Плотин: путь к единому

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

154 Издательство «Грамота» www.gramota.net

Плотин: путь к единому

Герман Мелихов

В статье дается проблемная реконструкция плотиновского понимания пути философствующего к Единому в свете понятия «эксцентрация». Утверждается, что восприятие Единого («центрация» на нем) возможно при условии экс(центрации) -- допущении «иного плана» в своем теле, своем чувствовании, своем мышлении, в самой реальности.

Ключевые слова и фразы: Плотин; Единое; жизнь философа; путь; эксцентрация; познание соприкосновением.

Плотин -- большой почитатель Платона, Аристотеля и философии стоиков -- продолжает традицию Парменида: он ищет последнее, самое важное. Парменид говорил о том, что единственно есть как о бытии -- подлинной реальности и истинном смысле всего. Плотин считает: то, что единственно есть выше бытия. Как и Парменид, он убежден в том, что философ несет истину в себе, обнаруживая ее в глубинах своей души. Но эти глубины неизреченны. Последнее, неделимое, проявляет себя не только как ясность, но прежде всего как неизъяснимые красота и любовь. Плотин -- философ-мистик. Его опыт говорит о том, что самое важное не выразимо средствами ни теологии, ни онтологии (философии). Первосущее сверхбытийно и сверхразумно. Приближаясь к Нему, философ оставляет позади себя все, включая и саму философию. Это принципиальное допущение философии Плотина затрудняет исследование его творчества: как возможно рассуждать о философии, в центре которой находится лишенное атрибутов сверхсущее, полагаясь на мышление, оперирующее исключительно формами?

Л. Шестов видит выход из этого затруднения в формировании у читателя текстов Плотина особой установки: не следует искать в его философии единства мысли и доказательности. «Нужно сказать себе, что все «доказательства», приводимые им в его писаниях, только неизбежная дань школьной традиции. Плотин был «профессором», Плотин был «писателем» и, стало быть, этим самым обязывался говорить только то, что может быть и должно быть признано всеми, кто у него учится, т.е. слушает его или читает его книги» [6, с. 333]. Разговаривать с аудиторией, приводить доказательства, выстраивать свою систему философии, покорять и принуждать силой своей мысли -- все это необходимая плата мыслителя своему социальному окружению за возможность быть философом, то есть хотя бы иногда думать о том, что тебе действительно близко, изрекать непонятные для слушателей вещи, противоречить самому себе, не принимая в расчет сказанного ранее… Дело в том, что бесформенное «для тех, кто его вообще принимает всерьез, может быть выражено только в том случае, если слова, в которые его облекают, так же изменчивы, многосмысленны и мимолетны, как и оно само» [Там же, с. 334]. Вполне вероятно, что Плотин не имел никакой «системы», что мы приписали ее философу в надежде лучше его понять, разложив все его взгляды «по полочкам» для удобного их использования «в школе» -- цитирования, сравнения, выявления влияний, ключевых идей, понятий и т.д. Все, о чем пишет Л. Шестов, похоже на правду: крайне желательно, чтобы философ иногда освобождался от своего учения, которое в какойто момент становится ему в тягость. Оно тянет его назад, к тому, что обрело форму и застыло, а не оставляет его наедине с вечно живым, с тем, что нельзя уложить ни в какие определения и формулы. Философское учение не должно побеждать философствование. Кроме прочего, установку Л. Шестова на чтение писаний Плотина можно использовать как остраняющий (в смысле термина, введенного В. Шкловским) прием: возможность раскрыть смыслы произведений, ушедшие «в тень». Все это, повторяем, верно, но Л. Шестов не дает ответа на вопрос: чем же тогда была «записанная» философия Плотина? Неужели она служила одной цели покорения, принуждения и вербовки преданных сторонников? Неужели всякая воплощенная в тексте «хорошая философия» в какой-то момент неизбежно превращается в заурядную идеологию и привлекательное для многих мировоззрение?! плотин эксцентрация текст философствующий

Первый ответ на этот вопрос мы уже дали выше: Плотин, как и любой другой экс(центрично) мыслящий философ, говорит и пишет, потому что ему необходимо удержать себя в отношении к тому, что есть. Он осуществляет работу осознавания. Прямо сейчас, в момент говорения или в момент создания текста, он стремится «умереть» -- покинуть свое эго и оторвать сознание от его сосредоточенности на объектах. Философ говорит и пишет вовсе не для того, чтобы прослыть создателем оригинальных концептов, творцом глубокомысленных идей, образцом учености и хорошего вкуса. Он пишет и говорит для того, чтобы целиком реализовать себя как Единое. А Единое есть, когда нет Я. Именно поэтому Плотин не испытывал нужды перечитывать свои произведения, не думая об их правке (а не только потому, что имел слабое зрение). В конце концов, у него были ученики, попроси он их, они сделали бы все необходимое в его присутствии.

Но Плотина мало интересовало тело, его собственное или тело его мыслей.

Есть еще одно обстоятельство, вынуждающее философа «браться за перо». На него мало обращают внимания, потому что обстоятельство это для многих выглядит неубедительным, но мы пройти мимо него никак не можем. Все, кто читал тексты Плотина, наверняка обратили внимание на одну их особенность: они непонятны в каком-то фундаментальном смысле. Читатель может прекрасно владеть древнегреческим языком и быть блестящим знатоком античной философии, с легкостью способным устанавливать едва уловимые связи и влияния, но при этом оставаться в недоумении относительно того, что Плотин сам считал для себя главным. Тексты Плотина -- вдохновенный гимн тому, что единственно есть. Плотин рассказывает о том, что он пережил, снова и снова возвращаясь к одному и тому же -- Единому. Зачем он это рассказывает? Потому что не может не делать этого. Так -- не перечитывая свои тексты, то есть не думая о том, как он это делает, -- может писать человек, которым движет необходимость: как будто им руководит некая «сила», понуждающая его к письму. Он говорит, когда есть аудитория, и пишет, когда слушателей нет. Для него нет никакой разницы, говорить или писать -- все едино. Когда «действие» понуждения ослабевает, он не пишет, и в этом также нет ничего плохого -- Единый никуда не уходит, он всегда остается на одном и том же «месте». Тексты Плотина по-своему притягательны, есть в них что-то особенное -- энергия и сила убежденности, чувствуется присутствие подлинного Переживания, но самое главное в этих текстах трудноуловимо -- непонятно: как это достичь единства с тем, что есть? Зачем это? Причем здесь философия? Но вот что интересно: Плотина начинаешь лучше понимать, если позволяешь себе поддаться его обаянию, отбросив на время все свои вопросы. Стоит ему довериться, предоставив себя свободному течению смысла, как что-то начинает происходить: ты вдруг обнаруживаешь, что и тебе все, о чем столь вдохновенно говорит Плотин, не чуждо… Ты твердо знаешь, что никакая это не сила убеждения (не все можно принять в доказательствах и аргументации Плотина), и никто тебя никуда не тащит. Просто ты начинаешь что-то осязать, как будто ты нечто вспомнил и вернулся туда, где был всегда. Уж не ради ли этого пишет Плотин: дать почувствовать читателю то состояние гармонии и единения с миром, в котором он некогда (четыре раза, по словам Порфирия) находился, и в отраженном свете которого он пребывает в момент написания своего текста. Плотин пишет, потому что не писать не может. Осознав себя в единении с Целым, философ взваливает на себя бремя ответственности за весь мир, он как будто движим «силой», которая не успокоится до тех пор, пока все люди не осознают свое единство с миром и не излечатся от эгоизма… Конечно, Плотин проповедует, но это проповедь философа, который понимает, что он почти ничего не может сделать. Ему не нужны сторонники, бездумно повторяющие ничего незначащие слова из его писаний. Что такое истинные красота и любовь можно узнать лишь на своем опыте. Плотин описывает свое состояние эксцентрации, рассчитывая на то, что найдутся люди, которые поймут его, и это понимание индуцирует у них собственное состояние эксцентрации.

В чем особенности эксцентрации в плотиновском ее понимании?

Напомним: эксцентрацией мы называем полную и безоговорочную капитуляцию субъекта-генерала перед лицом Единого, открывающую «взгляд» с точки зрения Целого. Условием низложения самовластного Генерала является также отказ от ориентации на объекты. «В самом деле, -- пишет Плотин, -- душа должна отрешиться… решительно от всего, чтобы очутиться, так сказать, наедине с ним (Богом -- Г. М.)… В этом состоянии душа не чувствует даже того, есть ли у нее тело и в нем ли она находится, и не думает о том, что она такое, человек ли, существо ли, или что-нибудь другое, как потому, что нет на это у нее ни времени, ни желания, так и потому, что это значило бы отвлечь свое внимание на низшее. Очутившись после долгих исканий в присутствии Бога, она только его и видит…, потому что уже нет и не может быть Блага еще большего и высшего, чем то, которого она достигла…» [3, VI.7, с. 309-310]. Пребывая в эксцентрированном состоянии, лишившись сознания собственного Я, мы обладаем возможностью «вспомнить» себя, но не имеем такого желания. Эксцентрированное восприятие основано на своеобразном осознании, которое можно было бы назвать «нецентрированным центризмом»: сочетании одновременно двух точек зрения: «нет ничего, кроме Одного» и «нет ничего, кроме Двух (именуемых «здесь» и «там», «дух» и «материя» и т.д.)». «Центрация» на Одном возможна при условии эксцентрации, фрагментации, допущения «иного плана» в своем теле, своем чувствовании, своем мышлении, в самой реальности (в том, что мы называем таковой). Важно помнить при этом условность выражений «центрация на Одном», «существует только Единый». Поэтому ранее утверждалось, что суть экс(центрации) состоит в невозможности обнаружить какой-либо центр: здесь (в мире объектов) не может быть Первого и Основополагающего; там его нет, потому что Единый лишен каких-либо атрибутов, мы не можем охарактеризовать Одно-безчего-бы-то-ни-было с помощью дуалистических категорий центр/периферия. Итак, для Плотина существует одна реальность (Единый), названная нами Таковостью всего (тем, что есть), все остальное лишено атрибута подлинности. Бытие Таковостью и есть эксцентрация, что означает: во-первых, Единый -- не атрибут человеческого Я; во-вторых, Единый не является объектом, Его невозможно поставить в центр, «вперив» в Него взгляд, с Ним ничего нельзя сделать, о Нем ничего нельзя сказать, Он непознаваем.

Мы решительно утверждаем: эксцентрация -- не инструмент достижения философом своих, пусть даже самых благородных целей, она -- то, что случается, захватывая человека. Эксцентрация -- «состояние», в котором оказываются разные виды сущего. Она постоянно происходила и будет происходить. Кто-то называет этот процесс «эволюцией», не в этом суть. Важно другое: только сущее «человек» осознает свое «падение» в мир материи (объектов) и жаждет «исцеляющего» воссоединения. Именно об этом постоянно говорит Плотин: Единый взывает к человеку, и человек способен откликнуться на зов Единого, осознавая необходимость субстанционального единения. Эксцентрация «двунаправлена»: как бытие Таковостью она обращена «вниз» ко всякому сущему и человеку, в частности; как ответ на зов, она «захватывает» человека и устремляет его «вверх» к Единому2. Человек отвечает на зов, потому что не является Другим по отношению к тому, что единственно есть. То, что Э. Целлер называет «системой Плотина» [5, с. 241], скорее всего, есть посильная попытка Плотина описать то, что происходит с человеком, «захваченным» эксцентрацией, его путь к Единому. Но мы не найдем у Плотина метода эксцентрации. «Путь» в данном случае -- не метод как совокупность рационально выверенных процедур, гарантированно ведущих философствующих к их цели. Плотин понимает, что Единое проявляет себя единичным образом, никаких общезначимых правил быть здесь не может. Ни Плотин, ни Порфирий, скорее всего, не планировали день и час совершения своих философских экстазов. Нет метода, но есть два предельно общих ориентира, которые раскрывают человека: добродетельная жизнь и самопознание. Эксцентрация может случиться с человеком, который «жил как все»: никогда не имел отношения к философствованию, не занимался никакими «практиками» и не прослыл «особенно духовным». Но если кто-то ощущает в себе беспокойство, заставляющее его «приходить в движение» и заниматься поиском «неизвестно чего», ему приходится со всем этим что-то делать… Жизнь философа, откликнувшегося на зов Единого, работающего над своей душой «как скульптор, творящий прекрасную статую», принявшего самопознание (и, соответственно, осознавание) как важнейшую форму свой жизни и сросшегося с ним, -- эта жизнь философа и есть путь, которым идет он навстречу Единому, не испытывая иллюзий относительно собственных возможностей, -- сам он мало что может сделать. «Путь философа» -- ряд «мгновений захвата» жизни философствующего эксцентрацией. «Путь философа» прочерчивает траекторию эксцентрированного восприятия в жизни философствующего, освобождающую его от власти объектов и бремени эго. Философ вряд ли будет рассказывать свою личную историю, она его мало интересует; или он это будет делать крайне скудно. Как известно, ничего так не смущало Плотина, как его собственное тело вместе со всей его историей. Но если философ пишет, он оставляет после себя тексты-перформации, позволяющие нам реконструировать имевшие место быть эксцентрирующие формы жизни/мысли и что-то делающие с теми, кто проводит эту реконструкцию.

Другая важная особенность плотиновского понимания эксцентрации состоит в том, что она (в той ее «части», что мы назвали «движением вверх») не является созерцанием. «…Познание Первоединого, -- настаивает философ, -- не достигается ни путем научного исследования, ни путем размышления, но получается единственно от его нам присущия, которое выше всякой науки… Поэтому, дабы достигнуть мыслью Первоединого, душе следует стать выше самой науки…, отрешиться и от своих знаний, и от предметов знаний, и от всего прочего, -- даже от созерцания красоты, ибо даже красота поздней Его и от Него, как дневной свет -- от солнца» [3, VI.9, с. 357]. Что есть эксцентрация, если она не является созерцанием?

Ответ на этот вопрос мы находим в той же VI Эннеаде: «Он (Единый -- Г. М.) присущ всему, не будучи присущ чему-либо, -- поэтому Он всегда непосредственно близок для всех тех, кто подготовил себя к приятию Его, кто способен привести себя в согласие с Ним и, благодаря этому согласию или сродству, входит как бы в соприкосновение с Ним той сродной с Ним силой, которая из него же истекает» [Там же, с. 358]. Эксцентрация не есть познание размышлением или созерцанием, она -- познание тождеством через соприкосновение [2, с. 719]. Ясность сопутствует этому виду знания лишь задним числом. Будучи в отрешенном состоянии, философствующий «не заметит с отчетливостью даже того, что наступило для него лицезрение Бога и общение с ним, и лишь, вдоволь насладившись этим общением, по прекращению его, может поведать о нем другим…» [3, VI.9, с. 363]. Эксцентрация -- то, что происходит, она случается, когда философ отрешается от всех знаний и предметов знаний, от всего, не исключая саму философию. Эксцентрация случается не на парменидовском «пути истины», но на «пути философии, ставшей жизнью», пути, на котором философия преодолевается жизнью. Ясность становится характеристикой не ума, но жизни, преображенной эксцентрацией.

Список литературы

1. Адо П. Плотин, или Простота взгляда. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 1991. 142 с.

2. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М.: Искусство, 1980.

3. Плотин. Эннеады. Киев: УЦИММ-ПРЕСС, 1995. 395 с. 4. Порфирий. Жизнь Плотина // Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.:

4. Мысль, 1986. С. 416-426.

5. Целлер Э. Очерк истории греческой философии. СПб.: Алетейя, 1996. 295 с.

6. Шестов Л. На весах Иова (странствия по душам) // Шестов Л. Сочинения: в 2-х т. М.: Наука, 1993. Т. 2. 560 с.

Размещено на Allbest.ru