Чеховский художественный универсум вблизи и издалека

Размещено на http://www.allbest.ru/

Чеховский художественный универсум вблизи и издалека (рецензия на монографию Т. А. Шеховцовой «У него нет лишних подробностей...»: Мир Чехова. Контекст. интертекст (Харьков: ХНУ имени В. Н. Каразина, 2015. 196 С.)

Л. В. Гармаш

Монография харьковского филолога Т. А. Шеховцовой предоставляет читателю замечательную возможность вновь погрузиться в чеховский «мир открытий чудных», складывающихся из представляющихся на первый взгляд незначительными деталей, мелочей, частностей, незаметных при беглом прочтении, но приобретающих стереоскопическую глубину под чутким взглядом вдумчивого исследователя.

Достаточно убедительной нам представляется структура монографии, состоящей из трех разделов. К неоспоримым достоинствам книги относятся стройность архитектоники, внутренняя цельность, логичность переходов между отдельными главками, составляющими содержание разделов, скрупулезность и бережность литературоведческого анализа, сочетающиеся с продуманностью общей концепции книги и широтой научных обобщений.

Благодаря вдумчивому изучению значительного по своему объему массива рассказов писателя, привлечению широкого контекста всего чеховского наследия - повестей, драматургии, эпистолярия - постепенно в первом разделе книги вырисовывается тончайшая вязь сквозных мотивов, складывающихся в единую систему, подчиненную установленным автором монографии закономерностям.

Пристальный взгляд ученого устремлен на частности, детали, ранее казавшиеся несущественными, но, как убедительно продемонстрировала Т. А. Шеховцова, образующие в совокупности динамическую систему взаимообусловленных элементов, результатом рассмотрения которой становится более глубокое понимание чеховского мировидения, определение смысловых доминант, лежащих в основе системы ценностей художественного мира Чехова. Так, уже в первой главке, анализ семантики мотива луны приводит к установлению одного из важнейших принципов художественного мира Чехова - «это мир параллельных возможностей», существующий в диалектическом единстве постоянства и изменчивости (с. 18). шеховцова луна художественный диалектический

От чеховской космологии автор переходит к анализу чеховской геометрии, вычленяя в качестве основных пространственных ориентиров такие категории, как кривое / прямое, круг и квадрат, часто редуцированный до угла. Они выполняют самые разнообразные функции, выступая то в качестве признака пространственного объекта, то в роли метафорической характеристики персонажа. Зачастую они имеют символическое значение, а их антитетичность оказывается мнимой. К наиболее существенным характеристикам относится их способность вмещать в себя широкую смысловую палитру, трансформироваться, доходя до полного самоотрицания. Так, угол в одном случае может символизировать домашний уют, желанное пристанище, но его обретение «часто оборачивается захолустьем или тупиком бездуховного, обывательского существования» (с. 27). Подобные метаморфозы присущи и иным чеховским категориям. Так, в другой главке отмечается, что «в “Доме с мезонином” одинаково дискредитируются и удовлетворение от труда, и удовольствие от праздности» (с. 59). Смысловая амбивалентность объясняется изоморфностью художественного мира Чехова самому себе, из которого героям «уйти некуда», господствующей в этом мире относительностью, размытостью границ, дурной бесконечностью повторений. И далее мысль амбивалентности как о фундаментальном свойстве чеховского мировидения будет повторяться с завидным постоянством, идет ли речь об утрате иконой изначально заложенного в нее сакрального значения (с. 42) или о восприятии портретных деталей, характеризующих того или иного персонажа (с. 78-79). Противоположные мотивы в чеховском мире «оказываются не только контрастными, а и взаимообратимыми» (с. 114), как это продемонстрировано на примере мотивов пустоты / полноты в «Трех сестрах».

Еще один важный мотив, который заслуживает, по нашему мнению, самостоятельного исследования, рассматривается в главке «Икона в творчестве Чехова». Его можно условно назвать мотивом нехватки. Многим героям Чехова в их попытках вырваться из духовного болота, преодолеть какие-то жизненные трудности, освободиться от ограничений наличного бытия не достает сил сделать последний решительный шаг. Все их усилия оказываются тщетными, не приводящими к заветной цели, мечты так и остаются мечтами, призрачные надежды разбиваются в прах, как это происходит с Кузьмой из рассказа «Встреча». Несмотря на испытанное героем сильное душевное потрясение под воздействием иконического образа, он опять возвращается в исходное состояние. Встреча с сакральным не вносит никаких изменений во внутренний мир Кузьмы, став лишь одним из кратких эпизодов его прошлого. С данным мотивом смыкается мотив несостоявшейся встречи, рассмотренный на примере рассказов «У знакомых» и «Ионыч». В главке «Это человеческое тело...» упоминается сближающийся с ним семантически мотив несостоявшегося события.

Относительность каждого элемента художественного мира по отношению ко всем остальным его частям приводит, как точно подмечено автором монографии, к смещению акцентов с того, что ранее считалось главным, на второстепенные детали, перенесению внимания с центра на периферию, «разрушению привычной иерархии большого и малого, важного и неважного» (с. 66), что впоследствии станет одним из существенных признаков постмодернистской поэтики. Однако принципиальное отличие чеховского мировидения заключается в отдаваемом писателем предпочтении жизни перед искусством. Именно к такому выводу приходит Т. А. Шеховцова в результате тщательного анализа чеховского экфрасиса: «отказываясь от предпочтения небесного земному, писатель лишает искусство сакрального статуса, но вместе с тем возвышает его до жизни» (с. 35).

Размышления о чеховской аксиологии иконы, определение ее основных функций в тексте, которые варьируются от детали интерьера, непременного атрибута религиозного ритуала или характеристики героя до сотериологической роли в судьбе персонажа, подводят к мысли о том, что совмещение профанного и священного смыслов в иконографическом образе не отменяет сакрального символизма иконы как одного из важнейших ценностных ориентиров «в духовно редуцированном мире» чеховских героев (с. 47), хотя оптимистичность этого и некоторых других утверждений мне кажется несколько преувеличенной.

Ключевые мотивы чеховской прозы рассматриваются в широком контексте как художественных достижений предшественников писателя (А. С. Пушкина, Н. С. Лескова, Ф. М. Достоевского и др.), так и в сопоставлении с литературными открытиями Серебряного века (например, отмечается использование Чеховым такого характерного приема импрессионистической поэтики, как игра света и тени (с. 13)). В то же время Чехов предстает как один из наиболее влиятельных писателей, во многом наметивший дальнейшие пути развития русской литературы. Говорится о его влиянии на творчество И. Шмелева (например, рассказ «На страстной неделе» называется в качестве предтечи шмелевского романа «Лето Господне»), А. Платонова, проводятся параллели между произведениями А. П. Чехова и В. В. Набокова и т. д.

Собственно проблеме контекста и интертекстуальным перекличкам чеховского наследия с произведениями А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. А. Бунина и Н. Баршева посвящен второй раздел монографии Т. А. Шеховцовой. Несколько особняком в нем стоит главка «Я без ума от тройственных созвучий ...», где на материале пьесы «Три сестры» рассмотрен мотив троичности.

Особого рода интерес вызывает третий раздел книги, озаглавленный «Чехов и Харьков». Вызывает уважение широчайший охват архивных материалов, их внимательный отбор, бережная работа по возвращению в научный оборот имени харьковчанина Александра

Барыкина, в свое время много сделавшего для сохранения памятных материалов, относящихся к жизни и творчеству Чехова. Чрезвычайно интересно было познакомиться также с оценкой чеховского творчества в харьковской прессе. Заслуживает внимания также главка, посвященная одному из малоизвестных драматургов чеховского круга - Н. Хлопову. Вероятно, его произведения как таковые не представляют большой художественно ценности, но важно, что именно благодаря этому «фоновому персонажу», как его называет автор монографии, представилась возможность создать стереоскопически выпуклую картину эпохи, прояснить творческую и жизненную позицию Чехова, дополнив его портрет несколькими яркими штрихами, характеризующими личность писателя.

Умение находить собственный - порой неожиданный и всегда продуктивный - подход к научной проблеме, доказательность и аргументированность занимаемой позиции позволяют Т. А. Шеховцовой по-новому интерпретировать многие чеховские произведения, вносить коррективы в казавшиеся до сих пор традиционными научные подходы к трактовке наследия Чехова и его мировоззренческой позиции. Взвешенные выводы к главам, обобщающие и в то же время открывающие новые исследовательские перспективы, свидетельствуют о глубоком проникновении автора исследования в мир Чехова. Несомненно, рецензируемая монография найдет благодарного читателя как среди студентов, молодых и уже состоявшихся ученых, так и среди всех почитателей творчества великого русского писателя.

Бодуэну де Куртенэ принадлежит известное высказывание о том, что ХХ век будет веком развития лексикологии, относительно недавно выделившейся из грамматики и получившей статус самостоятельного раздела науки о языке: «Лексикология, или наука о словах, как отдельная ветвь грамматики будет творением XX в.» [2, с. 17]. Однако ХХ век прошел, а признать, что судьба лексикологии сложилась в полном соответствии с предсказаниями ученого, трудно. Если в научной лексикологии был достигнут известный прогресс, то состояние лексикологии как учебной дисциплины, изучаемой на филологических факультетах классических и педагогических университетов, вряд ли можно считать удовлетворительным. Цель данной статьи заключается в анализе отдельных проблем, стоящих перед учебной лексикологией. Правда, противопоставление научной лексикологии учебной относительно: их методологическая база едина, что в конечном счете обусловливает их достоинства и недостатки.

Методологическая база лексикологии основана на учении о языке как о семиотической системе. В рамках этого учения лексическая семантика рассматривается, например, в концепции Д. Н. Шмелева и др. ведущих лексикологов, как знак мыслительных категорий, последние же в свою очередь предстают как знаки явлений действительности. Мир действительности, мир мышления и мир языка связываются отношениями знаковой репрезентации, основанной на отражении одного мира в другом.

Об уязвимости такого подхода с философской точки зрения неоднократно писали ученые (см., напр., [7]). Определение лексической семантики слова как понятия - отражения в сознании человека существенных признаков определенного класса явлений действительности, по существу, «уравнивает в правах» миры языка, мышления и действительности и выводит лексическую семантику за пределы объектов лингвистики.

Традиционно логическое понятие рассматривается как основа лексического значения. Отличие значения - лингвистической категории, от понятия - категории мыслительной, обычно усматривается в следующем: значение, с одной стороны, шире понятия, поскольку может включать коннотативные семы; с другой - значение уж е понятия, поскольку соответствует не научным, а наивным представлениям о мире.

Первое отличие вряд ли можно считать принципиальным, поскольку коннотативные признаки входят в состав далеко не любого лексического значения, кроме того, наличие коннотаций никак не свидетельствует о различной природе лексического значения и понятия (в основе и мыслительной, и лингвистической единиц лежат существенные признаки явлений действительности, отраженные в сознании человека). Само понятие существенного признака является относительным и зависит от видов деятельности (типичных и нетипичных), в которые включен предмет (см. об этом подробнее в [8]).

Второе отличие связано с разграничением научных и наивных понятий (Л. В. Щерба, Ю. Д. Апресян, С. Д. Кацнельсон и др.). Это разграничение основано на признании понятия и значения статическими явлениями, что противоречит данным смежных наук. Более четверти века назад А. А. Леонтьев утверждал: «Значение как психологический феномен есть не вещь, но процесс» [4. с. 8]. С психологической точки зрения, и значение, и понятие представляют собой процессы, переходы. Объяснительные возможности принимаемой в лексикологии статичной модели динамичного по своей природе процесса мышления, в основе своей далекой от моделируемого объекта, вызывают сомнение.

Противопоставление статики динамике в языковой модели относится к числу сложных и решаемых неоднозначно проблем. Одновременное рассмотрение языка как статического явления и динамического процесса чаще всего является отражением не внутренней противоречивости объекта, а отражением противоречий создаваемой модели. В классической лексикологии (по крайней мере в учебной) и значение, и понятие рассматриваются, как правило, в статике.

Во-вторых, как утверждают философы и логики (К. Попа, Д. П. Горский, М. Н. Правдин и др.), понятие дано нам не непосредственно, а в виде системы его взаимосвязанных определений. В классическом примере Л. В. Щербы научное понятие «прямая» (кратчайшее расстояние между точками на плоскости) и наивное понятие (линия, которая не отклоняется ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз) предстают, с этой точки зрения, не как разные понятия, а как научное и наивное определения одного и того же понятия. Определение же понятия не может рассматриваться как лексическое значение в анализируемой языковой модели.

Нечеткость исходных методологических посылок, несогласованность в них данных разных наук приводит к отождествлению отношений между вербальными единицами в языке и отношений между явлениями в предметном мире. Так, проявление парадигматических системных отношений в лексике усматривается в том, что значение одного слова в составе лексической парадигмы обусловливает значение другого слова. Влияние на слово лексической системы языка проявляется, в частности, в возможности истолковать лексическое значение слова с опорой на значения других членов парадигмы. Например, в парадигме ГОРА, ПРИГОРОК, ХОЛМ, СОПКА значение слова ПРИГОРОК приобретает признаки, вытекающие из оппозиций ПРИГОРОК - ХОЛМ («с любой форма склонов», поскольку холм имеет пологую форму склона), ПРИГОРОК - ГОРА («небольших размеров»), ПРИГОРОК - СОПКА («не имеющий территориальных ограничений») и т.д. Отношения между значениями слов приравниваются к отношениям между предметами, т.е. отношения между словами языка рассматриваются как дублирующие отношения между явлениями предметного мира. При этом лексическая семантика лишается своей собственно языковой специфики и по существу, как уже отмечалось ранее, приобретает экстралингвистический характер.

Поскольку категория лексического значения является центральной категорией лексикологии, нечеткость ее определения приводит к нечеткости определений других лексикологических категорий, опоре на интуицию при их разграничении и соответственно «размытости» границ между категориями.

Так, одной из спорных проблем лексической парадигматики является проблема определения синонимов. Очевидны уязвимые места определений синонимов как слов близких по значению или обозначающих сходные (близкие) понятия, поскольку синонимичность лексических единиц в этом случае устанавливается интуитивно на основании представлений о степени близости соответствующих явлений действительности. Многочисленные попытки выйти за рамки интуитивного определения близости значения, как правило, завершались безуспешно. К числу исключений относится формальная процедура определения синонимов на основании данных дистрибутивно-трансформационного анализа, предложенная Ю. Д. Апресяном. В учебной лексикологии эта концепция не получила распространения. Из числа традиционных определений синонимов чаще всего в вузовских пособиях приводится определение синонимов Д. Н. Шмелева. В концепции Д. Н. Шмелева, развивающей традиции Л. А. Булаховского и С. Ульмана, синонимические ряды различаются по степени синонимичности. Последняя определяется, по Д. Н. Шмелеву, соотношением позиций нейтрализации (контекстов, где замена синонимами друг друга возможна без смысловых потерь) и позиций смыслового противопоставления (контекстов, где замена невозможна). Концепция Д. Н. Шмелева интересна тем, что синонимия предстает не только как категория, четко противопоставленная антонимии, паронимии и другим смежным явлениям, но и как категория внутренне неоднородная, по существу - как полевая структура с ядром, центром и периферией. Однако в то же время возможность синонимической замены в позиции нейтрализации в конечном счете определяется нашими представлениями об идентичности реалий и ситуаций неязыковой действительности. Кроме того, казалось бы, очень интересная в теоретическом отношении концепция синонимов Д. Н. Шмелева вряд ли может быть успешно применена при практическом анализе синонимических рядов, поскольку произвести соответствующие подсчеты затруднительно или вообще невозможно. Закономерно предположить, что количество позиций нейтрализации синонимов языкознание - лингвистика или орфография - правописание значительно больше, чем число позиций нейтрализации таких синонимов, как, например, актер - артист или жить - существовать, что, естественно, обусловит большую степень синонимичности в первой группе примеров. Однако соотношение позиций нейтрализации и смыслового противопоставления, а следовательно, и степень синонимичности устанавливается в этом случае на основании интуитивной оценки степени близости значений. Здесь имеет место скорее обратный процесс: вывод о возможном соотношении позиций разного типа можно сделать на основании интуитивных представлений о степени близости значений. Из этого следует, что, несмотря на убедительность и логичность теоретических построений, подход к синонимии, предложенный Д. Н. Шмелевым, по существу мало чем отличается от школьного подхода к синонимам как «близким по значению словам».

Не меньше трудностей связано и с выделением категории антонимов. Понятие противоположности, лежащее в основе определения антонимов, носит логический характер. Лингвистическое понятие антонимии, по мнению Л. А. Новикова, непосредственно связано с «логическим членениемявлений действительности на видовые и родовые понятия»» [2, с. 29].По определению Л. А. Новикова, в антонимии реализуются противоречия внутри одной сущности, т.е. противоположными являются два видовых понятия, максимально отличающиеся друг от друга в рамках общего для них родового понятия. При таком подходе категория антонимии предстает как явления не столько собственно языкового, сколько логического характера. При этом отношения в логике автоматически переносятся в языковую сферу, что вполне оправдано представлениями об отношениях языка и логики как отношениях знаковой репрезентации в рамках семиотического подхода к языку. Классификация антонимов, разработанная Л. А. Новиковым, по существу дублирует классификацию логических противоположностей. В рамках этой классификации контрарные антонимы противопоставляются контрадикторным на основании наличия/отсутствия промежуточного звена между крайними точками на оси противоположностей. Наличие логического промежуточного звена выявляется интуитивно, часто неоднозначно, на основании анализа отношений между явлениями окружающего мира.

Выделение в рассматриваемой классификации третьей группы - векторных антонимов, обозначающих противонаправленные действия или признаки, нарушает единство классификационных оснований и во многих случаях так же неоднозначно. В целом антонимия предстает как категория, в которой логические отношения механически перенесены в сферу лингвистики.

В ряде случаев опора на интуицию при определении лексических характеристик слов связана с невозможностью четко разграничить синхронию и диахронию. Попытка определить сущность и разработать классификацию развивающегося, изменяющегося явления приводит к размытости границ между отдельными разрядами и нечеткости их выделения. Это, в частности, касается разграничения омонимии и полисемии.

Основным признаком, лежащим в основе разграничения омонимии и полисемии, является степень близости значений, которая, как и в случае с синонимией, устанавливается интуитивно. Как известно, с точки зрения происхождения, выделяется несколько типов лексических омонимов. Так, в «Словаре омонимов» О. С. Ахмановой [1] выделяются омонимы, возникшие вследствие словообразовательных процессов (подразделяющиеся на 5 подтипов), вследствие случайного совпадения и вследствие распада полисемии. Классическое определение лексических омонимов как слов одной части речи, совпадающих в буквенном и звуковом составе, а также в грамматической форме при отсутствии общих сем в лексическом значении не позволяет четко разграничить омонимию и полисемию, поскольку у т.н. гомогенных омонимов (т.е. имеющих одинаковое происхождение, например, возникших следствие распада полисемии или образованных от одной основы при помощи омонимичных аффиксов и т.п.) в отличие от гетерогенных имеются общие семы. С этим связан разнобой в разграничении омонимии и полисемии. Единственным критерием разграничения, как уже отмечалось, становится интуитивно устанавливаемая степень близости значений. В связи с этим считаем абсолютно справедливым мнение М. П. Кочергана [3], отказавшегося от разграничения гомогенной омонимии и полисемии, поскольку граница между значениями многозначного слова и возникшими вследствие распада полисемии омонимами крайне расплывчата и прослеживается лишь в диахронии.

Аналогичное явление встречаем в области разграничения типов непрямых значений слова - переносных и производно-номинативных. Классификация непрямых значений основана на типе внутренней формы. Поскольку переход живой внутренней формы в стершуюся - один из типичных диахронических процессов в лексике, свидетельствующих о степени прочности «вхождения» переносного значения в систему языка, ни интуитивные представления носителей языка, ни словари не могут помочь провести четкую границу между переносными и производно-номинативными типами значений. Четкие языковые критерии разграничения живой и «стершейся» внутренней формы отсутствуют.

В традиционной лексикологии каждое явление приходится рассматривать как микрополе с ядром и периферией. Причем ослабление категориальных признаков в периферийной области может оказаться более релевантным, чем их «строгое присутствие» в ядерной части. Поскольку данное явление типично для лексикологии, размытость границ признается специфической особенностью единиц лексического уровня языка. Возникает вопрос: что перед нами - размытость границ классов языковых единиц или размытость критериев разграничения этих классов?

Сетка научных категорий, «набрасываемая» на живой организм языка, оказывается беднее языковых фактов, которые «выпирают» из -под нее.

Таким образом, недочеты и противоречия современной лексикологии обусловлены несколькими факторами. Основным является недостаточная разработанность методологических основ лексикологического анализа, в частности отождествление отношений между лексическими единицами в языке и явлениями неязыкового «предметного» мира или логическими отношениями.

Вторым фактором, во многом определяющимся первым, является опора при анализе единиц лексики на интуицию, отсутствие четких дефиниций и собственно языковых методик квалификации лексикологических явлений.

Третьим фактором является отсутствие методик, позволяющих учесть в лексическом анализе противоречие синхронии и диахронии, противоречие между статикой и динамикой в языке, отсутствие методик анализа переходных явлений в лексикологии . Все это приводит к зыбкости определений лексикологических категорий, размытости границ между отдельными разрядами лексики, решению научных проблем на интуитивном уровне.

Очевидно, новый импульс к развитию учебной лексикологии может и должен дать антропоцентрический подход к языку, позволяющий, благодаря интеграции наук о человеке, пересмотреть методологические основы современной науки о языке и разработать более четкие методики, в частности, в области лексического анализа.

Литература

1. Ахманова О. С. Словарь омонимов. М.: Сов. Энциклопедия, 1974. 451 с.

2. Бодуэн де Куртенэ И. А. Языкознание, или лингвистика, XIX века / перевод с польск. (1901) // Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. М.: Издательство Академии наук СССР, 1963. Т. I. С. 3-18.

3. Кочерган М. П. Лексическая сочетаемость омонимов и лингвистический статус омонимии // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1981. № 5. С. 47-55.

4. Леонтьев А. А. Психологическая структура значения // Семантическая структура слова. М.: Наука, 1971. С. 7-19.

5. Новиков Л. А. Антонимия в русском языке. Семантический анализ противоположности в лексике. М.: Изд-во МГУ, 1973. 289 с.

6. Пелепейченко Л. Н. Переходные типы значений слов (на материале русского языка). Харьков: ХГПУ, 1994. 138 с.

7. Правдин М. Н. Проблема абстрактного и конкретного в мышлении и языке. М.: Вдохновение, 1991. 231 с.

8. Степанченко И. И. Функционализм как альтернативная лингвистическая парадигма. К.: Українське видавництво, 2014. 200 с.

Размещено на Allbest.ru