Физика Аристотеля

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФИЗИКА АРИСТОТЕЛЯ

Петрова Надежда Ильинична - пенсионер, г. Новосибирск

Аннотация

Чтобы понять «науку о божественном» Аристотеля, необходимо понять его «науку о природе» - «физику», так как эти науки определенно взаимосвязаны. В статье анализируются основные положения «науки о природе» Аристотеля, которая является отражением его восприятия окружающего мира и дает представление о миропонимании великого философа.

Ключевые слова: начало, материя, движение, время, причина, сущность, сущее, бытие.

Аристотель говорит, что научное познание возникает при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины и элементы путем их уяснения, поэтому и в науке о природе необходимо определить то, что относится к началам. Исследующие природу, говорит Аристотель, ищут, есть ли одно начало, или многие, и если одно, то подвижно оно или неподвижно. Одни «физики» считают первым началом воздух, другие воду. Парменид и Мелисс говорят, что начало всего есть одно: все есть единое и неподвижное; Мелисс утверждает что сущее бесконечно, Парменид говорит, что конечно и он считает причинами возникновения теплое и холодное. Однако, говорит Аристотель, рассмотрение вопроса об одном и неподвижном сущем, не относится к исследованию природы: это дело другой науки или общей всем, а «единое» в указанном смысле еще не будет началом.

Ведь начало есть начало чего-нибудь или каких-нибудь вещей. Не определено, говорит Аристотель, в каком смысле говорят о начале утверждающие, что «все есть единое»: есть ли «все» сущность, или количество, или качество, есть ли «все» одна сущность, как, например, один человек, одна лошадь, одна душа, или это одно качество, например светлое, теплое или другое в том же роде. Но, говорит Аристотель, если «все» будет и сущностью, и количеством, и качеством - обособлены ли они друг от друга или нет, - существующее будет многим. Не определено также в каком смысле они говорят, что все есть «единое». Ведь единым называют и непрерывное, и неделимое, и вещи, у которых определение и суть бытия одно и то же, например хмельной напиток и вино. Поэтому, очевидно, невозможно признать, что все существующее есть единое. Аристотель говорит, что Парменид ложно понимает «сущее» однозначно, как обозначение единого, о котором оно сказывается, тогда как оно имеет несколько значений. «Утверждать же, что все будет единым, если, кроме самого сущего, не будет ничего другого, нелепо. Кто же будет понимать само сущее иначе как определенное сущее как таковое. А если это так, ничто не препятствует существовать многому...» [1, 67]. На каком основании, спрашивает Аристотель, сущее неподвижно, если оно едино? Ведь часть его, будучи единой, - вот эта вода, например, - движется сама в себе, почему же подобным образом не движется и все? Также почему не могло бы быть качественного изменения? «Нами, напротив, должно быть положено в основу, что природные вещи, или все, или некоторые, подвижны...» [1, 62].

А то, что говорят «физики», идет в двух направлениях. Одни, говорит Аристотель, полагая в основу сущего единый телесный субстрат - огонь ли, воду или воздух, или что-нибудь плотнее огня и тоньше воздуха, все остальное порождают из него уплотнением и разрежением, производя таким образом многое. Но это противоположности, говорит Аристотель, которые, могут рассматриваться как избыток и недостаток. Другие предполагают, что из единого выделяются содержащиеся в нем противоположности, как говорит Анаксимандр. Эмпедокл и Анаксагор из смеси выделяют все остальное, только Эмпедокл признает чередование состояний, например, вражды и любви, и так называемые стихии, Анаксагор - однократное возникновение и бесконечные по числу «подобочастные и противоположности». Считалось также истинным общее мнение «физиков», что из не-сущего, то есть из «несуществующих вещей», ничто не возникает, а возникает «.из существующих и имеющихся в наличии [частиц], но не воспринимаемых нами ввиду малости их масс» [1, 68]. Все принимают противоположности за начала, говорит Аристотель, «и это вполне разумно», так как начала не выводятся ни друг из друга, ни из чего-либо другого, а, наоборот, из них все, а это как раз присуще первым противоположностям. И все возникающее будет возникать и все исчезающее исчезать или из противоположного, или в противоположное, или в промежуточное между ними. Аристотель говорит, что до этих пор «идет» с ним большинство прочих философов: «.все они, полагая элементы и то, что ими называется началами, хотя и без логического обоснования, все-таки говорят о противоположностях, как бы вынуждаемые самой истиной» [1, 72].

Надо сказать, говорит Аристотель, существует ли два, три или большее число начал. Одного быть не может, так как противоположное не одно. С другой стороны, и бесконечного множества начал быть не может, так как в этом случае сущее будет непознаваемо. Сущность есть некий единый род бытия. Кроме того, говорит Аристотель, сущность какой-либо вещи не составляют противоположности, поэтому сущность не может быть противоположна сущности. Но каким же образом из не-сущностей могла бы возникнуть сущность? В каждом одном роде имеется одна пара противоположностей. Если предположить, что начал только два, тогда, говорит Аристотель, каким образом, например, плотное может естественным путем сделать что-либо редким или редкое - плотным. То же относится и ко всякой другой противоположности: ведь не любовь соединяет вражду и делает из нее что-нибудь и не вражда из любви, но обе действуют на нечто иное, третье. Поэтому в основу противоположностей необходимо положить особую природу, как делают это утверждающие, что существует единая природа Вселенной, например вода, или огонь. Таким образом, утверждение, что имеются три элемента, «.представляется имеющим некоторое основание, как мы уже сказали; но более трех - ни в коем случае» [1, 74].

Аристотель говорит, что из одного возникает одно, из другого - другое, имея в виду или простые вещи, или сложные. Некоторые вещи не возникают просто, а возникают как нечто определенное, просто же возникают только сущности. Сущности и все остальное, просто существующее, возникают из какого-нибудь субстрата. Очевидно, что и во всех других случаях в основе должно лежать нечто становящееся: ведь и количество, и качество, и отношение к другому, и «когда», и «где» возникают лишь при наличии некоего субстрата. И все природные вещи, соответствующие той сущности, по которой они именуются, возникают из лежащего в основе субстрата и формы. Субстрат по числу един, по виду же двойствен. Аристотель поясняет, что, например, человек, золото и вообще исчислимая материя, как субстрат, - все это скорее некий определенный предмет, лишенность же и противоположность имеют случайный характер. Форма едина, как, например, порядок, образованность, или что-либо иное из такого рода предикатов; с другой стороны, о них можно говорить как о противоположностях - таких, например, как образованное и невежественное. Что касается лежащей в основе природы, говорит Аристотель, то она познаваема по аналогии, как относится медь к статуе, или дерево к ложу, так и она относится к сущности, к определенному и существующему предмету. Пребывающая природная основа есть сопричина, наряду с формой возникающих вещей - это материя. Что же касается уничтожения и возникновения материи, говорит Аристотель, то в одном смысле она им подвержена, в другом нет. Рассматриваемая как то, в чем заключена лишенность, она уничтожается сама по себе, так как исчезающим здесь будет лишенность. Если рассматривать ее как возможность приобретения формы, она не только сама по себе не уничтожается, но ей необходимо быть неисчезающей и невозникающей. Ведь если бы она возникла, в ее основе должно было бы лежать нечто первичное, откуда бы она возникла, так что в таком случае она существовала бы прежде своего возникновения. «Ведь я называю материей первичный субстрат каждой вещи, из которого эта вещь возникает не по совпадению, а потому, что он ей внутренне присущ» [1, 81]. А если материя уничтожается, то именно к этому субстрату она должна будет прийти в конце концов. наука физик аристотель философ

Из существующих предметов одни существуют по природе, другие - в силу иных причин. Животные и их части, растения и простые тела, как-то: земля, огонь, воздух, вода - эти и подобные им, говорит Аристотель, существуют по природе. Все существующее по природе имеет в самом себе начало движения и покоя, будь то в отношении места, увеличения и уменьшения или качественного изменения. А ложе, плащ и прочие предметы подобного рода, образованные искусственно, не имеют никакого врожденного стремления к изменению или имеют его лишь постольку, поскольку они оказываются состоящими из камня, земли или смешения этих тел - так как природа есть некое начало и причина движения и покоя для того, чему она присуща первично, сама по себе, а не по случайному совпадению. Природой обладают в себе все предметы, которые имеют указанное начало, говорит Аристотель. И все такие предметы - сущности. Ибо каждый из них есть какой-то субстрат, а в субстрате всегда имеется природа. Согласно с природой ведут себя и эти предметы, и все, что присуще им само по себе, например, огню нестись вверх. А пытаться доказывать, что природа существует, смешно, ибо очевидно, что таких предметов много. Одни, говорит Аристотель, считают природой существующего огонь, другие - землю, или воздух, или воду, иные - некоторые из указанных элементов, а кое-кто - все вместе. И каждый из этих элементов считается вечным, ибо невозможно, чтобы они из самих себя изменялись во что-нибудь другое; все же прочее возникает и гибнет бесчисленное множество раз. Один способ определения природы: «...она есть первая материя, лежащая в основе каждого из [предметов], имеющих в себе самом начало движения и изменения. По-другому же способу она есть форма (тофЬи) и вид (eidos) соответственно определению [вещи]» [1, 84]. Форма и вид отделимы от вещи только логически, а то, что состоит из материи и формы, не есть природа, а только существует по природе, например человек.

По нашему убеждению, говорит Аристотель, мы знаем каждую вещь только тогда, когда понимаем «почему она», а это значит понять первую причину. В одном значении причиной называется то, «из чего», как внутренне ему присущего, возникает что-нибудь, например медь - причина этой статуи или серебро - этой чаши, и их роды. В другом значении причиной будут форма и образец - а это есть определение сути бытия и их роды (например, для октавы отношение двух к единице и вообще число), а также составные части определения. Причиной называется то, откуда первое начало изменения или покоя, например, для ребенка причина - отец, и вообще, производящее - причина производимого и изменяющее - изменяемого. Причиной является цель, то есть «ради чего», например, причина прогулки - здоровье. Почему человек гуляет? Ответ: «чтобы быть здоровым» - и, сказав так, говорит Аристотель, считаем, что указали причину. Вследствие такой многозначности может случиться, что одно и то же имеет несколько причин, или две вещи могут быть причинами друг друга. В числе причин называют также необходимость, случайность и самопроизвольность. Необходимость и случайность проявляются в природных явлениях. И на эти причины, говорит Аристотель, ссылаются все. Но как считать, например, с частями животных, по необходимости ли передние зубы вырастали острыми, приспособленными для разрывания, а коренные - широкими, годными для перемалывания пищи, ради этого ли они возникли, или это совпало случайно?

Считается, говорит Аристотель, что эти сами собой выгодно составившиеся существа сохранились, те же, у которых получилось иначе, погибли и погибают, как те «быкорожденные мужеликие», о которых говорит Эмпедокл. Такими рассуждениями пытаются преодолеть затруднения, однако невозможно, чтобы дело обстояло таким образом. Вообще, утверждающий это, говорит Аристотель, отвергает природные существа и саму природу, ибо природные существа - это те, которые, двигаясь непрерывно под воздействием какого-то начала в них самих, достигают некоторой цели. Все такие явления существуют по природе, это признают и сами рассуждающие о них, следовательно, имеется причина «ради чего» в том, что возникает и существует по природе. От каждого начала получается не одно и то же для каждых двух существ, однако и не первое попавшееся, но всегда движение направлено к одному и тому же. Как делается каждая вещь, такова она и есть по своей природе, и какова она по своей природе, так и делается, если что-либо не помешает. «Делается же ради чего-нибудь, следовательно, и по природе существует ради этого» [1, 98]. Вообще же искусство, говорит Аристотель, в одних случаях завершает то, что природа не в состоянии произвести, в других же подражает ей. Ошибки бывают и в том, что создано искусством: неправильно написал грамотный человек, неправильно врач составил лекарство, поэтому ясно, что они могут быть и в творениях природы. «Если существуют некоторые [вещи], созданные искусством, в которых «ради чего» [достигается] правильно, а в ошибочных «ради чего» намечается, но не достигается, то это же самое возможно и в творениях природы, и уродства суть ошибки в отношении такого же «ради чего» [1, 99]. Таким образом, говорит Аристотель, природа есть причина в смысле «ради чего».

Природа есть начало движения и изменения, движение, по всей видимости, говорит Аристотель, есть нечто непрерывное, а в непрерывном проявляется бесконечное. Все «физики» полагают бесконечное как начало существующих вещей. Считается, что бесконечное может существовать как сущность, как свойство, присущее некой природе, или как бесконечное по величине, или как бесчисленное множество. Если бесконечное само есть сущность, а не свойство какой-то иной сущности, и не относится к какому-либо субстрату, оно не имеет частей и неделимо. Бесконечному, говорит Аристотель, невозможно существовать в действительности, как чувственно воспринимаемому телу, ведь в этом случае ему необходимо быть неким количеством. Бесконечное, следовательно, существует как свойство. Но тогда недопустимо называть бесконечное началом, говорит Аристотель, а только то, чему оно присуще как свойство, например, воздух.

При рассмотрении чувственных предметов некоторые считают бесконечное единым и простым началом, из которого порождаются, например, воздух или вода, как его элементы. Но такого чувственно - воспринимаемого тела наряду с так называемыми элементами нет, и конечно, ни огонь, ни другой какой-нибудь элемент не могут быть бесконечными. Невозможно также, чтобы Вселенная - даже если она ограничена - состояла или возникала из какого-то одного элемента, подобно тому как Гераклит говорит, что все когда-нибудь станет огнем. Таким образом, вопрос о существовании бесконечного чувственно воспринимаемого тела «...следует рассматривать в отношении Вселенной в целом, а не в отношении какого-либо одного элемента» [1, 114]. Бесконечное, говорит Аристотель, существует таким образом, что всегда берется иное и иное, а взятое всегда бывает конечным, но всегда разным и разным, как, например, существует день. Также, «...бесконечное есть там, где, беря некоторое количество, всегда можно взять что-нибудь за ним. А где вне ничего нет - это законченное и целое. Ведь мы так и определяем целое: это то, у которого ничто не отсутствует; например, целое - это человек или сундук» [1, 119].

Движение невозможно без места, пустоты и времени. Движения помимо вещей не существует: ведь все меняющееся меняется всегда или в отношении сущности, или в отношении количества, или качества, или места. Таким образом, видов движения и изменения имеется столько же, сколько и родов сущего. А так как в каждом роде мы различали, говорит Аристотель, существующее в действительности и в возможности, то движение есть действительность существующего в возможности, поскольку последнее таково, например, действительность могущего качественно изменяться, есть качественное изменение; действительность способного к росту и к противолежащему - убыли есть рост и убыль; действительность способного возникать и уничтожаться - возникновение и уничтожение, способного перемещаться - перемещение. А все это есть движение, и очевидно, «.что движение есть действительность возможного, поскольку оно возможно» [1, 105]. Другие говорят о движении, что оно есть разнородность, неравенство и не-сущее. Причина же, почему они помещают движение в такие разряды, состоит в том, что движение кажется чем- то неопределенным, говорит Аристотель, его нельзя просто отнести ни к возможности сущего, ни к его деятельности. И все же движение кажется некоторой деятельностью, хотя и незавершенной. Движется и то, что приводит в движение, то есть, все, что в возможности подвижно и неподвижность чего есть покой. «Воздействие на подобную [вещь], поскольку она такова, и есть приведение в движение: оно осуществляется прикосновением, так что одновременно [и само движущее] испытывает воздействие» [1, 106]. Форму всегда привносит движущее - будь то определенный предмет или определенное качество или количество. И эта форма, говорит Аристотель, будет началом и причиной движения, когда движущее движет; например, человек в действительности создает человека из того, что было человеком в возможности.

Существующие предметы, как все признают, говорит Аристотель, находятся где-нибудь, несуществующее нигде не находится: где, в самом деле, козлоолень или сфинкс? Из видов движения самым обыкновенным и в собственном смысле движением будет движение в отношении места, которое называется перемещением. Место, с одной стороны, есть нечто общее, в котором находятся все тела, с другой - особое, в котором как первом помещается данное тело. «Когда мы говорим, что [предмет] находится во Вселенной как в [некотором] месте, то это потому, что он в воздухе, воздух же во Вселенной, да и в воздухе он [находится] не во всем, но мы говорим, что он в воздухе, имея в виду крайнюю, окружающую его [поверхность]» [1, 130]. Ведь если местом предмета будет весь воздух, то место предмета и сам предмет окажутся неравными, а они равны, и таким равным предмету местом будет первое место, в котором находится предмет. Необходимо, чтобы место было границей объемлющего тела «поскольку оно соприкасается с объемлемым», говорит Аристотель. «Я разумею под объемлемым тело, способное двигаться путем перемещения» [1, 132]. Поэтому центр Вселенной и крайняя по отношению к нам граница кругового движения Неба кажутся всем по преимуществу низом и верхом, так как первый центр всегда пребывает неподвижным, граница же круговращения, оставаясь одной и той же, также пребывает. Так что, говорит Аристотель, поскольку легкое по природе несется кверху, а тяжелое книзу, то объемлющая граница в направлении к центру и самый центр есть низ, а в направлении к краю и самый край - верх; поэтому место и кажется какой-то поверхностью, как бы сосудом и объемлющим телом. И место существует вместе с предметом, так как границы существуют вместе с тем, что они ограничивают. Одни части занимают место сами по себе, например, всякое тело, способное к перемещению или к увеличению само по себе, находится где-нибудь, небесный же свод в целом не находится нигде и в «никаком месте», раз никакое тело его не объемлет. «В чем происходит движение, там и место для частей, ибо одна часть непосредственно прилегает к другой» [1, 133]. Другие же предметы занимают место по совпадению, например душа, а также Небо: ведь все его части находятся как бы в месте, так как одна охватывает другую по кругу, говорит Аристотель.

Поэтому то, что вверху, движется по кругу, а Вселенная нигде не находится. Ведь находящееся где-нибудь само есть нечто, и наряду с ним должно быть нечто другое в том, что его объемлет. А наряду со Вселенной и целым нет ничего, что было бы вне Вселенной, и поэтому все находится в Небе, ибо справедливо, что Небо и есть Вселенная, говорит Аристотель. Место же Вселенной не небесный свод, а его крайняя, касающаяся подвижного тела покоящаяся граница, поэтому земля помещается в воде, вода - в воздухе, воздух - в эфире, эфир - в Небе, а Небо уже ни в чем другом. «И вполне понятно, что каждое [тело] устремится к своему собственному месту: ведь тела, которые расположены друг за другом и касаются друг друга ненасильственно, родственны, и если они сращены, они не испытывают [взаимного] воздействия, если же только касаются, испытывают воздействие друг друга» [1, 133, 134].

Надо признать, говорит Аристотель, что дело «физика» - рассмотреть вопрос о пустоте, существует она или нет, и в каком виде существует. Признающие пустоту считают ее как бы местом и сосудом: он кажется наполненным, когда содержит в себе массу, которую способен вместить, когда же лишится ее - пустым, как будто пустое и полное место одно и то же, только бытие их неодинаково. Утверждающие существование пустоты говорят, что иначе не было бы движения по отношению к месту (каково перемещение и увеличение): ибо нет движения, если не будет пустоты, так как наполненное не имеет возможности воспринять в себя что-либо. Однако, нет никакой необходимости, говорит Аристотель, если существует движение, признавать пустоту, так как качественно изменяться может и наполненное тело. Но это относится также и к движению по отношению к месту, так как тела могут уступать друг другу место одновременно, даже при отсутствии промежутка, существующего наряду с движущимися телами. Это очевидно в вихревых движениях сплошных тел и в движениях жидкостей. Аристотель говорит, что для противоположного существует единая материя - для теплого и холодного и других физических противоположностей, что из сущего в возможности возникает сущее в действительности, что материя неотделима, только по своему бытию есть нечто особое, что она едина по числу, будь то для цвета, тепла и холода. «И материя тела, как большого, так и малого, одна и та же» [1, 144]. Следовательно, и плотное с редким - одно и то же, и материя их едина. Но плотное есть тяжелое, а редкое - легкое. Именно два свойства присущи каждому из них - плотному и редкому: тяжелое и твердое кажется плотным, а противоположное им, легкое и мягкое, - редким (расхождение между тяжелым и твердым имеется у свинца и железа). Плотное и редкое в силу этой противоположности способны вызывать перемещение, а поскольку они оказываются твердым и мягким, способны приходить или не приходить не в состояние перемещения, а скорее качественного изменения.

Все изменяющееся может изменяться по совпадению, но существует и то, что движется не по совпадению, но само по себе и первично. Аристотель говорит, что изменение не по совпадению происходит не во всех, но в противоположных и промежуточных между ними и в противоречивом. То же относится и к движущему: одно движет по совпадению, другое вследствие того, что в нем движет какая-нибудь часть, третье первично само по себе, например врач исцеляет, а рука ударяет. Раз существует движущее, существует и движимое, также то, в чем происходит движение, т. е. время, и помимо всего этого из чего и во что идет движение, ибо всякое движение идет из чего-нибудь и во что-нибудь, формы же, состояния и место, в которые движутся движущиеся тела, неподвижны, как, например, знание и теплота.

Изменяющееся, говорит Аристотель, может изменяться «четверояким образом»: или из субстрата в субстрат, или из субстрата в не субстрат, или из не субстрата в субстрат или, наконец, из не субстрата в не субстрат; «...субстратом же [в данном случае] я называю то, что выражается утвердительным суждением» [1, 162]. Необходимо существуют три вида изменений: из субстрата в субстрат, из субстрата в не субстрат и из не субстрата в субстрат, так как из не субстрата в не субстрат изменения не бывает вследствие отсутствия противопоставления: ведь в этом случае нет ни противоположностей, ни противоречия. Изменение из не субстрата в субстрат, находящийся в отношении противоречия к своему отрицанию, есть возникновение. Изменение из субстрата в не субстрат есть уничтожение. Несуществующее не может находиться в движении. Если это так, то возникновение не может быть движением: ведь возникает несуществующее. И уничтожение, конечно, не есть движение: ведь движению противоположно или другое движение, или покой, а уничтожение противоположно возникновению. По необходимости одно только изменение из субстрата в субстрат и есть движение, говорит Аристотель. А исходный и конечный субстраты или противоположны друг другу, или лежат в промежутке, ибо и лишенность должна быть взята как противоположность и выражаться утвердительным суждением, например «голое», «беззубое», «темное». Для категории сущности движения нет, так как ничто существующее ей не противоположно, так же, конечно, и для отношения: ведь при изменении одного члена отношения вполне допустимо, что другой не меняется, так что движение обоих будет по совпадению. Нет также движения ни для действующего и претерпевающего, ни для всего движимого и движущего, так как нет ни движения движения, ни возникновения возникновения, ни вообще изменения изменения.

«Так как не существует движения ни сущности, ни отношения, ни действия, ни претерпевания, то остается только движение в отношении качества, количества и места, ибо в каждом из них имеется своя противоположность» [1, 165]. Покой противоположен движению, следовательно, он будет лишенностью носителя движения. Непосредственно движущее - не в смысле «ради чего», а «откуда начало движения» - существует вместе с движимым; «вместе», поясняет Аристотель, потому что между ними нет ничего посередине. Это обще для всего движимого и движущего. А так как существует три рода движения: в отношении места, в отношении качества и в отношении количества, «.то необходимо должны существовать и три [рода] движущего, а именно перемещающее, вызывающее качественное изменение и обусловливающее рост и убыль» [1, 208]. Перемещение есть «первое» из движений. Все перемещающее движется или само собой или другим. Ясно, говорит Аристотель, что во всех вещах, которые движутся сами собой, движимое и движущее находятся вместе, ведь им самим присуще непосредственно движущее, следовательно, в промежутке между движимым и движущим нет ничего.

А в том, что приводится в движение другим, дело должно обстоять «четверояким образом», так как существуют четыре вида перемещения, вызванного другим: притягивание, толкание, несение, вращение. К ним сводятся все движения в отношении места. «Невозможно, однако, двигать что-либо или от себя к другому, или от другого к себе без соприкосновения; так что ясно, что между движимым с места на место и движущим нет ничего в промежутке» [1, 209, 210]. Нет ничего в промежутке между телом, испытывающим качественное изменение и вызывающим его. Ничего нет и между увеличивающимся телом и вызывающим увеличение, потому что непосредственно вызывающее увеличение так присоединено к увеличивающемуся, что они образуют нечто целое. И также уменьшающее уменьшает путем отхождения чего-либо от убывающего. Следовательно, и увеличивающее и уменьшающее должны образовывать непрерывность вместе с предметами, на которые они действуют, а в непрерывном нет ничего в промежутке. «Итак, ясно, что между последним краем движущего и непосредственно следующим за ним движимым в промежутке ничего нет» [1, 211].

Что движение существует, говорит Аристотель, это утверждают все писавшие что-нибудь о природе, так как все они занимаются рассмотрением происхождения мира и вопросами возникновения и уничтожения. Те, которые признают существование бесчисленных миров, одни из которых зарождаются, а другие гибнут, утверждают, что движение существует вечно, так как возникновения и уничтожения необходимо связаны с движением. Те же, которые считают, что мир один или не вечен, делают соответственные предположения и о движении. Если допустить, что движения когда- то не было, говорит Аристотель, то это могло быть или так, как говорит Анаксагор, который утверждает, что после того, как все вещи находились вместе и пребывали в покое в течение бесконечного времени, Разум придал им движение и разделил их. По- другому говорит Эмпедокл, считавший, что попеременно все движется и снова покоится: движется, когда Любовь делает из многого единое или Вражда - из единого многое, покоится же в промежуточное время. Аристотель же утверждает, «...что движение есть деятельность способного к движению, поскольку оно способно к движению» [1, 222]. Поэтому, по его словам, необходимо, чтобы существовали предметы, способные двигаться каждым движением, например способный к качественному изменению - качественно изменяться, способный менять место - перемещаться. Следовательно, прежде чем произойдет горение, должно быть горючее, и прежде зажигания - зажигающее. И это все необходимо должно было или возникнуть когда-то, раньше не существуя, или быть вечным, говорит Аристотель. Если каждое из тел, способных к движению, возникло, необходимо, чтобы прежде данного изменения и движения существовало другое, в результате которого возникло способное двигаться и двигать. «Если же признать вечное существование предметов до существования движения, то это покажется бессмысленным с самого начала.» [1, 222]. Если предположить, говорит Аристотель, что когда-то нечто становится первым двигателем, а другое движимым, а раньше ничего этого не было и все покоилось, то необходимо допустить первоначальное изменение: ведь была же какая- то причина покоя, так как покой есть лишенность движения.

Следовательно, перед первым изменением будет изменение более первое. Однако предметы, которые способны делать что-либо и испытывать воздействие или двигать и двигаться, не во всех случаях способны к этому, но когда находятся в определенном состоянии и вблизи друг от друга. Таким образом, говорит Аристотель, один предмет движет, другой движется, когда они приближены друг к другу и когда наличествует возможность одному двигать, другому двигаться. Поэтому, если не всегда происходило движение, ясно, что предметы в то время находились не в таком состоянии, что один мог двигаться, другой двигать, но для этого нужно было, чтобы один из них определенным образом изменился. Это необходимо должно происходить в тех случаях, где имеется отношение двух предметов, например, чтобы то, что не было двойным, стало двойным и чтобы изменение коснулось если не обоих предметов, то хотя бы одного из них, говорит Аристотель. Следовательно, произойдет какое-то изменение, предшествующее первому. «А, помимо этого, каким образом появится предшествующее и последующее, если не существует времени? Или время, если не существует движения? Если же время есть число движения или какое-то движение, то, раз всегда существует время, и движение должно быть вечным» [1, 223]. Движение также и неуничтожимо, говорит Аристотель. Как в вопросе о возникновении движения выходило, что существует изменение, предшествующее первому, так здесь - следующее за последним, так как тело не одновременно утрачивает движение и способность к движению, например состояние горения и способность гореть (ведь можно быть горючим и не гореть), а также способность двигать и двигание.

И то, что способно уничтожиться, должно погибнуть, когда оно уничтожается, а затем в свою очередь и то, что его уничтожает, так как и уничтожение есть некоторого рода изменение. «Если же это невозможно, ясно, что существует вечное движение, а не такое, чтобы иногда оно было, иногда нет; подобное утверждение больше похоже на вымысел» [1, 224]. Аристотель говорит, что нет ничего беспорядочного в том, что существует по природе и согласно с ней, так как природа - причина порядка для всех вещей. Покоиться в течение бесконечного времени, затем когда-нибудь начать двигаться, причем нельзя указать никакой разницы, почему это происходит именно теперь, а не раньше, а также не иметь какого-либо порядка - это не может быть делом природы, говорит Аристотель. Природные процессы происходят безусловно, а не иногда так, иногда этак (например, огонь несется по природе кверху, а не иногда кверху, иногда нет), а также, будучи непростыми, согласно определенному отношению. Поэтому, говорит Аристотель, лучше говорить, как Эмпедокл, сказавший, что все попеременно покоится и движется, ибо в этом уже имеется какой-то порядок. Может показаться возможным, что движение теперь существует, а когда-то его совсем не было.

Во-первых, ни одно изменение не вечно: для всякого изменения то противоположное, во что оно идет, необходимо есть предел, а до бесконечности ничто не может двигаться. Также возможно двигаться предмету недвижущемуся и не имеющему в себе ни какого движения, например неодушевленным телам, которые, не двигаясь ни в части, ни в целом, а находясь в состоянии покоя, когда-нибудь начинают двигаться: ведь следовало бы или всегда двигаться, или никогда, если только не возникает движения, которого не было. Больше всего это становится ясным при рассмотрении одушевленных существ. Хотя иногда в нас нет никакого движения и мы находимся в состоянии покоя, говорит Аристотель, все-таки когда-нибудь мы начинаем двигаться, и начало движения возникает в нас от нас самих, даже если извне нас ничто не привело в движение. Следовательно, если какое-то время существо находится в полном покое, движение возникнет в неподвижном теле от него самого, а не от внешней причины. «Если же это возможно для живого существа, почему это не может происходить и со всей Вселенной? Ведь если это имеет место в маленьком космосе, значит, и в большом, и если в космосе, то и в бесконечном...» [1, 226].

Некоторые утверждают, говорит Аристотель, что сущее бесконечно и неподвижно, но таким оно для чувственного восприятия не кажется, наоборот, многие из существующих вещей находятся в движении. Если, таким образом, существует это ложное мнение или вообще мнение, то существует и движение, если бы даже это было воображением: ведь воображение и мнение также считаются движениями некоторого рода. «Но вести рассмотрение такой точки зрения и подыскивать обоснование тому, чем мы владеем настолько хорошо, что оно не нуждается в обосновании, - значит плохо разбираться в том, что лучше, что хуже, что достоверно и что недостоверно и что есть начало и что не может быть началом» [1, 230]. Все движущееся, говорит Аристотель, необходимо приводится в движение чем-нибудь. Если оно в самом себе не имеет начала движения, то ясно, что оно приводится в движение другим, тогда движущим будет иное. «Если же необходимо, чтобы все движущееся приводилось в движение чем-нибудь - или тем, что приводится в движение другим, или тем, что не приводится, и если тем, что приводится в движение другим, то необходимо должен быть первый двигатель, который не движется другим, и если он первый, то в другом нет необходимости.» [1, 234]. И если все движущееся приводится в движение чем-либо, а первый двигатель не приводится в движение ничем другим, то необходимо, чтобы он приводил в движение сам себя. Поэтому, говорит Аристотель, правильно говорит Анаксагор, утверждая, что Разум не подвержен воздействию и не смешан, после того как он сделал его началом движения, ибо только таким образом он может двигать, будучи неподвижным.

Так как движение должно существовать всегда и не прекращаться, говорит Аристотель, то необходимо существует нечто вечное, что движет, как первое, то есть, существует нечто объемлющее, наряду с отдельными предметами, что служит причиной бытия одних предметов, небытия других и непрерывного изменения; оно служит причиной движения для них, а они - для других. Если движение вечно, будет вечен и первый двигатель, если он один, если же их много, будут вечными многие. Но, если результат получается один и тот же, всегда следует предпочитать ограниченное количество. Достаточно и одного двигателя, «...который, будучи первым среди неподвижных и существуя вечно, будет началом движения для всего прочего» [1, 242]. Движение должно существовать всегда. Но, если оно существует всегда, оно необходимо должно быть непрерывным и единым. Единым будет движение, производимое одним двигателем в одном движущемся предмете.

Если в существующих предметах должно происходить безостановочное и бессмертное движение, то, «.когда начало пребывает [в том же состоянии], и Вселенная должна пребывать, будучи непрерывно связана с началом» [1, 243]. Если всегда существует нечто, именно приводящее в движение и само неподвижное и вечное, говорит Аристотель, необходимо, чтобы и первое, приводимое им в движение, было вечным, иначе не может быть возникновения, уничтожения и изменения для всего прочего. А приводимое в движение неподвижным двигателем, вследствие того, что его отношение к вещам будет все время меняться, не будет причиной одного и того же движения, но «.из-за того, что оно находится в противоположных местах или формах, сообщит каждому движущемуся предмету противоположное движение, а иногда движение, иногда покой» [1, 244]. Первое движущее, говорит Аристотель, может сообщить двигательную способность или обладающему такими свойствами воздуху, или воде, или чему-нибудь иному, что по природе способно двигать или находиться в движении.

«Но сейчас мы имеем перед нашими глазами [иное, а именно] нечто единое, что непрерывно движется» [1, 261]. Так как в существующих предметах необходимо должно быть единое и непрерывное движение какой-то единой величины, приводимой в движение единым двигателем, (так как не имеющее величины не движется), то, если существует единый двигатель, он приводит в движение будучи неподвижным. Ему нет необходимости совместно с движимым изменяться, но он всегда будет в состоянии двигать, так как двигать таким образом не требует усилий. Это вызываемое им движение должно быть равномерным, так как двигатель не испытывает никакого изменения. И приводимое им в движение также не должно испытывать никакого изменения, чтобы движении было однородным. Движется то, что находится ближе всего к двигателю. «Таким будет движение (внешнего) круга, там, следовательно, и находится двигатель» [1, 261]. Если воздух и вода движут, будучи делимыми, но только так, что сами приводятся в движение, то в обоих случаях движение не может быть единым, а только смежным. Следовательно, непрерывно только то движение, которое вызывает неподвижный двигатель, так как, будучи всегда в одинаковом состоянии, он будет одинаковым и непрерывным образом относиться к движимому. Первый двигатель, и притом неподвижный, говорит Аристотель, не может иметь величины, так как, если он имеет величину, он должен быть или конечным, или бесконечным. Бесконечное не может иметь величины, а конечное не может обладать бесконечной силой и приводить в движение в течение бесконечного времени. «А первый двигатель движет вечным движением в течение бесконечного времени. Таким образом, ясно, что он неделим, не имеет ни частей, ни какой-либо величины» [1, 262].

Так, Аристотель, опираясь на достижения других исследователей, создает свое представление об окружающей природе, как «едином, что непрерывно движется».

Список литературы

1. Аристотель. Физика. Сочинения в 4 т. Т. 3. М. «Мысль», 1981.

Размещено на Allbest.ru