Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 124.6

КРИЗИС ИДЕНТИЧНОСТИ ПОСТСОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ

Губина Елена Валерьевна

Причины модернизационной и моральной несостоятельности российского общества обретают особую теоретическую и практическую значимость в условиях нынешнего контрмодернизационного поворота. Особая роль среди этих теоретических проблем принадлежит вопросу о возможной трансформации постсоветского человека как базового условия и источника модернизационных усилий. Среди множества отечественных и зарубежных работ, посвященных указанной проблеме, особая роль принадлежит социологам «ЛевадаЦентра» и особенно Б. Дубину и Л. Гудкову, которые разработали целый ряд концептуальных идей, позволяющих осмыслить противоречивый процесс модернизации в России. Они справедливо полагают, что за последние полтора века в России не раз возникали условия для модернизации, но всякий раз этот процесс тормозился, прекращался или вовсе шел вспять. Виной всему не какие-то особые традиции, культура или ментальность российского населения, а сохранение прежней организации основных институтов и неподконтрольной обществу бюрократии. В своей фундаментальной работе, посвященной постсоветскому человеку [5], ее авторы утверждают, что причина отторжения модернизационных ценностей и образцов кроется в социальных практиках и институтах, которые продолжают воспроизводить государственно-зависимого, пассивного и нежелающего никаких перемен индивида. Главная проблема российской модернизации заключается в самом человеке, адаптировавшемся к репрессивному государству и не верящем в возможность его изменения, в опыте приспособления к насилию [Там же]. Авторы более 20 лет занимались исследованием типа «человека советского», выявили его базовые признаки. «Советский человек» ? это конструкт, обобщенный термин, введенный Ю. Левадой в социологический анализ и соответствующий проект, начатый им в самом конце 1980-х годов. Он предстает как сложный набор взаимосвязанных установок и представлений массового сознания, позволяющий глубже анализировать происходящие в стране процессы. В нем выделяются следующие базовые черты. Это государственно-зависимый человек, привычно ориентированный на формы контроля и вознаграждения, которые исходят от государства. Он адаптирован к многолетней репрессивной практике государственного управления, к административному произволу, считает подобное состояние социального порядка естественным, не склонен противостоять ему. Это человек массовый, точнее усредненный, для которого «типичность» оказывается важным элементом самоидентификации. Авторы отмечают также его неспособность к коллективной солидарности, малоизменяемость, управляемость извне и пассивность. Это продукт массовой пропаганды и репрессивных практик [Там же], готовый терпеть беспросветность своей жизни и жизни своих детей, поскольку не видит альтернатив этому порядку в настоящем и в будущем. Этот антропологический тип именно самовоспроизводится, то есть конституирует себя посредством соответствующих практик, массовых представлений, механизмов защиты, комплексов, которые он проецирует вовне. Причины сохранения этого набора представлений и установок уже в современных условиях исследователи Левады связывают с целым спектром различных факторов, главным из которых выступает специфика властных отношений, продолжающих господствовать в постсоветском социуме, и особым ролевым статусом человека как государственно-зависимого. По своим базовым характеристикам его следует отнести к «домодерному» типу. «Домодерная», «догражданственная» структура субъективности существенным образом отличается от типа новоевропейской личности, которая явилась результатом радикального переворота, приведшего на рубеже XV-XVIII веков к идее автономной человеческой индивидуальности, когда принцип традиционализма сменился принципом личности. Генезис и особенности этого процесса достаточно полно представлены в работах зарубежных и отечественных авторов: М. Вебера, В. Зомбарта, Ф. Броделя, З. Баумана, Э. Гидденса, Л. Баткина и др., в которых прослеживается путь возникновения личности современного типа, преобразования структур субъективности, обретения ими независимости и автономности. В свое время Н. Козлова проанализировала модель буржуа как носителя нового габитуса и его специфические антропологические качества [6, с. 80-98]. Л. Гудков в самом начале 1990-х годов выявил модель европейского человека, интеллектуала, сравнив его с отечественной интеллигенцией [2, с. 206-212]. Он отмечал, что основным событием нового времени, которое составляет саму сущность процесса модернизации, стало формирование особого антропологического типа - современного европейского человека. Согласно Л. Гудкову, западный интеллектуал в своей сущности и воплощает в себе дух «модерности». Это автономный индивид, не зависящий от внешних авторитетов, полагающийся на свое субъективное понимание происходящего и практикующий европейское, «взрослое» отношение к реальности, то есть способность вносить ясность в поток событий, наделять действительность смыслом, субъективно упорядочивать и понимать иррациональную и бесконечно разнообразную реальность. А качество структур субъективности - это не просто «личный дар», а предмет длительной исторической культивации, социального отбора, обеспеченного системой определенных социальных институтов, в основе которых признание личного достижения, личного успеха, и, соответственно, индивидуальных способностей [Там же, с. 209-211]. Речь идет о некоем идеальном типе, теоретической конструкции, которая может быть использована в целях методологического сравнения для выявления определенного качества структур субъективности, механизмов ее поддержания и направления поисков трансформации немодерного типа. Каковы же перспективы эволюции «советского человека» и станет ли он когда-нибудь современным? Процесс индивидуализации, становления современных структур субъективности постепенно идет и в российском обществе. Постсоветский человек постоянно выделяет из себя вполне автономную и самостоятельную личность, человека европейских представлений и способов поведения, не столь зависимого от власти и способного создавать поле автономного и ответственного существования. Этот небольшой, но очень активный слой общества связан с новой институциональной средой и возникает в мегаполисах с более высоким уровнем жизни. При этом он ощущает свою чуждость, уязвимость и беспомощность перед господствующим социальным порядком, что заставляет наиболее активных граждан покидать родину или мечтать об этом. Выделяется и определенный слой людей, связанный с чиновничеством, или обслуживающий бюрократию, характеризующийся скорее антимодернизационной направленностью. Он тоскует по утраченной мощи советской империи, конструирует новый советский миф, стремится навязать обществу «традиционные ценности». К нему примыкает обширный традиционный «недомодернизированный» сегмент общества, который представлен, прежде всего, средой малых городов и сел. Это зона ограниченного существования людей, озабоченных собственным выживанием. Именно здесь наблюдается консервация ценностей и представлений советского времени, социальная зависть, комплексы ущемленности, апатия, недоверие ко всему новому, рост ксенофобии и националистических установок [3, с. 26]. Нас же интересует человек, стоящий перед выбором, пытающийся осознать свою участь и выбрать свою судьбу. Как справедливо заметил английский философ З. Бауман, приватизация стремления к модернизации означает навязчивую самокритику, порожденную бесконечным недовольством собой, которое требует не обвинять никого в собственных страданиях, искать причины собственных поражений только лишь в собственной лености и праздности [1, с. 46].

Постсоветский человек вряд ли готов принять мысль о том, что «индивидуализация ? это судьба»; что «больше нет спасения в обществе»; что «в мире “текучей” современности все лежит на плечах отдельных людей»; и что произошедшее с нами исключительно плод наших рук [Там же, с. 37, 41]. Даже воспринимая властный режим и созданный им социальный порядок как аморальный, глубоко несправедливый, он все же с надеждой смотрит на всемогущее государство и от него ждет решения его собственных проблем, сопротивляется переменам, не меняя своих основных представлений и стратегий поведения. Становясь материально обеспеченным и активно потребляющим, постсоветский человек остается в рамках прежних стратегий выживания. Инерция советского опыта велика, ведь он глубоко вошел в механизмы поддержания коллективной идентичности. Принимая себя за очевидную данность, постсоветский человек вряд ли способен поставить себя самого под сомнение, в фокус критической рефлексии. Комплекс «советского человека» воспроизводится в нем автоматически, вытеснен в подсознание. «Простой советский человек» - это своеобразное «зеркало», в котором постсоветский человек не узнает себя и предпочитает воспринимать себя в свете привычных идеологем «коллективиста», «интернационалиста», «морально превосходящего». Требуется внимательное вглядывание в основание своего характера и культуры, рефлексия собственного опыта. Ведь непереработанный опыт, как известно, не становится источником развития. Пока постсоветский человек не расстанется с иллюзиями относительно своего величия и непогрешимости и не осознает меру своей ответственности за прошлое и происходящее ныне, качественных сдвигов в структуре идентичности не произойдет. Осознание в себе советского человека, его демифологизация и преодоление ? это не теоретический, а имеющий отношение к самому существованию субъекта, акт, когда он ставит себя самого на карту, на «предел». Это означает разрыв с патерналистским сознанием и формирование новой этики ответственности, активизирующей установки опоры на себя, сегодня, здесь и теперь, не ожидая «милости судьбы» и «не уповая на успех». Таковы минимальные задачи индивидуальной метафизики сегодня, впрочем, как и всегда. И прорыв в тупиковой ситуации возможен только в результате внутренней, личностной модернизации. Возможен ли этот духовный переворот в условиях контрмодернизационного реванша, где человеку предъявлена «новая» советская современность, к которой приходится приспосабливаться, «встраиваться» в существующий порядок, который изменить нельзя, ломать себя. Либо обходить произвол, уклоняясь от начальства, ответственности, от каких-то сознательных форм выбора. А то и вовсе «послать все к черту!», «прикинуться несъедобным», «выпасть из настоящего». Для активного изменения структуры идентичности, ценностей и поведенческих моделей необходимо развитое мышление, способное трезво отрефлексировать привычные формы адаптации, рационализировать страхи, неизбежно возникающие в ситуации фрустрации. Нужен достаточно широкий горизонт представлений и альтернативных образцов жизнеустройства, развитое чувство собственного достоинства, сильная мотивация самореализации и т.д. Однако подавление самостоятельности, постоянное унижение и беспомощность, которые он испытывает в повседневной реальности, не позволяют кристаллизоваться духовным состояниям человека. Деформация субъективности тем самым, выступает необходимой «платой», «ценой» за приспособление к репрессивному социуму. Антропологические последствия подобного приспособления катастрофичны. «Они лишены собственного достоинства (чести) и не ощущают этого» [4, с. 173]. По сути, мы имеем дело с явно выраженной патологией человеческого, с блокировкой важнейших потенций самосознания, которые ведут к разрушению структуры личности сложного типа и последующее их исчезновение как социального феномена [4]. Защитные механизмы, с помощью которых постсоветский человек пытается сохранить видимость самоуважения, пожалуй, впервые в отечественном обществознании выявил и описал в своих работах Лев Гудков. В качестве наиболее распространенного механизма он выделяет тактику социальной мимикрии: «…игры в “послушных”, в “своих”, в “лояльных” или “преданных” при субъективном презрении и неуважении к власть имущим» [Там же, с. 175]. Однако такие игры не безобидны, ведь со временем они становятся доминирующим кодом социального поведения в обществе. Наиболее деструктивными механизмами конформистского поведения предстают «перенос испытанной агрессии на других» и «трансферт заложничества», которые не просто рождают неприязнь, враждебность, агрессию в отношении к «иным». «Систематическое подавление самостоятельности, ? заключает Л. Гудков, ? оборачивается не возмущением против стороны насилия, а напротив подавленной агрессией против тех, кто выступает с протестом против насилия» [Там же, с. 176]. Понятно, почему так велико раздражение и неприязнь к тем, кто выступает с более высокими требованиями, ставит перед собой идеальные цели. Ну и наконец, цинизм ? как распространенный адаптивный механизм, который «…начинается с признания “нормальности” или и даже “приоритетности” принципов силы и принуждения» [Там же]. Цинизм, распространяясь на весь общественный порядок, разрушает саму социальную ткань и потенциал развития общества. Л. Гудков показал сложную картину работы механизмов, которые, снимают чувство постоянного психологического дискомфорта, разгружают ощущение зависимости, униженности и незащищенности, страха и тревоги. Эти защитные механизмы, каждый в своей области, разрушают основания для человеческого взаимопонимания, гасят импульсы какого-либо улучшения, облагораживания, окультуривания жизни, но позволяют снова и снова воспроизводиться всей постсоветской системе господства. Понимая, какую опасность несет подобный человек, устранивший голос души и совести, М. Мамардашвили предупреждал, что человек с одичавшим сознанием, с упрощенными представлениями о социальной реальности и ее законах, не может жить в XX веке. Он становится опасным уже не только для самого себя, но и для всего мира. [7, с. 50]. Осознаем ли мы в действительности опасность такого человека?

трансформация постсоветский социум

Список литературы

1. Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008. 240 с.

2. Гудков Л. Д. Интеллигенты и интеллектуалы // Знамя. 1992. № 3/4.

3. Гудков Л. Д. Социальный капитал и идеологические ориентации // Pro et Contra. 2012. Май-июнь.

4. Гудков Л. Д. Человек в неморальном пространстве: к социологии морали в посттоталитарном обществе // Вестник общественного мнения. 2013. № 3-4 (116). Июль-декабрь.

5. Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Постсоветский человек и гражданское общество. М., 2008. 96 с.

6. Козлова Н. Н. Социально-историческая антропология: учебник. М.: Ключ-С, 1998.192 с.

7. Мамардашвили М. Сознание и цивилизация. Тексты и беседы. М.: Логос, 2004. 272 с.

Аннотация

В статье рассматривается процесс трансформации постсоветского человека в условиях разложения посттоталитарных структур российского социума. Выявляются причины сохранения и воспроизводства «советского человека» в условиях формального отсутствия его базисных оснований. Автор обосновывает положение о том, что консервация комплекса «советского человека» блокирует процесс кристаллизации структур субъективности модерного типа личности.

Ключевые слова и фразы: модернизация; кризис идентичности; «советский человек»; «домодерный» тип; индивидуализированный человек; социальная мимикрия; цинизм; деформация субъективности.

The article examines the process of the transformation of a post-Soviet human being under the conditions of the corruption of the post-totalitarian structures of the Russian society. The paper identifies the reasons for the preservation and reproduction of a “Soviet man” under the formal absence of his basic foundations. The author justifies the thesis that the conservation of a “Soviet man” complex stalls the process of the crystallization of the subjectivity structures of the modern type of personality.

Key words and phrases: modernization; identity crisis; “Soviet man”; “pre-modernistic” type; individualized human being; social mimicry; cynicism; deformation of subjectivity.

Размещено на Allbest.ru