Микроструктуры в российском пространстве власти: архетипы и механизмы функционирования

Баланс между компонентами самой машины власти, с одной стороны, и этой властью и обществом - с другой, теряется; властные технологии утрачивают необходимое для развития и устойчивости общества типологическое многообразие, становятся однотипными и ведут систему, которую они формируют, к тотальности. Реальностью становится гипертрофия властных технологий и на макро-, и на микроуровнях.



2. Церковь и секта

Для понимания механизмов действия власти на микроуровне чрезвычайно важны труды М.Вебера, в особенности работа “Протестантские секты и дух капитализма”. Это, разумеется, не означает, что Вебер анализировал микрокосмы того типа, который наиболее характерен для российского пространства власти. Скорее наоборот - он имел дело с системой микрокосмов, явившейся порождением колонизации американского типа, которая, как не раз писал об этом автор^[47], принципиальным образом отличалась от колонизации российской. Исследуя американские реалии и сравнивая их с реалиями европейскими, немецкий ученый выделял два идеальных типа, две модели организации, предполагающих два различных способа организации дисциплинарного пространства: церковь и секту (в ряде случаев он заключает эти слова в кавычки - “церковь” и “секта”, подчеркивая тем самым условность терминологии).

Секта - это волюнтаристское объединение, то есть объединение, присоединение к которому осуществляется по воле индивида, желающего в него войти, и членов объединения, готовых его принять. Это социум, стянутый прежде всего не авторитарной дисциплиной, а дисциплиной этической. Или, по-другому, не дисциплиной наказания, а дисциплиной потенциального отлучения, исключения.

Однако Вебер не только анализирует систему дисциплинарного воздействия, характерную для американских протестантских сект и отличающую ее от дисциплины церковной; он также выстраивает ряд, включающий в себя объединения, организованные по принципу церкви (средневековый ремесленный цех, армия или военные как своеобразная закрытая корпорация, корпорация студенческая и т. д.). Объединения иного род - секты, boy's club в школах, спортивные или какие-либо иные студенческие клубы в университетах, клубы деловых людей и т. п.

Структуры типа секты могли, по Веберу, существовать лишь на базе местных общин (то есть на микро- или, чаще, локальном уровне), а не каких-либо структур межлокального типа^[48]; это было связано в немалой степени с принципом рекомендации и баллотировки как условия и способа приема в закрытые волюнтаристские организации. Но возможность присоединения/исключения предполагает существование определенной степени свободы индивида в пространстве власти, подразумевает установление определенных пределов локализующих его (индивида) технологий. Существование волюнтаристского принципа включения индивида в микросоциум или локальную общность того или иного рода означало помимо всего прочего, что индивид этот может относительно свободно перемещаться, что он не локализован в пространстве жестко и окончательно. Это, в свою очередь, является следствием волнообразной, децентрированной американской колонизации.

Напротив, колонизация от-центра , колонизация российского типа ведет к тому, что пространство организовывается через-центр , что предполагает локализацию населения возле точек или очагов власти, при помощи которых маркируется властное пространство. При этом структуры, типологически связанные с традиционной властью и с властью-принуждением и основанные на авторитарной дисциплине (изучением которых Вебер специально не занимался, а касался их, постольку поскольку это было необходимо ему для характеристики протестантских сект) могут существовать и на том уровне, который Вебер называет межлокальным , и на уровне локальном , местном. Иными словами, этот принцип организации может функционировать как в макросоциумах, так и в микросоциумах; микросоциумы этого типа иначе вписываются в пространство власти, нежели микросоциумы типа секты.

Вебера интересовала не столько власть, кратос , сколько специфическое этическое отношение к жизни, существовавшее в том или ином социуме, этос, в социологическом, а не философском понимании этого слова. Однако очевидно, что социумы, которые описывает Вебер, являются в то же время и микрокосмами власти; причем двум типам социумов соответствуют и два идеальных типа микрокосмов - назовем их “микрокосм-церковь “ и “микрокосм-секта “, - основанные на двух типах дисциплины - авторитарной дисциплине и дисциплине косвенного регулирования. Причем два названных выше принципа дисциплинирования не могут быть иерархизированы по принципу жесткости или интенсивности воздействия, ибо, как замечает Вебер, дисциплина внутри аскетических сект, осуществляемая самоуправлением общины, была “значительно более суровой, чем дисциплина какой-либо церкви”^[49].

В России аналогом секты в веберовском смысле (возможно, следовало бы писать - “секты”, заключая слово в кавычки, ибо в русском языке это понятие имеет устойчивый негативный оттенок) как структуры социальной организации были разве что масонские ложи. Как заметил еще Н.А.Бердяев, “масонство было первой свободной самоорганизацией общества в России, только оно и не было навязано сверху властью”^[50]. (Как известно государственная власть, не сразу, но в конечном счете начала борьбу с таким типом самоорганизации.)

В российскую же сельскую общину, эту, на протяжении столетий, основную структуру человеческого общежития, человек включался не по праву приема (“волюнтаристский” принцип), а по факту рождения. Войти в общину извне в ситуации общинной собственности на землю с регулярными переделами было практически невозможно.

Несколько иного, чем в Америке, типа волюнтаристскими объединениями, возникшими отнюдь не на религиозном фундаменте и не связанными с религией как с организующим социальную структуру каркасом, были казацкие общины на окраинах России, прежде всего на Дону, объединенные к XVII веку в единое Войско Донское. Появление такого рода социальных пространств было, во-первых, результатом развития стихийной колонизации, колонизации-расселения, развивавшейся параллельно колонизации, дирижируемой из центра; а во-вторых, - эманацией существующего в российском пространстве сопротивления власти (часто в форме специфического ускользания из-под действия властных технологий). Примечательно, что по способу включения в процесс колонизации (бегство из определенным образом организованного властного пространства) и особенно по типу колонистов-переселенцев (элементы, ускользающие от власти) социальное пространство казачьих регионов очевидным образом напоминало пространство первых заокеанских колоний Англии. Естественно, такого рода социальные образования вызывали сложное, часто негативное отношение метавласти (речь идет уже о России), поскольку, технологическая структура имперской России не могла нормально функционировать в ситуации, когда на юге государства существует некая буферная зона, формально контролируемая центром, но при этом служащая барьером на пути технологической (властной) экспансии. Речь идет прежде всего о Запорожской Сечи и об области Войска Донского, зонах притяжения беглых крестьян и холопов, не позволявших в полном объеме осуществлять глобальные технологические операции, и прежде всего жизненно важные для организованного через-центр пространства с редким населением операции локализации . Власть на метауровне вела непрерывное противоборство с тенденциями, олицетворяемыми такого рода общностями и, в несколько этапов, добилась если не полной, то существенной дестратификации таким образом организованного пространства. Эта борьба охватывает длительный период с XVI века (когда, после разгрома восстания под предводительством Степана Разина практически перестал действовать известный принцип “с Дона выдачи нет” и выдача “с Дона” стала систематической, обычной практикой^[51]) до первого послеоктябрьского десятилетия (“расказачивание”).

Вебер делает акцент на стремлении индивида интегрироваться в микросоциум и удержаться в нем. Индивид, самостоятельно принимающий решение войти в какое-либо сообщество, - фигура, типичная для гражданского общества. В России же и при царском авторитарном режиме, и при режиме тоталитарном, и в условиях сменившего его посттоталитарного коммунистического режима “периода застоя” государство, используя механизмы насилия и опираясь на действие “больших технологий”, само формировало систему микрокосмов и часто принудительно интегрировала в них индивидов.

Разумеется, микрокосм-секта и микрокосм-церковь - это лишь идеальные типы, и в реальной действительности тот или иной микросоциум может сочетать оба принципа организации пространства власти; существует множество микрокосмов власти, которые лишь тяготеют в модели “микросоциума-церкви” (церковной общины, прихода) или “микросоциума-секты”, но сочетают признаки и того и другого.

Мне уже доводилось писать о том, что существуют два типа организации пространства власти - в виде “звезды” и в виде “кристаллической решетки”^[52]. Очевидно, что каждому из указанных способов организации пространства соответствует (или, говоря менее категорично, к каждому из этих типов тяготеет) определенный тип организации микрокосмов власти. Первое, “вертикальное”, “звездное” пространство последовательно связывает локальные пространства и микрокосмы, цементируемые авторитарной дисциплиной. Второе организовано как “горизонтальная” структура, где существует развитая система связей между локальными пространствами, минуя центр, а зачастую этот центр просто отсутствует как центр технологический, как центр власти, проявляя себя лишь как центр политический; подобного рода пространство власти характеризуется преобладанием микрокосмов с “этической дисциплиной”.

Следует подчеркнуть, что подобного рода корреляция по-своему несимметрична: если звезде действительно соответствует некий тип микрокосма, то горизонтальная система, кристаллическая решетка скорее сама соответствует входящим в нее микрокосмам, поскольку она, собственно, и вырастает из их совокупности, и вся техноструктура в значительной степени строится снизу .



3. Дисциплинарное равновесие

Противопоставляя “этическую дисциплину” сект и “авторитарную дисциплину” церквей, Вебер в сущности обозначает контуры двух идеальных типов организации микросоциума или локального пространства. В реальной же действительности в подавляющем большинстве микросоциумов в той или иной пропорции сочетаются признаки обоих типов. Поэтому одним из типичных технологических конфликтов, развивающихся внутри микросоциума, являются конфликты между этической дисциплиной, дисциплиной, вырабатываемой самим микрокосмом, своего рода “нормативной этикой” (не всегда устанавливающей действительно этические и цивилизованные нормы поведения) и дисциплиной, привносимой в него извне, навязываемой ему, дисциплиной авторитарной, официальной. Проявлением подобных конфликтов являлись дуэли и практика отставки офицеров, подвергшихся оскорблению действием в русской армии^[53], самоуправные расправы над доносчиками, а порой и просто “любимчиками” в учебных заведениях, “цук” в дореволюционных закрытых военно-учебных заведениях и т. д.

Потенциально взаимодействие авторитарных практик - технологий - “дисциплин” и дисциплины этической (или: дисциплины самоорганизации, дисциплины выбора) является конфликтным. Для того чтобы микрокосм стал эффективно функционирующей частью пространства власти, необходимо обеспечить некоторое состояние равновесиямежду элементами авторитарной дисциплины и дисциплины “естественной”, дисциплины самоорганизации. Это не значит, что они должны взаимно нивелироваться или уравновешивать друг друга, что, так сказать, “сила действия” должна быть равна “силе противодействия”. Просто их соотношение должно быть таким, чтобы создать оптимальные условия для властной нормализации в микропространстве или, во всяком случае, обеспечить осуществление этой нормализации и исключить дисбалансирующие микропространство конфликты, что может быть достигнуто как нахождением некоего баланса между двумя ипостасями дисциплины, так и гипертрофией одного из дисциплинарных принципов и полным подавлением другого. Эту ситуацию своеобразного конфликтно-неконфликтного сосуществования авторитарной дисциплины и дисциплины самоорганизации, с одной стороны, и технологий власти и механизмов контроля, с другой, можно было бы назвать дисциплинарным равновесием . (Аналогичное равновесное состояние может фиксироваться не только на микроуровне, но и в масштабах космоса власти; в этом случае, как уже говорилось выше, речь может идти прежде всего о равновесии между властью на макроуровне, проявляющей себя в качестве негативной санкции, и властью на микроуровнях социальности, где она, по мысли Фуко, призвана олицетворять позитивное начало.)

Практика “цука”, дуэлей, публичных телесных наказаний у казаков показывают, что неофициальная норма, нелегитимная практика признается де-факто институционально организованной властью и становится составной частью технологий власти. Так, дуэль , определенная дисциплинарная практика, существовавшая в офицерском сообществе, показывает, как столкновение официальной, авторитарной дисциплины и дисциплины этической завершается, во всяком случае, в определенных срезах бытия, возобладанием последней: практика дуэлей в русской армии так и не была искоренена до Октябрьской революции, хотя власть, причем на самом высоком уровне, прилагала серьезные усилия, чтобы с ней покончить. В итоге после десятилетий серьезных преследований за дуэли (вплоть до смертной казни, согласно букве закона, который, впрочем, в этих случаях старались не применять в предельно допустимых формах) в 1894 г., за пять месяцев до смерти императора Александра III, был принят закон, вводивший офицерские дуэли. За десятилетие после узаконения дуэлей состоялось 186 поединков, из них 11 (или 6%) со смертельным исходом^[54].

Изучение особенностей организации технологического пространства в студенческом общежитии советских времен также показывает безусловное преобладание технологий власти, служащих выражением авторитарной дисциплины, и постоянное их противостояние нормам поведения, вырабатываемым микросоциумом. В данном случае, возможно, следует заключить слова “нормы поведения” в кавычки, подчеркивая этим, что это нормы неофициальные, неформальные, существующие де-факто; соответственно, эти нормы могут допускать и предполагать и дедовщину, и пьянство, и рукоприкладство, и вытеснение русского языка ограниченным набором слов, относящихся к ненормативной лексике.

Однако противостояние двух дисциплинарных моделей не завершается полным возобладанием одной из них, ибо в централизованном российском пространстве власти авторитарная технологическая структура может воспроизводить себя, лишь находясь в состоянии перманентной борьбы со столь же постоянно воспроизводимыми стандартами ненормативного, с точки зрения власти, поведения.

Другой типичный технологический конфликт, разворачивающийся в микросоциуме и также потенциально угрожающий существующему в нем дисциплинарному равновесию, - конфликт между технологиями власти и механизмами контроля. Генезис подобного рода конфликтов может быть различным. Так, например, акты формальной и стихийные проявления неформальной, хотя часто управляемой или, во всяком случае, поощряемой иерархизации создавали и воспроизводили внутри микросоциума категорию индивидов, которые постепенно превращались в агентов контроля. Последние не создают технологическое пространство, а лишь обеспечивают нормальное функционирование существующей техноструктуры. Однако логика действия техноструктуры способна воздействовать на институт агентов контроля и влиять на него таким образом, что последний перестает быть фактором, сдерживающим и контролирующим действие технологической системы.

В коммуне им. Дзержинского, например, имел место феномен гниющего актива (термин принадлежит, естественно, А.С.Макаренко): некоторые члены актива (командиры, члены комиссий и т. д.) начинали уклоняться от работы, от обязанностей по уборке (“станок не убрал, за него убирает какой-нибудь малыш” - некая ревитализация феномена “цука”/”дедовщины”), создавать для себя разного рода привилегии, разговаривать в барском тоне. Поскольку микропространство трудкоммуны удерживалось принципиально иной системой технологий, нежели те пространства, где “цук” был нормой, то чужеродные элементы подрывали основания сложившейся в трудкоммуне микроструктуры. И хотя, несмотря на приверженность начальника коммуны предельной формализации, список “гниющего актива” не составлялся (в отличие от списков действующего актива и резерва), эти люди брались на заметку и с ними велась работа всеми теми способами и средствами, на которых основывалась дисциплинарная система Макаренко.

Другого рода конфликты проистекали из своего рода технологической инерции, которую вынужден был тормозить (по его собственному признанию) руководитель коммуны; инерция проявлялась, в частности, в том, что общее собрание, высший орган коммуны, имело тенденцию гипертрофировать любое наказание, в частности, тяготело к такой предельной технологической операции, как исключение . Это было вполне логично: образцовая технологическая система, созданная в этом образцовом микрокосме, в процессе своего саморазвития естественным образом тяготела к своему собственному технологическому идеалу, а таковым является предельность проявления технологий. И только тщательно разработанная система контроля давала возможность сдерживать эту технологическую инерцию.

В советском студенческом общежитии технологии власти, поддерживаемые в рабочем состоянии при помощи сходной с “дзержинской” системы агентов власти, членов ОКО (оперативных комсомольских отрядов), в отсутствие установки на идеальность технологического механизма, но в ситуациях, когда предельность технологического действия была (или казалась) условием выживания микроструктур власти, также порой давали технологические всплески, которые можно сравнить со своего рода “короткими замыканиями” в системе. Упорядочивающие микрокосм действия официальных, формальных членов ОКО приобретали инерцию, которую порой трудно было приостановить даже самой власти.

Поэтому весьма существенна для понимания логики функционирования мирокосма власти как элемента технологической структуры общества констатация того, что даже “малые”, чисто локального значения технологии, осуществляемые в числе прочего и посредством агентов влияния типа бойцов ОКО, “корнетов” или “дедов”, порой выходят из под контроля; про-являя типичную для российского пространства гипертрофию властных технологий, но уже не на макро-, а на микроуровне. Об этом, в частности, свидетельствуют многочисленные докладные представителей администрации филиала Дома студента МГУ по поводу недостойного поведения бойцов ОКО: в комнатах, выделенных для оперотряда в корпусах общежития (с полной обстановкой и оборудованием) происходят разные недостойные борцов за правопорядок вещи; как сказано в одном из обращений в вышестоящие хозяйственные инстанции, “в данное время поведение членов оперативного отряда безобразное, все ломают, все портят, сломали три стула, сломали телефон, сломана радиоточка, сломан динамик, комнаты находятся в антисанитарном состоянии”.

В этом контексте едва ли не знаковым актом можно считать попытку администрации ФДС сократить объем деятельности ОКО, отобрав одно из отведенных ему помещений и наказать виновных в нарушении порядка членов оперотряда^[55]. Что, очевидно, и было сделано; однако через некоторый промежуток времени руководству ОКО удалось восстановить статус-кво, вернув потерянное.

На этом очень простом, даже элементарном примере мы видим, как технологии власти, вступая в конфликт с механизмами контроля, оказываются сильнее их, более того, трансформируют сами эти механизмы, в полной мере подтверждая тем самым правоту В.А.Подороги, видящего в подавлении технологиями власти механизмов контроля одну из универсальных характеристик российского пространства власти. Ценность технологического принципа иерархизации как такового (в том числе и внутри микросоциумов) и значение техноструктур, обеспечивающих его реализацию, оказывается для власти несравненно выше, нежели мизерные с ее точки зрения негативные побочные эффекты, проистекающие от инерционных и порой выходящих из-под контроля действий этого механизма. Видимо, поэтому механизмы власти в микросоциуме “типа общежития” остаются неизменными на протяжении десятилетий, да и вообще в организации микрокосмов, функционирующих в различные эпохи и в различных социальных и политических контекстах, наблюдается весьма много общего.



4. Принцип дублирования

Выше уже не раз говорилось о стремлении власти локализовать индивида, сузить возможности его самовыражения рамками строго определенного сегментированного пространства. При этом власть создает технологическую систему, которая стремится к тотальному контролю над индивидом, а в ряде случаев реально обеспечивает подобный контроль. Кроме того, метавласть осуществляет целостность стратифицируемого ею пространства и обеспечивает - в той мере, в какой это необходимо с точки зрения властной нормализации - взаимосвязь и взаимодействие микроструктур. Идеальной, с этой точки зрения, является ситуация, когда микрокосмы власти связаны между собой, как сообщающиеся сосуды, и изменение положения индивида в рамках одного из них потенциально влечет за собой изменения статуса, места в иерархии, дистанции по отношению к власти и т. д. в рамках другого. Власть пытается контролировать индивида во всех сегментах общества, где он пребывает, и в случае нарушения индивидом установленных властью правил поведения в одном из микросоциумов власть готова глобализовать его вину, экстраполировать ситуацию его виновности на все локальное пространство власти и даже на макропространство.

Индивид, в свою очередь, стремится ограничить свою ответственность или свою вину перед властью рамками одного из микрокосмов, а именно того, где было совершено гипотетическое преступление против власти. Так, скажем, студент, затеявший на лестнице общежития драку с другим студентом, просит администрацию общежития не сообщать о происшествии на факультет, поскольку для него как для студента “последствия могут быть губительны”. Иными словами, индивид, нарушивший установленные в пределах определенного микрокосма власти правила поведения, просит локализовать его проступок в рамках данного микрокосма, не глобализуя его, не расширяя сферу его виновности, не распространяя ее на другие микрокосмы, в которые он “встроен”, т. е. на все локальное пространство, в рамках которой проходит его жизнь. Таким образом, как это ни парадоксально, сам индивид становится участником и в каком-то смысле инициатором акта технологической локализации, объектом которой он сам же и является, и в этом своеобразно проявляется эффективность и непрерывность действия техноструктуры. Но сам принцип распространения вины индивида на все пространство власти (которое одновременно является пространством его жизнедеятельности, но далеко не всегда - пространством частной жизни) остается универсальным. Известно немало случаев, когда за нарушение правил общежития студент исключался (“отчислялся”) из университета, причем решение принималось безотносительно его показателям в учебе. Равным образом, индивид, допустивший криминальные с точки зрения власти высказывания, теряет работу, даже если он является образцовым профессионалом и его деятельность никоим образом не связана со сферой идеологии и политики.

Власть, выросшая и сформировавшаяся в огромном целостном пространстве, естественно, стремится распространить вину индивида на все властное пространство, но подобная универсализация становится возможной исключительно в силу того, что наряду с технологиями, специфическими для того или иного микрокосма, в обществе в целом действуют мощные универсальные макротехнологии, в которые “вписываются” совокупности специфических, типичных для микропространств власти, дисциплинарных практик.

Между прочим, “Домострой” еще не фиксирует жесткого давления макропространства власти на микросоциум. В XVI веке, в момент написания, а точнее, момент сведения множества текстов в единый свод норм жизнеустроения, макропространство в России еще не сложилось как целостность; более того, как раз во второй половине XVI века его целостность становится проблематичной. Поэтому в “Домострое” отразилась определенная степень свободы, незакрепленности индивидов в пространстве власти: служка в доме - не обязательно крепостной, дворовый, холоп. Макропространство, сформированное под воздействием “больших технологий”, обретшее свою архетипическую форму, начинает воздействовать определяющим образом на микрокосмы позже. Оно или формирует их по своему образу и подобию (дублируя и мультиплицируя элементы как технологической, так и институциональной структуры общества) или же обустраивает их таким образом, чтобы они существовали и функционировали в качестве его, российского пространства власти, функционального придатка.

Весьма отчетливо это обнаруживается в постреволюционном, тоталитарном, советском пространстве власти. Действительно, если внимательно посмотреть, как организован хотя бы такой элементарный, всем знакомый микрокосм власти, как школьный класс (даже не школа как микросоциум, а именно класс как его клеточка), мы увидим, что здесь, на микроуровне, как бы продублирована институциональная структура общества. В частности, в структуре “классного самоуправления” зеркально отражается дуализм “политико-идеологических” и “административных” органов, двух основных составляющих управленческих структур тоталитарного и посттоталитарного общества. Так, староста класса, звеньевые, физорг, санитары - это как бы аналог административной, чисто управленческой иерархии; совет отряда, председатель совета отряда, - это структура “политическая”, редколлегия вывешиваемой три раза в год, по большим праздникам, стенгазеты - это уже ведомство пропагандистское, “идеологическое”. Аналогичным образом организуются и микроструктуры в вузе: староста (воплощающий административное начало) - комсорг, комсомольское бюро (где есть ответственные за “сектора”: идеологический, организационный, культурный и т. д.).

Универсальность принципов организации социума на микро- и макроуровне имеет любопытную особенность: чем глубже проникает власть в поры общества, чем активнее она структурирует микропространство, тем менее она заинтересована в обращении к политическим и идеологическим аргументам. Пространство микросоциума в значительной степени деидеологизировано, это проявляется даже в советские времена, когда идеологии придавалось совершенно гипертрофированное значение.

Однако давление макротехнологий на микросоциум, стратификация его в качестве микрокосма власти не является единственным вектором взаимоотношений технологий власти на микро-, локальном и макроуровнях. Другой тип технологического взаимодействия (в общем и целом исторически более ранний, соответствующий той эпохе, когда на Руси еще не сложилось в полной мере целостное пространство власти и мощное централизованное государство) - экспансия микрокосма власти в окружающее локальное пространство. Типична в этом отношении экспансия монастырей, относившихся в эпоху Московской Руси к числу наиболее четко структурированных социумов. Эта экспансия осуществлялась не только посредством приращения земельных (сельских) и городских владений за счет духовных завещаний богатых людей, но путем прямого захвата, прежде всего захвата так называемых черносошных, то есть принадлежащих государству земель.

Обратимся теперь к феномену технологического дублирования макроструктур власти на микроуровне. Существует ряд основных технологических макрооперациий, на осуществление которых так или иначе ориентированы практически все технологии власти, - стигматизация (выделение), локализация, унификация, иерархизация , депортация(перемещение) и т. д. Аналогичный набор технологий составляет основу техноструктуры микрокосма. Скажем, функционирование такого микрокосма власти, как студенческое общежитие “эпохи застоя”, является достаточно характерным примером локализации объекта властных технологий в пределах микропространства власти: здесь локализация достигается за счет жесткого ограничения свободы передвижения во времени и пространстве и создания интенсивно проявляющих себя контрольных механизмов, обеспечивающих функционирование технологического поля^[56].

Для управления микроструктурами общества и превращения их в микрокосмы власти, как и для воспроизводства макропространства власти, оказывается совершенно необходимым и создание внутренней иерархии . Вершина иерархии может выглядеть и называться по-разному: “деды”, “актив класса”, “бойцы оперативного комсомольского отряда”, комитет комсомола вуза или курса, члены совета этажа, правление жилищного кооператива и т. д. Внизу могут быть “звери”, “салаги” и т. д. Однако говорить о “вершине” иерархии можно лишь метафорически: микрокосм организуется как бы в двух измерениях: это одновременно и пирамида, где есть вершина и основание, и некое неопределенной формы коллективное тело, пронизанное векторами власти, цементирующими его, стягивающими его воедино. Если искать некий метафорический, образный аналог этой фигуры, то сразу вспоминается знаменитый “Атомиум”, ставший символом Всемирной выставки 1958 г. в Брюсселе и представляющий собой как бы структуру, скелет власти в чистом виде: социальное тело, пронизанное каркасом власти, само как бы не существует или становится невидимым.

Чрезвычайно важно понять антиплюралистический пафос актов иерархизации: иерархия власти должна быть единственной - параллельные иерархии, выстроенные даже по второстепенным критериям не поощряются, а порой откровенно табуируются. Не случайно в таком учреждении, как аппарат ЦК КПСС, на протяжении долгого времени ответственным сотрудникам было запрещено выдвигаться на выборах в академики или члены-корреспонденты Академии наук СССР (санкция на это давалась или не давалась на уровне секретаря ЦК по идеологии, причем запрет часто камуфлировался ссылками на некие высокие моральные принципы). Равным образом долгое время для защиты кандидатской, не говоря уже о докторской, диссертации сотрудникам аппарата ЦК КПСС требовалось согласие начальства (в подобных случаях согласие давалось на уровне руководителей отделов).

Многие глобальные технологические операции осуществляются посредством одновременного действия различных, несводимых друг к другу, технологий власти. Так, наказание в виде тюремного заключения представляет собой сочетание всех основных названных выше базовых макротехнологий: выделения (в норме - донос, начало следствия и возбуждение уголовного дела); локализации (изоляция на время следствия, если мерой пресечения является заключение под стражу, и тюремное заключение после приговора); перемещение (перемещение из мира частной жизни в тюрьму как предельно жестко организованное микропространство власти и пространственное перемещение, поскольку заключение обычно отбывается “в местах не столь отдаленных”). Наконец, поскольку определенная, порой значительная часть заключаемых в тюрьмы и тем более в лагеря, обречена, речь может идти о технологиях уничтожения , нормализации через смерть, представляющей собой предельный случай воздействия технологической машины на индивида.

Одной из основных целей технологий локализации на макро уровне была фиксация индивида в определенном микрокосме власти, прикрепление его именно к этому микрокосму или включение его в определенный локус. Очевидно, что и ограничения возможности выезда за рубеж и, в конечном счете, эмиграции из СССР являлись способом осуществления локализации, причем двухуровневой: в определенной точке макропространства власти и в микропространстве, ибо предотвращение перемещения индивида за рамки глобального пространства власти гарантирует только его включенность в определенный макрокосм, поддержание статус-кво в отношениях индивида с властью на микроуровне.

Кстати, именно обращение к анализу микропространств и выявление принципиального сходства между технологиями, проявляющими себя на этом уровне, и технологиями, пронизывающими сферы, близко лежащие к политике (будь то, например, иерархизация по признаку партийной принадлежности или запрещение эмиграции) показывают изначально неполитический характер основных властных технологий и операций, в частности, таких как локализация или иерархизация. Это, в свою очередь, подтверждает то, что политическая власть - лишь один из ликов власти, и объясняет отчасти, почему контроль за функционированием технологий власти как в рамках глобального пространства власти, так и внутри микрокосма может осуществлять в принципе любая политическая группа, установившая контроль над властными институтами.



5. Автохтонность “микро-”

В.А.Подорога отмечает, что “микрокосм близлежащего включает в себя макрокосм, внешнего, самого удаленного пространства”^[57], анализируя, впрочем, несколько иные реальности и структуры, нежели те, о которых идет речь в данной статье. Но как, каким образом осуществляется процесс или акт включения, каков его механизм, как акт включения микропространств воздействует на космос власти и как космос власти влияет на поглощаемые им микроструктуры?

Главный парадокс, с которым сталкивается исследователь российских техноструктур, таков: анализ макропространства России свидетельствует о его уникальности и подтверждает предположение о том, что генезис российской техноструктуры обусловлен в первую очередь особенностями российского пространства и типом его колонизации, - и вместе с тем анализ архетипических, “модельных” российских микрокосмов подводит, на первый взгляд, к выводу, что при всей своей специфичности они не представляют собой явления совершенно уникального. Скажем, микросоциум, столь детально обрисованный в “Домострое”, насколько можно судить, примерно в то же время и в том же виде существовал и в Европе (не случайно А.А.Зимин характеризует его, используя терминологию, возникшую в контексте европейской истории - бюргерство, бюргерский^[58], о чем, впрочем, уже упоминалось выше). Немало общего можно обнаружить между закрытыми военно-учебными заведениями в России (типа кадетских корпусов) и, скажем, закрытыми частными школами в Англии (не говоря уже о западных военных школах).

Одна из причин этой парадоксальной ситуации заключается в том, что в российском пространстве на макроуровнеопределяющими всегда являлись жесткие, “монголоморфные” технологии. Но на микроуровне в течение столетий, начиная с системы, столь детально описанной в “Домострое”, доминировали не-монгольские, автохтонные технологии; и даже в тоталитарной системе эта традиционность не была преодолена полностью, а образовала причудливый симбиоз с теми технологическими элементами, которые являются результатом клонирования жестких макротехнологий.

Существование в уникальном и к тому же предельно жестко организованном макропространстве ординарных, тяготеющих к универсальной традиционалистской модели организации микросоциумов может показаться парадоксальным. Это ощущение парадоксальности, однако, рассеется, если мы изменим позицию видения и наряду с индивидами-в-микрокосме в качестве объектов воздействия властных технологий будем рассматривать также микрокосмы в целом. Основанием для подобного подхода является как тотальность российского микрокосма, его притязания на то, чтобы целиком и полностью растворить в себе индивида, лишить его качества субъекта и самому стать субъектом, так и характер его, микрокосма, взаимоотношений с внешним миром, с глобальным и локальным пространством. Приняв подобную точку зрения, мы убедимся, что, скажем, технологиям изоляции подвергается не столько индивид-в-микрокосме, сколько микрокосм как таковой, независимо от его внутренней технологической структуры. Колонист или коммунар не изолируются внутри колонии/коммуны, подобно политическим заключенные в Шлиссельбурге или во внутренних тюрьмах советской эпохи, - но создается сложная дисциплинарная система барьеров между микрокосмом и окружающим его локальным пространством, чему способствует прежде всего то обстоятельство, что коммунары, принадлежащие к социальной общности нового типа, не сохраняют реальных социальных связей за рамками коммуны, например, связей семейных. Это позволяет сделать коммуну единственным социальным пространством, в которое допущен ее воспитанник, абсолютным социальным пространством. (Примечательно, что Макаренко совершенно искренне полагал, что дети, имеющие родителей, труднее беспризорных. “У беспризорного все дороги сходятся на коммуне, на мне и на учительском коллективе. У этого - папа и мама. А у папы иногда автомобиль, ромб, патефон и деньги”^[59].) В этой ситуации микрокосм как таковой, микрокосм как клеточка социального мира становится объектом макротехнологического воздействия как целое . А подобная уязвимость микрокосма перед лицом глобальных технологий власти, в свою очередь, ведет к тому, что совокупность микрокосмов не образует локального пространства, являющегося истинным пространством возникновения гражданского общества.

Далее, иерархизация осуществляется не только внутри микросоциума (“звери” и “корнеты”, “актив” и “болото” и т. п.) - она осуществляется в рамках глобального пространства власти (или существенного его сегмента, выходящего далеко за рамки локального пространства). Причем, это не только и не столько видимая иерархизация: один микросоциум или коллектив ранжируется выше другого, получает официальное признание как дальше других продвинувшийся, например, к социалистическому идеалу (подобно образцовой коммуне им. Дзержинского, которую, по свидетельству Макаренко, посещало до двухсот делегаций в год; вспомним также о существовании в недавнем прошлом “передовых заводов”, “передовых колхозов” и т. д.). Иерархизация, интересующая нас, состояла в том, что в различных микрокосмах существовали и поддерживались разной жесткости и категоричности дисциплинарные структуры. Например, во времена Московской Руси жесткое крепостное право в деревне существовало одновременно с относительно - по тем временам - свободным режимом в городах^[60] (в связи с чем некоторые маститые историки, применительно к тому времени и городской среде употребляли словосочетание “воздух свободы”). В 30-е годы XX века своеобразное дисциплинарное равновесие, равновесие техноструктуры , создается, с одной стороны, за счет известной свободы городской жизни по сравнению с жестко замкнутыми паспортной системой колхозами, а с другой, за счет разделения пространства власти на гулаговое (термин В.А.Подороги) и до-гулаговое. Параллельное существование этих структур в глобальном пространстве власти давало возможность поддерживать глобальное технологическое/дисциплинарное равновесие .

Но технологическое/дисциплинарное равновесие - рациональная категория; фиксация дисциплинарного равновесия как цели власти предполагает наличие власти если не рациональной, то, во всяком случае, вменяемой. Власть же часто стремится не достичь дисциплинарного равновесия, а разрушить его, уничтожив, например, любые контрольные механизмы. Целью определенного типа власти является не только дестратификация пространства как потенциального пространства гражданского общества, сферы независимой от власти социальности, и стратификация его как пространства власти. В определенные эпохи истории России подобная стратификация могла означать превращение его в “предпространство” ГУЛАГа, то есть в пространство, превращаемое или могущее быть превращенным в ГУЛАГ. Совокупность людей, вырванных из привычных социальных контекстов, не связанных нормальными социальными связями, - это и есть предельное выражение подавления “микро-” макротехнологической машиной.

Таким образом, уникальность российских микрокосмов власти заключается, возможно, не только и не столько в том, как организована их внутренняя технологическая структура (хотя здесь есть немало любопытного и своеобразного), сколько в том, каким образом они вписаны в глобальное макропространство и какой набор различного типа микроструктур необходим для того, чтобы удерживать это пространство в состоянии равновесия. И, несмотря на то, что власть непрестанно создает и разрушает эти состояния равновесия, пространство не утрачивает способности сохранять свою целостность.



Библиография

1. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории // Платонов С.Ф. Сочинения в 2-х тт. - Т.1. - СПб: ИНТФ “Стройлеспечать”, 1993. - С.92-93.

2. Наименование “Золотая Орда” появилось на Руси только в середине XVI в., а именно, в 1566 г. в историко-публицистическом сочинении “Казанская история”, когда само ордынское государство уже прекратило свое существование. А до того во всех русских источниках слово “Орда” использовалось без прилагательных (Википедия).

3. Подробно об этом см.: Нефедов С.А. Теория культурных кругов (на основе анализа монгольских завоеваний) // История и современность. - 2008. - № 1; Нефедов С.А. Теория культурных кругов (на основе анализа монгольских завоеваний). Статья вторая // История и современность. - 2008. - № 2.

4. Соловьев С. М. Сочинения. - Кн. II. - М.: Мысль, 1988. - С.507-508.

5. Довольно подробно об этом пишет, в частности, Г.В.Вернадский. См.: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. - Тверь; М.: ЛЕАН, Аграф, 2001.

6. Нефедов С.А. Теория культурных кругов (на основе анализа монгольских завоеваний). Статья вторая.

7. Соловьев С. М. Сочинения. - Кн. II. - С.508.

8. Л.В.Черепнин отмечает, что уже в документах XV в. четко разделяется “двор” как хозяйственный комплекс, единое экономическое целое, и “изба”, “клеть” как просто жилые или подсобные помещения (см.: Черепнин Л.В. Образование русского централизованного государства в XIV-XV веках. - М.: Соцэкгиз, 1960. - С. 171).

9. Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. - М.: Республика, 1992.

10. Там же.

11. См.: Соловьев С. М. Сочинения. - Кн. II. - С.12.

12. О России в царствование Алексея Михайловича. Из сочинения Г.Котошихина // Бунташный век. - М.: Молодая гвардия, 1983. - С.544.

13. Житие Аввакума и другие его сочинения. - М.: Советская Россия, 1991. - С.35.

14. По подсчетам американского историка Стивена Хока, изучавшего хозяйственные документы села Петровского, части поместья князей Гагариных в Тамбовской губернии, в начале XIX в. в селе 73% дворов имели одну избу и 22% - по две избы (см.: Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России. - М.: Прогресс-Академия, 1993. - С.53-54). Средняя численность крестьянского двора с 1782 по 1850 гг. колебалась от 8,4 до 7,3 человек и лишь в 1856 г. снизилось до 5,7 человек (см. там же. - С.57, 55).

15. Более подробно о различных интерпретациях “Домостроя” см.: Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники. Очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI в. - М.: Изд-во Академии наук СССР, 1958. - С.64-65.

16. Там же. - С.65, а также С.67 и 69.

17. Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа...

18. Домострой // Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. - М.: Художественная литература, 1985. - С.87.

19. Там же. - С.89.

20. Там же. - С.121-123.

21. Там же. С.123.

22. Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа…

23. Домострой. - С.122.

24. Королев С.А. Донос в России. Социально-философские очерки. - М.: Прогресс-Мультимедиа, 1996. - С. 55-57.

25. Домострой. - С.77. Аналогичные идеи в весьма категоричной форме выражены и в публицистике Ивана Грозного: “яко противляйся власти, божию повелению противится; аще убо кто богу противится, - сей отступник именуется, еже убо горчайшее согрешенье” (Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. - М.: Наука, 1993. - С.14).

26. Там же. - С.75.

27. Многие из подобного рода челобитных опубликованы и доступны исследователям - см., например: Памятники московской деловой письменности XVIII века. - М.: Наука, 1981.

28. См.: Вебер М. Избранные произведения. - М., Прогресс, 1990. - С.240.

29. Нефедов С. А. Теория культурных кругов (на основе анализа монгольских завоеваний) // История и современность. - 2008. - № 1

30. Егоров В. Л. Александр Невский и Чингизиды // Отечественная история. - 1997. - № 2. - С.53-54.

31. Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России. - С.153.

32. Там же. - С.153.

33. Домострой. - С.167.

34. См. Черепнин Л.В. Образование русского централизованного государства... - С.256-263.

35. Домострой. - С.95.

36. Кавелин К.Д. Заметки о русской истории // Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. - М.: Правда, 1989. - С.211.

37. Там же. - С.212.

38. Там же. - С.213.

39. Там же. - С.214-215.

40. Там же. - С.220-221. (выделено мной. - С.К.).

41. Из литературной переписки К.Д. Кавелина (1847-1884 гг.) // Русская мысль. - 1899. -№ 12. - Отд. II. - С. 13-14.

42. Пайпс Р. Россия при старом режиме. - М.: Независимая газета, 1993. - С.94.

43. Там же. - С.116.

44. Подробнее см.: Королев С.А. Бесконечное пространство. Гео-и социографические образы власти в России. - М.: Институт философии РАН, 1997. - С.52-59.

45. Отметим, кстати, универсальность этого инструмента: еще (или уже) в XX веке в трудкоммуне им. Дзержинского, руководимой А.С.Макаренко, возможность гипотетического исключения оставалась главным инструментом поддержания дисциплины. Подробнее см. Королев С.А. Трудкоммуна. Фабрика автоматической дисциплины // Философские науки. - 2003. - № 1, а также ниже в данной статье.

46. Подорога В.А. Власть и познание (археологический поиск М.Фуко) // Власть. Очерки современной политической философии Запада. - М.: Наука, 1989. - С.250.

47. Королев С.А. Бесконечное пространство. - С.32-48.

48. Вебер М. Избранные произведения. - С.286.

49. Там же. - С.286.

50. Бердяев Н. Русская идея. - СПб.: Азбука-классика, 2008. - С.47.

51. См.: Булавинское восстание (1707-1708 гг.). - М.: Изд-во Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1935. - С.15.

52. Королев С.А. Бесконечное пространство. - С. 39.

53. Офицер, подвергшийся оскорблению действием, пусть даже избитый хулиганами, немедленно должен был подать в отставку (см., напр.: Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий. 1881-1903. - М.: Мысль, 1993. - С.235).

54. Там же. - С.245.

55. Документы, касающиеся этого сюжета, приведены автором здесь: Королев С.А. Донос в России. Социально-философские очерки. - С.16.

56. Подробнее см.: Королев С.А. Студенческое общежитие “периода застоя”: эрозия регламентирующих технологий // Свободная мысль - XXI - 2003. - № 7.

57. Подорога В.А. Метафизика ландшафта. - М.: Наука, 1993. - С.260.

58. Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники. - С.65, а также С.67 и 69.

59. Макаренко А.С. Из опыта работы // Макаренко А.С. Педагогические сочинения в 8-и томах. - Т.4. - М.: Педагогика, 1984. - С.375.

60. Подробно об этом см., напр.: Черепнин Л.В. Образование русского централизованного государства… - С. 335-341.

61. С.Л. Сергеева. Национальное суверенное государство -- понятие современное // Политика и Общество. - 2009. - № 11.

62. А.В. Прокофьев. Этика ненасилия как бегство от нравственного риска // Философия и культура. - 2011. - № 7. - С. 104-107.

63. И. Э. Магадеев. На грани двух миров: проблема двойной социализации историка и ее решения // Исторический журнал: научные исследования. - 2011. - № 4. - С. 104-107.

64. С.А. Королев. Микросоциумы в российском пространстве власти // Философия и культура. - 2011. - № 6. - С. 104-107.

65. Е.В. Павлова. Понимание нравственной ответственности власти в трудах древнерусских мыслителей // Право и политика. - 2012. - № 4. - С. 104-107.

66. В.И. Левин. Мартин Хайдеггер и Третий рейх // Педагогика и просвещение. - 2012. - № 1. - С. 104-107.

67. Манченко П.А.. Транспарентность (открытость) деятельности государственной власти и местного самоуправления в Российской Федерации и государствах Европы // Административное и муниципальное право. - 2012. - № 4. - С. 104-107.

68. И.Л. Андреев. Природно-психические предпосылки отношений собственности и власти // Психология и Психотехника. - 2012. - № 3. - С. 104-107.

69. И. Д. Короева. Философия взаимодействия власти и народа // Политика и Общество. - 2012. - № 4. - С. 104-107.

70. Ю. А. Головин. Публичная политика как пространство легитимации власти (на примере Ярославской области) // Политика и Общество. - 2012. - № 4. - С. 104-107.

71. В. Е. Рубаник. Западноевропейская и восточнославянская традиции суда и правосудия: исторические корни различий и схожести // Право и политика. - 2012. - № 5. - С. 104-107.

72. Ю. А. Головин. Защита политической системы Российской Федерации: теоретические и прикладные аспекты проблемы // Национальная безопасность / nota bene. - 2012. - № 3. - С. 104-107.

73. А. Н. Полосина. Идея насилия в творчестве Л. Н. Толстого // Культура и искусство. - 2012. - № 3. - С. 104-107.

74. С.А. Королев. Поэзия власти: стихосложение как социокультурный код // Филология: научные исследования. - 2012. - № 2. - С. 104-107.

75. Р. А. Алиев. Зарождение идеи национального суверенитета // Право и политика. - 2012. - № 9. - С. 104-107.

76. С.А. Королёв. Двусмысленность истории: фундаментальные процессы в российском пространстве власти // Философия и культура. - 2012. - № 9. - С. 104-107.

77. К.С. Верещагина. Музыка как форма политической идеологии (на примере советского периода 20-40 гг. ХХ века) // Политика и Общество. - 2012. - № 10. - С. 104-107

78. Гончаров В.В. Государственная власть: понятие и сущность // Политика и Общество. - 2013. - 7. - C. 817 - 825. DOI: 10.7256/1812-8696.2013.7.2466.

Размещено на Allbest.ru