Размещено на http://www.allbest.ru/

182

Ставропольский государственный университет

ЛИНГВОФИЛОСОФСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ И. В. ГЕТЕ

Серебряков А. А.

В посвященных творчеству И. В. Гете исследованиях отечественных и зарубежных филологов всегда акцентировалась широта, глубина, синтетичность его философских, естественнонаучных, эстетических воззрений, составивших эпоху в европейской научной и художественной эпистеме. Известный специалист по истории и теории литературы эпохи Просвещения В.П. Неустроев констатировал, что «эстетическая мысль Гете находилась в непрерывном развитии, получая выражение не только в статьях и рецензиях, но и в беседах, переписке, в почти каждодневных записях максим и размышлений, наконец, опосредованно - в самом художественном творчестве» [Неустроев 1983: 10].

На наш взгляд, лингвофилософские воззрения занимают важное место в структуре философских и общетеоретических взглядов немецкого классика, хотя он не оставил специальных работ с их системным изложением. В предлагаемой статье рассматриваются лингвистические взгляды Гете, выраженные им в «Максимах и рефлексиях», представляющих собой оригинальный метапоэтический текст к произведениям гетевской эпохи. По мнению К. Э. Штайн и её учеников, исследовавших в фундаментальном проекте «Три века русской метапоэтики» обширнейший материал, в метапоэтических текстах «сам художник-творец выступает как исследователь или интерпретатор, вступая в диалог с собственными текстами или текстами собратьев по перу», и «в системе метапоэтики мы встречаемся с взаимодействием и взаимодополнением множеств с «размытыми» краями: научного, философского, художественного знания, неявным знанием» [Штайн, Петренко 2006: 11].

Относительно развития немецкого языка XVIII века, учитывая разнообразные нормализационные и кодификационные процессы, отечественными германистами сделаны глубоко обоснованные выводы: «Развитие и упорядочивание синтаксической структуры предложения и чрезвычайное расширение и обогащение словаря на базе семантических преобразований и словообразовательных трансформаций ряда традиционных лексических средств немецкого языка, калькирования и заимствований позволяют, наконец, представить с помощью языка все основные явления интенсивно развивающейся духовной сферы жизни (научный, философский, эстетический и психологический словарь) (Выделено нами. - А.С.)» [Гухман и др. 1984: 231]. Однако, как показывает обследованный материал, у многих представителей немецкой лингвокультуры возникали серьезные сомнения в эффективности когнитивно-коммуникативных возможностей языка. Так, по мнению Гете, язык не в состоянии ни для собственного понимания, ни для постижения таких феноменов, как природа или искусство, создать разработанную понятийную основу. С этого утверждения он начинает концептуальную статью «О Лаокооне»: «Ein echtes Kunstwerk bleibt, wie ein Naturwerk, fuer unsern Verstand immer unendlich: es wird angeschaut, empfunden; es wirkt, es kann aber nicht eigentlich erkannt, viel weniger sein Wesen, sein Verdienst mit Worten ausgesprochen werden» (Выделено нами. - А.С.) [Goethe 1988, XII: 56] - «Подлинное произведение искусства, подобно произведению природы, всегда остается для нашего разума чем-то бесконечным. Мы на него смотрим, мы его воспринимаем, оно на нас воздействует, но не может быть познано; тем более не могут быть выражены словами его сущность, его достоинства» [Гете 1980, 10: 48]. Сходные мысли Гете высказывал и в разговоре с В. Римером 2 августа 1807 года: «Um die Natur zu erkennen, muesste er (der Mensch) sie selbst sein. Was er von der Natur ausspricht, das ist etwas, das heisst, es ist etwas Reales, es ist ein Wirkliches, naemlich in bezug auf ihn. Aber was er ausspricht, das ist nicht alles, es ist nicht die ganze Natur, er spricht nicht die Totalitaet derselben aus» (Bыделено нами. - А.С.) [GA, XXII: 469] - «Чтобы познать природу, человек должен был бы сам стать ею. Его высказывания о природе есть нечто, то есть чтото реальное и действительное именно по отношению к нему. Но его высказывания не содержат всего, в них не вся природа, он высказывает не её совокупность». Гете скептически настроен и по отношению к очень распространенному, например, в трудах Г. В. Лейбница («in aeusserlichen Reden, … auch in den Gedancken und innerlichen Selbst-Gespraech das Wort an die Stelle der Sache zu setzen») [Leibniz 1908: 330], но, по его мнению, не вполне аргументированному положению, что языковой знак замещает вещь и что истина проявляется в совпадении между представлением о вещи и вещью, то есть означаемым и денотатом. И. Симон приводит высказывание, свидетельствующее о внимании Гете и к метаязыковой проблематике, хотя, отметим, она не всегда в центре главных интересов классика: «Alle Erscheinungen sind unaussprechlich denn die Sprache ist auch eine Erscheinung fuer sich die nur ein Verhaeltniss zu den uebrigen hat, aber sie nicht herstellen (identisch ausdruecken) kann» [Simon 1990: 4] - «Все явления невыразимы, так как язык тоже есть одно из явлений, которое находится в определенном отношении к прочим, но не может их устанавливать (идентично выражать)». Обратим внимание на признание Гете в качестве факта невозможность выразить языковыми средствами существующие между явлениями отношения. Примечательно, что Гадамер во второй половине ХХ века, оценивая коммуникативные возможности естественного языка, выскажет аналогичную мысль: «Языковая форма выражения не просто неточна и не просто нуждается в улучшении - она, как бы удачна ни была, никогда не поспевает за тем, что пробуждается ею к жизни» [Гадамер 1991: 65].

На наш взгляд, приведенное гносеологическое заключение Гете может быть объяснено воздействием на всё поколение «бурных гениев» философских выводов Г. В. Лейбница (1646 - 1716), содержавшихся в опубликованной посмертно в 1765 году работе «Новые опыты о человеческом разуме». Признавая одухотворенность природы, Гете формирует «представление о творчестве, основанном не на разумном подражании природе, а на «темном» чувстве пропорций и меры - «магическом воображении» [Лагутина 2000: 70].

Но в не меньшей степени источник этой гносеологической установки Гете можно увидеть и в «Критике способности суждения» И. Канта. В параграфе «О способностях души, составляющих гений» философ формулирует определение эстетической идеи: «… под эстетической идеей я понимаю такое представление воображения, которое заставляет напряженно думать без того, чтобы ему могла быть адекватна какая-либо определенная мысль, т.е. понятие, поэтому язык никогда не может полностью выразить и сделать понятным это представление» (Bыделено нами. - А.С.) [Кант 1994, 5: 280-281]. язык гете философский лингвофилософский

Руководствуясь этими выводами, Гете внимательно следит за языковой ситуацией в современной ему интеллектуально-философской среде Европы и Германии. Его явно очень беспокоит непродуманное использование языка в современных естественно-научных и философских исследованиях. В письме к В. Гумбольдту от 22 августа 1806 года по поводу только что вышедшей из печати натурфилософской работы Х. Стеффенса Гете констатирует: «Ich weiss recht gut, dass man einen Schall an die Stelle der Sache setzt, und dass man diesen Schall wieder oft als Sache behandelt, und dass man diesem qui-pro-quo nicht immer ausweichen kann. Aber in der komplizierten hoehern Kunstsprache, von der die Rede war, hat es jetzt schon sehr ueble Folgen, dass man das Symbol, das eine Annaeherung andeutet, statt der Sache setzt, dass man ein angedeutetes aeussres Verhaeltnis zu einem Innern macht (Bыделено нами. - А.С.) und sich auf diesem Wege aus der Darstellung in Gleichnisreden verliert» [Briefe, IV: 484] - «Я хорошо понимаю, что на место вещи ставят некий звук и затем этот звук воспринимают как саму вещь, так что не всегда можно избежать этого qui-pro-quo. Но в гораздо более сложном языке искусства, о котором шла речь, такой подход уже проявился в очень отрицательных следствиях, когда определенный символ, означающий некоторое приближение, воспринимают как саму вещь, в результате чего отмеченное внешнее отношение выдают за сущностное и тем самым изображение теряется в сравнениях». По мнению Л. Витгенштейна, в подобных обстоятельствах «мы делаем предикатами вещей то, что заложено в наших (Bыделено нами. - А.С.) способах представления. Под впечатлением возможности сравнения мы принимаем эти способы за максимально всеобщее фактическое положение дел» [Витгенштейн 2003: 285].

Совершенно очевидно, что Гете осознает и выделяет две функции - информативную и творческую, доминирующую в искусстве как сложной семиотической системе; искусственный же язык, по его мнению, оказывается перед опасностью утраты образности. Эти рассуждения великого поэта во многих существенных чертах предвосхищают расхождения во взглядах на функции языка, которые значительно позднее были высказаны Ф. де Соссюром и Р. О. Якобсоном; последний, по мнению Ю. М. Лотмана, «убедительно продемонстрировал потенциальный иконизм и, следовательно, наличие художественного аспекта в естественных языках, подтвердив тем самым мысль Потебни о том, что вся сфера языка принадлежит искусству» [Лотман 1996: 21].

Гете констатирует, что не только в искусстве, но и в обыденной коммуникации человек постоянно наталкивается на непонимание. В подтверждение этому приведем два высказывания Гете, которые свидетельствуют о наличии метаязыковой проблематики в его интеллектуальной рефлексии: «Man weiss eigentlich das, was man weiss, nur fuer sich selbst. Spreche ich mit einem andern von dem, was ich zu wissen glaube, unmittelbar glaubt er's besser zu wissen, und ich muss mit meinem Wissen immer wieder in mich selbst zurueckkehren» (Bыделено нами. - А.С.) [Goethe 1988,VIII: 306] - «Человек собственно знает то, что знает, только для себя самого. Когда я говорю с другим о том, что, как мне кажется, я хорошо знаю, то обнаруживается, что он думает, что знает лучше, чем я; и я должен с моим знанием оставаться в себе самом». Не менее характерное высказывание находим в «Максимах и рефлексиях» под номером 713: «Was ich recht weiss, weiss ich nur mir selbst; ein ausgesprochenes Wort foerdert selten, es erregt meistens Widerspruch, Stocken und Stillstehen» [Goethe 1988, XII: 477] - «Что я точно знаю, остается только знанием для меня; произнесенное слово редко способствует пониманию, оно обычно вызывает противоречие, замешательство, остановку».

На фоне приведенных высказываний представляется закономерным регулярное повторение в текстах Гете наблюдений относительно коммуникативных возможностей невербальных способов - молчания или визуального восприятия. Так, в «Максимах и рефлексиях» (№ 678) встречаем: «Steine sind stumme Lehrer, sie machen den Beobachter stumm, und das Beste, was man von ihnen lernt, ist nicht mitzuteilen» - «Камни - немые учителя, они и наблюдателя делают немым, а самое лучшее, чему они учат, ничего не говорить». Ещё более подробно эти взгляды получили развитие в разговоре Гете с И. Д. Фальком 14 июня 1809 года: «Wir sprechen ueberhaupt viel zu viel. Wir sollten weniger sprechen und mehr zeichnen. Ich meinerseits moechte mir das Reden ganz abgewoehnen und wie die bildende Natur in lauter Zeichnungen fortsprechen. Jener Feigenbaum, diese kleine Schlange, der Kokon, der dort vor dem Fenster liegt und seine Zukunft ruhig erwartet, alles das sind inhaltschwere Signaturen; ja, wer nur ihre Bedeutung recht zu entziffern vermoechte, der wuerde alles Geschriebenen und alles Gesprochenen bald zu entbehren imstande sein! Je mehr ich darueber nachdenke, es ist etwas so Unnuetzes, so Muessiges, ich moechte fast sagen Geckenhaftes im Reden, dass man vor dem stillen Ernste der Natur und ihrem Schweigen erschrickt, sobald man sich ihr vor einer einsamen Felswand oder in der Einoede eines alten Berges gesammelt entgegenstellt!» [GA, XXII: 557] - «Мы вообще говорим слишком много. Мы должны меньше говорить и больше обозначать. Я, со своей стороны, хотел бы совсем отказаться от речи и, как творящая природа, изъясняться только знаками. То фиговое дерево, эта маленькая змея, этот кокон, лежащий у окна и спокойно ожидающий свое будущее, - все это глубокомысленные сигнатуры; действительно, кому удалось бы правильно распознать их значение, тот был бы в состоянии вскоре отказаться как от письменного, так и устного языка! Чем больше я об этом размышляю, то есть о наличествующем в речи ненужном, мелочном, я бы даже сказал, фатовском, тем страшнее предстать перед безмолвной серьёзностью и спокойным молчанием природы, оказавшись перед одинокой скалой или в глуши древних гор». Отмечая засилье «ненужного, мелочного, фатовского в речах», Гете противопоставляет средствам вербальной коммуникации язык серьёзной и молчаливой природы. Впоследствии Гадамер доказал, что «процесс понимания вообще представляет собой событие языка - даже тогда, когда речь идет о внеязыковых феноменах или об умолкнувшем и застывшем в буквах голосе» [Гадамер 1991: 44].

Однако у Гете все-таки сохраняется чувство некоторой обязательности по отношению к языку, которое проявляется в тех случаях, когда речь должна идти о передаче невыразимости сущности явлений. Примечательно, что в письме к К.Л. Шульцу от 11 марта 1816 года он сообщает, что из-за любви к «Учению о цвете» он преодолел свою неприязнь к языку («Scheu... zu Liebe der Farbenlehre» [Briefe, III: 346]), которая, по обоснованному замечанию И. Симона, являла собой вид полемики с неправомерным пониманием природы знака наукой его времени [Simon 1990: 4]. Представляется правомерным допущение, что осознание Гете коммуникативных пределов языка приобретает характер этического действия. Несмотря на временами подчеркнуто экспрессивное акцентирование молчания или «безмолвного созерцания», вера Гете в потенциал разнообразных выразительных возможностей языка принципиально никогда не иссякала, о чем свидетельствует, например, содержание его писем к В. Гумбольдту от 24 декабря 1821 года [Briefe, IV: 25] или к Цельтеру от 11 марта 1832 года. Гете благодарит В. Гумбольдта за присланную статью «О сравнительном изучении языков» и заявляет о своем согласии с предложенными автором выводами; по мнению Гете, Гумбольдт «чрезвычайно удачно восславляет язык как орудие», но все же, несмотря на высокий уровень развития, язык «не может избавиться от общепризнанного его несовершенства» [Гете 1949, 13. 2: 463].

На наш взгляд, характерные черты позиции Гете, особенно в отношении разговорного языка и языка научного стиля, отчетливо проявляются при сопоставлении текстов трех его максим (№№ 388, 389, 390); при этом прослеживается направление метаязыковой рефлексии Гете от проблем семантики через прагматику к требованиям относительно употребления языковых знаков с целью обеспечения максимального понимания.

Отметим, что проблема противопоставления «природных» и «произвольных» знаков осознавалась и до Гёте. Так, его старший современник И. Г. Гердер, следуя концепции Лейбница, рассмотрев в «Критических лесах», функционирование знаков в различных видах искусства, приходит к важным для теории искусства выводам: «Знаки живописи суть природны: связь знака с обозначаемой вещью обосновывается свойствами самого обозначаемого. Знаки поэзии, напротив, произвольны: артикулируемые звуки здесь не совпадают с вещью, которую они должны выразить, но лишь по общему согласию, конвенционально, принимаются в качестве знаков» [Лагутина 2000: 63].

По убеждению Гете, самое глубокое истолкование живой природы дает искусство посредством собственных специфических, динамических языковых средств; искусство же Гете противопоставил философии с её жесткими и неподвижными языковыми нормами в работе «Учение о цвете»: «Поэзия, опираясь на образность и переносное значение, имеет огромное преимущество перед всеми другими видами употребления языка, ибо она может с выгодой использовать любой образ, любое отношение. Она сравнивает духовное с телесным и наоборот; мысль с молнией, а молнию с мыслью; тем самым достигается наилучшее выражение жизненных чередований сущностей мира» [Goethe 1988, XIV: 105]. То, что отличает поэзию, и свойственные ей образность, употребление языковых единиц в переносном значении, есть игровое отношение к явлению и знаку. Преодолевая существующие в той или иной лингвокультуре традиционные конвенции, поэтический язык располагает неограниченными возможностями комбинаторики с целью создания новых типов взаимоотношений между явлениями и процессами, как, например, в приведенном фрагменте сравниваются Gedanke (мысль) и Blitz (молния). Благодаря своей динамической структуре язык поэзии, считает Гете, особенно полно и адекватно может выражать «живое чередование жизненных явлений». В отличие от языка науки язык поэзии передает живость и непостижимость явлений, сохраняя их значимость, выражая их онтологическую сущность.

Список использованной литературы

1. Витгенштейн Л. Философские исследования // Языки как образ мира. М., СПб., 2003.

2. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991.

3. Гете И. В. Собрание сочинений: В 10-ти томах / Под общ. ред. А. Аникста и В. Вильмонта. М., 1975-1980.

4. Гете И. В. Собрание сочинений в 13 т. / Под общ. ред. А. В. Луначарского и М. Н. Розанова. М., 1949.

5. Гухман М. М., Семенюк Н. Н., Бабенко Н. С. История немецкого литературного языка XVI-XVIII вв. М., 1984.

6. Кант И. Сочинения: В 8-ми томах. М., 1994. Т. 5.

7. Лагутина И. Символическая реальность Гете. Поэтика художественной прозы. М., 2000.

8. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996.

9. Неустроев В. П. Литературные очерки и портреты. М., 1983.

10. Штайн К. Э., Петренко Д. И. Русская метапоэтика: Учебный словарь. Ставрополь, 2006.

11. Goethes Briefe und Briefe an Goethe: Hamburger Ausgabe in sechs Baenden / Hg. von Karl R. Mandelkow. Muenchen 1988. (= Briefe).

12. Goethe J. W. Gedenkausgabe der Werke, Briefe und Gespraeche / Hg. von Ernst Beutler. - Zuerich, 1948-1960. 24 Baende. (= GA).

13. Goethe J. W. von. Werke. Hamburger Ausgabe in 14 Baenden / Textkritisch durchges. und komment. von Erich Trunz u. a. - Muenchen, 1988.

14. Leibniz G.W. Unvorgreiffliche Gedancken, betreffend die Ausuebung und Verbesserung der Teutschen Sprache / Paul Pietsch: Leibniz und die deutsche Sprache // Wissenschaftliche Beihefte zur Zeitschrift des Allgemeinen Deutschen Sprachvereins. Vierte Reihe. Heft 30 (1908). S. 313-356 und 360-371.

15. Simon J. Goethes Sprachansicht. Jahrbuch des freien deutschen Hochstifts, 1990. S. 1-27.

Размещено на Allbest.ru