Влияние политической принадлежности в науке и философии в России 20-х годов XX века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Влияние политической принадлежности в науке и философии в России 20-х годов XX века

Если, в начале 20-х годов марксистская философия рассматривалась как одно из возможных методологических оснований психологии, то уже в конце 20-х - начале 30-х годов она оценивалась как единственно возможная и подлинно научная линия в ее развитии. Нарастают процессы идеологизации научной деятельности, научные дискуссии все больше приобретают идеолого-оценочный, а не творческий характер. Провозглашенный В.И. Лениным принцип партийности и классового подхода становится главным мерилом и критерием оценки и одним из основных принципов организации научной деятельности. К концу 20-х годов ситуация коренным образом изменилась: открылась трагическая для психологии полоса ее гонений, когда начался священный «крестовый поход» против всякого свободомыслия. Его целью было уже уничтожение не одного или нескольких определенных направлений, как это было с идеалистическим подходом Г.И. Челпанова к сознанию, а многообразие мнений и подходов вообще, подчинение их единому основанию [см. Психологическая наука в России…, 1997, с. 72-73].

И.М. Сеченов сделал крайне важный вывод о возможности изучения явлений субъективного мира путем объективного опосредованного их анализа. Недооценка этого вывода В.М. Бехтеревым привела к тому, что предметом рефлексологии стала не психическая, а «соотносительная» деятельность, под которой понималась совокупность сочетательных рефлексов. Психика с этой точки зрения выводилась за пределы объективного анализа и рассматривалась в качестве эпифеномена, что, впрочем, не помешало распространению рефлексологии на объяснение самого широкого круга явлений, в том числе и социальных («коллективная рефлексология») [см. Умрихин, 1991, с. 139].

В этот период рефлексология все более и более отходила от психологической проблематики. В итоге В.М. Бехтерев пришел к «коллективной рефлексологии», которая, по его замыслу, должна была заняться изучением общественной жизни человека, применяя «биосоциальный метод». Расширение программы рефлексологии рождало новые трудности, упрощенное биологизаторство общественных явлений вызывало все большие сомнения в принятой методологии у той большой группы исследователей, которая шла за Бехтеревым.

Среди рефлексологов начались разногласия. Сдерживаемые авторитетом В.М. Бехтерева, эти разногласия после его смерти в 1927 году чрезвычайно обострились. Реализацией этой осознанной потребности в саморефлексии стала рефлексологическая дискуссия, развернувшаяся 1929 году - методологическая ячейка Общества рефлексологии, неврологии, гипнологии и биофизики организовала дискуссию, которая поставила своей целью разработать программу дальнейшего развития рефлексологии [см. Будилова, 1972, с. 67].

Дискуссия происходила в Ленинграде с 4 мая по 10 июня 1929 г. Как отмечается в материалах дискуссии, задача ее состояла в исследовании принципов диалектического и исторического материализма, анализе истории всех учений о поведении животных и человека, методологическое осмысление материала, накопленного в разных областях рефлексологии, разработке ее новую методологию.

Проблема сознания, заявляли участники дискуссии, требует применения новых методов - социологических. Столь же важна и постановка вопроса о введении принципа развития - «исторического принципа бытия» - в изучение человеческих форм поведения, их социальной детерминации. На том этапе развития рефлексологии это было выражено как требование развития «социогенетической рефлексологии». Однако дискуссия была продолжена на специальной конференции по методологическим основаниям рефлексологии, проходившей, 24 - 30 сентября 1929 года и организованной Государственным рефлексологическим институтом по изучению мозга им. Бехтерева. С решением методологических проблем связывалось существование рефлексологии как самостоятельной научной дисциплины. В результате многие рефлексологи пришли к выводу о необходимости единого, целостного изучения поведения, включающего и изучение психики.

Обращает на себя внимание тот факт, что центром обсуждения на рефлексологической дискуссии становится наиболее важный и сложный для рефлексологии вопрос о соотношении рефлексологии и психологии, что указывало на осознание рефлексологами недостаточности чисто поведенческого подхода.

Большинство ученых - В.Н. Осипова, Б.Г. Ананьев, И.Ф. Куразов и др. - доказывали необходимость переосмысления предмета рефлексологии и введения в него психической составляющей. Наиболее полно и аргументировано указанную позицию в своем докладе выразила В.Н. Осипова. Она рассматривала психику как «качественную сторону единой соотносительной деятельности», компоненту поведения. В связи с этим делался вывод, что исключение психики и сознания из соотносительной деятельности чревато двоякими последствиями: с одной стороны, это приводило к механистическому, одностороннему, ограниченному пониманию механизмов поведения, с другой - к идеалистической трактовке самого психического, исследуемого вне целостного поведенческого акта [см. Психологическая наука в России…, 1997, с. 76].

Однако некоторые докладчики, например Г.Н. Сорохтин, продолжали настаивать на том, что нет нужды изменять предмет рефлексологии, поскольку психические феномены «являются бездеятельным субъективным отражением нервно-физиологического процесса, они не входят в область изучения рефлексологии» [Цит. по Будилова, 1972, с. 69].

Признание необходимости изучения сознания большинством участников рефлексологической дискуссии означало отрицание тех основных принципов рефлексологии, которые противопоставляли ее психологии. Рефлексология была и оставалась одним из течений поведенческой психологии. Модернизация и улучшение ее при помощи изменений, поправок и добавлений, позаимствованных из арсенала марксизма, к положительному результату привести не могли. Эволюционировали к диалектическому материализму не рефлексологические теории, а рефлексологи, отказавшись от прежних идеалистических и механистических воззрений и усваивая марксистские, в корне противоположные рефлексологической системе взгляды на психику, сознание, личность и поведение человека [см. Петровский, 1967, с. 119].

Таким образом, в ходе дискуссий, самими рефлексологами была установлена несостоятельность своего учения, что выразилось в призывах к объединению рефлексологии с психологией и в конечном итоге привело к разрушению рефлексологии самой себя изнутри.

Следом за рефлексологической дискуссией в июне 1931 года проходит реактологическая, на которой К.Н. Корнилов выступил главным «подсудимым». «В реактологической дискуссии выступают два иерархически несопоставимых оппонента: ученые, представляющие свою концепцию, с одной стороны, и государственно-идеологическая система, обладающая всей полнотой нормативно-директивного воздействия и санкций, с другой» [Психологическая наука в России…, 1997, с. 78].

О том, что далеко не теоретическая ограниченность реактологии служит поводом ее организации, свидетельствует состав «прорабатываемых» наряду с К.Н. Корниловым психологов: В.М. Боровский, изучавший поведение животных с позиций, близких бихевиоризму; И.Н. Шпильрейн - один из создателей советской психотехники, испытавший влияние идей одного из крупных немецких психологов - В. Штерна; Л.С. Выготский - выдающийся советский психолог, наиболее адекватно осмысливший проблему построения психологии на основе марксизма; А.Р. Лурия, разрабатывавший в тесном контакте с Л.С. Выготским проблему культурно-исторической обусловленности сознания; наконец, уже упоминавшийся В.М. Бехтерев и даже косвенно И.П. Павлов - ученые, авторитет которых в мировой науке бесспорен. «Чинила правосудие» группа молодых сотрудников и аспирантов - членов партячейки ГИППП, выступления этой группы (А.А. Таланкина, Ф.Н. Шемякина, А.В. Веденова, К.К. Ансона и др.) носили наиболее агрессивный и наименее научный характер. Наибольшая агрессия исходила от А.А. Таланкина, которому, по-видимому, и была поручена организация дискуссии [см. Умрихин, 1991, с. 141].

Реактологии инкриминировались отказ от исследования психических феноменов, сведение внутреннего мира к совокупности реакций, утверждение зеркального характера отражения, игнорирование качественной специфики высших психических процессов (мышления, речи) и т.д., что, по правде сказать, было далеко от истины.

В этот период наука начинала определяться как один из факторов классовой борьбы, на нее переносились все категории, критерии и требования последней, главной же виной реактологии называлось «отсутствие партийности, отсутствие основного политического стержня, который бы превращал психологию в одно из научных орудий социалистического строительства» [Цит. по Психологическая наука в России…, 1997, с. 79]. Это подтверждалось ссылками на работы К.Н. Корнилова, в которых усматривалось умаление возможностей рабочих и крестьян сравнительно с интеллигенцией. Анализ материалов дискуссии позволяет высказывать предположение об еще одном важном основании разгрома реактологии - ее ориентация на философские идеи А. Богданова и Н. Бухарина.

Единственным положительным моментом в реактологическом учении признается его «прогрессивная роль в борьбе с реакционно-идеалистической психологией Лопатина, Челпанова и т.п., с одной стороны, и с енчменианством и рефлексологией, с другой» [Цит. по Психологическая наука в России…, 1997, с. 79].

Обвинения К.Н. Корнилова носили в первую очередь политический характер, о чем красноречиво свидетельствует текст резолюции, принятой по дискуссии. «Только что проведенная дискуссия по реактологической психологии с полной ясностью показала, что в области психологии мы имеем классово враждебные влияния, в основном в виде именно механистических взглядов. Эти механистические взгляды, переплетающиеся с идеалистическими теориями, особенно опасны потому, что они протаскивались как якобы подлинно диалектико-материалистические» [Цит. по Умрихин, 1991, с. 141].

Нетрудно убедиться, что концепция К.Н. Корнилова не «протаскивалась» под видом марксизма, а скорее отражала тот весьма невысокий уровень овладения марксизмом, которого достигли советские психологи к концу 20-х годов. Собственно это обстоятельство и обусловило различение двух, в терминологии М.Г. Ярошевского, «оппонентных кругов», сложившихся вокруг фигуры К.Н. Корнилова. К первому из них принадлежали исследователи, ориентированные главным образом на научно-содержательный анализ реактологической концепции (Л.С. Выготский, А.Р. Лурия, М.С. Лебединский и др.). Второй круг составляли те преимущественно молодые сотрудники ГИППП, главной целью которых была идеологическая «проработка» реактологии (А.А. Таланкин, Ф.Н. Шемякин, К.К. Ансон и др.). Помимо вскрытия эклектизма реактологии, А.А. Таланкин инкриминирует К.Н. Корнилову отказ от трактовки психического образа как зеркальной копии объекта, исключение психики из закона сохранения энергии и т.п. [см. Умрихин, 1991, с. 141-142].

В результате этой дискуссии реактология была директивно отменена, ее создатель отстранен от руководства институтом и журналом «Психология». На смену ему (в обеих должностях) пришел В.Н. Колбановский - выпускник Института красной профессуры, на протяжении всей своей жизни занимавшийся реализацией идеологических установок партии в советской психологии. Можно отметить печальное совпадение судеб руководителей московского ГИПППа: К.Н. Корнилов, выступивший в 1921 г. против своего учителя Г.И. Челпанова, в 1931 г. смещается за «идеологические ошибки» своим же сподвижником А.А. Таланкиным.

Еще одним показательным событием было развенчание фрейдизма в начале 30-х годов. Психоанализ привлек к себе внимание еще до революции 1917 года и в дальнейшем в 20-х годах развивался как ни в одной стране мира, работы Фрейда и других психоаналитиков интенсивно переводились и переиздавались. Психоаналитическое учение нашло сторонников в среде медиков, педагогов, литературоведов. Так в 1918 году в Петрограде психоаналитическая проблематика развивалась в Институте по изучению мозга под руководством В.М. Бехтерева, где в качестве ассистента работала одна из первых русских психоаналитиков Т. Розенталь. Обращение к фрейдизму в подходе к психике человека было связано с тем, что существовавшие в дореволюционный период идеалистический и интроспективный подходы к изучению психики и сознания не объясняли, в отличие от фрейдизма, различных человеческих действий и результаты этих подходов не могли быть применены к каждому человеку, а учение З. Фрейда делало попытки продемонстрировать обусловленность человеческого поведения физиологическими влечениями.

Другой причиной актуализации учения З. Фрейда на концептуальном поле советской философии сознания было то, что оказавшись в кризисной ситуации в начале XX века философия сознания и психология подразделились на множество течений, в которых исследователи видели возможные пути выхода из этого кризиса, а в силу того, что марксистский подход к изучению сознания только-только начинал формироваться, многие отечественные исследователи, такие как Б. Фридман, А. Залкинд, А. Варьяш, А. Лурия пытались соединить марксистское понимание сознания с психоаналитическим.

Немаловажно и то, что в 20-годы XX века в советской философии сознания и психологии господствовал поведенческий подход, зачастую отвергавший значение психики и сознания для изучения действий человека. Многие исследователи по этой причине, неудовлетворенные тем, что сознание по тем или иным причинам оказалось «за бортом», обратились к психоанализу, который не только не отбрасывал психику и сознание «за ненадобностью», но и расширял сферу психического за счет введения в область исследования бессознательного и надсознательного. В 20-е годы психоанализ, так же как и другие направления в психологии, подвергся критическому пересмотру и теоретическому осмыслению с позиций марксистской философии. Многие ученые, такие как П. Блонский, В. Гаккебуш, Л. Выготский, В. Волошинов, И. Сапир, Б. Быховский, М. Рейснер, А. Варьяш, А. Деборин, А. Лурия, А. Залкинд, Б. Фридман, Н. Карев, В. Юринец и другие были втянуты в дискуссию о соответствии психоанализа марксизму и на страницах научных и партийных изданий давали очень разные оценки психоанализу.

Результатом обращения к фрейдизму стало то, что если и раньше некоторые позиции психоанализа подвергались критике, обвинению в идеализме, то начиная с 30-гг. оценки его приобретают жесткий однозначно отрицательный характер. Так, А. Залкинда, как одного из руководителей «психоневрологического фронта», причислили к «меньшивиствующим идеалистам», обвинили в недостаточно критическом разоблачении реакционного учения Фрейда. А Варьяша критиковали в «прямом скатывании к психоанализу», в механистической ревизии марксизма. Даже те, кто в 20-е гг. активно выступал против фрейдизма и его сближения с марксизмом (А. Деборин, Н. Карев, В. Юринец), в 30-е гг. обвиняются в политической близорукости, в том, что они вели критику с формально-схоластических позиций и не смогли вскрыть «контрреволюционную сущность» учения Фрейда [см. Психологическая наука в России…, 1997, с. 88-89].

Несмотря на то, что психоанализ и возможность его соединения с марксизмом были предметом активного обсуждения в 20-е годы, а фрейдизм приобрел ряд сторонников и противников, в начале 30-х годов, наряду с рефлексологической и реактологической дискуссиями начинают публиковаться «разоблачающие» статьи, a в 1931 году прошел ряд собраний на кафедре Академии коммунистического воспитания, где осуждались «идеологические ошибки» А. Лурии, Л. Выготского, А. Залкинда и других ученых, проявивших «недостаточно бдительности» по отношению к психоанализу и фрейдизму. Следует отметить, что А. Залкинд, отстаивавший в 20-е годы фрейдизм как перспективное учение, в 30-е годы стал ярым ниспровергателем психоанализа.

В первом номере журнала «Психология» за 1932 год появились статьи А. Таланкина, Ф. Шемякина, Л. Гершоновича, в которых психоанализ напрямую соотносился с уже разоблаченным к тому времени троцкизмом, что было, вероятно связано с тем, что Л. Троцкий высказывался о положительных чертах психоанализа.

В результате, как отметила Е.А. Будилова, вместе с отрицанием самого фрейдовского учения были отброшены и те проблемы, которыми занимался фрейдизм - проблемы бессознательного, потребностей, мотивации. Вопросы взаимоотношения сознательного и бессознательного начали экспериментально исследоваться лишь Д.Н. Узнадзе. В 50-60-е гг. вместе с исследованием психологии личности поднимаются проблемы потребностей и мотивации [см. Будилова, 1972, с. 77].

Одним из главных поводов критике фрейдизма служило притязание последнего на статус социологического и социально-философского учения, претендовавшего таким образом на место марксизма.

В результате многие ученые, обращавшиеся к осмыслению психоаналитических идей, вынуждены были признаваться в ошибках и «грехах», определить психоанализ как «биологизаторскую, антимарксистскую, реакционную» теорию, несовместимую с классовой сущностью процессов развития и классовыми задачами воспитания. Одни раскаивались в некритическом упоминании имени Фрейда, другие вообще отрекались от прежних взглядов, изобличали себя в «политической близорукости», следует отметить, что в ходе развенчания фрейдизма, досталось и тем, кто вел борьбу против совмещения марксистского и психоаналитического понимания психики.

Итогом всех этих дискуссий и обсуждений стало утверждение господства единственной точки зрения на поведение, воспитание, деятельность человека, что было достигнуто путем директивного запрещения «сверху» различных течений в философии сознания и психологии.

Литература

марксистский философия сознание

1. Будилова Е.А. Философские проблемы в советской психологии. М.: «Наука», 1972, - 336 с.

2. Петровский А.В. История советской психологии: формирование основ психологической науки. - М.: Просвещение. - 1967. - 367 с.

3. Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории. - М.: «Изд-во Институт психологии РАН». - 1997. - 576 с.

4. Умрихин В.В. «Начало конца» поведенческой психологии в СССР // Репрессированная наука. - Л.: Наука. - 1991. - 556 с. - С. 136-145

Размещено на Allbest.ru