Коммуникативные основания социально-философской рефлексии

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Казанский государственный энергетический университет

Коммуникативные основания социально-философской рефлексии

Э. Б. Миннуллина, канд. филос. наук,

профессор кафедры философии

В статье рассматриваются коммуникативные основания социально-философской рефлексии в контексте постметафизической парадигмы. Установлено, что характерными особенностями нового теоретического дискурса являются онтологизация языка как лингвистическая и коммуникативная трансформация метафизики, замена основного вопроса философии вопросом о значениях и использовании языкового знака, замена субъект-объектной дихотомии интерсубъективностью и определение коммуникативной природы рациональности. Основное внимание автор уделяет раскрытию специфики коммуникативной рациональности и проблеме связи дорефлексивной интерсубъективности и рефлексии. Показано, что контекст социальной практики структурирован в повседневном дискурсе, а интерсубъективность, конституирующая жизненный мир человека, выступает основанием рефлексии. Ключевыми характеристиками рефлексивного смысло-критического философского дискурса являются языковая компетентность и постконвенциональность. Автор делает вывод о том, что дискурсивное целое высказываний о мире не соотносится с эмпирией изоморфно, поскольку значения не изолированы от действия и контекста. Однако из этого не следует, что достижение согласованности по поводу значения и установление соответствия высказывания и референта невозможны. Показано, что в речедействии участники коммуникативного взаимодействия достигают дискурсивного единства, которое позволяет преодолеть неопределенность референции. В заключение утверждается, что в целом любое знание является социально обусловленным, поскольку оно детерминировано как экстралингвистическими факторами и контекстом, так и коммуникативной практикой.

Ключевые слова: коммуникативное действие, информационное общество, гуманизация знания, рефлексия, трансцендентальная прагматика, интерсубъективность, значение и смысл в коммуникации, дискурс

Лингвистический поворот в философии ХХ века позволяет говорить о трансформации социально-философской рефлексии, об ином (по сравнению с классическим) способе проблематизации и постановки вопросов. Контекстуальным фоном нового предмета социально-философского поиска выступают и изменения общества эпохи современности. Ее границы расплывчаты, поэтому неудивительно, что в том, где Ж.-Ф. Лиотар и Ж. Бодрийяр видят конец модернити, З. Бауман видит «текучую современность» - именно так называется труд известного английского социолога, исследователя постмодернистского консумеризма. «Расплавить твердые тела прежде всего означает избавиться от неуместных обязательств», под которыми автор понимает верность традициям, правам и обязанностям. В этом смысле вопрос об исторической самооценке общества актуализирует выявление коммуникативной специфики рефлексии. В статье ставится задача изучить коммуникативный характер этого рефлексивного процесса постановки вопросов и пересмотра традиции, выявить его основные черты в контексте постметафизической ревизии роли языка.

Парадигмальный сдвиг выражен в первую очередь в пересмотре принципов Просвещения. На фоне информатизации общества как цивилизационного процесса и ценнейшего ресурса жизнеобеспечения социальной системы всё острее встает вопрос о том, что считать рациональным. Ключевые исторические события ХХ века - жесточайшие мировые войны, использование ядерного оружия и концлагерей - заставляют усомниться в главной ценности Нового времени и заново поставить вопрос о природе и значимости разумного, о способности науки не только увидеть «что есть», но и ответить на вопрос «как должно быть».

Факты уничтожения человека и природы свершаются на фоне необычайно быстрого развития технических средств. Складывается общество с новыми характеристиками, которые изменяют не только его содержание, но и его форму, способ социальных отношений. Изменяется характер труда. Виртуальные офисы и уже не тяжелый труд (Labor), но легкая работа (Job) всё больше детерминируют сферы профессиональной деятельности. Экономика обусловливает систему, но жизненный мир сегодня в большей степени определяется информационной сферой.

Мы неслучайно обращаемся к контексту социальной практики, поскольку такие атрибуты массового общества, как массовое потребление, стандартизация производства, конформизм и пр., встроены в повседневный дискурс коммуникативного сообщества и замыкают границы дорефлексивной интерсубъективности, бытия-в-речи. Парадокс информационного общества заключается в том, что техническое упрощение и ускорение процессов коммуникации не ведет к налаживанию социальных связей. Системная интеграция в данном случае не означает социальной интеграции. Напротив, массовое общество, развивающееся в контексте прогресса в сфере средств массовой информации, характеризуется атомизацией, распадом традиционных связей, деперсонализацией отношений. Ф. Хайек в работе «Пагубная самонадеянность» говорит о том, что к современности неприменимо понятие общества.

Американский социолог Д. Белл, разработавший, как известно, концепцию информационного общества, в работе «Социальные рамки информационного общества» говорит о том, что, с одной стороны, отличительная черта нового социума - стремительное развитие сферы услуг, информационной сферы, однако, с другой (и это самый главный вывод, который делает Белл) - это «изменение характера социальной структуры, изменение принципа измерения общества». Культуролог Б.-П. Ланге в работе «Массмедиа и выборы» отмечает, что сегодня массмедиа являются не только источниками информации, но «ключевыми инструментами демократической системы управления». Сейчас уже нет сомнения в том, какую роль играют СМИ и Интернет в жизни социума. Большинство социально значимых сфер немыслимы без виртуальной сети, благодаря которой и происходит их сближение с повседневной жизнью. Вместе с тем глобальная онлайн-система изменила облик общества: обмен информацией стал настолько быстрым, что человек уже не успевает подстраиваться под него - развитие сферы технологий происходит быстрее, чем взросление человека.

Коммуникативная интерсубъективная практика, укорененная в жизненном мире человека информационного общества, выступает основанием рефлексии. Показателен в этом отношении подход к исследованию социального пространства П. Бурдье, который исходил из того, что обнаружить смысл - означает объективировать практику, ее дорефлексивную логику. Для социумов с жесткой иерархией, например средневековых государств, где церковь во главе с кардиналом и королем была единственным субъектом, агентом, источником «правильной мысли», характерным способом передачи сообщений являлся монолог. Тенденции современного общественного развития позволяют с известной долей относительности говорить о диалогической, даже полилогической направленности коммуникативных процессов, в которых субъект-объектные отношения оттесняются интерсубъективностью. С общепризнанным правом на истину изменяется роль средств массовой информации, формируются разнообразные прикладные области, где коммуникативное воздействие играет определяющую роль. Это более сложный этап развития, на котором социум нуждается в усовершенствованных процессах координации.

Интегративной категорией смыслокритической рефлексии в контексте информационного общества становится «коммуникативная рациональность» как языковая компетентность. В работе «Язык и разум. Изучение прагматики Хабермаса» (Language and reason. A study of Habermas's pragmatics) ирландский философ Мив Кук, исследующая вопросы социальной критической теории, утверждает, что сам «термин “коммуникативная рациональность” указывает на рациональный характер действия, ориентированного на установление понимания, структурные компоненты которого Хабермас выявляет с помощью формально-прагматического анализа языка повседневности».

В коммуникативном действии успех интеракции обусловлен тем, насколько слушающий готов согласиться (responding yes or no) с претензией на значимость высказанного утверждения. При этом оба участника в каждом акте должны придерживаться «выбранной линии» обоснования этих претензий. Вместе с тем очевидно, что некая линия, во-первых, может быть довольно примитивной, во-вторых, она может быть обусловлена принятыми в обществе традициями и не отражать вовсе личностные установки участника коммуникативного акта. Таким образом, коммуникативное действие, основанное на аргументации, может носить конвенциональный характер, что не избавляет участников от риска столкнуться в дальнейшем с репрессивным характером принятых рациональных коммуникативных норм.

В качестве иллюстрации приведем в пример проблемную ситуацию, которую американский психолог Л. Кольберг предлагал оценить испытуемым. Целью эксперимента было выявление универсальных стадий формирования моральных установок. Респонденту необходимо было оценить поступок человека, который украл в аптеке лекарство для умирающей жены. Аптекарь продать медикамент отказался, поскольку у человека не хватало денег. В результате эксперимент приводит Кольберга к выявлению шести стадий морального мышления, наиболее развитой формой которого является постконвенциональная мораль, отчетливо выраженная в высказывании 16-летнего участника исследования, оценившего поступок мужчины как неправильный по нормам и законам общества и как правильный в контексте ценности человеческой жизни, с позиции Бога.

Философская теория выводит рациональность за пределы конвенций. Можно сказать, что рефлексия является открытым, безграничным смысло-критическим дискурсом, в постконвенциональном коммуникативном действии которого аргументация носит критический характер, а притязания на универсальную значимость могут быть опровергнуты. То есть основная претензия философской смысло-критической рефлексии заключается в том, что она постконвенциональна, способна преодолевать границы норм, несмотря на то что в качестве метаязыка рефлексивности выступает язык самого коммуникативного сообщества. Социально-философская рефлексия - это трансцендирующий дискурс, коммуникативная природа которого манифестирована в антропологической направленности на постижение и понимание другого. Неслучайно классическую гносеологию определял опыт обращения к естественным наукам, а неклассическая парадигма основана прежде всего на знаниях гуманитарного характера.

В ключе модернити философия идет по пути преодоления метафизики. Возможно ли вообще поставить вопрос о рациональности, пусть даже переосмысленной в рамках информационного общества, вне постановки вопроса о способе человеческого существования? Для ответа на этот вопрос М. Хайдеггер отсылает к самому понятию бытия, однако в его фундаментальной онтологии это - тоже преодоление традиционной метафизики, которая, по его словам, думала «не о самом бытии. Философия не сосредоточена на своем основании». Трансформация философии Хайдеггера проявилась не только в том, что он обнаружил эту подмену бытия сущим, но и в обращении к языку и речи.

Коммуникативная сущность рефлексии обращенного к себе сознания заключена в замене субъект-объектной дихотомии интерсубъективностью. Агенсом познавательного процесса выступает коммуникативное сообщество. Вместе с тем можно сказать, что кантовский трансцендентализм, несомненно, стал ключевой парадигмой лингвистически ориентированной философии ХХ века. Если трансцендентальная сфера у Гуссерля - чистые акты сознания, то во второй половине ХХ века трансцендентальная прагматика занимает иную позицию: ссылка на изолированный разум человека как на субъективность не может устраивать философию, поскольку она должна дать ответы на предельно общие вопросы, а это возможно только в интерсубъективности.

Выдающийся представитель трансцендентальной прагматики К.-О. Апель в свете произошедших трансформаций строит новую философию на основании замены монологичного сознания интерсубъективностью, полагая, что основные проблемы прежнего трансцендентализма заключены в отрыве мышления от языка. Он использует фундаментальную онтологию Хайдеггера, с одной стороны, и прагматику позднего Витгенштейна - с другой. В его проекте коррелируют векторы аналитической философии и герменевтики. Несмотря на то, что традиционно его направление называется прагматикой, Апель стремится эффективно сочетать прагматику с семантикой и синтаксисом.

Условием объективности норм и значений в его проекте выступают интерсубъективность и априори коммуникативного сообщества. Консенсус и изначально установленное понимание касательно правил использования языка и правил коммуникации представляют интерсубъективный априорный синтез, который заменяет кантовский трансцендентальный синтез апперцепции. Монологичность сознания преодолевается Апелем в том смысле, что прагматика, открывающая возможности отношения не столько знака и действия человека, сколько языка и взаимодействия в коммуникативном сообществе, дополняет гносеологическую программу семантики, устремленную к поиску значений.

Семантическое соотнесение объекта и понятия об объекте не позволяет включить систему и ситуацию в рассмотрение. Значение (связь знака и референта) не существует изолировано, само по себе: во-первых, синтаксически оно связано с целостным знанием (текстом), а во-вторых, прагматически обусловлено действием и контекстом. У Апеля прагматическое измерение имплицирует не конвенциональную связь языка как системы знаков и сообщества, но трансцендентальную, априорную. Он предполагает наличие согласованности с уже существующим в интерсубъективности. Но дело в том, что понятие интерсубъективности в его прагматике не эксплицировано, и сам интегративный априорный синтез как будто и не позволяет объяснить, как это изначальное понимание установлено вне конвенций, но лишь только дает смену ориентиров с субъекта на интерсубъективность.

То есть, несмотря на то что Апеля самого можно подозревать в приверженности конвенционализму, его трансцендентальная прагматика выглядит как противопоставление неопозитивистской программе (идея раннего Витгенштейна, как известно, основана на возможности однозначного отображения «состояний дел» на языке науки). Если в логическом позитивизме коммуникативное сообщество предполагает установление конвенций, необходимых для построения семантических каркасов (при этом ученые могут быть отделимы друг от друга, поскольку договоренности между представителями научного сообщества формальны), то в прагматике оно предполагает трансцендентальную языковую игру.

Онтология сущего замещается рефлексией о способах применения выражений. Значение связано не только с действием, оно связано с текстом и целостным знанием человека о реальности. Вспомним известный пример У.В.О. Куайна о гавагаи, который подтверждает эту связь. В работе «Онтологическая относительность» он говорит о том, что для понимания туземного «гавагаи» (примерный перевод - «кролик») необходимо сформировать «контекстуальную систему», которая позволила бы путем сопоставлений перевести нашу систему грамматических форм референций, определения и разделения значений (артикли, окончания) в систему значений другого языка.

Проблема сопоставления значений, конечно, не решается полностью за счет «подбора» соответствующего контекста. И сам Куайн говорит, что основная сложность интерпретации состоит в неопределенности того, на что мы указываем с помощью имени (возможно, туземец имеет в виду не тот объект, который, как нам кажется, он называет, и «гавагаи» - это не кролик, а часть кролика). В конечном счете, действительно, в этом примере неэксплицитным является не смысл (интенсионал), а референт. Сходство, а тем более совпадение интенсионалов, - возможность, которая реализуется в речедействии, причем очевидно, что вне дискурса интенсионал может так и остаться неопределенным. Куайн прав, когда говорит о том, что проблема заключается скорее в неопределенности того, к чему конкретно отсылает речь. Остенсивный способ референции (наглядный способ указывания пальцем, о котором, как известно, говорил еще Кратил) зачастую не дает ожидаемого результата, поскольку существует вероятность «смещения остенсии».

Так, синекдоха (использование слова в переносном значении на основании смежности) позволяет нам сказать «Возьми Булгакова со стола!», при этом указание жестом на книгу, лежащую на столе, вовсе не означает того, что там лежит писатель, так же, как «выпей стаканчик» с соответствующей остенсией не означает «съешь стакан». В данном случае значение смещается на часть предмета или на относящееся к этому предмету действие. Узнать, как происходит это смещение значения в конкретном языке (с «гёделевской нумерацией» или с содержимым стакана) в ситуации дискурсивной разности невозможно. Однако разность дискурсов - это состояние. В речедействии с единым контекстом разность перестает быть абсолютной. То есть Куайн в данном случае рассматривает синхронический аспект непереводимости. Если же рассмотреть акт прояснения референций как процесс отбора, многократного указания, погружения в контекст, то референциальная неопределенность преодолевается.

Принцип целостности Куайна, с одной стороны, означает отказ от признания чувственных данных как основы высказываний, поскольку целостная система теории не соотносится с ними однозначно, с другой - попытку объяснить отношение между высказыванием и опытом. Действительно, высказывания о состоянии дел представляют собой целое - мы добавим - дискурсивное целое. Эта система соотносится с эмпирией не изоморфно, она не является ее «моментальным снимком». Изоморфизм влечет за собой как минимум два недопустимых следствия: 1) система значений существует изолированно от действия и контекста и диахронически не учитывает речедействия; 2) мышление существует в отрыве от системы языка. Соответствие и согласованность относительно значения конституируется в коммуникативном действии. То есть значение зависит как от экстралингвистических факторов, так и от коммуникативной практики. Проблема понимания и установления общих значений определена способностью участников объективировать коммуникативный праксис в рефлексии. Именно в контексте исходной обусловленности рефлексии дологическим можно сказать, что наше знание «сталкивается с опытом только по краям».

Понимание смысла в коммуникации не может сводиться к эмпирическому описанию поведения, поскольку поведение есть только проявление внутренних мотивов. Понимание же мотивов - дело диалога. Проблема заключается в том, что любые описываемые конкретные проявления социальных действий можно подвести под любую формулу, но это не является гарантией того, что эти действия обусловлены применением именно этой формулы. Вместе с тем, если утверждать, что эмпирия в науке - это предельное состояние и при изменении значения высказывания в коммуникации система не переоценивается, то в таком случае эта целостность взаимосвязанных элементов представляет собой некую виртуальность, которая характеризуется устойчивостью при взаимодействии с опытом. Этот виртуальный мир, созданный сообществом людей, устойчив, «равновесен» вследствие наличия базисных предложений, выбор которых обусловлен прагматическими интенциями. И это действительно так. Вместе с тем холистически сконструированное пространство - это теоретическая идеальная система, оторванная от физического мира.

Еще один важный аспект коммуникативной природы рефлексии - это контекстуальность рационального. Долгое время в социальной философии господствовали два убеждения, которые исключали возможность позитивного анализа роли общества в познании: убежденность в том, что наука должна быть объективной и беспристрастной, а социальный фон - это именно необъективное и небеспристрастное знание, взаимовлияние субъективных установок, мотиваций, культурно обусловленных ценностей или предрассудков. Эта неравномерность объяснялась наличием в позитивных науках точных методов и отсутствием соответствующих в социальных. Например, немецкий социолог Карл Мангейм в основной своей работе «Идеология и утопия» предпринял анализ различных форм знания и мышления и рассмотрел степень их социальной детерминации, связав этот феномен с наличием тотальных идеологий: «знание является по своей сущности знанием коллективным (мышление одинокого индивида - лишь частный случай, возникающий на поздней стадии развития)».

Мангейм считал, что знание обусловлено жизненной практикой, и в общественных системах и группах существует согласованность, связанность смысловых элементов («соотнесенность смысловых связей»). Знание в естественных и математических науках он считал не подверженными влиянию исторически изменяющегося социального фона значений. Эта неопозитивистская установка, однако, сформировалась вне учета того, что эмпирические высказывания не существуют вне структуры обыденного языка и не могут быть оторваны от коммуникативной рациональности коммуникативного сообщества.

Используя позднего Витгенштейна, Д. Блур оспорил положения Мангейма об объективности и внесоциальности знания в книгах «Витгенштейн: социальная теория познания» и «Витгенштейн: правила и институты». Так, Блур приводит пример со счетом: для того чтобы научить людей следовать правилу воспроизведения последовательности четных чисел, мы должны сначала научить их считать, при этом мы будем «подбадривать их, говоря что-то наподобие «правильно!», «хорошо!». Действительно, элементами научных теорий являются не только правила логики и фактические экспериментальные данные, но и установки и интересы ученых, коммуникативные структуры лабораторий.

Таким образом, рациональность традиционного социума сменилась рациональностью «коммуникативного» типа: потенциал разума развертывается в коммуникативном взаимодействии индивидов в обществе, где информация стала ключевым фактором. В контексте постметафизической парадигмы рефлексия характеризуется вытеснением основного вопроса философии вопросом о значениях языка, гуманитаризацией знания в целом, устранением разрыва между мышлением и языком, заменой субъект-объектной дихотомии интерсубъективностью, рассмотрением языка как интерсубъективной системы, невозможной в качестве частного языка одного субъекта. Основанием смыслокритической рефлексии выступает «коммуникативная рациональность» как языковая компетентность, признание притязаний на значимость другого. Философская рефлексия представляет собой постконвенциональный теоретический дискурс как безграничный диалог и смысло-критическое постижение жизненного мира, сущего и себя.

философский рефлексия постметафизический

Литература

1. Бауман З. Текучая современность. СПб: Питер, 2008. С. 10.

2. Миннуллина Э.Б. Интерсубъективность как бытие-в-речи в горизонте жизненного мира // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 10 (36): в 2 ч. Ч. II. C. 115-119.

3. Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. [Электронный ресурс]. Московский либертариум. URL: http://libertarium.ru/l_lib_conceit (дата обращения: 12.02.2014).

4. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: Academia, 2004. С. 661.

5. Lange B.-P., Ward D. The media and elections: handbook and comparative study. Laurence Erlbaum Associates, 2004, р. 11.

6. Cooke M. Language and reason: A Study of Habermas's Pragmatics. Сambridge, MА: MIT press, 1994, р. 29.

7. Учебникдлястудентоввузов. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2007. С. 104.

8. Хайдеггер М. Введение в метафизику. СПб: НОУ «Высшая религиозно-философская школа», 1997. С. 87-301.

9. Куайн У.В.О. Онтологическая относительность. [Электронный ресурс]. URL: http://philosophy.ru/library/quine/quine2.html (дата обращения: 02.02.2014).

10. Там же.

11. Мангейм К. Идеология и утопия / K. Мангейм. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994. С. 29. 

12. Bloor D. Wittgenstein, Rules and Institutions. New York, NY: Routledge, 2002, p.

Размещено на Allbest.ru