Трактовки исторического метода в аналитической философии истории

Размещено на http://www.allbest.ru/

Трактовки исторического метода в аналитической философии истории

Различаются два основных типа философии истории. В первом из них, который в западной философской литературе называют "субстанциональной", "материальной", нередко - "спекулятивной" философией истории, ставится задача обнаружить в событиях прошлого некоторые общие закономерности и структуры, или же выявить в них общий "смысл” истории, ее "цель", "назначение" и т.п. Эти последние, по мысли философов истории этого типа, ускользают от ученых-историков, занятых изучением частных проблем и локальных отрезков исторического процесса. В русском философском языке такая философия истории часто называлась "историософией".

Второй тип философии истории имеет дело не с историей как реальностью, а с историческим знанием, с наукой "историей". Философ истории этого типа не занимается построением историософских систем, но изучает природу и специфику исторических исследований. Он стремится выявить и критически проанализировать их основные онтологические и эпистемологические предпосылки, концептуальные и методологические схемы, способы исторического описания и объяснения, отношение историографии к другим наукам. Этот тип в современной литературе называют "критической" или "аналитической" философией истории. Первый термин представляется более точным, поскольку собственно "аналитическая" философия истории появилась только после Второй мировой войны как часть англоязычной философии аналитического стиля. Между тем философы начали размышлять о строении и специфике исторического знания гораздо раньше. философия история аналитический эпистемологический

Так, еще Дэвид Юм заложил в англосаксонском сознании традицию не столько спекулятивной философии истории, сколько критической. С точки зрения этой традиции, философы должны не создавать с помощью «широких, смелых мазков» универсальные схемы исторического процесса, а, скорее, заниматься выяснением соответствия или несоответствия прошлому построений, принадлежащих историкам-практикам. Иными словами, философия истории призвана заниматься не прошлым в его наиболее общих характеристиках, а условиями возможности верного его описания в настоящем.

Критический вариант философии истории и стал определяющим для американской ее разновидности. Обычно она принимала вид аналитической философии истории, поскольку именно аналитическая философия была (а во многом и есть) наиболее характерной для этой культурной среды.

В рамках подобного рода философии истории безусловной вехой следует считать статью «Функция общих законов в истории» (1942), автором которой был натурализовавшийся в США немецкий эмигрант Карл Гемпель. Знаменитый тезис этой статьи состоит в том, что между историей и естественными науками нет принципиальной разницы в тех процедурах объяснения и выявления причинно-следственных связей, которые они используют для обоснования истинности своих утверждений об изучаемых ими объектах. В этом тезисе явно просматривается полемика с немецкой критической философией истории конца XIX - начала XX в., согласно которой история, с одной стороны, и естествознание - с другой, представляют собой совершенно разные типы наук. По мнению же Гемпеля, история - это такая же наука, как и любая другая. Если она фактически по своим познавательным результатам еще не достигла убедительности наук естественных, то это следствие ее молодости или методологической отсталости. Но это вовсе не означает, что история и в будущем обречена быть по сравнению с ее научными конкурентами отсталой. История не отличается от других наук прежде всего потому, что она использует те же процедуры описания своего объекта, что и любые другие науки. Основной же процедурой такого рода является подведение описываемого единичного факта под некоторый общий закон («модель охватывающего закона»). Историк, равно как и естествоиспытатель, объясняет какое-либо отдельное явлением тем, что представляет его частным проявлением универсально действующей закономерности. Если подобное подведение под общее не достигнуто, не достигнуто и научное объяснение.

Эпистемологическая модель исторического объяснения, предложенная Гемпелем, вызвала большую полемику. На недостаточность гемпелевской схемы стали указывать соратники Гемпеля по принадлежности к аналитической философской традиции. Одним из них был канадский философ У. Дрей, который в работе «Законы и объяснение в истории» (1957) попытался обосновать специфику исторического объяснения в сравнении с естественно-научной, т. е. фактически показать, что история не такая же наука, как так называемые точные науки. Логику рассуждений Дрея можно свести к следующему: модель Гемпеля существенно неполна тогда, когда речь идет об историописании. Разумеется, мы можем подводить некое частное историческое событие под тот или иной общий закон. Нередко историк тоже так поступает. Дело, однако, в том, рассуждал Дрей, что такое подведение ничего (или мало что) дает в истории. Специфика исторического описания заключается не в подведении частного к общему, т. е. по существу в сведении частного к общему, а в выявлении промежуточных этапов между данным частным и некоторым общим. Количество этих промежуточных инстанций (которые равным образом являются некими частными, отдельными явлениями) бесконечно. Тем самым историк в первую очередь описывает одно частное явление через другое частное, то - через третье, и так без конца. Чем детально ее, т. е., с точки зрения историка, вернее описание связи некоего отдельного явления с другими явлениями, тем менее оно подводит к общему. Историк одно частное объясняет с помощью другого частного.

Если мы, допустим, зададимся целью объяснить, почему Россия в начале XVII в. пережила Смутное время, то мы можем опереться на предшествующую Смутному времени эпоху, а именно на период правления Ивана Грозного. Можно утверждать, что его правление объективно нанесло непоправимый урон России и ослабило ее перед лицом внутренних и внешних противников. Как объяснит подобную объяснительную процедуру последователь гемпелевской схемы? Он, возможно, скажет, что конкретное событие русской истории начала XVII в. - Смутное время, по существу же - гражданская война - обусловлено неким универсальным законом, согласно которому правительство, наносящее вред своему государству, создает предпосылки для гражданской войны и смуты. Что может ответить на это историк? Например то, что далеко не любое правительство, объективно наносящее вред своей стране, реально подводит дело к гражданской войне. Он, историк, имел в виду правительство Ивана Грозного и такую политику, которую проводил царь. В конечном счете получится неопределенно длящаяся цепь опосредований и уточнений, в результате которой мы сможем сказать лишь то, что конкретно политика Ивана Грозного привела к смуте в начале следующего века. Но такая связь одного исторического события с другим будет не более чем связью одного уникального явления (русской смуты XVII века) с другим уникальным событием (правлением Ивана Грозного). Роль универсального закона, к которому мы подвели некое отдельное событие, будет играть другое отдельное событие. Получится, что данная объяснительная схема действует только в данном случае и ее нельзя применить ни к какому другому случаю в истории, а это совершенно не то, что имел в виду Гемпель.

Дальнейшим шагом на пути трансформации объясняющей модели Гемпеля стала концепция американского философа Артура Данто. В работе «Аналитическая философия истории» (1965 г.) он еще более подчеркнул уникальность принятых в исторической науке процедур описания по сравнению с описанием естественных наука. Позиция Данто состояла в том, что корпус исторических объяснений представляет собой совокупность особого рода утверждений - «повествовательных предложений». Подобные предложения почти не встречаются в естественно-научных текстах. Согласно Данто, специфика «повествовательных предложений» заключается в том, что их автор - историк, т. е. человек, знающий будущее по отношению к некоему прошлому, которое он описывает. В историческом тексте, считал Данто, встречаются три времени: а) давнопрошедшее, о котором непосредственно ведет речь историк; б) прошедшее, являющееся будущим по отношению к давнопрошедшему и неизвестное участникам событие, которое описывает историк, но известное ему самому; в) настоящее, когда существует историк, описывающий прошлое. История как текст не состоялась бы, если бы не было этого наложения разных времен друг на друга, полагал Данто. Этим исторический текст главным образом и отличается от естественно-научного.

Примером такого «повествовательного предложения» у Данто является фраза: «В 1713 году родился автор «Племянника Рамо» «Эту фразу мог написать только историк, так как только он специфическим образом накладывает друг на друга два временных ракурса - время рождения Д. Дидро, который в будущем напишет роман «Племянник Рамо», но который в 1713 г. никак себя в этом отношении еще не проявил, и время после написания романа. Их соотнесение - прерогатива исторического текста.

Модель Данто заодно ставит крест на историософских схемах типа гегелевской. Ведь если признать, что исторический текст обязательно должен предполагать знание будущего по отношению к описываемому прошлому, то универсализм спекулятивных исторических моделей невозможен. Мы не в состоянии говорить об истории человечества в целом, поскольку будущее нам в принципе неизвестно. Нам известно лишь прошлое. Мы не знаем конца истории - мы при нем еще не присутствовали, а значит, невозможен исторический текст об истории в целом. Таковой текст может быть лишь философской спекуляцией, неоправданной именно с точки зрения специфики построения исторических текстов. Отсюда историософия, в лучшем случае фантазия, род литературы.

Концепция Данто непосредственно подводит нас к нарративной модели философии истории, одной из которых является она сама и к которым относится также постмодернистская философия истории. Нарратив же в данном случае представляет собой особый повествовательный текст. Именно о таких текстах ведет речь постмодернистская философия истории. В ней вопрос ставится уже не о соответствии или несоответствии описания прошлого самому себе, не о механизмах, обеспечивающих это соответствие, а о специфике подобного текста как особого лингвистического явления. Во всяком случае нарративную философию истории относит к постмодернистской модели Ф. Анкерсмит - крупный современный мыслитель, голландец по национальности, но пишущий в основном по-английски. Он осознанно позиционирует себя в лагере постмодернистов.

Для Анкерсмита, однако, наиболее репрезентативной фигурой, отражающей основные тенденции в преодолении модернистского подхода к истории (выраженных неважно в спекулятивной ли философии истории, типа гегелевской, либо в критической философии истории, типа гемпелевской) стал американский философ и историк Уайт, прославившийся научным бестселлером 70-х годов - книгой «Метаистория». По мнению Анкерсмита, работа Х. Уайта знаменовала собой наступление третьего этапа нарративной философии истории: после психологического нарративизма в подходе к истории, а затем и после аналитического нарративизма (который Анкерсмит связывает, в частности, и с именем Данто) наступил черед нарративизма лингвистического. «Метаисторию» можно назвать своеобразным манифестом этого направления, хотя развиваемые в ней идеи возникли не на пустом месте. Так Уайт указывает на американского теоретика истории Л. Минка как на своего предшественника. Прежде всего в том, что можно было бы назвать уравниванием в правах историописания и литературы. Этот очень важный шаг радикально трансформировал проблематику критической философии истории - как европейской, так и американской. Для последней основной проблемой было выяснение объективности описания историком некоего события прошлого, выяснение доказательности тех или иных утверждений, встречающихся в описании. Теперь же на первый план выходили совсем другие характеристики исторического текста, в первую очередь характеризовавшие его как рассказ. Отсюда следовало, что и исторический текст мы должны оценивать с точки зрения его лингвистических достоинств и недостатков. Мы обязаны применять к нему критерии, которые приняты в литературоведении, исследующем тот или иной текст с позиций того, как он написан: в каком стиле, насколько разработана его фабула, очерчены характеры действующих лиц и др.

Таким образом, как отмечал крупнейший современный французский философ П. Рикёр, в своей работе Уайт опирался на несколько допущений. Допущение первое: «вымысел и история принадлежат - под углом зрения нарративной структуры - к одному и тому же классу. Допущение второе: сближение истории и вымысла влечет за собой и другое сближение - между историей и литературой. Это нарушение привычных классификаций требует, чтобы была принята всерьез характеристика истории как писания. «Писание истории»... не есть нечто внешнее по отношению к концепции истории и к историческому произведению; оно не является вторичной операцией, которая связана только с риторикой коммуникации и которую можно было бы игнорировать как нечто принадлежащее лишь к сфере литературного оформления. Оно конститутивно для исторического способа понимания. История по сути своей - это историография, или, выражаясь в откровенно провоцирующем стиле, - артефакт литературы (a literary artifact)» Рикёр П. Время и рассказ. М.; СПб., 1998. Т. 1. С. 187..

Уайт посвятил «Метаисторию» истории исторической науки XIX в. Однако он нацелил внимание не на то, насколько достоверно историки-классики позапрошлого века воспроизводили историю как процесс, а на то, как логически и лингвистически были выстроены их концепции. Самым интересным для американского исследователя были те вербальные структуры, которые вырисовывались в текстах историков XIX в. - Мишле, Буркхардта, фон Ранке, Токвиля и других. Эти тексты были поняты как результат работы «исторического воображения». Последнее организует фактический материал не столько согласно принципам, вытекающим из проблематики характерной для самого материала, сколько на основании набора предпочтений и интеллектуальных предрассудков, которыми автор работы уже обладал до ее написания и которые напрямую не связаны ни с рассмотренным в ней материалом, ни с поставленными проблемами. Собственно такой набор предрасположенностей и составляет «метаисторический» уровень любого исторического произведения. Уайт предлагал читателям заняться не проверкой фактов, представленных в той или иной исторической теории, а выяснением функционирования продуктивного воображения историка, в котором соединяются его исходные предпочтения и собственно анализируемый им материал.

В позиции Уайта еще не было ничего принципиально нового, так как европейская (по преимуществу немецкая) критическая история достаточно давно обратила внимание на зависимость описания историком прошлого от его идеологических и общекультурных ориентаций. Новым было то, что Уайт описал такую зависимость как зависимость историка от определенных моделей нарративных операций.

В развитии исторической науки XIX в. американский исследователь выделил три периода, в которых «историческое воображение» компоновало свой рассказ (нарратив) в соответствии с принятым стилем дискурса. В первый период Уайт включил как романтическое, так и позитивистское направления философии истории. Этот период также - арена деятельности поздних просветителей. Второй период (1830-1870 гг.) охватывает «зрелые» или «классические» концепции историописания, где история была противопоставлена спекулятивной философии истории и оправданно стала претендовать на звание подлинной. Многие из историческоих текстов, написанных в этот период («История Франции» Мишле, «Демократия в Америке» Токвиля, «Цивилизация Ренессанса в Италии» Буркхардта и др.), стал «образцовыми» историческими произведениями (но образцовыми в своем роде), обозначив предел возможностей такого рода «исторического воображения». Третий период (конец ХIХ - начало ХХ в.) Уайт охарактеризовал как эпоху кризиса историзма.

Самым важным в представленной периодизации было то, что Уайт наложил на историческое сознание человека XIX в. четкую систему тропов (основных стилистических форм организации текста), в которой, с его точки зрения, реализует себя прежде всего историческое воображение данной эпохи и которая влияет определяющим образом на творения историков позапрошлого века. Американский исследователь выделил четыре вида тропов - иронию, метафору, метонимию и синекдоху. В соответствии с ними строятся и архетипические фабулы для построения исторического рассказа, которые лидируют в тот или иной период. Каждый из стилистических тропов последовательно становится своего рода идеальной моделью, в соответствии с которой историки относятся к прошлому и описывают его. Они суть культурные коды того или иного периода.

Так, для поздних просветителей, по мнению Уайта, наиболее характерным было ироничное отношение к действительности. От иронии проистекает и скептицизм, характерный для просвещенческой мысли. Что, как не ирония, полагал Уайт, лежит в основании великого труда Э. Гиббона, посвященного Римской империи? Ведь, как признавался сам Гиббон, оно было реакцией на незнание священниками того обстоятельства, что их церкви возвышаются на местах бывших языческих храмов.

После того как иронический подход к действительности подвергается эрозии (а она неизбежна в отношении всякого тропа), ему начинает все более противостоять романтическая реакция, в основе организации речи которой лежит метафора. Такой лидирующей метафорой для романтиков была метафора организма. История человечества строилась и описывалась таким образом, как если бы она была историей живого организма претерпевающего различные фазы своей эволюции. Не менее характерна для этого строя сознания и подмена рационального доказательства аналогией и даже мифом. Классическую же историографию середины века Уайт представлял как торжество метонимии и синекдохи. Например, у Токвиля, считал Уайт, мы можем наблюдать метонимическую стратегию объяснения, выраженную в приписывании определяющей роли во всяком историческом событии силам аристократии и демократии. Наконец, эпоха кризиса историзма характеризуется возвращением иронии в качестве основного способа организации исторического и философского текста.

Можно сказать, что круг замкнулся. В творчестве Уайта действительно заметна тенденция к лингвистическому круговороту истории. Не истории как объективного процесса, а как способа его описания. Неслучайно Анкерсмит отмечал, что все историописание после работы Уайта может быть поглощено его стилистической схемой. Нежелательным следствием из этого является предопределенность «цели и всего хода обсуждения проблем истории; исторические дебаты будут приговорены следовать за кругом из четырех тропов» Анкерсмит Ф. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2003. С. 166.. Впрочем, сам Уайт не говорил о безусловном доминировании в историописании только этих четырех тропов. Скорее, они выкристаллизовываются из довольно ограниченного временного среза европейской интеллектуальной истории и ничто не запрещает нам в будущем ожидать преобладания совсем новых лингвистических форм в историописании. Важно и то, что концепция Уайта не отрицает сосуществования различных стилистических приемов в рамках одной эпохи.

Размещено на Allbest.ru