К вопросу об отражении особенностей отечественного правосознания в русском языке

Размещено на http://www.Allbest.Ru/

Алтайский государственный университет

К вопросу об отражении особенностей отечественного правосознания в русском языке

Р.В. Насыров, к.ю.н., доцент

А.В. Иванов, к. филос. н.

Аннотация

В статье ставится вопрос о возможности рассмотрения особенностей российского правосознания сквозь призму семантики русского языка. Констатируется необходимость более пристального внимания со стороны ученых-юристов к российскому обыденному правосознанию. Показано, что характерные черты последнего выявляются при анализе значений и коннотаций, которые придаются правовым терминам в повседневной речи носителей русского языка. На основе анализа истории и этимологии лексем «государство» и «закон» раскрывается особенность отечественного правосознания, проявляющаяся в отношении к государству и формальному праву как социальным институтам, реализующим прежде всего охранительную функцию. Отмечается, что обоснованная лингвистами важная роль в русском языке эмоционально-оценочных слов свойственна и для юридической терминологии, когда проявляется стремление не просто охарактеризовать в правовом термине соответствующее юридическое явление, но осуществить его оценку. Ставится вопрос о корректности перевода и использования иностранных слов, используемых в российской юридической науке и законодательстве. Делается вывод о перспективности исследования российского правосознания на основе использования достижений лингвистической науки.

Ключевые слова: правосознание, русский язык, языковая картина мира, лингвистический поворот, право, юридический терміт, государство, закон, обязанность, должность.

Annotation

Revisiting the reflection of the peculiarities of the russian legal consciousness in the russian language

R.V. Nasirov, C. of Ju. S., assistant-professor A.V Ivanov, C. of Philos. Sciences Altai State University

The article raises a question about the possibility of considering the peculiarities of the Russian legal consciousness through the prism of semantics of the Russian language. The necessity of closer attention from the side of legal scholars to the Russian everyday legal consciousness is stated. It is shown that the characteristics of the latter are identified in the analysis of meanings and connotations, which are given to legal terms in the everyday speech of native speakers of the Russian language. On the basis of the analysis of history and etymology, the lexeme «state» and «law» reveal the peculiarity of the domestic legal consciousness, manifested in relation to the state and formal law as social institutions that implement, above all, the protective function. It is noted that the important role of emotional-evaluation words justified by linguists in the Russian language is also peculiar for legal terminology, when there is a desire not only to characterize in the legal term a corresponding legal phenomenon, but also to evaluate it. The question is raised about the correctness of translation and use of foreign words used in Russian legal science and legislation. The conclusion is made about the prospects of research into the Russian legal consciousness based on the use of linguistic science achievements.

Key words: legal consciousness, Russian language, language world view, linguistic turn, law, legal term, state, statute, duty.

В названии статьи выражается стремление обосновать важность для раскрытия основ отечественного правосознания лингвистического поворота, который ярко проявился в социально-гуманитарных исследованиях последних десятилетий. Это научное направление является методологической основой данной статьи и предполагает не просто выявление в различных языках общих закономерностей их строения и функционирования, а раскрытие особенностей той или иной культуры через анализ соответствующей языковой картины мира.

Стоит признать, что в отечественном доктринальном правосознании проявляется дефицит погружения в объективно существующую социальную реальность, важнейшим аспектом которой выступает язык. Еще в XVIII в. в предисловии к своей «Российской грамматике» М. Ломоносов критически упомянул «природных россиян, которые к чужим языкам, нежели к своему труды прилагали» [10, с. 6]. Принципиальное требование рецепировать иноземные знания с учетом особенностей русского языка содержится в следующем суждении: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики» [10, с. 8]. Ф. Прокопович пытался убедить, что языки различаются лишь формами, конструкциями и звуками, а общее логическое содержание у них едино [4, с. 80]. Но уже в XVIII в. наблюдается преодоление упрощенно-универсалистского подхода к языку, обосновывается, что в каждом языке, наряду с элементами общечеловеческими, есть и своеобразные - национальные, заслуживающие такого же пристального изучения, как и всеобщие нормы языка [2]. В России сформировалась и получила мировое признание школа языкознания, о значении одного из направлений которой академик В.В. Виноградов писал: «Изучение семантической истории "заимствованных" слов, связанных со сравнительно-историческим исследованием судьбы их в других языках, в том числе и в родном для них языке, содействует открытию семантических своеобразий русского литературно-языкового процесса» [3, с. 4]. Полагаем, что и юристам необходимо при разработке правовых теорий и юридических конструкций погрузиться в реальное российское бытие, в т.ч. и в семантику родного русского языка.

Лингвистический поворот в социально-гуманитарных исследованиях основан на осознании того, что язык является не только средством социальной коммуникации, но и фактором, определяющим её содержательные аспекты. М. Хайдеггер пишет: «Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища. Их стража - осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя её в языке. Мысль не потому становится прежде всего действием, что от нее исходит воздействие или что она прилагается к жизни. Мысль действует, поскольку мыслит» [14, с. 192]. Поэтому правомерен вопрос о том, в какой степени использование русского языка в правовых текстах раскрывает реалии российского бытия. Фундаментальным является вопрос о корректности и аутентичности использования и перевода иностранных слов.

Начавшийся в XVIII в. процесс активного заимствования западноевропейской правовой культуры привел к тому, что многие исконно русские слова получили искаженный и даже противоположный смысл. Нечто подобное произошло со словом самодержавие, которое было отожествлено с французским absolutisme (абсолютизм). Д.А. Хомяков пишет: «Вся суть реформ Петра сводится к одному - замене русского самодержавия - абсолютизмом. Самодержавие, означающее первоначально просто единодержавие, становится после него римско-германским императорством. Власть ради власти, автократия ради самой себя - вот чем Петр и его преемники, а за ним и их современные апологеты стремились заменить живое народное понятие об органическом строе государства» [15, с. 219-220]. Речь идет о том, что условия возникновения, цели и идеологические основы российского самодержавия и западноевропейского абсолютизма не были идентичными. Ф. Гиренок точно заметил, что с такого рода поспешного и поверхностного «перевода на русский язык западных терминов начинается беспочвенность русского мышления» [5, с. 34].

Возвращаясь к тезису М. Хайдеггера «Язык - дом бытия», обратим внимание на то, что философ различает язык и речь, т.е. не всякое высказывание и суждение соответствует языку как «дому бытия». В §35 книги «Бытие и время» содержится полезное для российских правоведов описание такого модуса речи, как gerede - «разговор», и М. Хайдеггер предупреждает, что он применяет слово gerede не в уничижительном значении «болтовни», а для описания повседневного существования человека. Речь носителей обыденного правосознания как предмет анализа имеет то преимущество, что в ней характерные черты и установки отечественного правового менталитета проявляются естественно и спонтанно.

С учетом изложенного приведем наглядные примеры из повседневной речи носителя русского языка. Почему в русской речи распространено выражение «авось!»? Использование этого слова, как правило, выражает стремление сохранить самообладание и надежду на позитивное разрешение дела в отдельных ситуациях, в которых невозможно все предвидеть и проконтролировать. Также примером своеобразия русской речи может выступать распространенный ответ на какое-либо предложение - «Да-нет-наверное!». Удивительно то, что эти три слова сливаются в одно означающее. Как можно объяснить этот вошедший в ткань русской речи формально-логически недопустимый, абсурдный ответ на вопрос? В этом высказывании («да-нет-наверное!») отражается хронотоп, т.е. ритм и пространство восприятия окружающего мира носителем русского языка. Если использовать понятие герменевтического круга, то «да» звучит на той стадии коммуникации, когда собеседник выражает общую, первичную, по сути, спонтанную установку на согласие. Далее отвечающий, следуя динамике герменевтического круга, «возвращается» в себя и произносит «нет», выражающее конкретное восприятие ситуации. Но исторические условия формирования российского менталитета всегда характеризовались неустойчивостью и непредсказуемостью; в качестве архетипа в русском сознании заложено ожидание того, что всё может быстро и неожиданно измениться. Поэтому всегда существует склонность, давая однозначный ответ, добавлять «наверное». Возможно, что этим же объясняется часто и невольно звучащее в русской речи вступление к какому-либо суждению: «Ну, я не знаю!».

Если бы русские философы попытались отреф- лексировать эти своеобразные проявления русской повседневной речи (но не воспринимали бы их как «слова-паразиты» или признаки неразвитости рационально-логического мышления), то еще в XIX в., возможно, сформулировали бы начала особой логики построения суждений. Допустимость такого рода построения суждений была обоснована в XX в. в рамках таких направлений научной мысли, как синергетика и неклассическая (постнеклассическая) методология. (Неслучайно, что именно в России с её обширными пространствами и сложным ландшафтом Н.И. Лобачевский стал одним из создателей неевклидовой геометрии, а Н.А. Васильев предвосхитил развитие неклассической (неаристотелевой) «воображаемой» логики [1. с. 103].)

По мнению П. Калитина, в первой половине XVIII - начале XIX в. вне светской науки в среде православных монахов - последователей московского митрополита Платона (Левшина, 1737-1812) родилась оригинальная философско-богословская школа на основе особого «отрицательно-утвердительного стиля мышления» с формулой «есть и не есть зараз»: «Речь идет о творчестве, приобретающем постоянно противоречивую, или дерзновенно и "безумно" антиномическую, форму национального самосознания в его системообразующем и "полифоническом" выражении» [7, с. 12]. Признаем, что вопреки законам формальной логики восприятие и оценка многих социальных явлений в отечественном правосознании осуществляется противоречиво и амбивалентно в соответствии с формулой «есть и не есть зараз». Примером изложенного является предложенная Н.А. Бердяевым характеристика русского народа как государственного и одновременно безгосударственного. Это означает, что, с одной стороны, существует убежденность в том, что Россия не может существовать без «грозы», т.е. сильной государственной власти; в этом проявляется склонность не к тоталитаризму, но к настороженному и одновременно смиренному приятию оправданного и конструктивного авторитаризма. С другой стороны, всегда существует стремление к вольнице, к жизни без государства. Вполне возможно совмещение этих модусов российского сознания с выделением сфер «государева и земского дел» и установлением постоянного и возможно иногда противоречивого диалога между их представителями. юридический семантика государство закон правосознание

Лингвисты выявили особую роль пространственных образов и коннотаций в формировании русской языковой картины мира. Это проявилось в таких фундаментальных для юристов концептах, как государство и закон. Введенный в оборот Н. Макиавелли и получивший в западноевропейских языках значение государства термин stato (state, der Staat, ГеШо) отражает понимание государства как субъекта власти, определяющего в целом состояние общественной жизни. М. Фуко пишет: «Этот аппарат [государства] должен быть сопряженным со всем телом общества, и не только в крайних пределах, которые он соединяет, но и в мельчайших деталях, ответственность за которые он на себя берет» [13, с. 313]. Иная установка, что государство не должно контролировать все сферы общественной жизни (один из основных принципов демократической и либеральной мысли!), заложена в самой этимологии этого русского слова. Термин государство произошел от слов «государь», «господарь», «господин», которые составлены из двух общеиндоевропейских корней: «gost» - «гость, приезжий» и «podis» - «хозяин» [16, с. 112]. Государство воплощается во власти «хозяина», носителя суверенитета, но при этом непосредственно присутствует в обществе время от времени, а не постоянно. Станет ясно, как возник такой образ государства, если вспомнить, что первоначальный способ налогообложения в Киевской Руси имел форму полюдья - объезда князьями племен, которые сохраняли значительную автономию с соответствующими органами самоуправления и способами разрешения внутренних споров.

Анализ отечественного правосознания сквозь призму языка и повседневной речи подтверждает выводы философов и культурологов о том, что Россия является страной незавершенной модернизации, т.е. сохраняются многие представления и установки традиционного мировоззрения. В условиях очевидного «краха проекта модерна» эти черты российского менталитета необходимо трактовать не как требующие устранения недостатки, а как особенности, которые необходимо учитывать и даже развивать в позитивном направлении. В.А. Синюков так определяет итог развития советского права на основе не аутентичной, а заимствованной идеологии: «Социалистически понятый естественно-правовой "реализм" на русской почве довел советское законодательство до социального (социалистического) натурализма, но так и не смог обрести трансцендентального элемента и культурной тождественности» [12, с. 225]. Так, в современном российском правосознании сохраняется стремление разрешить социальный конфликт мирно и непосредственно, а обращение в суд рассматривается как крайняя мера. Негативно стоит оценивать не эту внутреннюю установку большинства носителей отечественного правосознания, а отсутствие легальных и развитых форм досудебного разрешения споров. Игнорирование архетипа не приводит к его исчезновению, а возникают «подпольные» формы его проявления. Речь идет о том, что Президент России в Послании Федеральному Собранию в 2001 г. определил в качестве «теневой юстиции» [11].

Пространственные коннотации проявляются и в глубинном значении русского слова закон. Парадоксальной, на первый взгляд, выглядит этимология этого слова, в котором приставка «за» придает всему термину значение находящегося за пределами того (или не соответствующего тому), что выражено в корне этого слова. Оказывается, что «кон» - это «начало», то, что было «искони» [16, с. 154]. Для традиционного сознания характерно драматически-напряженное восприятие истории, которая началась с утраты первичного, «исконного» порядка, основанного на «коне». (Напомним о таком архетипе мифологического мировоззрения, как представление о «золотом веке».) При этом частично начала первичной социальной гармонии сохранялись в естественных ячейках общества. Так, Новгород возник в результате объединения первоначально самостоятельных слобод (поселков), которые назывались «концами» и сохраняли элементы самоуправления, т.е. решали многие внутренние вопросы на основе кона - обычаев, традиций. Вопросы, относящиеся к полномочиям общегородских властей, решались на основе «за-кона», т.е. юридических норм. (Например, в допетровской России одним из синонимов термина иск было слово розлюбье. Так, если внутри семьи конфликты начинают разрешаться не «полюбовно», а ссылками на юридические нормы, то это явно признак кризиса этой семьи, отсутствия в ней кона.)

Историк В.О. Ключевский настаивает на том, что необходимо строго различать порядок княжеских отношений и земский порядок на Руси: «Последний поддерживался не одними князьями, даже не ими преимущественно, имел свои основы и опоры» [8, с. 164]. Историк отмечает, что определение встречающегося в летописях выражения «закон русский» как обычного права языческой Руси является «неясным и неточным», и приходит к следующему выводу: «Значит закон русский - это юридический обычай Руси, смешанного варяго-славянского класса, который господствовал над восточными славянами и вел дела с Византией. Этот обычай был такого смешанного происхождения и состава, как и класс, жизнь которого он нормировал» [8, с. 193]. Таким образом, из этих суждений ученого следует, что тот порядок, который был установлен зарождающейся публичной властью, и соответствующие (внешние по отношению к обычаям местного населения) нормы и назывались «Законом русским». Тот факт, что первый памятник систематизированного права в истории России получил название «Русская Правда», объясняется тем, что в нем отражены в преобразованном виде (в процессе княжеского судопроизводства) обычаи местного населения, т.е. нормы, которые естественно функционировали в рамках того, что В.О. Ключевский называл «земским порядком».

В правосознании принято выделять рациональные и эмоциональные компоненты. Особенностью российского правосознания является его образно-эмоциональная составляющая. Это соответствует выводам лингвистов, которые в своих сравнительных исследованиях фиксируют важную роль в русском языке эмоционально-оценочных слов и выражений: «Эти национально-культурные стереотипы включают не столько рациональные основания оценки, сколько эмоциональные, субъектные характеристики обозначаемого. Классификационными критериями являются оценочные и образные основания номинации, представляющие знания о реалиях данного класса через призму аксиологических норм и символических интерпретаций, закрепленных в сознании определенного социума (в традициях русской этнической культуры)» [9, с. 260].

В достижении цели выявления характерных черт правосознания в том или ином языке больший интерес вызывают, говоря условно, именно «странности», логические непоследовательности в речевой коммуникации представителей данного общества. Рассмотрим следующий пример. Очевидно, что такое явление, как коррупция, предполагает, что хронологически получению какого-либо блага субъектом предшествует посул, предложение что-либо дать, а уже затем наступает этап его принятия, т.е. решение взять. В английском языке слово bribe первоначально имело значение милостыня, затем краденная вещь и, наконец, с XVI в. приобретает современное значение материальной или иной ценности, принимаемой должностным лицом; поэтому выражения transfer of a bribe и receiving a bribe означают передача и получение вещи, ценности (взятки). Немецкому Bestechungsgeld, скорее, соответствует русское посул как обещание вознаграждения. Но в отечественном юридическом языке для обозначения двух взаимосвязанных, но все же разных составов преступления применяется именно слово взятка, т.е. не утвердился более логичный термин посул, и не возник такой юридический термин, как, например, датка. Здесь, вероятно, проявляется архетипическая установка, выраженная, например, Аристотелем в различии добродетели гражданина и политика - к носителю государственной власти предъявляются более высокие этические требования. (Подобное встречаем и у М. Горького в пьесе «На дне». Пепел в ответ на суждение Клеща о чести и совести возражает: «Честь-совесть тем нужна, у кого власть да сила есть».) То есть в акте коррупции повышенная степень общественной опасности более проявляется не тогда, когда обычный человек что-то предлагает дать, а в тот момент, когда должностное лицо, носитель власти, решает взять. Такую логику находим у российского уголовного законодателя: ответственность за получение взятки (ст.290 УК РФ) предшествует даче взятки (ст.291 УК РФ) и в отдельных случаях является более строгой.

Сочетание традиционных ценностей и установок с прагматичными понятиями и институтами современного, принципиально секуляризованного общества, государства и права порождает противоречия и диссонансы в отечественном правосознании. А. Дугин для характеристики российского социума как общества, противоречиво сочетающего модернизацию с традиционализмом, использует понятие археомодерна. Философ пишет: «В археомодерне традиционное начало, то есть структура, живет в тени. Это принципиальный момент. Структура в археомодерне находится в тени, пребывает в плену, в подземелье, в погребе» [6, с. 21]. Причину постоянно возникающего недоверия к носителям государственной власти необходимо видеть в этом несоответствии этоса и образа жизни чиновников статусу представителя элиты общества, его лучшей части. Рационально-плоский концепт «слуга народа» не может быть идейно-мировоззренческой основой повышения ответственности и нравственного уровня «государственных мужей». Термин «слуга» в контексте дел «Града земного» вызывает ассоциации с человеком, который стремится меньше работать и склонен к воровству.

С точки зрения традиционной установки предъявлять более высокие требования к представителям элиты общества показателен следующий факт в истории русского языка. Еще в XVIII - начале XIX в. слова должность и обязанность были синонимами [3, с. 145]. Но далее слово должность, в основе которого возвышенная лексема долг, приобрело значение места, где чиновник призван не просто как частное лицо реализовывать свои обязанности, а следовать долгу.

Таким образом, приведенные выше суждения и примеры убеждают в том, что для достижения отечественной политико-правовой культурой состояния самоидентификации и зрелости в перечень реалий российского бытия, которые должны учитываться в процессе правового регулирования, необходимо включить русский язык и соответственно особенности российского правосознания.

Литература

1. Бажанов В.А. Н.А. Васильев как мыслитель. К 100-летию открытия воображаемой логики // Вопросы философии. 2010. №6. С. 103-113.

2. Безлепкин Н.И. Философия языка в России: К истории русской лингвофилософии. СПб.: Искусство- СПБ, 2002. 272 с.

3. Виноградов В.В. История слов. М.: Российская академия наук. Отделение литературы и языка, 1999. 1138 с.

4. Вомперский В.П. Риторики в России ХУП-ХУШ вв. М.: Наука, 1988. 180 с.

5. Гиренок Ф. Патология русского ума. М.: Аграф, 1998. 416 с.

6. Дугин А.Г. Археомодерн. М.: Арктогея, 2011. 142 с.

7. Калитин П.В. Уравнение русской идеи. М.: УРСС, 2002. 278 с.

8. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций: в 3-х кн. М.: Мысль, 1995. Кн. 1. 596 с.

9. Коновалова Н.И. Эмоциональная и рациональная оценка в народной фитонимии // Рациональное и эмоциональное в русском языке: межвузовский сборник научных трудов. М.: МГОУ, 2012. С. 259-265.

10. Ломоносов М. Российская грамматика Михаила Ломоносова. СПб.: печатана при Императорской Академии наук, 1755.

11. Послание Президента Российской Федерации от 03.04.2001.

12. Синюков В.А. Российская правовая система: введение в общую теорию. М.: Норма, 2010. 670 с.

13. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. 480 с.

14. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 447 с.

15. Хомяков Д.А. Православие, самодержавие и народность. М.: 2005. 464 с.

16. Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Г.В. Краткий этимологический словарь русского языка. 3-е изд. М.: Просвещение, 1975. 544 с.

Размещено на allbest.ru