Политическое измерение экономической интеграции (сравнение европейской и восточноазиатской моделей)

Размещено на http://www.allbest.ru/

ГЕОПОЛИТИКА

УДК 327

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ (СРАВНЕНИЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ И ВОСТОЧНОАЗИАТСКОЙ МОДЕЛЕЙ)

В.А. Смоляков,

д-р политолог. наук, профессор

кафедры социально-гуманитарных наук

Хабаровской государственной академии экономики и права

Globalization and regional integration mean the transformation of the old westfal order, established in 1648, that is the international legal recognition of supremacy of governers' power in the territories which are under their control, into a new global political structure. In this new system the souvernty in its old, strictly judicial formulation loses its meaning because states lose their control of the national economies, finance and ecological processes which become of transnational character.

Keywords: globalization and regional integration, economic mutual dependence, Europe, East Asia, preferential trade zone, free trade zone, custom union, common economic space, currency union.

Глобализация и региональная интеграция означают преобразование старого вестфальского порядка, установленного в 1648 г. и означавшего международно-правовое признание верховенства власти правителей над подконтрольными им территориями, в новую глобальную политическую структуру. В новой системе суверенитет в старой, строго юридической формулировке теряет былой смысл, поскольку государства в значительной степени утрачивают контроль над национальными экономиками, финансами и экологическими процессами, приобретающими транснациональный, то есть не признающий государственных границ характер. Экономическая взаимозависимость дополняется политической. Вместе с появлением нового среднего класса начинает формироваться международное гражданское общество, пересекающее легально установленные демаркационные линии, а внутренняя и внешняя политика становится всё более взаимосвязанной [6, c. 151 - 212]. Система международных отношений претерпевает эволюцию в направлении такого порядка, при котором региональные объединения государств постепенно перенимают некоторые экономические функции у национальных государств. Дальше всего этот процесс продвинулся в Европе. А вот Восточная Азия представляет пока ещё международную политику прошлой исторической эпохи. Здесь гражданское общество остаётся слабым, а государствам принадлежит монополия на политику. Региональная интеграция начинается под влиянием экономических и политических мотиваций. Но вопрос о том, какой из двух взаимодействующих факторов - экономика или политика - выступает в качестве ведущей силы, остаётся дискуссионным. Так, например, А. Байков развивает идею о возможности успешной экономической интеграции при отсутствии международных институтов и даже утверждает, что в Европе культурные и политические системы такие же разнородные, как и Восточной Азии. Из этого можно сделать вывод, что возможны совершенно иные, то есть без наличия политических условий, пути интеграции [1]. Термин «интеграция» в наши дни не отличается новизной. Но вследствие того, что он часто применяется для обозначения любых форм межнационального экономического сотрудничества, он нуждается в научной концептуализации. Данное понятие происходит от латинского слова integratio, что буквально означает восполнение. Можно определить данное явление международной экономики и политики следующим образом: интеграция - это совокупность экономических, политических и социокультурных процессов, ведущих к соединению взаимодействующих между собой государств в единое целое - особую политико-экономическую общность. Противоположным по смыслу термином является дезинтеграция, то есть распад (например, распад СССР или Варшавского договора). Понятие «экономическая интеграция» появилось в 1940-е годы. В 1960-е гг. венгерский экономист Б. Балаши разработал основы теории экономической интеграции [8]. Согласно современным представлениям, процесс создания интегрированной экономики проходит шесть этапов [27].

1. Реализация соглашений о создании преференциальной торговой зоны (ПЗ).

2. Создание зоны свободной торговли (ЗСТ).

3. Образование Таможенного союза (ТС).

4. Формирование общего рынка, а затем и единого экономического пространства (ЕЭП).

5. Учреждение валютного союза.

6. Полная экономическая интеграция и стирание межгосударственных разграничений между экономиками.

Экономическая интеграция прокладывает дорогу политической интеграции.

Балаши писал о том, что единое экономическое пространство с его главным атрибутом - «четырьмя свободами» (свободное перемещение товаров, услуг, капиталов и людей через государственные границы) с естественной необходимостью потребует не только дальнейшей углублённой экономической интеграции, то есть перехода к пятому и шестому этапам, но и перехода к созданию наднациональных органов управления и общего правового регулирования. Таким образом, экономические союзы со временем или стагнируются, или начинают перерастать в политические объединения. Ещё один важный фактор политической интеграции - необходимость совместной демократической легитимации интеграционных решений. Этот фактор начинает играть особую роль на этапе перехода к ЕЭП. Несмотря на то, что решения об интеграционных мероприятиях принимаются элитами, передача ряда решений на наднациональный уровень приведёт к постановке вопроса о «дефиците демократии» в сообществе. Свободное перемещение через границы четырёх факторов производства - рабочей силы, товаров, капиталов и услуг - неизбежно затрагивает коренные экономические интересы и повседневную жизнь всех граждан. В этих условиях политическая стабильность будет зависеть от разделяемых народами общих культурных и политических ценностей и чувства принадлежности к единому сообществу. Ещё большее значение имеет осознаваемая на массовом уровне причастность к принимаемым решениям. Жёсткие и закрытые авторитарные режимы, ставящие на передний план националистические цели и суверенитет, окажутся не в состоянии ответить на эти вызовы. Вопрос о взаимодействии экономики и политики в процессе интеграции заслуживает особого внимания. Место и степень автономности политики получает неодинаковую оценку со стороны многообразных научных школ и теорий международных отношений. Если школа политического реализма выделяет аспект автономности политики, то либеральное направление международно-политической науки рассматривает политику во взаимодействии с экономикой и культурой. Это имеет теоретическим следствием неоднозначность в понимании последовательности и результатов таких явлений, как глобализация и интеграция, а также в трактовке структуры мировой политики. Ещё М. Вебер и К. Манхейм подвергли критике представления об экономике и политике как об отдельных «сферах общественной жизни». Взаимоотношения политики и экономики в современной политологии правильнее было бы рассматривать не в детерминистском ключе, а в функциональном плане. Согласно такому пониманию, любая подсистема выполняет для общей системы определённую и полезную в данной ситуации функцию. Если воспользоваться концепцией Н. Лумана о «функциональном примате», то можно решить вопрос о первичности или вторичности политики и экономики в зависимости от задач анализа и объекта рассмотрения. Институт политики проявляется в разных формах и занимает разное место в зависимости от уровня социального развития и традиций конкретных обществ. Западная и восточноазиатская политические культуры включают противоположные трактовки вопроса о соотношении политики и социальной жизни. В онтологическом плане экономика, представляющая собой производство и воспроизводство материальных основ общественной жизни (её базовая категория - богатство) и политика, призванная структурировать и обеспечивать воспроизводство социальных связей и отношений в условиях социальных противоречий и конфликтов (её основная категория - власть) представляют собой неразрывное единство. Однако в мировоззрениях возможны противоположные взгляды на смысловое содержание этого соотношения, и зависят они от уровня цивилизованности и культур. Представления о сущности и границах политики на протяжении истории менялись [6, c. 5 - 9] В дискурсе восточноазиатских лидеров господствует концепция об «отделении экономики от политики», которая отражает устаревшие взгляды на роль политического процесса в современных обществах. Можно предположить, что данная концепция появилась в месте пересечения прагматических соображений и особенностей восточноазиатской политической культуры. Политическое развитие восточноазиатских обществ можно объяснить, если по-новому прочесть тезис Люсьена Пая об отсутствии в восточноазиатских обществах «ясно очерченной политической сферы», где «могли бы свободно конкурировать политические идеи», представленном в его знаменитой работе [31, р. 469 - 470]. Развитие публичной сферы (Ю. Хабермас) и политической жизни демократий демонстрируют нам картину всепроникающей роли публичной политики и её выхода за категориальные рамки государства. В азиатских обществах политика, напротив, является прерогативой господствующей элиты и практикуется в качестве патронажно-клиентских отношений и неформальных, закрытых от общественности соглашений между лидерами. Политическое соперничество в данной парадигме приравнивается к нарушению социального порядка. Если придерживаться приведённой выше точки зрения, то можно частично объяснить, каким образом и для чего политика «отделяется» от социальной жизни и экономики в сознании лидеров Востока. Восточноазиатский подход к политике позволяет решить следующие задачи интеграции:

- во-первых, обеспечить экономическое сближение стран региона с их разнородными политическими режимами и культурами;

- во-вторых, развивать экономическое сотрудничество, несмотря на межгосударственные территориальные и иные споры;

- в-третьих, ограничить взаимозависимость стран-участниц интеграционного процесса сферой экономики, сохраняя полный государственный суверенитет и практикуя невмешательство по идеологическим мотивам во внутренние дела;

- в-четвёртых, обеспечить решение задач модернизации и сохранения внутриполитической стабильности в условиях разновременности развития экономических и политических институтов, то есть отдавая приоритет решению экономических и социальных задач и развивая капитализм без демократии;

- в-пятых, учитывать особенности китайской политической системы и видения мира, к которым относятся: а) противоречия между капиталистическим «экономическим базисом», с одной стороны, и коммунистической «политической надстройкой» - с другой, б) особая черта китайской политической культуры, которую Л. Пай в работе «Динамика китайской политической жизни» (Массачусетс, 1981) определил как «избегание политики», в) специфика китайской политической мысли, которая вслед за неомарксистом И. Валлерстайном признаёт экономическую глобализацию, но отрицает политическую интеграцию, делая акцент на принципе суверенитета. В политическом дискурсе азиатских стран вопрос о взаимосвязи внутренних и международных политических процессов также отсутствует. Не будет лишним напомнить и о том, что доминирующая в российской политической мысли парадигма геополитики с её ключевой идеей многополярного мира, основанного на равновесии сил, имеет много общего с современным азиатским политическим дискурсом и представлениями ХIХ - первой половины ХХ века. Это создаёт почву для взаимопонимания и нахождения общих теоретико-политических позиций России и Китая в международных делах, на что любят указывать критики из лагеря «неоконов». Так, например, Роберт Кейган в недавно вышедшей небольшой книжке «Возвращение истории» утверждает, что руководители Китая и России легко находят общий язык, благодаря родству автократических режимов. Он пишет далее, что Европейский союз и Россия «хотя и являются географическими соседями, геополитически живут в различных столетиях» [24, p. 19]. При своём возникновении интеграция в Европе была обусловлена целым рядом факторов, из которых политика играла не последнюю роль. Наряду со стремлением создать общий рынок и исключить возврат к экономическому национализму и протекционизму, которые в немалой степени способствовали возникновению Второй мировой войны, важнейшей целью было также подведение прочной основы под мирный порядок в Европе. Необходимо было решить «германский вопрос» путём включения Германии в западноевропейскую общность. Успех объединения был обеспечен также наличием внешней «советской угрозы», перед которой все противоречия отступили на задний план. Огромное значение имела поддержка со стороны гегемона - Соединённых Штатов, которые поддержали курс на создание экономически сильной и единой демократической Европы как экономического партнёра и вместе с тем как бастиона против распространения коммунизма. В пользу европейской интеграции сыграли также такие факторы, как наличие общеевропейских ценностей и постепенное угасание национализма вместе с подъёмом благосостояния и формированием гражданской политической культуры.

Европа выступила пионером в деле создания открытой и транспарентной экономической группировки, подав пример другим регионам мира. После заключения Маастрихтских соглашений (1992 г.) и оформления Европейского союза возникло единое экономическое пространство и произошёл переход к новому этапу политической интеграции. Опыт европейской интеграции свидетельствует о том, для на тесного экономического сближения при отсутствии общих ценностей и демократических институтов имеется слишком мало оснований. Однако нахождение оптимального соотношения экономических и политических решений, организация их взаимодействия представляют собой сложную проблему. Значительный интерес в этой связи представляют теории, разработанные в ходе поиска путей интеграции в Европе. Выступая в качестве первопроходцев, европейские политики и западное научное сообщество сочетали решения, найденные эмпирическим путём, с теоретическими поисками и дискуссиями о путях, последовательности и методах реализации интеграционного проекта. Следует отметить, что школы политического реализма и геополитики изначально проявили скептическое отношение к планам создания объединённой Европы.

Они руководствовались постулатами о неразрешимости противоречий между национальными интересами и незыблемости государственных суверенитетов. Поэтому основной вклад в разработку интеграционного проекта внесло либеральное направление политической науки. Многомерная природа европейской интеграции и как процесса, и как структуры требует применения совокупности разных научных средств и теоретических подходов для объяснения и рациональной интерпретации сложных и противоречивых явлений. Среди диалектических по своей природе противоречий, которые необходимо разрешать в процессе объединения можно выделить следующие:

- независимость - комплексная взаимозависимость;

- сотрудничество - соперничество;

- принцип единогласия - принцип большинства;

- государственный суверенитет - надгосударственность;

- элитизм - демократизм;

- единство - культурное многообразие;

- европейская идентичность - национальная идентичность;

- консолидация Союза - расширение Союза.

Единая Европа строилась в соответствии с принципом управления сложными социальными процессами, получившего название «инкрементализм». Это означало отсутствие грандиозных планов и конкретного определения ожидаемых результатов, а также резервирование возможностей для обходных манёвров и отступлений. Этот принцип был заложен в Декларации Шумана, подписанной в 1950 г. Францией и Германией. Решение проблем региональной интеграции происходило под влиянием трёх основных теоретических школ: 1) федерализма; 2) (нео)функционализма; 3) теории межправительственных взаимодействий (англ. - Intergovernmentalism). Эти три парадигмы в разной степени отражают роль политики и формы её взаимодействий с экономикой, а также многообразно определяют методы принятия решений в рамках межгосударственного объединения.

1. Федерализм является, по классификации авторов книги «Теория европейской интеграции» Антье Винера и Томаса Дица, нормативно ориентированным предшественником теории интеграции [16]. Федерализм - это договорный отказ от центризма. Его конечная цель - государство, построенное на принципах федеративного устройства. Для того чтобы понять истоки данного направления, необходимо знать специфику исторического контекста его возникновения. Европа пережила в ХХ в. две мировые войны, которые оставили глубокий след в коллективной памяти народов континента. В послевоенный период в недрах гражданского общества зародилось панъевропейское федералистское движение. Оно вдохновлялось нарративами о единстве исторических и судеб, общности ценностей гуманизма, просвещения, прав человека и демократических свобод народов Европы. В 1946 г. граждане из 14 европейских стран основали Союз европейских федералистов, программной целью которого являлось создание федерации в масштабах континента и проведение кампании за принятие Европейской конституции [36]. В 1948 г. возникло Европейское движение, преследующее аналогичные цели. В сентябре 1946 г., выступая в университете Цюриха, Черчилль провозгласил необходимость образования Соединённых Штатов Европы и Европейского союза. [37, p. 2 - 3]. Апологеты федерализма исходили из посылки, что федеративная организация жизни европейских государств послужит гарантией политического и экономического порядка на континенте. Ключевая идея федерализма заключается в тезисе о том, что создание общих политических и правовых институтов должно послужить основой экономической и социокультурной интеграции. Инициатором и движущей силой этих процессов призваны были стать правящие и интеллектуальные элиты европейских государств. В связи с этим возникает закономерный вопрос о сущности, критериях, формах и предпосылках политической интеграции. Одно из определений политической интеграции даёт Марина Стрежнева: « В случае политической интеграции речь может идти либо о создании в конечном итоге самостоятельного политического целого в определённых территориальных границах, либо о возникновении политического сообщества, не имеющего чёткой привязки к территории. В первом случае обычно имеется в виду оформление государственности - возникновение наднационального объединения в форме федерации или конфедерации государств. При этом политическая интеграция имеет пространственное измерение и внешние границы, то есть является региональной, а не глобальной» [7, с. 2]. Проблема политической интеграции была в 1950-е гг. рассмотрена группой исследователей под руководством Карла Дойча. Они сформулировали понятие «сообщество безопасности», которое может быть или «амальгамированным», то есть объединённым в рамках федеративного государства, или «плюралистическим», представляя коммуникативную интеграцию между независимыми странами. Участники такого сообщества объединены между собой не территорией или государством, а нормами, ценностями и институтами - организационным воплощением сотрудничества. В таком сообществе война становится практически невозможной. К. Дойч писал: «Под политической интеграцией мы понимаем формирование в пределах данной территории «чувства общности», а также необходимых отношений и институтов» [10, р. 58]. Амитай Этциони, наиболее известный теоретик «федерализма», уделял приоритетное внимание образованию политического сообщества под руководством правящих элит и при наличии политической воли. В центре его теории - политические институты, обеспечивающие продвижение к наднациональному управлению как предпосылке полной экономической интеграции [13, p. 927 - 935]. Он выделял следующие три признака политической интеграции: 1) эффективный контроль сообщества над средствами принуждения; 2) распределение суверенитета между разными уровнями и наличие центра принятия решений, способного распределять ресурсы через свои собственные структуры; 3) способность данного объединения являться идентификационным центром для подавляющего большинства политически активных граждан и постепенное формирование общей идентичности «мы - европейцы» (по принципу «единство - через многообразие») [12, p. 4]. Федерализм в 1960-е гг. подвергся критике в связи с тем, что он недооценил значение государственного суверенитета и не учитывал неподготовленность европейских стран к созданию наднациональных органов управления. Процесс интеграции оказался сложным, противоречивым и длительным. Тем не менее эта идея и в настоящее время продолжает пользоваться поддержкой среди политиков. Многие наблюдатели считают, что Маастрихтский договор, заключённый государствами-членами ЕС в феврале 1992 г., по сути дела означал переход к формированию федералистской модели. Эту концепцию выдвигали на переговорах Германия, Италия, Бельгия и Люксембург [36]. После ухода де Голля и окончания «дипломатии пустого стула» её сторонником стала и Франция. Однако Великобритания при поддержке других стран-участников блокировала попытки юридически оформить данную идею. Ратификация Лиссабонского договора в 2009 г. и учреждение новых институтов - поста Президента Союза и комиссара по вопросам внешней политики ЕС, а также повышение роли и компетенции Европарламента означают выход на решение высшей задачи - политической интеграции Европы. Они положили начало этапу, открывающему перспективы формирования более интегрированного экономического, политического и оборонного союза. ЕС, как считают сторонники федерализма, продвигается в направлении федеративного устройства. экономика межправительственный политология федерализм

2.1. Функционализм возник в связи с попытками выяснить причины неудач в деятельности Лиги Наций, которая, как известно, не смогла предотвратить развязывание Второй мировой войны. Д. Митрани, английский историк и политолог румынского происхождения, впервые представил научной общественности свои идеи на научной конференции в Йельском университете в 1932 году. В 1943 г. он опубликовал в Нью-Йорке книгу «Мир и функциональное развитие международной организации» (Mitrany, D.A. Working Peace System. An Argument for the Funkcional Development of International Organization. New York. 1943). Д. Митрани считается основоположником целого направления в области интеграционных исследований - теории функционализма, которая классифицируется в качестве части школы либерального институционализма [29]. Согласно этой теории, Лига Наций потерпела поражение потому, что государства увидели в ней угрозу своему суверенитету. Попытки построить в качестве предпосылки европейского единства некую политическую конструкцию, по мнению Этциони, тупиковый путь.

Исходным пунктом рассуждений функционалистов является положение о том, что во взаимосвязанной международной экономике проблемы объединения могут найти разрешение лишь в сфере транснациональных отношений. Критикуя федералистский проект, Митрани рекомендовал идти по пути создания функциональных объединений и агентств в экономических и технических областях сотрудничества. Для популяризации своих взглядов он использовал девиз промышленных дизайнеров: «Форма следует за функцией». Сотрудничество в одной сфере повлечёт за собой кооперирование в смежных сферах. В результате возникнут международные агентства, имеющие некоторые атрибуты национальных государств. В ходе сотрудничества некоторые функции и прерогативы авторитетной власти перейдут от государств к функциональным агентствам. Теоретические постулаты функционализма помогли найти новый подход к определению путей и форм европейской интеграции, однако они носили узкотехнократический и неполитический характер. Политика в данной концептуальной структуре явно недооценивается, на что и обратили внимание критики. В связи с этим возникла новая версия, получившая название «неофункционализм».

2.2. Неофункционализм. Родоначальником данной теории и стратегии региональной интеграции является политолог Эрнст Хаас. В 1958 г. он впервые изложил основные положения нового подхода [19] и подверг критике функционализм Митрани за его неполитический характер. Теория неофункционализма была удачно синтезирована с идеями французского предпринимателя и чиновника Жана Монне, изложенными им послевоенные годы в докладах и письмах руководителям Франции. Монне предложил эволюционный метод интеграционного процесса, который был назван им «зубчатая передача» (фр. - Engrenage). [4, p.19 - 20] Под этим понималось следующее: каждое соглашение о сотрудничестве на европейском уровне неизбежно должно было привести к ещё одному соглашению, углублявшему европейскую интеграцию. Впоследствии политолог Хаас разработал теорию вопроса, и выдвинул развёрнутую политологическую концепцию, которая включает два важных аспекта:

- политику данный подход рассматривает во взаимодействии с экономическими процессами. Предполагается, что в ходе сотрудничества вместе с повышением уровня взаимодействия и расширением его сферы должно происходить укрепление наднациональных институтов. В связи с этим допущением неофункционализм концентрирует внимание на роли «секретариата» - международной организации, к которой постепенно будут перетекать от национального государства некоторые властные функции. Интеграцию Хаас рассматривал как процесс, направляемый с использованием политических инструментов воздействия и протекающий через взаимодействие между заинтересованными участниками, чьи перцепции, когниции, ценности и лояльности будут постепенно сближаться в ходе этих взаимодействий. [19, p. 16]. Благодаря сотрудничеству и разрастающемуся переплетению экономических интересов, национальные политические элиты начнут переоценивать совокупность своих предпочтений и постепенно «поменяют свои экспектации и направленность политической активности» в пользу интеграционного сотрудничества». В результате постепенно возникает экономически и политически интегрированное политическое сообщество [20]. Исходя из этих посылок, Эрнст Хаас рассматривал политическую интеграцию как «процесс, посредством которого граждан убеждают переориентировать свои политические лояльности и активность с государства на новый центр, институты которого обладают или претендуют на обладание высшей юрисдикцией над существующими национальными государствами» [21, pp.366 - 377];

- неофункционализм исходит из допущения того, что автоматически протекающие процессы сотрудничества в представляющих взаимный интерес областях будут неизбежно вести к росту на «стыках» между национальными экономиками взаимосвязанных структур. Этот эффект представителями функционализма называется «spill-over», то есть «перелив, выход за пределы». Подобные экстерналии действуют путём «разветвления» структур сотрудничества и охвата всё новых сфер отраслевой политики.

Согласно неофункционалистской школе, имеются две разновидности «перелива» - функциональный и политический. Первый из них есть взаимосвязь разных экономических секторов (или проблемных сфер управления) и перетекание интеграции из одной сферы управления в другие. Второй - это создание наднациональных моделей соуправления, подобным предсказанным неофункционалистами моделям, которые возникли позднее в Европейском союзе. Политический «перелив» ведёт к формированию наднациональных политических элит, оказывающих давление «сверху» в пользу углубления интеграционных процессов. Так, например, развитие внешнеэкономических связей теоретически должно привести к созданию многосторонних альянсов вовлечённых государств, а затем - к дальнейшему расширению рамок этого сотрудничества и к возникновению наднациональных институтов с де-факто ограниченным государственным суверенитетом.

3. «Теория межправительственных взаимодействий» (англ. Intergovernmentalism) - парадигма, рассматривающая государства, особенно правительства, в качестве главных акторов интеграционного процесса. Тем не менее межправительственный подход отличается от парадигмы политического (нео)реализма в двух отношениях: во-первых, он признаёт значимость институционализма в международной политике; во-вторых, учитывает роль внутриполитических факторов в интеграционном процессе. Данная теория первоначально была предложена Стэнли Хоффманом, который в своих работах, начиная с 1966 г., доказывал, что национальные правительства осуществляют постоянный контроль над уровнем и скоростью европейской интеграции [23, p. 862 - 915]. Согласно межправительственному подходу, любое расширение полномочий наднациональных органов является прямым следствием правительственных решений. Государства, таким образом, сохраняют суверенитет и сами определяют сферу полномочий наднациональных организаций. Хоффман и другие сторонники неофункционализма также проявляют скептическое отношение к концепции «перелива», критикуя её за переоценку роли стихийных экономических факторов и за представления об интеграции как необратимом процессе.

В целом межправительственный подход выступает сторонником таких методов принятия решений в международных организациях, в соответствии с которыми власть в конечном итоге принадлежит государствам, а решения часто (хотя и не всегда) принимаются единогласно. Противоположным в теоретическом и политическом смыслах является метод принятия решений, который в политологии называется «надгосударственность (англ. - supranationalism)». Сторонниками этого последнего из названных методов считаются (нео)функционалисты и федералисты. Надгосударственность характеризуется делегированием правительственных полномочий, принадлежащих отдельным государствам, более широким международным организациям, принятие решений в которых основано на принципе большинства. Страны, вступившие в такие организации, могут оказаться в ситуации, в которой должны будут подчиняться принятым решениям даже тогда, когда они с ними не согласны. Государства в объединениях подобного типа продолжают сохранять полный формальный суверенитет, но в политическом плане они вынуждены делиться им с наднациональным структурами. Полный суверенитет может быть возвращён только путём выхода из многосторонней организации. Но в условиях качественно новой взаимозависимости такой шаг был бы абсолютно невыгодным и потому политически невозможным. К тому же участие в европейских институтах неизбежно сопровождается всесторонней и глубокой перестройкой самих стран-участниц. Эти изменения получили наименование «европеизация». Они носят, по сути, необратимый характер. Подобно любым другим органам бюрократического управления, наднациональные институты постепенно аккумулируют власть и приобретают относительную независимость от тех, кого они обслуживают. Они, контролируя обобщённые данные о положении дел и формулируя политическую повестку дня, тем самым приобретают способность инициировать политические курсы в социально-экономических и иных вопросах интегрированного сообщества. Вследствие процессов перетекания полномочий от избираемых народами (демосом) представительных органов власти, действующих на определённой территории, к экстерриториальным институтам, возникает проблема утраты общественного контроля над принятием решений.

Проблема дефицита демократии и, следовательно, легитимности решений в настоящее время приобрела чрезвычайно актуальный характер. В современной литературе, посвящённой данному вопросу, появилось даже понятие «наднациональная легитимность». Так, Эрик Эриксон и Джон Фоссум исходят из предположения о том, что Европейский союз - это в настоящее время не международная организация и не международный режим, а «полития» с собственными целями и задачами [11, p. 2]. Новым в функционировании данной системы является то, что проблему легитимности власти должны теперь решать не только национальные правительства, но и международные институты Европейского союза. При этом очевидно, что тезис о непрямой легитимности, которой теоретически наделяются эти институты через правительства стран-участниц, в свете всего вышесказанного уже является устаревшим. Представительные институты правления большинства способны обеспечить легитимность власти лишь при условии, что они будут базироваться на коллективной идентичности, называемой «нация» (народ). Но такие коллективные идентичности отсутствуют в Европе. Избрание европейского парламента, начиная с 1979 г., не решает данную проблему. Таким образом, парадоксом Европейского союза является то, что демократия в этой структуре развивается без «демоса». В связи с вышесказанным, возникает проблема постнациональной легитимности, у которой особая, отличающаяся от национальной природа. Её основой могут стать общие ценности, культура, язык и традиции. Такая «коллективная идентичность» в Европе может появиться весьма не скоро. В связи с этим некоторые авторы предлагают активизировать в масштабах всего региона «политику идентичностей», которая должна проводиться в жизнь политическими, правовыми и административными институтами. Основой этой идентичности должны быть общие демократические стандарты, институты и ценности. При наличии этих условий станет возможным, по мнению Эриксона и Фоссума, осуществление принципа «единство через многообразие» [11, p. 25 -26]. Приведённые выше трактовки было бы правильно рассматривать в качестве постановки проблем политической интеграции лишь в первом приближении. В настоящее время большинство специалистов отказалось от трактовки политической интеграции как процесса, неизбежно ведущего к образованию некоего сверхгосударства, и сосредоточилось на изучении проблем многоуровнего управления в Европейском союзе и методов принятия решений.

Несомненно, что в работе институтов Европейского союза сочетаются оба рассмотренных выше метода принятия решений. В связи с этим возникает вопрос о политико-юридической природе Европейского союза. По данному вопросу произошло разделение мнений на две группы. Первая утверждает то, что Союз превратился в консоциативную конфедерацию и приближается по типу политической организации к федерации. Действительно, Европейский союз имеет много характерных черт, сближающих его с федеративным государственным устройством [9, p. 208 - 211]. Так, некоторые авторы предпочитают пользоваться понятием «Соединённые Штаты Европы» [22], которое впервые употребил марксист Карл Каутский накануне Первой мировой войны. При подготовке Маастрихтского соглашения 1992 г. представители Германии и Франции предлагали записать в документы о будущем Союза, что он будет двигаться в направлении федерации. Однако Великобритания выставила категорические возражения. Вторая позиция включает тезис об усиливающейся роли суверенных государств и о природе Европейского союза как многосторонней и многоуровневой международной организации. Учёные утверждают, что основой Европейского союза является международный договор и принцип субсидиарности. Иначе говоря, государства, руководствуясь собственными интересами, делегируют наднациональным органам те полномочия, которые европейские организации смогут исполнять более эффективно. Многие авторы пишут о Европейском союзе как о принципиально новой структуре. М. Стрежнева например, утверждает, что Европейский союз не является ни совокупностью национальных государств, ни прообразом будущей федерации. Она считает, что это нечто среднее - уникальный политический субъект, характерный для эпохи постмодерна. В 1990-е гг., благодаря постмодернистскому направлению философии, в политологический дискурс вошло определение «постмодернистская сверхдержава».

Оно и встречается в целом ряде работ [38, p. 29 - 42; 24, р. 9; 8, p. 29 - 52]. Несмотря на многие несообразности и препятствия, которые приходится преодолевать на пути интеграции, постепенно вырисовываются очертания всеохватывающей организации с некоторыми признаками «транснациональной политии» - политической системы нового типа.

В то же время имеются и взгляды, отрицающие и государственную, и международно-организационную природу Европейского союза. Теория социальных сетей способствовала тому, что широкое распространение получила концепция «сетевой природы» Европейского союза. Отличительной чертой Европейского союза является то, что он, по мнению Леонарда, «коренным образом отличается от государства… представляет собой децентрализованную сеть, существующую, чтобы служить государствам-членам» [4, с. 42]. Несмотря на множество противоречивых оценок, можно сделать вывод о том, что в настоящее время Евросоюз уже перерос формальный статус международной организации и даже продвинулся дальше объединения конфедеративного типа. Соответственно понятие суверенитета в нём существенно изменилось. Одной из проблем политической интеграции является взаимопроникновение внутренней и внешней политики. В интегрированной Европе уже произошла коренная перестройка политики как института. Отношения между народами европейского сообщества превратились во внутреннюю политику, а разграничения между внутриполитическими и внешнеполитическими отношениями размылись. До создания Европейского союза идея государственности и суверенности означала независимость от вмешательства извне. Если в АСЕАН отсутствует механизм вмешательства во внутренние дела, то в Европейском союзе основой безопасности стал институт взаимного вмешательства и контроля. В последние годы появился огромный объём научной литературы, посвящённый феномену «европеизации». Эти публикации в основном раскрывают проблему влияния институтов Европейского союза на политические системы государств-участников, а также их адаптации к европейской нормативной и стратегической среде как эквивалента политической интеграции [26, р. 28]. В Европейском союзе происходит транснационализация политической жизни путём диффузии, а также трансферты паттернов политических и управленческих решений. На саммите в Копенгагене в 1993 г. был согласован ряд критериев, которым должны соответствовать все страны, стремящиеся вступить в Союз. Они должны перестроиться в соответствии с тысячами стандартов, законов и нормативно-правовых актов, в совокупности составляющих один том и около 80 тысяч страниц текста. «Для всестороннего изменения стран, с которыми ЕС вступает в отношения, европейская дипломатия начинается не с военной стратегии, а с внутренней политики» - подчёркивает М. Леонард [4, с. 65]. Взаимный контроль в Европейском союзе осуществляется в области прав человека, меньшинств, коррупции, бюджетной политики и демократии. Европейский союз стал проводником и контролёром демократического транзита в Греции, Испании и странах Восточной Европы. Его твёрдая позиция способствовала отстранению ультраправых сил во главе с Хайдером от власти в Австрии. В настоящее время страны Европейского союза оказывают давление на Швейцарию, где был проведён референдум с нелиберальным результатом по вопросу о строительстве мечетей. Все эти примеры свидетельствуют об активном вмешательстве во внутренние дела суверенных стран, недопустимом с точки зрения международного права. Тем не менее мотивом этих действий является концепция европейских ценностей.

В Европе нет единого «демоса», но зато существуют общие ценности, на основе которых постепенно складывается общеевропейская идентичность. Можно утверждать, что высокая степень интеграции здесь родилась из единства ценностей. Сегодня это понятие стало ключевым в политическом дискурсе, касающемся не только внутриевропейских дел, но и внешнего влияния, основанного на использовании «мягкой силы», и вопросов общей внешней политики Европейского союза. Оно включает в себя и наследие христианской этики. Однако Европейский союз как политическая система является светской организацией. Хотя большинство жителей Европы, согласно данным Евробарометра, идентифицируют себя с христианством, только 21 % опрошенных считает, что религия занимает важное место в их жизни [14]. Упоминания о религии поэтому исключаются из договоров об интеграции. Так, по соображениям политкорректности при разработке проекта Конституции в 2003 г., а впоследствии и Лиссабонского договора по требованию некоторых участников из преамбулы текста было исключено упоминание христианства или Бога, но вместо этого появилась ссылка на «культурное, религиозное и гуманистическое наследие Европы» [17]. Концептуализация и разработка принципов европейской интеграции были напрямую связаны с формированием общей европейской идентичности, стратегия выработки которой в общих чертах намечена на саммите в Фонтенбло (1984 г.) и ряде других форумов. В Амстердамском договоре особый акцент был сделан на проблеме гражданских прав, демократии и верховенстве закона. В.Н. Лукин и А.В. Мусиенко пишут: «Культура как основополагающий фактор европейской идентичности выступает краеугольным камнем установления легитимности и демократии в рамках создаваемой институциональной системы» [5, c. 1]. Панъевропейскую идентичность можно определить как чувство личной принадлежности к Европе как единому целому. Европа рассматривается в этом контексте в качестве синонима Евросоюза и противопоставляется национальной идентичности. Совершенно ясно, что Европа не является нацией и поэтому чувство патриотизма как любви к родине здесь возникнуть не может. Тем не менее некоторые философы пытаются найти в общеевропейской идентичности качества, общие с этими чувствами. Например, Ю. Хабермас предложил понятие «конституционный патриотизм» по отношению к Европейскому союзу, который сосуществует в симбиозе с национальным патриотизмом. Проблеме панъевропейской идентичности в деятельности европейских институтов и национальных правительств уделяется значительное внимание. Процесс идентификации постоянно отслеживается с помощью систематически проводимых социологических опросов. Так, согласно данным Евробарометра за 2005 г., 10 % граждан, проживающих в Европейском союзе, идентифицировали себя в первую очередь в качестве европейцев, 42 % отождествляли себя сначала с нацией, а затем как европейцев. 52 % граждан из 25 государств-членов Европейского союза идентифицировали себя и с Европой, и со своей страной. Таким образом, можно сделать вывод о том, что принадлежность к нации остаётся главным источником идентификации, что не противоречит чувству принадлежности к Европе [14]. Марк Леонард следующим образом характеризует главную особенность международных отношений в Европе: «В отношениях с другими странами европейцев не интересует классическая геополитика. Они в первую очередь рассматривают другую сторону проблемы: какие ценности поддерживает данное государство?» [4, с. 13]. В межгосударственных отношениях преобладает ставка не на «жёсткую», а на «мягкую» силу. Первая проявляется в гонке вооружений и готовности применить военную мощь, а вторая означает способность страны поступать так, чтобы «другие государства хотели того, что хочет она», за счёт ресурса аттрактивности - привлекательности её культуры и идеологии [30, p. 181 - 182]. Первая форма влияния доминирует в Восточной Азии и других регионах мира, а вторая - в Европейском союзе.

Державная политика приводит к территориальным спорам, которые поставлены вне закона в объединённой Европе. Если в мире, включая и Восточную Азию, в отношениях между государствами действует логика равновесия сил и сохранения внутрирегиональной безопасности при сохраняющихся территориальных спорах и исторических обидах, то в Европе с этим было покончено ещё на первых этапах интеграции. Разделённый суверенитет и полная прозрачность политики, сложившаяся сеть взаимозависимости привели к тому, что соперничество между державами за доминирование (между Германией и Францией, прежде всего) превратилось в анахронизм. На смену понятию «региональный гегемон» пришло понятие «государство-лидер». Для достаточно глубокого понимания особенностей азиатского регионализма необходимо рассмотреть взаимодействие двух его детерминант: нормы и власть в международной системе - с одной стороны, характер внутригосударственных структур - с другой. Институт политики в Восточной Азии отчётливо разделён на две сферы - внутреннюю и международную. В Восточной Азии тенденциям к «десуверенизации государств» и «денационализации сознания» противостоит укрепление национального государства и его неотъемлемых монополий на применение насилия, обеспечение безопасности, защиту границ и внутренних дел от вмешательства извне. В регионе понятие суверенитета считается неприкосновенным, и государства, идя на интеграцию, ни при каких условиях не готовы им поступиться даже ради экономических выгод. В связи с этим экономическая интеграция в Восточной Азии осуществляется главным образом через рынки и на основе двусторонних соглашений, а не через образование многосторонних международных институтов [25, p. 9]. Соответственно роль государств здесь не снижается, а повышается. Проницаемые границы и свободное перемещение четырёх факторов производства вследствие этого даже не стоят на повестке дня. Можно сделать вывод о том, что экономическая интеграция происходит в форме «интергавернментализма», то есть межправительственных соглашений и лишь частично с использованием метода «неофункционализма» с его эффектом «перелива» через границы. Следует также иметь в виду, что суверенитет в Азии является также в определённой мере стратегией, направленной на защиту недемократического внутреннего порядка. В Восточной Азии доминируют авторитарные и полуавторитарные режимы, отсутствуют тенденции к транснационализации политики демократизации и прав человека как универсальной и объединяющей общества ценности. Вместо этого выдвигается концепция азиатских ценностей, призванная оправдать расхождение между экономическим прогрессом и отставанием демократизации политических систем. Внутренние факторы также служат противовесом тенденции к сближению. Среди них наибольшую угрозу представляет растущий в Китае, Южной Корее и Японии национализм. Подъём национализма способен затормозить процесс интеграции. В Китае национализм включает антизападные и особенно явно выраженные антияпонские элементы. Хотя такие настроения не пользуются официальным одобрением, тем не менее на практике служат целям легитимизации власти правящей партии [39]. Наблюдается подъём национализма и на Корейском полуострове, где он носит частично антиамериканский, частично антияпонский характер.

В Японии наблюдается подъём «нового национализма», связанного с возрождением патриотических чувств и стремлением к самоутверждению в международных делах. Исследователь проблемы П. Стаббс выделяет пять кластеров факторов, препятствующих продвижению к регионализации Восточной Азии:

- внутренние факторы, особенно потоки финансового капитала, ориентирующегося на получение лёгкой прибыли за счёт «коротких денег», экономический национализм, противоречивая роль демократизации, способствующая подъёму национализма (который необходим элитам для отвлечения внимания масс от внутренних проблем);

- восточноазиатские государства, погрязшие во внутренних конфликтах и социально-экономических проблемах, которые отвлекают их от вопросов внешней политики и региональной интеграции;

- противоречия между государствами региона, а именно: между КНР и Японией соперничество за лидерство, конкуренция на международных рынках между АСЕАН и Китаем; разрыв в доходах на душу населения между группой богатых стран (Японией, Сингапуром, Брунеем) и беднейших - Вьетнамом, Камбоджей, Лаосом и др., приграничные споры между странами-членами АСЕАН и Китаем, Китаем и Японией, Японией и Южной Кореей;

- характер АСЕАН, которая не является внутренне сплочённой экономической и политической группировкой, поскольку наблюдается разброд во внешнеторговых ориентациях стран-участниц Ассоциации (известно, что на торговые связи внутри региона приходится лишь одна четвёртая часть всего товарооборота всех государств), зоны свободной торговли странами АСЕАН Плюс Три создаются в основном на двусторонней основе и за пределами группировки;

- позиция США, которые проявляют непоследовательность в отношении азиатского регионализма, колеблясь между стратегиями сдерживания и вовлечения [35, p. 451 - 453].

Объяснить и понять различия между европейским и азиатским путями регионализации помогает феномен «двух миров всемирной политики» [34, p. 32 - 41], который глубоко проанализирован и объяснён в работах Дж. Розенау. Российский политолог М. Лебедева также отмечает расхождение в векторах глобальных изменений: «Запад и Россия «живут» в разных измерениях: Запад из-за большей интеграции, транспарентности границ - преимущественно в одном (во многих отношениях пост-Вестфальском, пост-Ялтинско-Потсдамском), Россия - преимущественно в другом, где нормы и ценности обеих систем сохраняются». Для России «характерно стремление к усилению роли государства, причём в его традиционном виде» [31, c. 571, 579]. Приведённое замечание полностью применимо к оценке международной политики в Восточной Азии, частью которой является и Россия. Азиатская политика основана, как убедительно доказывает Генри Киссинджер, на традиционной системе силового баланса и является более сложной, чем, например, европейская политика ХIХ века. «Азиатский экономический блок - пишет Киссинджер, - ещё не сложился, хотя некоторые предложения со стороны Японии ведут именно в этом направлении, и даже заметны шаги к созданию Азиатской зоны свободной торговли, идею которой поддерживают Китай и Япония.

Однако взаимные подозрения ещё слишком сильны, разрыв в уровнях развития отдельных стран слишком велик, чтобы в обозримом будущем в Азии мог появиться аналог Европейского союза» [32, c. 112, 113]. Таким образом, устранение угрозы войны в Восточной Азии и тем более превращение её в актора мировой политики наподобие Европейского союза станет возможным лишь в результате решения многочисленных проблем и постепенного продвижения по пути экономической и политической интеграции.

Литература

1. Байков А. «Интеграционные маршруты» Западно-Центральной Европы и Восточной Азии // Международные процессы. 2008. № 6.

2. Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? М., 2002.

3. Лебедева М. М. Россия в меняющейся политической структуре мира // В сб. : Россия. Политические вызовы ХХI века. М., 2002.

4. Леонард М. ХХI век - век Европы. М., 2006.

5. Лукин В. Н., Мусиенко А. В. Современный дискурс европейской интеграции : институциональный и культурный аспекты // http:// credonew.ru/ content/ virw/645/32/.

6. Смоляков В. А. Проблема взаимосвязей и соотношения внутренней и внешней политики. Теоретико-методологический аспект. Владивосток, 2004.

7. Cтрежнева М. Интеграция и вовлечение как инструменты глобального управления // Международные процессы. 2008. № 1 (16). Т. 6.

8. Balassa Bela A. The Theory of economic integration. Homewood : R.D. Irwin, 1961.

8. Caporaso, J. A. The European Union and Forms of State: Westphalian, Regulatory or Post-Modern? // Journal of Common Market Studies. Vol. 34. No 1.