Атрибутивное определение бытия: третья историческая форма противоположности диалектики и метафизики

Так и гуманизм есть продукт исследования различных форм мировоззрения, в результате которого обнаруживается наличие свойства гуманизма или его отсутствие. Этим и объясняется многообразие различных трактовок, пониманий, понятий гуманизма, распространенных в человеческом обществе.

Сомнительным является заявление И.В. Вишева, что основной для решаемой им проблемы является оппозиция религиозной и научной точек зрения. Иначе говоря, что основанием решения проблемы бессмертия является спор науки и религии. Не слишком ли большое внимание и роль отводится здесь религии? Не упускается ли при этом собственно философская составляющая, включая основной вопрос философии, противоположность диалектики и метафизики или, как теперь говорят, диалектики позитивной и негативной и др.? О том, что автором статьи упускается контекст противостояния бытия и его изменения, с одной стороны, и типы мироотношения, с другой, свидетельствуют рассуждения нашего профессора по поводу мысли Коломийца, который клонирование человека характеризует как противоестественный отбор.

И.В. Вишев под практическим бессмертием не имеет в виду бессмертия, но лишь постоянное и постепенное продлевание человеческой жизни. Скорее, тут мы имеем дело с метафорой, чем с научным понятием или философской категорией. Теоретическое доказательство самой возможности бессмертия у И.В. Вишева отсутствует, просто констатируется факт продления жизни, и эта констатация завершается утверждением о бессмертии; он говорил это и в 2005 г.

При анализе И.В. Вишевым позиции И.Д. Панцхавы (и И.Т. Фролова) остается неясным, является ли его негативный подход «к решению проблемы реального бессмертия» личным выводом И.Д. Панцхавы, или же «смертнический подход» (так называет его И.В. Вишев ) есть следствие «принципов» диалектико-материалистической философии, хотя именно это принципиально важно.

Далее. Что означает «фундаментальное изменение человеческой природы» или «модификация человека», о чем пишет (не только) И.В. Вишев - развитие или же отчуждение?

И.В. Вишев пишет и о «воскрешении» в смысле воскрешения после смерти. Это более чем сомнительно, хотя именно на этом настаивает, поясняет свою мысль автор. Но возможно ли воскрешение после смерти? Или это опять-таки метафора? Никто такой возможности не доказал ни к 2005, ни в 2012 г. Фактически речь идет о «воскрешении» не после смерти, а после так называемой клинической смерти. Клиническая смерть есть не с(за)вершившийся акт смерти, но определенное состояние в незаконченном процессе умирания человека, в котором возможна ремиссия, ее приостановка и даже попятное движение от смерти. При этом смерть может не дойти до «победного конца», и тогда возможно и наступает «воскрешение», самопроизвольно или при содействии врачей и т.п. Но никак не после смерти. Такие факты неизвестны, хотя известны случаи, когда людей хоронили, субъективно признав их мертвыми. Например, согласно легенде, подобным образом был похоронен Н.В. Гоголь.

Смерть - достаточно сложный и длительный процесс. Даже когда умирает человеческий мозг, это не означает наступления, так сказать, полной и окончательной смерти человека в целом или его отдельных частей - органов, клеток и т.д. Например, у умершего человека берут органы для пересадки другому человеку. Берут мертвые, умершие органы? Нет, такие органы никому не нужны. Берут живые органы… у умершего человека. Налицо противоречие. Так, долгое время после смерти человека как целостного организма и социального существа продолжается рост волос и ногтей и т.п. Все это надо учитывать в дискурсе о смерти. Умерли ли клетки мамонта сохранившегося до настоящего времени в мерзлоте? Вполне возможно, что нет. На их основе возможно клонирование мамонта. Но это будет уже другой экземпляр животного, а не тот же мамонт, имевший свою собственную, неповторимую в буквальном смысле слова судьбу, историю, местообитание и т.д. и т.п. Клонированное существо никогда не окажется вполне идентичным со своим «прообразом». Уже Г. Лейбницу была понятна неповторимость каждого сущего, нечто. Там, где есть общее, есть и отличие, и наоборот.

Нигде нет смерти, в ее полной и окончательной победе над жизнью, как нет и полного поражения гуманизма как свойства, атрибута или модуса, тех или иных разновидностей мировоззрения. Сегодня противоположность диалектики и метафизики существует, как свидетельствует мой анализ статьи И.В. Вишева, в форме противостояния гуманизма, человечности и бесчеловечности. И эта их противоположность превратилась в новую, третью историческую форму противоположности метафизики и диалектики, что будет обосновано в следующей части статьи на примере изучения конкретной истории постсоветской России.

История постсоветской России как свидетельство существования третьей исторической формы противоположности диалектики и метафизики в виде диалектики позитивной и негативной

атрибутивный диалектика метафизика косизм

Если в своей первой исторической форме метафизика просто игнорирует всеобщую связь и развитие, если «вторая метафизика» признает, но искажает их сущность и законы, ограничиваясь учетом поверхностных, второстепенных, в чем и проявляется субъективизм метафизика, то третья историческая форма такова, что метафизика их отрицает уже преднамеренно, умышленно, сознательно. Субъективная позиция человеческого субъекта, как свидетельствует опыт ХХI века, делает его способным преднамеренно выбирать, не только в теории, но и на практике, так называемую негативную диалектику, хотя, как уже говорилось в статьях нашего цикла, мы можем «извлечь то, что есть» «только развитием», развитием бытия в широком смысле. Иначе говоря, мы только тогда не отчуждаем себя от мира и его развития, когда осуществляем диалектические преобразования в мире в русле восходящего развития бытия, значит, с приматом восхождения над нисхождением. Напротив, метафизический путь негативной диалектики есть путь к деградации, вырождению, исключению себя из бытия. Этот процесс в философской литературе принято называть отчуждением. Мы уходим в небытие в силу собственного неразумия и бесчеловечности, выбирая негативную диалектику не только в теории, но и на практике. Можно сказать также, что такой путь приводит человека к выбраковке нас из бытия, которое «вынуждено», если говорить антропоморфным языком, уподобляя уже бытие субъекту, освобождать себя от человека, делающего метафизический выбор. Ведь, как говорил Ф.М. Достоевский, «красота спасет мир». Вспомним, что уже по Гераклиту, первичным и прекрасным является именно Космос, один и тот же для всего существующего, который не создал никакой бог и никакой человек, что он всегда был, есть и будет (понятие «космос» синонимично понятию «украшение», «красота», почему античные мыслители не считали возможным изменять его; такое изменение было бы чревато утратой космической красоты, деградацией космоса; Гераклит и призывал действовать, прислушиваясь к космосу, действовать так, чтобы пролонгировать эту красоту; в этом и состоял онтологический смысл «созерцательности», так называемого созерцательного отношения к миру, основанного на признании субстанциальности бытия и атрибутивности каждого сущего, включая и самого человека; чтобы субъективность не превращал(ил)ась в субъективизм ). Человек же, выбирающий негативную диалектику, вступает в противоречие с Космосом, синонимом красоты.

На это все чаще указывают современные авторы, специалисты в области истории России, которой нам придется коснуться (я уже обращался к характеристике постсоветской России и ее истории; мне придется это сделать вновь, но под иным углом зрения - с целью раскрытия диалектики и метафизики как диалектики позитивной и негативной ). Так, А.В. Юревич, отмечая многовариантность истории и ее зависимость от человеческих представлений и действий, пишет не столько о низкой сбываемости прогнозов 1970-80-х гг., сколько видит проблему в том, что человечество развивается «неправильным» путем. Мы, пишет он, «оказались совсем не в том будущем, которого ожидали», ибо «при наличии разных вариантов развития человечество выбрало не тот вариант, который представлялся наиболее вероятным» [18], в результате оно и пошло по пути негативной диалектики.

При этом представители негативной диалектики нередко прибегают к паразитированию на диалектике развития и его носителях. Такое паразитирование можно показать на примере «вхождения» С. Говорухина в партию власти «Единая Россия», взгляды которой, как признает известный кинорежиссер, он не разделяет: «Мне будет очень трудно объяснить избирателям, на кой … мне сдалась эта «Единая Россия».

Так почему же он оказался в ее рядах? Вот его ответ: «Если я буду равнодушно смотреть на происходящее, то мои дети, в конце концов, останутся у разбитого корыта и будут жить в ужасной стране». И стал
С. Говорухин «единороссом», надеясь повлиять «на атмосферу в этой партии», ибо сейчас только от нее хоть что-то зависит, подчеркивал он. Ведь никто из этой «партии», констатировал С. Говорухин, например, «когда принимался закон о монетизации, не встал и не крикнул, что это - предательство, что этот закон антинародный. Никого не нашлось! А должен был найтись такой человек» [19].

Удалось ли С. Говорухину «использовать» партию в «своих» интересах, или эта партия стала использовать его в интересах чиновников и олигархов, партией которых она является? Ответ очевиден. Более того, отдельные факты такого рода не прошли мимо внимания политтехнологов современной России, и они решили придать им массовый характер. В преддверии выборов в Государственную Думу в декабре 2011 года от имени «Единой России» был создан «Народный фронт». Он создан вполне в духе описанного «улавливания» сторонников позитивной диалектики, использования их в интересах представителей диалектики негативной (Об этом я писал еще накануне выборов депутатов в Госдуму в декабре 12011 г. [20]. Сегодня это уже засвидетельствовали и президентские «выборы по-русски», проведенные 4 марта 2012 г., в которых С. Говорухин возглавил предвыборный штаб ставшего Президентом В. Путина. Оппозиция не признала их «честными», легитимными, начиная с момента выдвижения кандидатов в президенты, выделяемого для них экранного времени и пространства, отказа В. Путина от теледебатов, и ввиду массированной суггестии в отношении электората, по сути, не признаваемого за полноценных субъектов истории, а рассматриваемых прежде всего как средства производства, орудия труда; эта особенность, как правило, экстраполируется и за пределы собственно производства, на все сферы общественной жизни - на всех этапах президентской гонки со стороны В.В. Путина и его штаба ).

Чтобы показать, далее, актуальность противостояния гуманизма, человечности и бесчеловечности как третьего измерения и философской культуры определения бытия, обратимся к исследованию сути современной эпохи, рассматривая ее изнутри постсоветской России и с учетом более широкого мирового контекста. К сожалению, человечество плохо осмыслило уроки истории XX столетия, суть и результаты событий, связанных с обеими мировыми войнами, с последующими событиями начала XXI века. По словам из Нобелевской речи А. Камю 10.12.1957 г., тогдашнее поколение людей получило «… в наследство изуродованную историю - смесь разгромленных революций, обезумевшей техники, умерших богов и выдохшихся идеологий, историю, где нынешние заурядные правители, уже не умея убеждать, способны все разрушить,где разум опустился до прислуживания ненависти и угнетению… » [21].

После радикальных перемен 1985-1993 гг. к нам, в Россию, пришли все отмеченные А. Камю «прелести», ибо нас возвратили в те времена. Речь идет о пересмотре итогов Второй мировой войны, повсеместном и постоянном не только на постсоветском пространстве, но и «за его пределами», масштабный пересмотр борьбы «левых» и «правых», «красных» и «белых» в России в пользу «правых» и «белых», а не «левых» и «красных» как утверждалось в Советской России. Но какой была бы современность сегодня, если бы в действительности тех и других поменять местами? [22].

Этот масштабный пересмотр событий XX столетия претендует на статус отправной точки дальнейшего развертывания событий в стране и в мире, в который встраивается современная Россия. СМИ сообщают о фактах переоценки деятельности фашистов и коммунистов в Прибалтике, в Польше, в Украине и т.д. Тех и других всерьез пытаются «поменять местами», пересмотреть решения Нюрнбергского трибунала над фашистами, осужденными за преступления против человечности. Такая «перестановка» и есть пример столкновения диалектики позитивной и негативной. К тому же ее пытаются превратить в отправную точку дальнейшей эволюции страны и мира в условиях глобализации технологическим способом, покидая зону развития (данное обстоятельство можно пояснить, сравнивая этот момент с известной компьютерной программой «восстановление компьютера»; разве не в таком духе говорят, например, о перезагрузке отношений между Росси е й и США? Данный технологический прием используется для восстановления работоспособности компьютера, но вряд ли его можно идентифицировать с развитием общества ).

Не сюда ли тянутся истоки «перестройки» в СССР? Не была ли «перестройка» порождена этими процессами, внутри и вне страны? Не были ли они внутренним детерминирующим фактором радикальных изменений в нашей стране, причиной исчезновения СССР, вопреки тому, что формально «перестройка» проводилась под лозунгами «Больше социализма!»? [23] Ведь СССР в этот период оказался наиболее слабым звеном в цепи мировой эволюции (Об этом свидетельствует, например, мировая конъюнктура цен на нефть того времени ).

Исчезновение СССР, Югославии, симулятивные «цветные революции», экономический кризис как следствие паразитической экономики, массовые выступления против нее широких слоев в разных странах, выход правящих кругов США, Великобритании за пределы юрисдикции Совета безопасности ООН и т.д., перемещают нас в самый центр противоречия прогресса и регресса, восхождения и нисхождения, диалектики классической и негативной - альтернатив эволюции общества.

Как я уже отмечал в предыдущей статье, к концу двадцатого века в человечестве возобладали силы, которые направили социальную эволюцию по пути нисхождения, «ведущего к гибели человечества» [24]. Нужно подчеркнуть, что тут имеет место нечто более серьезное, чем простой упадок, ибо здесь действует «социальный закон зеркальности» (А.А. Зиновьев). Когда говорят об отражении явлений реальности в сознании, то сравнивают его с отражением предметов в зеркале. При этом игнорируют, что отражение предмета в зеркале, будучи похоже на отражаемое, вместе с тем является искаженным, зеркально «перевернутым». Так и в соотношении классической диалектики и метафизики или негативной диалектики. Ведь на нисходящей ветви эволюции действуют те же общие социальные законы, что и на восходящей ветви, но действуют именно как зеркальное отражение их действия на восходящей ветви. «То есть одновременно похоже, но и наоборот»: «российские власти и реформаторы стремятся действовать так, как положено действовать для успеха, но их усилия, которые могли бы принести успех в восходящей ветви эволюции, теперь, в ситуации эволюционного упадка, дают результаты прямо противоположные. Получается на деле лишь имитация подъема, успеха. Например, действия, которые по замыслу должны были бы привести к подъему экономики, создают видимость (в скобках замечу, что соответствующая мысль сама собой приходит в голову при наблюдении, например, за поведением, мыслями и предложениями сенаторов и депутатов, участников передачи «Парламентский час» и т.п. передач, где предлагается, - по сути, не предлагается реальных решений наболевших вопросов; в качестве примера приведу, скажем, беседы о фальсифицированных товарах, лекарствах, продуктах, детских игрушках, все те явления, которые я отношу к числу преступлений потребительского общества против человечности, в борьбе с которыми наша вертикаль власти оказывается совершенно беспомощной - М.П. ) подъема, а по сути, ведут к упадку и разрушению страны. Действия по укреплению власти ведут к ее ослаблению в качестве органа целостности и сохранности страны как единого целого. На деле получается, что чем больше успехов на поверхности эволюционного потока, тем дальше страна от реального возрождения и ближе к исторической гибели. Такой эффект неизбежен, поскольку для страны было выбрано губительное направление социальной эволюции», «ее направили по нисходящей ветви эволюционного процесса» [25].

Творцы нисходящей ветви человеческой эволюции оказываются детерминированными именно этой, регрессивнойветвью истории, которую они выбрали, и «перевернутым», «зеркальным» законам которой они вынуждены отныне подчиняться. Рост такой принудительности уживается с сознательно-волевым моментом. Последний лишь усиливает первую. История становится жертвой субъективного произвола, выбирающего гибельный для человечества путь, имеющий свою объективную логику, логику «нисхождения», «негативной диалектики». Этот поток истории делается не зависящим от их воли; их сознание и воля выступают его имманентным фактором. «Задача их сознательно-волевой деятельности сводится теперь к тому, чтобы достроить до конца единственное-искусственное русло исторического потока, охранять его, следить за тем, чтобы в нем не возникали трещины, чтобы какие-нибудь злоумышленники не проделали в нем дыры» [26].

Надо ли объяснять, что следствием этой «практической метафизики», выступающей под маской «негативной диалектики» является деградация, вырождение? Она доходит до появлений в условиях общественной жизни «детей-Маугли», сравнимыми с фашистскими преступлениями против человечности по своим социальным последствиям преступлениями против человечности в форме всевозможных фальсификатов-симулякров, как видов деятельности, так и их «продуктов». Эта разновидность преступлений против человечности соответствует потребительскому обществу, лишает нас возможности идентифицировать человека с человеком разумным (homo sapiens) в качестве родового существа. Поэтому отмечая и поддерживая гуманистическую направленность статьи Л.А. Балашова «Зараза антикультуры» [27], мы не можем принять его слишком благодушную оценку современного состояния человеческого сообщества, ибо ситуация является более серьезной и опасной.

Повторю: да, человечество свободно; оно может «выбрать» (все еще путем и в процессе социальной борьбы) либо восхождение, либо нисхождение. Но после выбора пути оно детерминируется уже выбранным процессом, вследствие чего появляется сужение сферы непредвиденности и неожиданности исторических событий при одновременном расширении сферы вынужденности социальных действий людей, при нарастании степени предопределенности выбранной сегодня (навсегда ли?) нисходящей ветви человеческой эволюции. Творцы нисходящей ветви человеческой эволюции оказываются детерминированными именно этой, регрессивной ветвью истории, которую они выбрали, и «перевернутым», «зеркальным» законам которой они вынуждены отныне подчиняться (В скобках отмечу, что нынешняя вертикаль власти в России считает такими «злоумышленниками» всех представителей оппозиции, особенно несистемной, а чтобы они, «не дай Бог!», не проделали «дыры», в которые может утечь нынешнее благополучие олигархов и чиновников, представители нынешнего курса предлагают ей, оппозиции, встраиваться в налаженный «поток», заявляя, что в противном случае у них нет перспектив для общественной и политической деятельности. Деление оппозиции на системную и несистемную означает, что системная есть «встроенная», несистемная - нет; вот ей и предлагают, весьма настоятельно, «встроиться» в нынешний курс вертикали власти. Что касается широких слоев народонаселения, то многие из них, как и при «замене Ельцина на Путина» по-прежнему верят, что тот выражает их интересы ).

Нельзя не отметить, что философы-постмодернисты, для которых типичны рассуждения в духе негативной диалектики, справедливо обратили внимание на симулятивный, имитационный, «поддельный» (Здесь предполагается различение подлинного и поддельного, имитационного, как, например, мы отличаем лекарство и фальсификат его. Но что в наше время не подделывают? Даже «артисты» запели, правда, не все, не своими голосами, а «под фанеру». Тогда стоит ли удивляться на режиссеров - Н. Михалкова или С. Говорухина, вдруг оказавшихся в одной команде по изготовлению ремейков? ) характер многих процессов современной истории, характеризуя их как симулякры. Они уверовали в их силу и значимость настолько, что даже провозгласили «конец социального» [28], т.е. настоящего, подлинного развития общества, хотя симулирование и симулякры являются порождением лишь преходящего этапа человеческой истории… В конечном счете человечество сталкивается с дилеммой: или оно будет преодолевать эту дилемму, или его ожидает гибель. Чтобы не исчезнуть, человечество вынуждено будет преодолевать вырождение, нисхождение, негативную диалектику. Это движение совпадает с движением в направлении второго осевого времени (Что касается возможных сценариев эволюции страны, если признать ее находящейся не только в состоянии холодной войны, но и в точке бифуркации, то я этот вопрос рассмотрел в книге «Наука, философия и второе осевое время» с учетом существующих в литературе вариантов [29]).

Понятно, что в специальном и глубоком анализе нуждаются симулякры и процессы симулирования в постсоветской России (Так, в вузах под именем «Ученый совет» часто скрываются команды из администраторов, возникла полуфеодальная система «кормления» президентов (бывших ректоров), раздутого штата проректоров с неясными функциями, разросшейся системы «отделов» с начальниками и замами, прочего персонала, количество которых становится почти сравнимым с составом преподавателей и профессоров. Сложилась вопиющая диспропорция в формах и размерах оплаты ППС и представителей АКС (административно-командной системы). Ректор может получать ежемесячно свыше 1 млн. при суммарной «оплате» всех видов деятельности у одного профессора в 19-20 тыс. рублей. Коллективы, не только в вузах, раскололись на две подобные категории ).

Ельцинский период истории в России прошел под знаком господства бизнесменов-олигархов, далее о себе заявил гнет административно-командной «вертикали власти». Ни тот, ни другой не обеспечил благоденствия гражданам, не создал условий для реализации гражданами не только своих способностей, но своих прав и свобод, которые провозглашает Конституция России. Б.Н. Ельцин повинился в этом, покидая свой пост Президента страны, устроители «вертикали власти» косвенно признали это после декабрьских выборов 2011г. в Госдуму РФ, заговорив о необходимости новой «перестройки» страны. Есть опасения, что третий период «перестройки» окажется соединением «субъектов», вершивших судьбы страны и людей обоих завершившихся периодов истории постсоветской России. Правда, сегодня они больше препираются по поводу того, кто из них нанес больший вред России, кто должен формировать политику постсоветской России. Те и другие, как и прежде, одинаково не заинтересованы в том, чтобы широкие слои населения стали вровень с ними в качестве субъектов истории (Егор Гайдар [30] пытался даже обосновать это отлучение «простонародья» от статуса субъекта, переименовывая их в «трудящихся», т.е. в средства производства; в ноябре 2012 года депутат Госдумы Костунов опустился - «опустил себя» - до утверждения: «Самый тупой депутат ГД умнее среднестатистического гражданина страны»; этим происшествием вынужден был заняться комитет ГД по этике; выяснилось, что Костунов - депутат молодой, представитель фракции «Единая Россия», школу воспитания прошел в молодежном движении «Наши» и «Селигер»; комитет решил не наказывать депутата, учитывая его молодость, но настоятельно рекомендовав ему извиниться, что он и сделал, впрочем, не искренне, чувствуя себя «под нажимом» ), оставались не только говорящими (как говорили в древности), но уже и мыслящими (как и роботы, и как роботы) орудиями или «средствами производства». Будучи, вплоть до настоящего времени, проводниками в жизнь негативной диалектики, они игнорируют требования людей на устранение ограничений на развитие личности каждого (обычно говорят «всестороннее развитие личности»), т.е. на социальное равенство. До сих пор они подменяют его симулякром унылого единообразия или уравниловки людей, хотя уже во времена Дж. Локка говорили о равенстве без уравнивания.

Тем не менее, развитие общества все больше находит свой потенциал в свободных, развитых людях. В этом столкновении сторонников человечности и бесчеловечности в бытии как человеческой деятельности продолжает себя борьба между диалектикой и метафизикой, принимая форму борьбы между диалектикой позитивной и диалектикой негативной.

Жак Деррида о «гегельянстве без утайки», или Обоснование негативной диалектики в философии постмодернизма

В истории человека было много абсурдного, бессмысленного, альтернативного разумному существу, как принято называть человеческий род. Современность угрожает ему опасностью перехода этих количественных характеристик в коренные, качественные изменения. Признание этой фактичности выражается сегодня в философской реакции, в рефлексии, переводу ее на язык философии, например, в философии постмодернизма, подвергающей критике «философию логоса». Так, как отмечалось, в работе Ж. Делеза и Ф. Гваттари указывается на «шизоанализ», утверждается наличие интимной связи между шизофренией и современным западным обществом, производящим шизофреников так же, как шампунь Dop или автомобили Renault; при этом сожалеют, что шизофреников «нельзя продать», а отечественный философ Д.И. Дубровский диагностирует в философии постмодернизма«не признак творческого стиля наступающей новой эпохи, не форму выражения причастности к высшему уровню культуры, а всего лишь одну из реакций части интеллектуальной элиты на мучительные трудности вставших перед нами проблем» [31].Не случайно, современную эпоху нередко называют эпохой постмодернизма. По мнению западного историка философии Р. Тарнаса, «эпоха постмодернизма - это эпоха полной неясности и несогласия относительно природы реальности, однако на её долю выпало, как из рога изобилия, сказочное богатство взглядов и воззрений, и из этой (якобы - М.П.) неиссякаемой сокровищницыможночерпать какие угодно идеи, вооружаясь ими для решения великих задач» [32]. Согласно А.В. Брузгалину, постмодернизм есть ответ на социальный «заказ» неолиберализма - современной буржуазии и рынка [33].

Рынок конца XX века стал мощной тоталитарной системой, оказывающей определяющее влияние на человека: «Для хозяев рынка постмодернистская философия и следующая из неё методология является очень выгодной. Они формируют человека полностью лояльного, послушного существующей экономике и политической системе» [34].

Это изменение в философии по отношению к философии как философии разума, смысла, знания и т.п. в постмодернизме выражается термином различие, имеющим много значимых оттенков, которые будут указаны в данной части на примере анализа статьи Ж. Деррида «От экономии ограниченной к экономии всеобщей. Гегельянство без утайки », которая, как говорится в аннотации книги, вошла в сборник программных экспериментальных текстов «крупнейшего современного мыслителя» 1967 года «Письмо и различие» (Далее при отсылках на нее в скобках будут указываться лишь номера страниц данной работы ) [35].

Как ясно из названия статьи, прежде всего, Ж. Деррида говорит о различии в смысле различения классической или позитивной диалектики Гегеля и диалектики негативности или «негативной диалектики», творцом которой принято считать Т. Адорно. Один из крупнейших представителей философии постмодернизма, Ж. Деррида проливает свет на способы возникновения негативной диалектики на примере работ Ж. Батая, которому диалектика Гегеля кажется «очевидностью», «легковесной», но которую «трудно переносить» (с. 402). Для него неприемлема связь классической диалектики Гегеля с трактовкой взаимоотношения «Раба и господина» в знаменитой работе 1804 г. «Феноменология духа», которая «послужила истоком для коммунистической теории классовой борьбы, которая ведет раба к триумфу…» (с. 441), хотя Гегель не был, как Маркс, «на стороне» угнетенных. Тем не менее, Гегель характеризуется как «разработавший философию труда, ибо в «Феноменологии» Богом становится Knecht, освободившийся раб, трудящийся». Гегель «ради выгоды рабства» упускает суверенность (негативной диалектики «господина», оказавшегося, в трактовке Гегеля, в зависимости от «раба» - М.П.), к которой он «подошел так близко, как только мог» (с. 417). Для философии постмодернизма «рабство» есть «лишь желание смысла» (с. 417), и наоборот, «смысл есть лишь желание рабства».

Отделаться же от гегелевской диалектики, иронически пишет Ж. Деррида, Батай может только «с помощью невнятного намека на некие фундаментальные понятия», «довольствуясь общепринятыми условностями, слепотой к самому тексту или отсылками на преступную близость к Марксу или Ницше» (с. 402). Ж. Деррида пишет о необходимости нахождения неких общих оснований двух диалектик, признает сохранение господства диалектики Гегеля даже в попытках убежать от диалектики Гегеля.

Оно и понятно: убегающий все еще зависит от того, от чего он убегает, что и доказывает самим фактом убегания. Так «гегельянство» «расширяет область своего исторического господства». Как пишет Ж. Деррида, «если взять понятия Батая одно за другим и обездвижить эти понятия вне их синтаксиса, то они все окажутся гегельянскими». Не заметив же той новой обстановки, в которую Батай их вдвигает и вписывает», мы «заключили бы, что он гегельянец, а может - антигегельянец, или, в конце концов, он просто переписал всего Гегеля со множеством ошибок» (с. 405). Ж. Батай признавал, что очевидность гегельянства «впоследствии» станет еще «тяжелее», он боялся ее и стремился сблизиться с Ницше, которому «были известны лишь расхожие изложения Гегеля» (с. 402-403). Впрочем, и у «Батая был, конечно, лишь ограниченный и непрямой доступ к самим текстам» Гегеля (с. 405). Ж. Деррида формулирует даже «формальный закон», который «обусловил отношение всех его понятий к понятиям Гегеля, а через Гегеля - к понятиям всей (оно и понятно: Гегель опирался на всю историко-философскую традицию, когда формулировал противоположность своей диалектики метафизике в новом, неаристотелевском смысле слова, наследником которой предстает философия постмодернизма, называя ее уже не метафизикой, а негативной диалектикой) истории метафизики» (с. 405).

Постмодернистский смех над диалектикой Гегеля «выходит за пределы диалектики и диалектика: его раскат слышен лишь после абсолютного отказа от смысла, после того абсолютного риска (выделено мной - М.П.) жизнью (игрой с нею, или, как пишет Деррида, «выставление на кон»; с. 410), который Гегель называл абстрактной негативностью. Этой негативности никогда не было, она никогда не представляет себя …» (с. 408). Батай вырывает «суверенность» негативной диалектики «из рук диалектики. Он выводит ее из горизонта смысла и знания», так что она «более не является одной из фигур феноменологической последовательности. Походя каждой своей черточкой на такую фигуру, она является ее абсолютным искажением. Различием, которого бы не было, если бы подобие ограничивалось той или иной отдельной чертой». Суверенность негативной диалектики «ни в коей мере не оказываясь просто абстрактной негативностью, должна открыть серьезность смысла как одну из абстракций, вписанных в игру. Смех, конституирующий суверенность (негативной диалектики - М.П.) в ее отношении к смерти (вспомним об игре с жизнью и смертью - М.П.) не может быть … негативностью» (с. 409). Это есть «смех над Aufhebung» (важнейшим понятием гегелевской диалектики, а именно: понятием снятия - М.П.) Гегеля (с. 440). Негативная диалектика «должна каким-то образом симулировать абсолютный риск и смеяться над таким симулякром». Так разыгрывается «комедия», которую негативная диалектика «разыгрывает сама с собой». Взрыв смеха - «ничтожный пустяк, в котором безвозвратно гибнет весь смысл», и «философия» ничего не может поделать с этим смехом» (с. 409). Ж. Деррида признает, что «смех отсутствует в гегелевской системе», правда он считает, что Гегель «поспешно» избавился от него, как и от экстаза и поэзии, ибо он познает «только знание». «Смехотворно, - пишет Ж. Деррида, - само подчинение очевидности смысла, силе императива, требующего, чтобы смысл всегда оставался», господствовал (с. 409). Он имеет в виду, что в жизни есть много бессмысленного, что его нельзя игнорировать, что нужно учитывать то и другое, выходя на какое-то «общее для них основание». Так намечается их перевод на язык философии.

По мнению Ж. Деррида, «абсолютно комичен этот страх (Гегеля - М.П.) перед полной растратой всех запасов, перед абсолютным пожертвованием смыслом - без возврата и без утайки. Понятие Aufhebung (являющегося спекулятивным понятием par excellence, непереводимая привилегия на которое принадлежит, по словам Гегеля, немецкому языку) смехотворно в том, что оно обозначает деловитость дискурса, тужащегося над присвоением любой негативности, над переработкой выставления на кон в инвестирование, над смягчением абсолютной траты, над приданием смысла смерти и над самоослеплением по отношению к той бездонности бессмыслицы, в которой смысл черпает и исчерпывает все свои запасы» (с 410). Он упрекает Гегеля, что тот остается бесстрастным «перед комедией Aufhebung», ослепляя себя «по отношению к опыту сакрального, к обезумевшему жертвоприношению присутствия и смысла», и утверждает, что «опыт» «не сводим ни к какой феноменологии духа», что «в этом риске истины или смысла» невозможно прочесть «смех, который смешивается в симулякре с открытием сакрального». Батай же, признает Ж. Деррида, «описывая этот немыслимый для философии симулякр», «должен притворяться, будто он говорит о нем внутри (выделено мной - М.П.) гегелевского логоса» (с. 410), находясь в «слепом пятне» философии. Вокруг него может организоваться работа представления смысла; слепое пятно есть точка, в которой разрушение конституирует радикальную негативность, а для Гегеля самым главным было осознать Негативность как таковую, схватить ее ужас. Ж. Деррида именно это называет «негативностью без утайки» (с. 412), полагая, что тогда ее уже нельзя будет определять в качестве негативности, включенной в систему или процесс, интерпретируя ее не как «изнанку и соучастницу позитивности», но как «точку, в которой нет ни системы, ни процесса» (с. 413).

Мне представляется, что настоящий ужас Гегель испытал и выразил его в более поздней работе, в «Философия религии», когда он формулировал, так сказать, свою «окончательную» позицию. Вот она: «Смерть - удел человеческой конечности». Она «есть высшее доказательство человеческой природы, абсолютной конечности… Говорить о смерти значило бы, следовательно, закончить диссонансом. Но что делать? Этот диссонанс налицо в действительности» [36]; точнее было бы сказать, «в наличном бытия». Эта ошибка Гегеля, по точным словам М.К. Кисселя, весьма симптоматична, «ибо это один из тех пунктов, где противоречие между замыслом и его осуществлением выходит на поверхность и тем самым обнаруживает ограниченность всего (идеалистического - М.П.) способа мышления» [37]. Здесь у Гегеля «выглядывает» созерцательное мироотношение человека и материализм: «… если человек не хочет погибнуть, то он должен признать, что мир существует самостоятельно и в основном закончен. Он должен принять условия, поставленные ему этим миром, и от их неподатливости отвоевать то, что он хочет иметь для самого себя. Но человек обыкновенно считает, что только нужда заставляет его приспособляться к этому миру. В действительности же это единство с миром должно быть познано не как вынужденное, но как отношение разумное» [38]. Соответствующее знание, превратившись в действие человечества, движет действительность вперед, путем восхождения, действует против нисхождения [39].

Ссылаясь на М. Фуко, Ж. Деррида полагает, что таким образом он выходит в более широкую сферу, которая не является уже «ни позитивной, ни негативной», а выходящей за их пределы, что «в дискурсе» именно ее можно описать «перечеркивая все предикаты или идя на их противоречивое взаимоположение, выводящее из себя логику философии». Смысл философии Гегеля, как и И. Канта, он видит в том, что она стал стимулом открытия «устойчивого философского определения негативности». Но это требует, по его мнению, разрыва с философией Гегеля и всей философской традицией, «чтобы принять негативное всерьез » (с. 413). Он высказывает сожаление, что на это все-таки не способен Батай, фиксирующий «точку безвозвратности разрушения», которая больше не будет «снабжать нас источниками, позволявшими мыслить ее как негативность». По утверждению Ж. Деррида, негативность есть «источник». Гегель же, поспешно ослепил самого себя по отношению к тому, что сам же «разоблачил в виде негативности», назвав «абстрактной негативностью» не-утайку абсолютной траты; Гегель де «поспешил к серьезности смысла и к гарантии знания», и он «ошибся в том, что был прав», Гегель «так и не узнал, насколько он был прав», «он был прав в негативном, обладая его разумом» (по-французски «быть правым» = «обладать разумом).

Как видно, суть операции Ж. Деррида состоит в том, чтобы высвободить негативное из-под власти, из-под «господства» позитивного процесса развития и представить его как вполне самостоятельное начало, вообще независимое от позитивного. Именно это он и называет «необъятной революцией» «принять негативное всерьез», что и ведет, по его мнению, к обоснованию негативной диалектики. Ж. Деррида озабочен тем, чтобы «выставить наружу на мгновение то, что более не может назваться негативным», «разорвать лицевую поверхность негативного, делающей из него еще одну, то есть успокоительную, поверхность позитивного» (с. 414). Тогда у негативного «уже не будет скрытой изнанки», «оно не будет более поддаваться обращению в позитивность, не будет сотрудничать в сцеплении смысла, понятия, времени и истины в дискурсе».

Ж. Деррида пишет, что Гегель «увидел это, не видя», «показал, сокрыв». В этом и состоит смысл слов Ж. Деррида о «гегельянстве без утайки». Он предлагает, говоря о Гегеле и его (позитивной) диалектике, «обернуть его доводы против него самого и вырвать его открытие» из его «сознательной» интерпретации негативного: «гегелевский текст, как и любой другой, не складывается из некоего монолитного куска», в нем можно выделить «различные слои», включая те, где он «истолковывает самого себя»; Гегель «поставил против игры, против удачи», он «ослепил себя» своим сознательным «подвешиванием (= заключением в скобки, отказом от естественной установки и т.д. и т.п. - М.П.) игры». По словам Ж. Деррида, «игра включает в себя работу смысла или смысл работы». Но «не в терминах знания, а в терминах вписывания ». Это значит, что «смысл зависим от игры, он вписан в одном из мест конфигурации игры, которая сама по себе не имеет смысла» (с. 414). Никакая логика вообще не управляет смыслом истолкования, она сама является таким истолкованием. Поэтому Гегеля можно и нужно переинтерпретировать вопреки его собственной интерпретации. Это и делает, например, Батай.

Переинтерпретация - это притворное повторение гегелевских дискурсов, т.е. их симулирование, их имитация, подделка под них. При этом происходит «смещение», которое разлаживает «все сочленения», нарушает «спайки» в сымитированном тексте, где «лопается старая раковина». Так, по мнению Ж. Деррида, Гегель противопоставляет наивность жертвоприношения ученому сознанию, бесконечной упорядоченности мысли. Но при этом сохраняется «темная точка», «слепое пятно», поскольку Гегель включил момент жертвоприношения во все движение «Феноменологии духа». Именно Негативность, принимаемая человеком на свою долю, создает из человеческого животного человека. А ведь жертвоприношение свидетельствует «о конечном», о «движении к смерти». Гегель же «так и не узнал», считает Ж. Деррида, что он описал как раз «движение Негативности» (с. 415).

По мнению Ж. Деррида, в суверенности негативной диалектики все не ускользает от диалектики, ибо просто отрывая негативность от диалектики, «мы превратили бы ее в абстрактную негативность и только укрепили бы позиции онто-логики». Суверенность же негативной диалектики «дарует экономии разума свою стихию, среду», т.е. «безграничную кайму бессмыслицы», «вписывает диалектический синтез» в «жертвоприношение» и «заставляет в нем работать»; и это ведет к тому, что «смысл полностью разрушается и прожигается», а «жертвуя смыслом, суверенность (негативной диалектики - М.П.) рушит возможность дискурса», «открывая предел дискурса и то, что находится по ту сторону абсолютного знания» (с. 415).

Вот почему Ж. Батай противопоставляет «значащему дискурсу» поэтическое, экстатическое или сакральное слово, ссылаясь на то, что разум и дискурсивная мысль развивались в зависимости от рабского труда; и только сакральное и поэтическое слово хранили возможность «проявления полной суверенности» от господства диалектики Гегеля, основанной на учете отношения раба и господина, где именно раб задавал тон. По словам Ж. Деррида, поэтическое или экстатическое есть то, что внутри всякого дискурса может пойти на потерю своего смысла, открыться бездне и основанию сакрального, бессмысленного, незнания и игры, потере знания, из которой оно пробуждается в броске костей» (с. 416). Но поэзия может и «поддаться приручению», «подчинению», в чем Ж. Деррида видит «риск современности». Чтобы избежать этого поэзия должна «сопровождаться утверждением суверенности» негативной диалектики от позитивной, утверждением, «представляющим» «комментарий отсутствия смысла в себе», чтобы не оказаться «подчиненной» или «включенной». Поэтический образ не подчинен тогда, повторяет Ж. Деррида слова Ж. Батая, когда он «ведет от известного к неизвестному», чтобы остаться в сфере последнего (с. 412).

Ж. Деррида вместе с :/ Батаем сетует, что поэзия «почти целиком является падшей», ибо удерживает те метафоры, которые восходят к «области рабства», отказывается от них только в «том крушении, которым оказывается подступ к неизвестному», «удерживая одной рукой то, что отдает другой». В этом Ж. Деррида видит все ту же гегелевскую операцию Aufhebung. Будучи проявлением смысла, дискурс оказывается потерей суверенности, т.е. негативности, ведь рабство есть только желание смысла. Он уверен, что с таким именно положением могла бы смешать себя вся история философии. Рабство определяет работу как смысл смысла, а technи - как развертывание истины. Рабство, полагает Ж. Деррида, сконцентрировалось в собственно «гегелевском моменте». Ж. Батай дал этому «моменту» высказаться, оторвав от него раскрытие бездны немыслимой бессмыслицы, что и вводит Батая в «мажорную игру». Минорная игра состоит в том, чтобы «в дискурсе по-прежнему приписывать смысл отсутствию смысла» (с. 417).

Так выявляется новый момент в различии как философской концепции постмодернизма: «между человеком жертвоприношения, действующим, не зная (не сознавая) мотивов и целей того, что он делает, и Мудрецом (Гегелем), на собственных глазах отдающимся требованиям абсолютного знания». Подчеркивается, что здесь речь всегда идет о проявлении «Негативного (причем всегда в конкретной форме, то есть в недрах тотальности, конститутивные элементы которой неразделимы)», что «избранным проявлением Негативности является смерть», хотя она «ничего не являет», но «открывает Человеку его естественное, животное бытие» (с. 410), вырывающее человека из круга гегелевского, идеалистического «мирового Духа», ибо «со смертью поддерживающего его животного существа человек тоже погибает» (с. 411).

По мнению Ж. Деррида, «чтобы человек наконец открылся самому себе, ему следовало умереть, но при этом оставаясь в живых», «наблюдая то, как он сам перестает существовать», ибо «сама смерть должна была бы стать (само)сознанием в тот самый момент, когда она уничтожает сознающее существо» (с. 411) (Этот замысел станет яснее, если сравнить его с известным тезисом «все люди смертны» как следствием индукции: ведь, чтобы подтвердить ее, нужно было бы дождаться смерти самого последнего человека; не исключая и самого того, кто делает этот вывод-утверждение; но кто же в таком случае сможет сделать такое обобщающее утверждение?). Указывается на фокус жертвоприношения: приносящий жертву отождествляет себя с жертвой, пораженной смертью, «видит себя умирающим, и даже умирающим по собственной воле», ибо он «всем сердцем вместе с жертвенным кинжалом», но это «только комедия», «спектакль», «представление», «удаленное от реальности изображение смерти», хотя без него мы остались бы невеждами «по отношению к смерти»: «выделение симулякра и продемонстрированного фокуса прерывает гегельянскую связность» (с. 411) текста о тотальности мирового Духа. Так Ж. Деррида демонстрирует новый смысл своей гетерологической концепции различия, показывая его и на веселом отношении к смерти, на примере валлийского обычая «wake» (поминок как «смерти другого» и только «образе» собственной смерти - М.П.) конца прошлого века.

Сохранить «суверенность» негативной диалектики это значит «сберечь возможность не ее смысла, а ее бессмыслицы», «высказать на языке рабства то, что рабским не является», «наделять смыслом то, у чего его нет», ибо «само бытие дается нам как невозможность», «скользить» «к другим предметам, в которых скрывается суверенность» (с. 417-418). Такое «скольжение» рискованно: можно соскользнуть в (позитивную, или классическую) диалектику, «сотворить смысл, наделить разумом», даже сотворить «сам разум. И философию. И Гегеля, который уже прав, едва открываешь рот, чтобы высказать смысл» (с. 418).

Чтобы не попасть в эту ловушку диалектики Ж. Батай, которого цитирует Ж. Деррида, предлагает «удваивать сам язык, прибегать к хитростям, стратегемам, симулякрам», «маскам», не признаваться в том, что «не является рабским», «то, что лишено пользы, что должно скрываться под маской», исключая «артикулированный язык». Ж. Деррида говорит о «двусмысленной и неустойчивой точке, касающейся движения суверенности» негативной диалектики. Такой опыт именуется им «опытом континуума» и «абсолютного различия», отличного от концепции различия у Гегеля (с. 418-419).

Предлагается найти «слово, точку, определенное место траектории, в котором это слово, взятое из старого языка, но помещенное на это место… начинает скользить (термин выделен мной ввиду его важности для понимания специфики обоснования негативной диалектики со стороны Ж. Деррида - М.П. ) весь дискурс», чтобы таким образом «закрепить в языке некий стратегический поворот» к негативной диалектике, «ввести в единый синтаксис подчиненные значения и операцию, являющуюся бессмыслицей, не имеющей никакого смысла», но «удерживающуюся вне синтаксиса», чтобы соотнести «знание с не-знанием» (с. 419-420). «Именно «с этого момента начинается упорядоченное размышление, основанное на отказе от знания», как говорит Ж. Батай в своей «Лекции о Незнании». В своей «суверенности» негативная диалектика «становится независимой путем выставления жизни на кон; она ни к чему не привязывается, ничего не сохраняет», «не может быть даже определена как благо», над которым можно только «посмеяться», ибо «мы уже не в стихии феноменологии». Специфика негативной диалектики в том, что она «ничем не управляет», «она вообще не управляет» в отличие от обычной диалектики с ее претензиями «управлять с целью производства смысла»: «суверенная операция не только ничему не подчиняется, но она ничего и не подчиняет, она безразлична к любому результату; и если я постфактум желаю исследовать редукцию подчиненной мысли (диалектики - М.П.) к суверенной (= в негативной диалектике - М.П.), я вполне могу это сделать, но подлинно суверенному (= негативной диалектике - М.П.) до этого нет никакого дела, оно в каждый момент располагает мною по-иному» (с. 421). Ведь как только «суверенная» негативная диалектика «пожелала бы подчинить себе кого-то или что-то, она поддалась бы натиску диалектики, то есть подчинилась бы рабу, вещи и работе», «потерпела бы провал, возжелав победы и сохранения выгод» (с. 421).

Она «не обладает тождественностью», «не есть некая самость, бытие для себя, в себе и возле себя. Чтобы не-управлять, то есть не подчиняться, она не должна себе ничего подчинять», «она должна безрассудно растратиться, утерять знание, память о себе и свое внутреннее пространство», «практиковать забвение… о котором говорил Ницше», и «не искать признания» (с. 421). Такова «жертва разумом», а если помнить, что в разуме, разумности человека принято видеть специфику человека и его бытия, присутствия и «идти до самого конца», то есть «исчезнуть, испытать одиночество, жестоко страдать от него… быть поверх всего в качестве отсутствующего, безумного, терпеть без воли и надежды, быть всегда в другом месте. А мысль (из-за того, что скрывается в ее глубинах) нужно похоронить заживо… Мысль разрушает, но ее разрушение не передашь толпе, ведь она обращена к самым слабым» (с. 422-423). Негативная диалектика должна «прервать рабский заговор слова и смысла», чтобы оказаться в «пространстве письма» (с. 423). Такова «не-логика суверенности» негативной диалектики, которая «выходит за пределы логоса (смысла, господства, присутствия и т.д.)» (с. 424).

Ж. Деррида называет это «жертвоприношением философских понятий». Ведь в «письме», поисками которого занят Ж. Батай, философские понятия претерпят смысловое «преобразование» и «потеряют свой прежний смысл. Такое «письмо» «не терпит различения на форму и содержание» (с. 424-425). По факту, речь идет об исключении теории соответствия, корреспондентской истины: это «письмо» «вынуждено сцеплять классические понятии», ибо, пишет Батай, «Я не смог избежать необходимости выражать мои мысли философским образом. Но обращаюсь я не к философам». Значит, они «только внешним образом» как будто «покоряются в каком-то своем развороте своей обычной закономерности», но не забудем и об «абсолютной потере смысла», «что можно по-прежнему называть негативностью», о «бессмыслице», что «располагается по ту сторону абсолютного смысла, по ту сторону закрытия и горизонта абсолютного знания», в чем и состоит суть постмодернистской операции «скольжения понятия », скользкого, но бойкого использования слов, по характеристике Соллерса; «понятия становятся не-понятиями», Ж. Батай именует их «неудержимыми понятиями» (с. 425).

Постмодернисты говорят «об эпохэ эпохи смыслов, о заключении в скобки, подвешивании эпохи смысла как противоположности феноменологического эпохэ, действующего всегда во имя и с целью смысла; о выходе за пределы гегелевской «Феноменологии духа», о пересечении пределов смысла или о пересечении границ феноменологии вообще - как о новом письме. Такова суть суверенности негативной диалектики и нового письма, если бы они имели сущность. Здесь мы сталкиваемся с парадоксом: поскольку они ничему не подчиняются и ничего не подчиняют, то в таком контексте и слово «наука» претерпевает коренное изменение, «начинает дрожать от одного соотнесения с абсолютным незнанием, не теряя ни одной из своих собственных норм… незнание, выходящее за пределы самой науки, незнание, которое будет знать, где и как это сделать, окажется чем-то неопределимым». «Кто же когда-нибудь узнает, что значит не знать» (с. 426). Речь идет уже не об определенном незнании, но об абсолютном выходе за пределы любой эпистемы, любой философии и любой науки, о том, что не-относится ни к «сциентизму», ни к «мистицизму».