От семиотики к реалогии: методологическая эволюция исследовательского и интерпретационного инструментария культурологии повседневности

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Культура в самом широком смысле слова есть мир очеловеченных вещей: одухотворённых и ценностно осмысленных человеком объектов природы, а также предметов, сотворённых ради определённых смыслов и ценностей и упорядоченных в некий космос, образующий специфическую сферу культурного бытия - повседневность. Существуя в двух измерениях, культура задаётся не только социально значимыми идеями, ценностями, идеалами, абсолютами, принципами, но и теми своими смыслами, которые заключены в обыденной жизни - в массе подробностей и мелочей быта, обихода, образующей устойчивое своеобразие облика культуры как таковой. Ценности быта и ценности бытия - вот два основных модуса культуры.

Обнаружение культурного статуса мира овеществлённых идей, желаний, ожиданий, смыслов людей и привлечение внимания к проблеме духовных смыслов мира повседневности - одно из серьёзных направлений глубинного и целостного изучения культуры в социально-антропологическом знании последнего столетия. До конца XX века наиболее популярными и продуктивными подходами к исследованию мира повседневности были социологический, культурно-исторический и семиотический. Именно они позволяли расшифровывать элементы повседневной жизни отдельного человека как свидетельства об идеалах, культурных образцах, ценностях, образе жизни макросоциума в синхронном и диахроническом рассмотрении, на глобальном и локальном уровнях. Г.С. Кнабе справедливо замечал, что «общественная жизнь и бытовая повседневность образуют две нераздельных стороны единого целого. Общественная жизнь связана с бытом, потому что воплощена в людях, и лишь в деятельности людей осуществляются коренные её процессы... Люди же эти живут в домах, окружены своими, их продолжающими и их выражающими вещами, пользуются так, а не иначе устроенными орудиями труда, руководствуются привычками и нормами» [4; с. 7]. Ю.М. Лотман также утверждал, что «все окружающие нас вещи включены не только в практику вообще, но и в общественную практику, становятся как бы сгустками отношений между людьми и в этой своей функции способны приобретать символический характер» и что «быт в его символическом ключе» есть достаточно важная часть культуры [6; с. 10-11].

В самом деле, вещи характеризуют общество и людей. «Благодаря заложенному в вещах образному содержанию, они могут рассказывать на своём языке... о внутреннем мире и эмоционально-психическом складе личности, о всей той сфере, где история становится переживанием и где формируются ранние импульсы общественного поведения... Этот мир и этот склад меняются во времени, вместе с ним меняются и образы вещей, что не может не сказываться на их языке, не делать его специфичным для каждой эпохи» [3; с. 39]. Если рассматривать культуру как язык, то вещи, окружающие человека в быту, всегда имеют знаковый смысл. Причём вещи не только создают дискурс, но и сами являются в некотором смысле дискурсом. Образ бытовой вещи выступает как «концентрированная метафора конкретного социального миропорядка» [3; с. 39].

Мир повседневности имеет культурное измерение, выступая в таких своих смыслах, как утилитарно-функциональный, историко-культурный, экономический, статусно-иерархический, символический и т.д. Структуры повседневности создают возможность творческой самореализации личности в социуме, соединяя духовно-ценностные основания культуры и реалии повседневной жизни, вписывая человека в пространство культуры, оформляя мировоззренческие ориентации. Вещи придают пространству свойства текста. «...Вещи высветляют в пространстве особую, ими, вещами, представленную парадигму и свой собственный порядок - синтагму, т. е. некий текст... Реализованное (актуализированное через вещи) пространство в этой концепции должно пониматься как сам текст...» [11; с. 219].

Понимание вещей и повседневности как феномена языка и текста культуры, а также выработка способов и процедур дешифровки смыслов и значений таковых ярко представлены и разработаны семиотическим направлением в гуманитарном знании (социологии, культурологи, антропологии). Среди европейских представителей наук о человеке и обществе наиболее известны семиотические труды Р. Барта, У. Эко; в отечественных социально-антропологических исследованиях основы семиотического направления изучения вещей и повседневности были заложены Ю.М. Лотманом, Г.С. Кнабе; в современной российской гуманитаристике оно представлено, например, Е. Мельниковой-Григорьевой [8], С. Махлиной [7] и др. Объектами таких семиотических исследований выступают курительная трубка, шнурки, утюг, мебель и другие бесчисленные предметы, обладающие некой универсально-культурной семантикой, вполне доступной для дешифировки и интерпретации смыслов надличностного коллективного бытия. О такой устойчивой семиотической традиции исследования мира вещей свидетельствует также обилие выходящих в настоящее время российских и зарубежных справочников и словарей символов.

Но отношения с вещным миром имеют и онтологический статус, они затрагивают человеческое бытие. По Хайдеггеру, вещь, являясь в своей вещественности, приближает мир, то есть помогает ощутить свою реальность, «настоящесть» собственного бытия. Отношения человека с вещью были проблематизированы главным образом через практику вторжения в сущее (техника) и практику имитации сущего (искусство). Не менее важной, но недостаточно теоретически проработанной является практика вживания человека в сущее, то есть его бытийная и экзистенциальная связь с бытовыми вещами. В последнее время в исследованиях, посвящённых социокультурным процессам и явлениям, акцент переносится на проникновение в феноменологические глубины сознания, на погружение в «жизненные миры» и ментальные структуры повседневности. В социально-антропологических исследованиях в связи с этим всё чаще сферу повседневной жизни человека рассматривают в качестве значимого социально-онтологического основания культуры. Для неё в особенности характерна синкретичность, нерасчленённость жизнедеятельности; познание «впаяно» в общий контекст практически-духовного отношения к миру. В этом контексте корреляции событий, множество раз повторяясь, «закрепляются в сознании фигурами логики», вещи обретают имена, а отношения - общественные формы. Используя удачную метафору Б. Вальденфельса, повседневность выступает «плавильным тиглем рациональности» [1], конечной сферой значений, выражений обыденного языка и культурной символики.

Диалектика сущности и существования культуры выступает как диалектика повседневности, как сложное противоречивое взаимодействие быта и бытия. Духовное и материальное измерение культуры, искусственное и естественное, официальное и «домашнее», нормативность и свобода создают своеобразное «силовое поле», определяют динамику мира человеческой повседневности» [5; с. 74]. Одной из важных характеристик всякой культурной целостности в социокультурном измерении является то, что она есть равновесие между двумя альтернативными мирами: миром единичного уникального, где доминирует личностно-индивидуальное начало, и миром социального с присущими ему закономерностями; между двумя ипостасями человеческого в культуре, двумя субстанциональными планами человеческого бытия - миром человеческих смыслов и ценностей и миром воплощающих эти смыслы и ценности вещей.

Для того, чтобы в рамках современных наук о культуре было возможно помыслить повседневность как сферу личностно-персонального, несводимого к универсальным культурным кодам, бытия, М.Н. Эпштейн ввёл в философский дискурс понятие «реалогия» для обозначения, на наш взгляд, очень существенной, важной методологической тенденции в современных науках о культуре. «Реалогия - наука о вещах, о вещественном, которая имеет своим предметом такую сущность вещи, которая не сводится к техническим качествам изделия, или к экономическим свойствам товара, или и эстетическим признакам произведения… Эта сущность, способная сживаться, сродняться с человеком, раскрывается все полнее по мере того, как другие свойства вещи отходят на задний план, обесцениваются, устаревают» [10; с. 346].

Ещё в середине 80-х годов ХХ века М. Эпштейн в своей статье «Реалогия - наука о вещах» впервые призвал сделать главным методологическим фокусом личностную, «лирическую» сущность вещи. «Вся человеческая жизнь в значительной мере откладывается в вещах как своеобразных геологических напластованиях, по которым можно проследить смену возрастов, вкусов, привязанностей, увлечений… Каждая вещь включена в магнитное поле человеческой жизни, заряжена её смыслом, обращена к её центру… Перед нами встаёт задача расколдовать вещь, вызволить её из отрешения и забытья; при этом «домашность» должна раскрыться как культурная категория, знаменующая полную душевно-телесную освоенность вещи, приобщённость её к жизни» [15; с. 24]. Эпштейн называет вещный мир Лирическим музеем или Мемориалом вещей - местом памяти самой культуры и конкретных субъектов культуротворчества. При этом он настаивает на разведении понятий «предмет» и «вещь». Вещь выступает не как объект какого-либо воздействия, но как принадлежность субъекта, «своя» для кого-либо. «Изделия», «товары», «раритеты», «экспонаты» - это, в сущности, разные виды предметов: предметы производства и потребления, купли и продажи, собирания и созерцания. «Между предметом и вещью примерно такое же соотношение, как между индивидуальностью и личностью: первое - лишь возможность или «субстрат» второго. Предмет превращается в вещь лишь по мере своего духовного освоения, подобно тому, как индивидуальность превращается в личность в ходе своего самосознания, самоопределения, напряженного саморазвития» [14; с. 302-324].

В этом смысле реалогия - это не «вещеведение», а способ философствования по поводу организации, структурирования человеком своего бытия через вещи и повседневные практики. По сути - это вещественная антропология культуры, пытливо исследующая все модусы и ипостаси человеческого в человеке, которая пытается постичь в вещах их собственный, нефункциональный смысл, не зависимый ни от товарной стоимости, ни от утилитарного назначения, ни даже от их эстетических достоинств. Она исследует личные вещи, не вещи «для чего-то», а вещи «чьи», занимается единичными персональными вещами, то есть миром оживлённых человеческими смыслами предметов реального неповторимого жизненного пространства. Причём одни и те же объекты такого пространства могут быть связаны с пользой, удовольствием, красотой. Всё зависит от того вопроса, который мы адресуем той или иной вещи, и от того, как этот наш смысл, вложенный в вещь, прочитывается и интерпретируется другими людьми, ведь вещи - это имманентная часть культуры, они создаются всегда конкретными людьми, но существуют между ними, в так называемой гомосфере, в культуре. повседневность философский реалогия

М. Эпштейну удалось этим концептом ухватить не только новое направление в исследованиях культуры философами, культурологами, социологами, антропологами, но и поворот в самой культурной реальности, поскольку «окликнутыми вещью» на рубеже ХХ-ХХI веков оказались и ощутили себя представители самых разных сфер человеческого творчества. Так, например, кинооператор Георгий Рерберг, работавший с Андреем Тарковским, назвал свой художественный метод «поэтическим натурализмом» именно потому, что он был основан на «вникновении в вещь», когда мастер наполняет кинокадр вещами, но не обязательно такими, которые скажут об эпохе, а заговорят о человеке, персонаже. Та же тенденция к созданию «вещественных» картин, ассамбляжей, инсталляций проявляется в это время в живописи и скульптуре, других формах искусства.

Есть некая бесконечная связь, диалог между вещью и индивидуальной памятью, хранящей жизнь этой вещи. Вещи, личностный мир, закреплённый в них, не мелькают, образуя пустоту в сознании человека, а наполняют его, дают ему пищу для размышления, согревают его. Василий Розанов, осмысляя онтологическую природу повседневности, понимал её «как место, дом, обжитое пространство, где рождается и вырастает человеческая самость. Именно в нём человек становится причастным миру, преодолевает дистанцию, излечивается от антропоцентрического высокомерия и брезгливости» [9; с. 232]. И он совершенно справедливо полагал, что «вечное живёт в повседневном, нет непроходимой грани между обыденным и сакральным. Даже более того, - вечное дано нам только в повседневном, здесь и теперь в мимолётных событиях, мелочах, «паутинках быта», в пространстве дома». [9; с. 233].

Итак, мы полагаем, что как в современных науках о культуре, так и в самой культурной реальности, сейчас происходит смена парадигм: от эстетической и семиотической - к реалогической и персонологической. Вещь - феномен единичного существования. Но не сама по себе как товар, технологически, функционально, ритуально или эстетически ценный для сообщества, для всех, а вещь чья-то, значимая лишь в её связи с индивидуальной частной жизнью, биографически заданная судьбой отдельного человека. Вещи бытийствуют не сами по себе, и не в их коллективно-надличностных формах, а как элементы или формы осуществления бытия индивида, развёртываются в его индивидуальном мышлении, опыте, творчестве. Они, как элементы интимного, личного бытия не могут быть стандартизированы, сведены к всеобщим, внеличностным, интерсубъективным смыслам в эстетической и семиотической парадигмах их исследования. Неустранимый человеческий, точнее, личностный, фактор ориентирует современное знание о культуре на индивидуализированные, субъективированные принципы изучения и понимания уникальных и неповторимых смыслов вещей.

Такая смена парадигм в науках о культуре отражена, например, в труде южнокорейского филолога-русиста Ким Су Квана «Основные аспекты творческой эволюции Ю. М. Лотмана: «иконичность», «пространственность», «мифологичность», «личностность», который поэтапно прослеживает путь исследовательской мысли основателя московско-тартуской семиотической школы, усматривая в нём логику перекодирования понимания сущности культуры от науки к искусству, от системности к конкретности, от словесного к внесловесному, от линейного к пространственному, от условности к наглядности, от анализа к синтезу, от логического к мифологическому, от структурного к личностному [2; с. 6-7].

Убедительна, на наш взгляд, сходная лотмановской эволюция исследований и творчества известного итальянского писателя и культуролога Умберто Эко. Ранние его литературные произведения, например, роман «Имя Розы», более поздние издательские проекты, такие, как «История красоты» и «История уродства», представляются яркими иллюстрациями эстетико-семиотической парадигмы.

В одной из последних своих книг [12] У. Эко рассматривает стремление культуры к упорядочению. Именно из стремления «привести всё в порядок», не потеряться в круговороте образов, понятий, предметов возникают списки, перечни, каталоги, описания коллекций, которые красной нитью проходят через всю историю западного искусства и литературы. По сути итальянский писатель и культуролог утверждает и иллюстрирует структурирующую и каталогизирующую сущность культуры. Однако все эти списки обладают слишком крупным масштабом относительно возможности быть интерпретированными на всеобщем, универсально-культурном уровне. Но ведь сущностью не только общечеловеческой культуры, но и смыслом индивидуального существования является борьба с пустотой и неупорядоченностью, заполнение «ненужного простора» вещами, идеями, словами, смыслами. Поэтому, как нам думается, весьма показательно завершение тематической и концептуальной эволюции творчества У. Эко от всеобщего к индивидуальному в понимании вещей и повседневности. Этому посвящён один из последних его романов «Таинственное пламя царицы Лоаны» [13]. Суть повествования сводится к тому, что нельзя восстановить личную биографическую память (которую из-за повреждения мозга теряет главный герой книги шестидесятилетний торговец антикварными книгами Джамбаттиста Бодони, при этом сохраняется его так называемая «бумажная», общекультурная память), не пройдя кропотливого и долгого пути от общечеловеческих смыслов культуры, через своё поколение, его прецедентные тексты, символы, вещи, внятные малому кругу людей, и, наконец, к самому себе, только к себе, вне связи со всеобщим, когда вещи - не маркеры эпохи, общественных реалий (чего-либо), а маркеры отдельной личности (кого-либо). Даже не знак, а онтологически часть кого-либо, как рука или нога. Поэтому текст (общекультурные символы и значения вещей) и даже контекст (эпоха, сообщество) не так важны, как неуловимый и часто невыразимый индивидуальный смысл вещей, принципиально невозможный для декодирования и интерпретации на уровне универсального языка культуры.

Таким образом, семиотический инструментарий, вне всякого сомнения, чрезвычайно продуктивен для анализа и исследования надындивидуального бытия человека в культуре в той её сфере, где коллективные формы бытия доступны универсализации и обобщению. Результаты и выводы семиотики об образе жизни конкретной социальной группы, изучаемом в синхроническом и диахроническом ракурсе, о стилевых особенностях культурных парадигм отдельных поколений, об общепринятых смыслах произведений популярного искусства и т.д. с позиций имперсональных утилитарных, символических, историко-культурных, социально-экономических, властных, статусно-иерархических функций вещей и повседневных практик могут быть релевантны для понимания того, что происходит с обществом в целом, либо отдельными его группами. Но за пределами такого семиотического препарирования остаётся сфера частного бытия человека - его личное повседневное переживание вещей, персональные действия и субъект-объектные взаимодействия, их индивидуализированные смыслы, невыразимые средствами языка (тактильные, вкусовые, одорические, образно-коммеморативные свойства вещей; патологии клептомании и коллекционирования; эмоциональное переживание ветхости и дряхления, разрушения вещей, горевание в связи с их утратой и т.п.), поскольку даже в своей полисемантичности и символической контекстуальности язык тяготеет к всеобщности и универсальности обозначения всеобщих и универсальных смыслов вещей и явлений. В этом отношении семиотический подход по меньшей мере недостаточен в качестве адекватной методологии исследования и интерпретации повседневной жизни личности. И поэтому в развитии современного социально-антропологического знания происходит поворот к реалогической методологии изучения мира вещей и повседневных практик, позволяющей видеть и понимать вещи как форму личностной укоренённости в бытии культуры, обнаруживать персональную причастность миру и способ упорядочения мира в повседневной организации индивидуального бытия.

Список литературы

1. Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социологос. Вып.I. М., 1991.

2. Гаспаров М.Л. «Диалектика Лотмана» // Ким Су Кван. «Основные аспекты творческой эволюции Ю.М. Лотмана: «иконичность», «пространственность», «мифологичность», «личностность». М.: НЛО, 2003.

3. Кнабе Г. Язык бытовых вещей // Декоративное искусство. 1985. № 1.

4. Кнабе Г.С. Древний Рим - история и современность. М., 1986.

5. Коняхина И.В. Философско-культурологический анализ мира повседневности // Человек-Философия-Гуманизм: Тезисы Первого Российского философского конгресса (4-7 июня 1997 г.) В 7 томах. Т.6. Философия культуры - СПб.: Издательство Санкт-Петербургского государственного университета, 1997.

6. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - нач. XIX века). СПб.: Искусство - СПб, 1994.

7. Махлина С. Семиотика культуры повседневности. Спб.: Алетейя, 2009.

8. Мельникова-Григорьева Е. Безделушка, или Жертвоприношение простых вещей (Философически-семиотические заметки по пустякам). М.: НЛО, 2008.

9. Наливайко И.М. Повседневность и проблема культурной самоидентификации (Границы культуры и культура границ) // В перспективе культурологии: повседневность, язык, общество / Рос. ин-т культурологии. - М.: Академический Проект; РИК, 2005.

10. Проективный философский словарь: Новые термины и понятия / Под редакцией Г.Л. Тульчинского и М.Н Эпштейна. - СПб.: Алетейя, 2003.

11. Топоров В.Н. Пространство и текст. В кн.: Текст: семантика и структура. М., 1983.

12. Эко У. Vertigo: круговорот образов, понятий, предметов. Пер. с ит. - М.: СЛОВО/SLOVO, 2009.

13. Эко У. Таинственное пламя царицы Лоаны / Пер. с ит. Е. Костюкович. - СПб.: «Симпозиум», 2008.

14. Эпштейн М. Вещь и слово. К проекту «лирического музея» или «мемориала вещей» // Вещь в искусстве. Материалы научной конференции. 1984 (вып. ХVII), М., Советский художник, 1986.

15. Эпштейн М. Реалогия - наука о вещах// Декоративное искусство СССР. - 1985, № 6.

Размещено на Allbest.ru