И.И. Мечникова

In the paper, the great naturalist Ilya Ilyich Mechnikov is featured as an original thinker who considers literature, art, humanities and secrets of human soul just as important as the field of anthropological, biological and medical knowledge. Mechnikov is a philosopher immersed in the search for the meaning of life and in the unveiling of categories of being and not-being as interconnected realities within their holistic existence and objective pairing in accordance with the law of contrasts. антропология биология медицина философская наука

He believed his vocation was studying the “human machine”, though he did not limit himself to just medicine and thought he had to “obtain accurate information about the social life of humans”, to understand what changes occur to them in the process of socialization, how a person fits into a society and why sometimes does not, what causes the lack of love for life and the drift towards pessimism. The scientist had a keen interest in the cognitive aspect of human exploration of the world, culture included. Mental perception of different people at the introduction to culture is accompanied by emotional experiences, dissimilar and varying in strength.

Keywords: natural sciences, anthropology, biology, medicine, philosophical sciences, ethics, morals, morality, bioethics, orthobiosis, orthobiotics, life, death, thanatology, philosophy of life, the doctrine of the instinct (sense) of life, optimism, pessimism, culture, eudemonism, health, human nature, youth, old age, magic of simple phenomena, scientific worldview, religion

Биолог и антрополог Илья Ильич Мечников (1845 - 1916) принадлежит к кругу российских знаменитостей, которые пользуются неизменным и устойчивым пиететом. Даже в советские времена его рационализм и диалектический метод аргументации легко округлили до диалектического материализма, а присужденная ему в 1908 г. как «отцу теории врожденного иммунитета» Нобелевская премия по медицине придала его научному имиджу должную весомость. Зарекомендовав себя как противник реакционной политики царизма и человек нетерпимый к антисемитизму (по матери он был евреем), в научной и справочно-энциклопедической литературе Мечников стабильно характеризуется как крепкий поборник научного прогресса и критик любых форм дискриминации [8; 2; 1; 4; 3].

Рисунок 1 - И.И. Мечников

Ущемление прав по национальному признаку побудило его в 1887 г. покинуть Россию, приняв предложение возглавить лабораторию в престижном институте Луи Пастера, где позднее он займет руководящую должность. С тех пор и до конца жизни ученый живет в Париже, бывая на родине наездами.

И.И.Мечников - яркий, незаурядный мыслитель, автор не только специальных отраслевых, но и глубоко философских работ «Этюды о природе человека» (1903), «Этюды оптимизма» (1907), «Сорок лет исканий рационального мировоззрения» (1913) [6; 7; 5]. В этих трудах ученым представлена концепция ортобиоза, в основе которой этическая система здоровья и счастливой жизни, где смерти уготовано место не трагического, а естественного завершения жизненного цикла.

Иррационалистическому течению в европейской общественной мысли,

известному как философия жизни он противопоставляет опирающееся на разумное познание действительности учение об инстинкте (чувстве) жизни.

Мечников исходил от отправного положения, что надо продлевать жизнь, а не старость: «Нужно сделать все возможное для того, чтобы люди могли провести полный цикл своей жизни, и чтобы старики могли выполнить столь важную роль советников и судей благодаря их большому знанию жизни» [7, с. 365].

«Постепенное раскрытие душевных способностей человека, понимание им смысла жизни не совпадает с развитием инстинкта жизни, т.е. существует противоречие между социальной и биологической зрелостью, в чем Мечников видел главную дисгармонию человеческой жизни и постоянный источник депрессии и пессимизма. Передающее извечную поколенческую коллизию крылатое выражение «Если бы молодость знала, если бы старость могла!» он толкует строго диалектически, подчеркивая бесценность опыта умудренных жизнью отцов и матерей для поколения сыновей, дочерей и внуков.

«Жить по законам ортобиоза, пишет ученый, - значит стремиться к гармонии

между желаемым, возможным и

действительным...» [7, с. 336].

Отношение Мечникова к смерти восходит к философии Марка Аврелия, по словам которого «свойство мудрого» заключается в том, чтобы не обнаруживать относительно смерти ни страха, ни отвращения, ни презрения, но ждать ее как одну из функций природы» [6, с. 160]. Разделяет ученый и мнение немецкого врача и публициста Макса Нордау, известного сентенциями: «Природа всеми венчиками

своих цветов и всеми голосами своих птиц трубит и провозглашает оптимизм»; «Ни одно животное не ощущает мировой скорби, и предок наш - современник пещерного медведя, конечно, не был удручен мыслью о предназначении человечества» [6, с. 177].

Этика Мечникова - это оптимальное сочетание души и тела. Она строится на дистанцировании от сугубо биологического понимания человеческой сущности и доминировании таких базовых культурных составляющих, как счастье, справедливость, достоинство, знание, творчество, выступающих как главные гаранты и регуляторы гармонии жизни.

«В природе. не существует слепого стремления к прогрессу», - пишет Мечников. «Факты. не подтверждают неоднократно высказанной мысли, будто в природе существует закон всеобщего прогресса, ведущего к развитию существ, все более и более совершенных с точки зрения сложности организации». «При настоящем положении науки, - считает ученый, - можно только высказывать гипотезы общего характера.», и установка на прогресс - всего лишь гипотеза, а не доказанная истина, и «отсюда еще не следует, чтобы развитие это всегда принимало восходящее направление» [6, с. 29, 30, 57].

Рисунок 2 - Труды И.И.Мечникова

Ученый не идеализирует человека и с мудростью истинного мыслителя признает, что временами он подвержен животным инстинктам и, подобно гусенице бабочки махаона, равнодушен к необходимому и зациклен на излишнем [6, с. 40].

Коллеги шутили, что Мечников в своих работах счастливо «поженил» здравый смысл с логикой. И в самом деле конструкция мысли у него была структурирована и выдержана не только по всем законам и правилам мышления, но и выстроена с применением разумного опыта повседневной практики как мыслительный норматив, в котором рассудительность соседствует с отвагой. Он всегда смело, даже дерзко рисковал; когда же не пренебрегал осторожностью, не давал повода заподозрить, что празднует труса и перестраховывается. Ему в равной степени чужды самодовольный фатализм, квиэтизм (лат. quietus спокойный), т.е. отстаивание так называемой презумпции душевного покоя, и эскапизм - побег от реальности По его разумению, для исследователя и мыслящего человека это равносильно научному малодушию [6, с. 179].

Не спешит ученый присоединиться к слишком поэтичным романтичным взглядам на природу человека французского философа- спиритуалиста и поэта Жана Мари Гюйо и французского же литератора, автора книги «Философия долголетия» Жана Фино, согласно которым прогресс эволюции заключается в том, что люди еще при жизни обладают защитной способностью осознавать, что входят в бессмертие и тем самым достигают спасительной для себя точки между смертью и бессмертием, примиряющей с неизбежностью конца бытия. Последовать призыву возлюбить смерть будто бы обеспечит преодоление страха смерти [6, с. 181].

В сочинениях Мечникова изложена его собственная философия жизни, так или иначе пересекающаяся с танатологией - наукой о смерти, изучающей физические изменения в теле человека, происходящие перед смертью и сразу после нее, и занимающейся междисциплинарными исследованиями, направленными на изучение смерти, а также психологических состояний человека в процессе умирания.

Как на главный фактор, выделяющий человека, кардинально отделяющий его от других обитателей планеты, Мечников указывает на культуру и отмечает, что вне культуры о деградирует и дичает. Миссия культуры -- всемерное развитие человека и человечества, и любое отступление от культуры, замена ее суррогатами и ложными ценностями чревато бедствиями и опасными аномалиями. От культуры и ее состояния впрямую зависит душевное здоровье народа. Облагораживая отдельного человека, она обеспечивает нравственную стабильность, аккумулирует актуальные художественные идеи, повышает интеллектуальный потенциал, противостоит социально токсичным идеям, купирует угрожающие благополучию нации инициативы и общественные процессы, чем способствует внутренней и внешней безопасности. В то же время культурное оскудение, обеднение богатой палитры многообразия языков культуры оборачивается обратным ходом и откатом от вершин эволюции в первобытно-пещерный мир, свободный от понятий морали, нравственности и законности.

Мечников прослеживает, как тернист и мучительно долог путь от животного к человеку, как нелегко вступали люди на культурную стезю. Он осторожно, без фанатизма разделяет мнение, что приоритетная цель человечества - это максимальное вхождение в культуру, но критически и с большой долей скепсиса относится к таким дефинициям, как «царство чистой и совершенной культуры». Ясность, определенность, конкретность, доказательность - принципиально важные критерии, без которых научность любого, пускай самого привлекательного положения, безосновательна. «Термин «культура», - отмечает ученый, - останется столь же неясным и общим до тех пор, пока не найдут чего-нибудь определенного, его выражающего и дающего ему конкретный смысл» [6, с. 183].

Мечников возражает против закрепившейся в теории практики преподносить понятие «культура» как некий абсолют, тогда как с точки зрения элементарной верификации в этой области знаний царит философский разнобой, и выдвигаемые формулировки (главным образом эмпирические) не выдерживают логической экспертизы и почти все погрешимы. Ученый констатирует, что «целый ряд вопросов, в высшей степени важных для человечества, - выше людского понимания и никогда не будет разрешен». Задумываясь о науке будущего, он уверенно прогнозирует, что на смену семи мировым загадкам, над которыми бьется человечество в конце XIX - начале XX в., когда будут получены внятные ответы на вопросы о целесообразности природы, происхождении материи и жизни, силы и движения, генезисе ощущения и сознания, возникновения мышления и речи, придут новые ребусы [6, с.205]. Т.е. границы познания бесконечно раздвигаются.

Отмежевываясь от метафизики, Мечников подчеркивает, что он - носитель более гибкого диалектического мышления: «...я никогда не становился на метафизическую точку зрения. Я вовсе не знаю, имеет ли природа какой бы то ни было идеал и отвечает ли ему появление человека на Земле». И в другом месте, возражая приверженцам метафизического подхода в понимании явлений и людям, не склонным к метафизике, но невольно впавшим в нее, он пишет: « Мы не можем постичь неведомого, его планов и намерений» и потому призывает «заниматься только тем, что доступно нашему уму» [7, с. 492].

Таким образом, предпочитая метафизике диалектику, ученый критически упреждает типичную для науки XXI века ситуацию, когда постомдернистский дискурс привел к настоящей интеллектуальной неразберихе и методологической путанице, своего рода куче-мале, где строгость доказательств перемешана с голословно и более чем шатко и приблизительно продекларированными, мало убедительными и глубоко сомнительными положениями и царит полная вольница теорий и понятий, состоятельность и фейковость которых переплелись в анархической беспорядочности.

Проблемы изучения культуры Мечников увязывает с ограниченностью возможностью науки в целом. Он не сторонник преувеличивать научные достижения, полагая, что наука - всего лишь младшая ветвь познавательной деятельности человека и она пока только частично «приступила к решению некоторых великих задач, волнующих человечество» [6 с. 184]. Стало быть, до культуры, по разумению ученого, очередь еще не дошла, и незачем выдавать желаемое за действительное.

Как на причину пробуксовки в целом ряде научных исследований Мечников указывает на ложность или недостатки применяемых методов, препятствующих корректно переходить от частных фактов к выводам и заслуживающим доверия обобщениям. Только таким путем, убежден он, «мы сможем установить не туманные и двусмысленные принципы, но ясные и точно определенные выводы, которые не будут опровергнуты самой природой» [6, с. 185 ]. На изучение культуры приведенное замечание ученого, конечно, тоже распространяется.

Мечников не сторонник максимализма в чем бы то ни было и тем не менее готов принять и поддержать прагматический тезис Л.Н.Толстого, утверждающего, что теоретические исследования не имеют никакого значения для человечества и служат только для прикрытия праздности ученых [6, с. 201]. Солидаризуясь с уважаемым им писателем и мыслителем (они были лично знакомы), он специально цитирует его умозаключение по поводу культуры: «Все, что мы называем культурой: наши науки, искусства, усовершенствования приятностей жизни, - это попытка обмануть нравственные требования человека; всё, что называем гигиеной и медициной, -- это попытки обмануть естественные, физические требования человеческой природы» [6, с. 202].

Мечников, как и Толстой, тоже включает в культуру цивилизацию, не дифференцирует их и рассматривает как одно целое.

Истинный исследователь и сильный мыслитель, он не закупоривается в узкой нише профессиональной деятельности. В поле его мировоззрения и активного интеллектуального поиска неизменно находятся проблемы, которые не в силах разрешить естественные науки, как бы он в них ни углублялся. Поэтому, отбрасывая атеистические убеждения, он приходит к объективному умозаключению, что «в столкновении между наукой и религией наука оказалась побежденной, так как ей приходится признать себя бессильной там где религия сохранила всю свою силу. Религия дает решение вопросов, которые не может дать наука. Она открывает нам то, чему не могут нас научить ни анатомия, ни физиология, т.е. тому, что мы такое, куда направляемся и что нам делать» [6, с. 203]. Сама постановка этих трех сакраментальных вопросов свидетельствует о философском складе ума Мечникова, не довольствующегося пассивной ролью невдумчивого индивидуума, готового вслепую, на ощупь, брести по проложенной другими тропинке между стеной непонимания и пропастью страха и воспроизводить чужие иллюзии и заблуждения. Живой ум, в отличие от схоластического, не застрахован от того, чтобы ошибаться, обманываться, но зато не коснеет и не замораживается в своих узких представлениях и стереотипных суждениях. Отсюда не отменяющие критицизм эмпатия, сочувствующе-понимающее оправдание Мечниковым тех, кто погружается «в мистицизм, думая, что он даст ответ менее безотрадный, чем уничтожение, небытие» [6, с. 206]. При этом ученый остается на твердых позициях научного мировоззрения и манифестирует, что «не может быть и речи о каком бы то ни было предопределении» [ 7, с. 323].

Как естествоиспытатель, основывающийся на колоссальном экспериментальном опыте, Мечников не скрывает, что человек - это крайне несовершенное творение: «Я все время доказываю, - пишет он, - что человеческая природа дисгармонична, т.е. что она не соответствует нашему идеалу счастливой жизни» [7, с. 353]. Развивая мысль, что человек далеко не венец творения, он предельно конкретизирует ее: «По своей природе человек не так силен и не так ловок, как антропоидные обезьяны, но ему свойственна их трусливость» [7, с. 420]. Далее, продолжая серию сравнений, ученый перечисляет, в чем человек по всем параметрам безнадежно проигрывает ряду обитателей планеты. Так, например, он в разы уступает рыбам, которые ощущают степень глубины вод; не имеет средств восприятия птиц и млекопитающих, легко ориентирующихся в пространстве; лишен предвидения атмосферных перемен, тогда как многие животные наделены аппаратом, работающим в этом отношении с большей точностью, чем современная метеорологическая служба [7, с.433].

Особый интерес в сочинениях Мечникова представляет исследование, нацеленное, по его собственным словам, на восстановление истории души человеческой. При этом, идя от обратного, он уделяет повышенное внимание выяснению действия механизма, как в человеке вдруг просыпается зверь и с него мгновенно спадает налет культуры. Соображения ученого на этот счет, безусловно, лежат в поле социологии культуры, давая ключ к пониманию того, почему во все времена так велика была власть толпы и столь свободно выходила в истории на первый план роль охлократии. «Так как наши человекообразные прародители и

первобытные люди жили сообща, - объясняет Мечников, - то неудивительно, что дикие инстинкты у человека пробуждаются всего легче, когда он находится в толпе...» Находясь среди множества себе подобных существ, человек особенно легко поддается внушению». Соглашаясь с французским психологом, социологом, антропологом и историком Гюставом Лебоном, русский исследователь принимает точку зрения коллеги, что, будучи частью толпы, человек спускается на несколько ступеней по лестнице культурности, в результате чего теряет прежний, присущий ему в изолированном состоянии цивилизованный облик и становится варваром, способным лишь следовать диким инстинктам [7, с. 434, 435].

В рационально-реалистической этике Мечникова видно место принадлежит изучению природы и сущности оптимизма и пессимизма. В составивших «Записки старого биолога» этюдах и книге «Сорок лет искания рационального мировоззрения» то и другое во многом увязано с возрастной шкалой и так называемым чувством жизни. Если кратко, то согласно автору, «настоящее чувство жизни развивается поздно и в старости становится гораздо сильнее, чем в молодости»; «Чувство жизни очень различно в разные возрасты, и человек, продолжающий жить нормально после 45 лет, испытывает много ощущений, раньше неизвестных ему», т.к. в старости душевная эволюция совершает значительный шаг вперед [7, с. 476, 477].

Обращаясь к обширному наследию певцов мировой скорби начиная от Экклезиаста -- одной из канонических книг Ветхого Завета, проповедей Гегезия по прозвищу «советник смерти», диалогами Сенеки и кончая философскими теориями нового и новейшего времени, представленными Вольтером, Шопенгауэром, Гартманом, Майнлендером и их последователями, Мечников, сам отрекомендовавшись как твердый оптимист, суммирует мотивацию сторонников пессимистического мировоззрения укоренённостью взглядов «на жизнь как на ряд страданий, не уравновешенных никакими благами» [7, с. 438, 439, 455].

Особо останавливается ученый на популяризации пессимизма литературой и искусством. Еще Шекспир устами Гамлета изрек, что если бы возможно было пресечь жизнь, то никто не согласился бы продолжать жить. В XIX в. в европейской поэзии тон задавал Д.Г.Байрон, знаменитый байронизм которого не что иное, как эмоциональный сгусток мрачных и депрессивных настроений, навеянных несовершенством реального мира и окружающих поэта людей. Помимо духовных терзаний, его мучили телесные и моральные страдания. Причем страшнее видимых бед (хромота, болезни), эсхатологического фактора (смерть), социальных язв (рабство), гораздо худшее зло в его глазах - «зло невидимое и неизлечимое, проникающее в душу и вечно снова ее раздирающее». Плюс к этому во многих «из своих произведений Байрон настаивает на почти постоянном ощущении пресыщения жизнью. Всякое удовольствие тотчас перерождается у него в более сильное чувство отвращения» [7, с. 438, 441, 448]. Останавливается Мечников на таких исполнителях песен скорби и похоронных маршей, как Дж.Леопарди («Жизнь не что иное, как горечь и скука. Мир -- один прах»), Г.Гейне (взгляд на жизнь как на бедствие), Н.Ленау, а из русских авторов выделяет А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова, цитируя стихотворение первого «Дар напрасный, дар случайный./ Жизнь, зачем ты мне дана?» [7, с. 438, 439, 441].

Причинные истоки пессимизма ученый ищет не столько в цепочке несчастий и неурядиц, сколько в душевной пустоте, неудовлетворенности от всего мира, а также в диспропорции между удовольствием и страданием в пользу последнего, ибо «значительный перевес остается на стороне страдания», и оно изрядно превосходит удовольствие [7, с. 440, 442, 443].

Интересно, что анализу пессимизма Мечников уделяет в своих работах гораздо больше места, чем оптимизму. Вероятно, он считает это совершенно естественным, ибо с точки зрения медика, негативные воззрения на жизнь и отрицательное отношение к ней - явное отклонение, патология, а

противоположное, т.е. жизнелюбие, -- норма.

Перефразируя самого Мечникова и не приводя все доводы, которыми он оперирует, можно сказать, что по его разумению, плох тот оптимист, который некогда не был отъявленным пессимистом. Именно так случилось с одним из крупнейших мыслителей, отметившихся в пении самому себе похоронной песни, Артуром Шопенгауэром. К старости этот философ, славившийся трагическим унынием, неутешным осознанием краткости и брености бытия, жестоко страдавший от острого ощущения самоутраты, разочарования в существовании из-за задавленности естественных порывов и непреодолимого чувства (комплекса) вины, постепенно обрел отсутствующую у него до этого волю к жизни и, мало того, «жил с удовольствием и не был более пессимистом по чувству». Примерно то же самое произошло и с бельгийским писателем, драматургом и философом М.Метерлинком [7, с. 441, 455, 456].

Такую разительную метаморфозу знаменитого интеллектуального плакальщика, Мечников аргументирует разницей в развитии чувства жизни, считая, что «пессимизм есть ступень юношеского возраста, уступающая позднее место более светлому мировоззрению», когда даже самый меланхолически настроенный человек начинает все больше дорожить жизнью и ценить ее. «Эволюция чувства жизни в развитии человека, - полагает ученый, - составляет настоящую основу философии оптимизма» [7, с. 456, 457].

Мечников развеивает миф о том, что пессимизм обусловлен болезнями, увечьями, физическими изъянами, отклонениями от здоровья. Это чисто обывательское упрощение он отвергает, опровергает и вскрывает как ложный посыл, согласно которому Байрон как тяжкое наказание и крест нес свою хромоту, Леопарди изнывал и жаловался на жизнь из-за точившей его чахотки и т.д. На самом деле, убежден ученый, определяющий внутреннее и внешнее поведение человека фактор - вовсе не злой недуг или инвалидность, а характер, склад ума и души, воля, темперамент. Внезапная слепота (стал незрячим в лучшую пору жизни - в молодости) вовсе не помешала философу Е.Дюрингу быть деятельным проповедником оптимизма. Апеллируя к роману Э.Золя «Радость жизни», Мечников находит абсолютную достоверность двух литературных героев - старого падагрика, испытывающего страшные страдания от острых приступов болезни, но сохраняющего отличное настроение, бодрость духа и неиссякаемый оптимизм, и его вполне здорового сына, еще молодого человека, с головой окунувшегося в омут пессимизма [7, с. 448, 449 ].

В то же время ученый не отрицает, что пессимизм может временно послужить защитной оболочкой для людей с утонченной нервной системой и повышенной умственной чувствительностью. Так, ему известен случай, когда талантливый юноша, подающий надежды в науке, тяжко страдая от оскорблений и колкостей, наносимых товарищами, не нашел ничего лучшего для своего уязвленного самолюбия, как уединиться, отгородившись от мира в безлюдном уголке, и спокойно и беспрепятственно предаваться исследовательской работе. Неслучайно этот молодой начинающий ученый, увлекавшийся музыкой, больше всего любил арию из «Волшебной флейты»: «Будь я мал, как улитка, забился б я в свою скорлупку!» [7, с. 450-451].

Мечников убежден, что пессимизм не приговор. Он преодолим, поскольку человек не статичен, открыт для перемен к лучшему и самосовершенствования. Как на аналог или на нечто похожее ученый указывает на способность человека воспринимать и идентифицировать цвета. Она далеко не одинакова, потому что отнюдь не все, а лишь единицы обладают чувством красок, которое развивается у художника до степени, не свойственной обыкновенным людям: «Они отличают оттенки там, где нехудожники вовсе не замечают их». Отсюда вывод о том, что перенастройке, и характерное для него «душевное состояние только временное и что оно по законам человеческой природы должно будет уступить место более светлому миросозерцанию» [7, с. 457, 460].

Для антрополога Мечникова, изучающего человека как биологический вид от его происхождения, развития, существования в природной и культурной среде, принципиальное значение при исследовании имело выяснение влияния природных и социально-культурных факторов на эволюцию присущих ему физических свойств, духовного облика и встроенности в процесс перехода в иное качественное состояние единого общественного организма. Понятно стремление ученого разобраться в разнообразии взаимоотношений людей внутри социума с учетом типичности, нетипичности, эксклюзивности и массовидности того или иного индивидуума. При этом Мечников неизменно руководствовался интегративным научным подходом и свободно оперировал холистическим научным методом, привлекавшим его возможностью добиваться в своих исследованиях непосредственной целостной взаимосвязи материального и духовного. Это дало ему выход на новый уровень междисциплинарных исследований - в сферу биоэтики, открывающей доступ к нравственным аспектам деятельности человека в медицине, биологии в тесном содружестве с философскими науками, юриспруденцией и др.

Рационалист Мечников готов снисходительно подойти к характерным для того или иного возраста этапным переменам запросов, вкусов, увлечений человека. Он на собственном опыте не раз наблюдал, как магия простых явлений со временем представляется людям более естественной и привлекательной, чем виражи в мистицизм и оккультизм. Адреса счастья смещаются с путешествий по экзотическим странам в сторону родного очага, где музыкой души звучит детский лепет а улыбка младенца согревает и наполняет добром сердце. В связи с этим ученый проводит аналогию с эволюцией в искусстве и литературе, «когда яркие краски уступили место полинялым, как у Пюви де Шаванна, когда изображения полей и лугов заменили горы и озера, а трагические и романтические сцены уступил место картинам обыденной жизни. Вместо того, чтобы искать наслаждения в горах и вообще в «живописных» местностях, он стал удовлетворяться видом распускающихся листьев в своем саду и наблюдением того, как улитка. Поборов свою робость, выпускает щупальца из раковины» [7, с. 454].

Ученого не смущала сложность стоящих перед ним нравственных задач, и он не уклонялся от их решения, отлично осознавая, как пишет он сам, «какая путаница царствует в нравственных понятиях» [7, с. 462]. Возможно, именно поэтому, не удовлетворяясь заданной современной ему наукой интеллектуальной планкой, он широко прибегает, помимо четких и строгих научных категорий, к не всегда предельно конкретным, но зато образно-выразительным способам подачи информации, которые черпает из мира культуры. К примеру, при толковании, что такое нравственность, Мечников принимает во внимание редко, но все же встречающиеся исключительные натуры с такой утонченной совестью, «что терзаются даже, когда делают одно добро вокруг себя», а, с другой стороны, - их полные антиподы - по-настоящему злые люди, заклятые эгоисты, «любящие только себя самих и делающие одно зло вокруг себя» Имея это в виду, Мечников дополняет несколько сухое определение философа Эмиля Бутру более доходчивым и предметным объяснением поэта и эссеиста Сюлли- Прюдома, сопрягающего нравственность с чувством, совестью, ибо в нравственности главное не ум, а сердце, которое является и учителем и учеником [7, с. 462, 466].

Мечников признает большую условность терминов применительно к нравственности, но, впрочем, не отказывается их употреблять и обозначать определенную грань между рациональной, утилитарной и интуитивной нравственностью [7, с. 462, 463, 465, 468]. Вместе с тем он очень ясно показывает, сколь это размытые и ускользающие понятия, стоит только направить их в русло жизненной конкретики. Приводя известные любовные перипетии жизни И.В.Гёте (история с Фредерикой и Лили), ученый не склонен извлекать из них какие-то общепоучительные уроки в назидание нарушителям традиционной морали, т.к. из того обстоятельства, что великий гений допускал разлад, диссонирующий с правилами нравственности его времени, вытекает не то, что он на радость торжествующим ханжам попрал принятые в обществе нормы и конвенции, а то, что даже в свои преклонные годы продолжал быть живым, пылким, откликавшимся на женскую красоту и не чуждавшимся чувственных влечений человеком [7, с. 464].

К числу остро актуальных вопросов, получивших освещение в «Этюдах оптимизма», относится вопрос о смертной казни. Он, по оценке самого Мечникова, «в высшей степени спорный и требует многочисленных и разнообразных исследований», причем все наработки и опросы общественного мнения в свете этой животрепещущей проблемы разбиваются о полярно несовместимую нравственную реакцию со стороны специалистов-экспертов, законодателей и обывателей, и в конечном счете ситуация заходит в тупик [7, с. 465].

Мечников не пасует перед жизненными явлениями повышенной сложности, не боится высказывать свое мнение, не скрывает свою позицию. Он не склонен выступать адептом чьего-либо предложения и поддерживать какую-то инициативу, сообразуясь лишь с тем, что они внушены самыми благородными чувствами. По его убеждению, «меры большой строгости часто полезнее полумер, применяемых администратором, преисполненным мягкостью и добротой». Точно так же он не спускает противоборствующим сторонам готовность в процессе полемики обливать друг друга грязью и приписывать поступкам противника дурные намерения, что удовлетворяет врожденной, но пагубной потребности многих людей злословить и прибегать к клевете. «Этот способ, - пишет ученый, - весьма распространен среди журналистов и политиков, но должен быть вполне исключен из серьезного изучения нравственных вопросов». При чтении приведенных слов, более чем приложимых ко дню сегодняшнему, так и хочется добавить концовку: «и под страхом сурового наказания официально запрещен и изъят из реальной практики».

Пожалуй, самая сильна сторона в теоретических построениях Мечникова -- умение и решимость с поистине хирургическим мастерством отсечь омертвевшие ткани словесной догматики и расчистить путь к научной истине.

Порой очень трудно установить, в чем заключается благо, а что под демагогической оболочкой правильных слов о любви к ближнему, помощи страждущим и т.п. скрывает очевидное зло. «Поэтому, - считает ученый, - намерения и совесть как ускользающие от нас элементы, не могут служить для оценки людского поведения. Для этого приходится обратиться к результатам поступков. Между тем легко убедиться в том, что добро часто идет вразрез с интересами общества. Очень часто добрый человек приносит больше зла, чем добра» [7, с. 467].

Не правда ли процитированный абзац - блистательный образец великолепной диалектики? И без преувеличения можно сказать, что подобный мастер-класс для автора в порядке вещей, в подтверждение чего легко привести множество ему подобных, но в целях экономии места приходится с сожалением воздержаться.

Разверстка на добро и зло в этике Мечникова покоряет безукоризненной мерой здравого смысла, безупречной логикой, выверенностью нравственных ориентиров. Автор в своих суждениях, оценках, отзывах всегда на высоте и, что называется, на стороне света. Он не сбивается ни с мысли, ни с изначально занятой исходной точки и твердо и последовательно отстаивает, и защищает каждый отдельный тезис основных положений и всю выстроенную им теоретическую диспозицию.

Нравственность, по Мечникову, как бы красиво ни подавали те или иные этические принципы эпикурейцы, стоики, а вслед за ними И.Кант, Г.Спенсер и др., при применении на практике оказывается чрезвычайно эластичной, «так как природа человека поддается слишком разнообразным толкованиям» [7, с. 468].

Эвдемонизм (др.-греч. eoSatpovla -- процветание, блаженство, счастье), признающий критерием нравственности и основой поведения человека его стремление к достижению счастья, всего лишь химера, неосуществимая, несбыточная и странная мечта, фантазия, которой сколько угодно можно тешить свое воображение, но реально чистый разум «не в силах разрешить великой задачи нравственности», и здесь несомненна правота Канта, оспорившего, в частности, что нравственность вытекает из чувства симпатии, и цель ее есть общее благо: «Природа плохо бы распорядилась, если бы поставила счастье целью человеческой жизни, потому что низшие существа вообще счастливее самых совершенных людей. Нравственно действовать заставляет нас внутренняя потребность, причем мы не всегда в состоянии объяснить наше поведение стремлением к благу, которое должно из него воспоследовать» [7, с. 468, 469].

За эффектными упаковками, в которые люди долго, но тщетно пытались облечь нравственность, Мечников различает ее непомерное преувеличение, переходящее в фетишизацию, но бьющее мимо цели. Ссылаясь на пьесу Шекспира «Тимон Афинский», ученый раскрывает казус альтруиста, щедро раздающего свое имущество направо и налево и в итоге плодящего толпу паразитов, что приводит героя к мизантропии. ВПо этому поводу в качестве логоэпистемического комментария сначала приводятся слова из драмы: «Какая странная судьба, что мы всего более грешим именно тогда, когда слишком благодетельствуем другим!», а затем эпиграмма Ф.Шиллера: «Мне приятно делать добро своим друзьям; это меня смущает: я чувствую, что не вполне добродетелен! Попытаюсь возненавидеть их и потом с отвращением делать для них то, что велит мне долг» [7, с. 467, 469].

Касаясь нравственного учения Канта, Мечников при всем пиетете к великому мыслителю, констатирует, что нравственная воля как первооснова предложенной им рациональной этики бессильна преобразить мир так, чтобы он перестал быть неудобообитаем. Не комплексуя и не пасуя перед авторитетом великого немецкого философа, ученый хладнокровно аттестует сформулированный тем основополагающий моральный закон, известный как носящий его имя «категорический императив» как туманный [7, с. 469- 472].

Мечников не сторонник отвлечённых, неконкретных рассуждений. Беспредметность, отсутствие в мыслительной операции сущности, цели, причинно-следственных связей он приравнивает к пустопорожней интеллектуальной суете и беспричинному выплеску эмоций. Иначе он относится к такому понятию, как личная нравственность. По его определению, она «заключается в таком поведении, при котором может совершиться нормальный цикл жизни, приводящий к возможно полному чувству удовлетворения, которое достижимо только в преклонном возрасте. Вот почему, - итожит он, - мы вправе назвать безнравственным человека, который в молодости растрачивает здоровье и силы и этим лишает себя возможности ощутить величайшее удовлетворение жизнью» [7, с. 474, 477].

Обзор, а точнее репрезентация нравственных систем (точка отсчета христианских - Нагорная проповедь), произведенная Мечниковым, приводит его к выводу, что они преимущественно рассчитаны или на награду, или избежание наказания, и до состояния, которое он именует инстинктивной нравственностью, человечеству очень и очень далеко, да и не факт, что она вообще достижима. Тем не менее готов допустить, «что с прогрессом цивилизации великие бедствия человечества должны будут уменьшиться, а быть может, даже и вовсе исчезнут», и «тогда жертвы, направленные против них, также должны будут уменьшиться». Если счастье в трактовке Мечникова -- это величайшее удовлетворение жизнью, то оно может стать реальностью только при условии, что будущее человечество «осуществит идеал самопомощи, когда люди не станут более допускать, чтобы их благодетельствовали», поскольку последнее со счастьем несовместимо [7, с. 480, 481 - 482, 483].

Рисунок 3 - Человек-машина

Мечникова привлекала восходящая к XVIII веку метафора «человек-машина». Вслед за Ж.О.Ламетри он также трактует человеческий организм как механизм. По образному выражению ученого, он видел свое призвание в изучении строения и функций человеческой машины, но не ограничивался собственно медициной и считал себя обязанным «иметь точные сведения об общественной жизни человека» [7, с. 486]. Указанное стремление вполне понятно: человек встроен в социум, зависим от его институтов, находится под прямым воздействием систем социализации:

управления, образования, здравоохранения, соцобеспечения и т.п.

Больше других рычагов влияния на становление человека как члена общества Мечникова интересует и волнует, как устроено научное образование. В том, как оно поставлено в России, он видит узкое и уязвимое место: «Научное образование так необходимо для нравственного поведения, что невежество следует отнести к наиболее безнравственным явлениям», и оттого люди, принимающие законы и ответственные решения, облеченные властью, должны соответствовать своему статусному положению, быть компетентны, обладать глубокими теоретическими и практическими знаниями.

Мечников живет и работает в Париже, но его неизменно заботят и тревожат политические дела и общественная жизнь на родине. Он и во Франции включен в то и другое и, проецируя на Россию сложившиеся на Западе порядки, предостерегает соотечественников от следования ложным, с его точки зрения, кумирам (демократическим ценностям), к которым относит всеобщую подачу голосов, общественное мнение, референдум, т.е. те таящие опосредованные и непосредственные опасные последствия формы народного волеизъявления. Ученый оспаривает эти демократические ценности и при этом занимает позиции не ретрограда, а просвещенного человека, донельзя

обеспокоенного тем, что «невежественная масса призвана решать вопросы, требующие разнообразных и глубоких знаний...». Не меньше удручает и печалит его состояние назначенных и выбранных элит,

уполномоченных руководить

государственным аппаратом и

правительственными органами. У него есть серьезные сомнения в их профессиональной подготовке, квалификации, должном опыте работы, а в целом - в соответствии занимаемой должности. Разумеется, окажись в поле зрения Мечникова те, кто сегодня держит в России бразды, правления, его скепсис и критика в их адрес была бы поистине сокрушительной [7, с. 486 - 487].

Красной нитью в трудах Мечникова проходят размышления о жизни и смерти. Местами они смыкаются с клинически и психологически точным описанием кончины старшего брата ученого в повести Толстого «Смерть Ивана Ильича» (подробная хроника писателя основана на том, что он, как и И.И.Мечников, был очевидцем последних мгновений жизни покойного) У Толстого предсмертная картинка - это не калейдоскопически ускоренная панорама жизни, а выявление в живых перед постелью умирающего и одром мертвого искренних чувств и порывов и лицемерия и двуличия; у исследователя-антрополога внимание сфокусировано на фиксации процесса умирания изнутри (через самого сознающего свою обреченность и свой скорый конец больного, медика по профессии) и извне (наблюдение специалиста-брата) [7, с. 476].

Рисунок 4 - Ортобиотика

Как уже говорилось выше, моделируя в приложении к человеку идеал, к которому ему следовало бы стремиться, ученый основывается на теории ортобиоза, лежащей в основе разработанной им прикладной этики, открывающей путь к укреплению здоровья и продлению жизни посредством ее правильной организации, основанной на особой «научной гигиене». Ортобиоз, согласно Мечникову, обеспечивает человеку бодрую и деятельную старость, а также заключается в нормальной эволюции чувства жизни, качественность которой сохраняется максимально долго, в результате чего смерть не страшит, а воспринимается совершенно спокойно. Нельзя не сожалеть, что мечниковская концепция ортобиотики, представляющая собой

эффективную технологию самосбережения здоровья и жизненного оптимизма востребована в основном лишь отдельными энтузиастами и не стало системным кредо, внутренней позицией и базовым убеждением, определяющими массовое поведение и влияющими на реализацию себя как личности в социуме.

Ученый с мировым именем, Мечников никогда не был идолопоклонником науки, и ему не свойственна слепая вера в ее всемогущество. Однако, придерживаясь рациональной картины мира и такой же нравственности, он не отказывал себе в праве несколько утопически прекраснодушно «предполагать, что с дальнейшими успехами науки правила нравственного поведения будут все более и более совершенствоваться» [7, с. 489

Список использованных источников и литературы

1. Блинкин С. А. И. И. Мечников. М.: Просвещение, 1972. -- 104 с.

2. Залкинд С. Я. Илья Ильич Мечников. Жизнь и творческий путь. -- М.: Совет. наука, 1957. -- 159 с.

3. Засухина В.Н. Научные и философские предпосылки российского биоэтического дискурса: концепция ортобиоза И.И.Мечникова // Медицинская антропология и биоэтика. 2015. № 1 (9)

4. Мазуркевич Т.Л. Мечников Илья Ильич // Русская философия: Энциклпедия / Под общ. ред М.А.Маслина. Сост. П.П.Апрышко, А.П.Поляков. М.: Алгоритм, 2007. - 736 с. С. 336 - 337

5. Мечников И.И. Сорок лет искания рационального мировоззрения [Текст] / И. И. Мечников. Изд. 2-е, репр. М.: URSS, 2010. - 291 с.

6. Мечников И.И. Этюды о природе человека // Мечников И.И. Записки старого биолога. О том, как нужно жить и когда умирать / Илья Мечников. М.: Родина, 2020. - 512 с. С. 7 - 278

7. Мечников И.И. Этюды оптимизма // Мечников И.И. Записки старого биолога. О том, как нужно жить и когда умирать / Илья Мечников. М.: Родина, 2020. - 512 с. С. 281 - 492

8. Хижняков В.В. и др. Творчество Мечникова и литература о нем. М.: Медгиз, 1951. - 190 с.

Размещено на Allbest.ru