Шекспир в опыте феноменологической герменевтики Густава Шпета
Проблема основания взаимосвязи герменевтических исследований Г. Шпета и его переводческой деятельности. Применение герменевтической методологии для сохранения первоначальных смыслов переведённого текста. Шпетовская концепция внутренней формы слова.
| Рубрика | Философия |
| Вид | статья |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 05.03.2018 |
| Размер файла | 27,5 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Размещено на http://www.allbest.ru/
Шекспир в опыте феноменологической герменевтики Густава Шпета
М. Ю. Савельева,
доктор философских наук, профессор Центра гуманитарного образования Национальной академии наук Украины
Аннотация
герменевтический шпет переводческий текст
В статье рассматривается проблема основания взаимосвязи герменевтических исследований Г. Шпе- та и его переводческой деятельности, анализируются особенности применения герменевтической методологии для сохранения первоначальных смыслов переведённого текста. Исследуется роль шпетовской концепции внутренней формы слова как основания объективности перевода.
Ключевые слова: феноменология, герменевтика, интерпретация, первоначальный смысл, внутренняя форма слова, поэзия.
Annotation
Savel'eva M. Ju. Shakespeare in the Experiment of Phenomenological Hermenevtics of Gustav Shpet
The article deals with the problem of the foundation of the relationship of G. Shpet's hermeneutic and his translation work, analyzes the features of the application of hermeneutic methodology to preserve the original meaning of translated text. The role of Spet's concept of the inner form of the word as a basis of the objectivity of the translation is investigated.
Keywords: phenomenology, hermeneutics, interpretation, the original meaning, the inner form of the word, poetry.
Анотація
Савельева Марина. Шекспір у досвіді феноменологічної герменевтики Густава Шпета.
У статті розглядається проблема підстави взаємозв'язку герменевтичних досліджень Г. Шпета і його перекладацької діяльності, аналізуються особливості застосування герменевтичної методології для збереження початкових смислів перекладеного тексту. Досліджується роль Шпетовської концепції внутрішньої форми слова як підстави об'єктивності перекладу.
Ключові слова: феноменологія, герменевтика, інтерпретація, початковий зміст, внутрішня форма слова, поезія.
Г. Г. Шпет -- один из немногих отечественных философов-теоретиков, кроме исследования научных проблем занимавшихся также переводом художественных (в том числе поэтических) произведений. Его опыт в этой области до сих пор не оценён по достоинству, -- ни философами, ни профессиональными переводчиками-лингвистами. Первыми -- поскольку речь идёт о художественной литературе; вторыми -- поскольку не все переводы Шпета являются или признаются самыми удачными. Но, похоже, от большинства исследователей попросту ускользает понимание взаимосвязи этих двух сфер самовыражения мыслителя и того, какое место эта связь занимала в его профессиональной жизни. Между тем, это совершенно уникальный и необходимый опыт, вносящий ясность в изучение проблемы понимания как смыслообразующего отношения к миру и, в частности, обосновывающий критерий сохранения его адекватности (= как феномена) при переходе из одной языковой традиции в другуюВ этом смысле можно согласиться с тем, что реабилитация «имени Шпета в российском шекспироведении является как раз таким элементом, восстановление которого полностью меняет смысловую конфигурацию профессиональной сферы» [См.: 5, 17]..
Проблема адекватности воспроизведения базового понятийного аппарата при переводе остаётся одной из ключевых в методологии историко-философских исследований. Густав Шпет -- один из немногих не только в отечественной, но и мировой философской мысли, кто занимался поисками критериев объективности и аргументацией всеобщих оснований языка. Этим объясняется его замысел объединить феноменологию и герменевтику. Вернувшись из Германии, Шпет наверняка был воодушевлён открытием для себя феноменологического метода, но не мог не понимать, что никакой метод не может быть универсальным вне соответствующей системы. Но для завершённости ему нужна была эмпирическая система, и ею могла быть только герменевтика.
Таким образом, выступая переводчиком и толкователем, Шпет оставался философом. Он не просто выполнял конкретную, техническую задачу (трансформировал содержание мышления средствами языка), а одновременно видел основание отраженной в ней проблемы (сохранял в неизменности форму мышления). Тем самым, он не только предоставлял её решение, но и обосновывал меру его объективности, доказывая возможность сохранения первоначальности смыслов при переводе.
Такое было бы невозможно, если бы для Шпета предельным основанием познания являлась чистая форма сознания. Но он, будучи противником трансценденталистской трансформации феноменологии, предпочитал герменевтическое направление и полагал в качестве такого основания слово. Именно оно представлялось абсолютной, онтологической и в то же время конкретной конструкцией, которую нельзя изменить субъективным образом, потому что она объективна и неслучайна. Но это не означает, что она не поддаётся познанию. Мыслитель был убеждён, что в синтезе феноменологического и герменевтического методов познания способно родиться универсальное познание, понимание без искажения сущности, когда происходит проникновение вглубь смыслов, редукция их слой за слоем -- от буквенно-звуковой оболочки как материи слова до чистой идеальной сущности, которую Шпет называл внутренней формой слова.
Эта внутренняя форма образуется и существует в процессе создания и функционирования бесчисленных связей мельчайших словесных смысловых составляющих (морфем), порождённых историческими и логическими обстоятельствами. Это «скелет» слова и, значит, скелет всего языка. Являясь наиболее простой, непосредственной и общей, внутренняя форма может рассматриваться как единство начальной и конечной причин, согласно которым слово является именно таковым, а не иным. Именно внутреннюю форму слова, адекватность осознания которой сохраняет адекватность понимания смыслов, Шпет считал основанием объективности языкового перевода. Он взял за основу её определение, данное Шефтсбери, -- как «формосозидающей формы» [См.: 1, 17], в свою очередь, называя её «формой, формирующей формирующую форму» [2, 56]. Иными словами, внутренняя форма является не символом остановки движения мысли, а условием его осуществления. Шпет трактовал её не как жёсткую, установившуюся структуру, а как принцип возможности бесконечного проявления и развития языка при сохранении его целостности, самостоятельности и автономности от других способов осознанного отношения к миру.
Выявление внутренней формы слова выступает одновременно и методологической (познавательной), и концептуализирующей (организующей) процедурой. Оно снимает индивидуальную противоречивость слова, делая его значение устойчивым и неслучайным, и одновременно позволяет увидеть внутреннюю, конкретную и всеобщую противоречивую природу языка. Иначе говоря, при осмыслении значения внутренней формы можно выделить общее смысловое противоречие, свойственное различным языкам. Понимание объективности этого противоречия даёт возможность предположить или даже предвидеть, как себя поведут смыслы при переходе из одного языка в другой. Это противоречие проявляется в единстве и противопоставлении собственных предметно-чувственных и сверхчувственных значений. И, следовательно, разворачивается в двух направлениях интерпретации внутренней формыслова: «... (1) о т р и ц а т е л ь н о е, -- внутренняя форма не есть чувственно-данная звуковая форма, и не есть так же форма самого мышления, понимаемого абстрактно, как не есть она и форма предмета, -- конституирующего мыслимое содержание какой бы то ни было модификации бытия, -- предмета, также понимаемого абстрактно, и -- (2) п о л о ж и т е л ь н о е, -- но внутренняя форма пользуется звуковою формою для обозначения предметов и связи мыслей по требованиям конкретного мышления, и при том, она пользуется внешнею формою для выражения любой модификации мыслимого предметного содержания, называемого в таком случае смыслом, настолько необходимо, что выражение и смысл, в конкретной реальности своего языкового бытия, составляют не только неразрывное структурное единство, но и в себе тожественное sui generis бытие (социально-культурного типа)» [2, 67].
На основании вышесказанного Шпет делал вывод, что «.слово, со стороны своих формальных качеств, есть такой член в общем культурном сознании, с которым другие его члены -- г о м о л о г и ч н ы. Другими словами, это значит, что слово в своей формальной структуре есть о н т о л о г и ч е с к и й п р о о б р а з всякой культурно-социальной “вещи”» [2, 140]. Иными словами, внутренняя форма слова, будучи универсальной, не позволяет сознанию никогда, ни при каких обстоятельствах покидать пределы языка, в то время как содержание, как раз, постоянно выводит мысль за собственные пределы -- в мирС помощью всё того же языка, разумеется, который при этом будет, однако, выступать лишь средством.. Тождество формы и содержания делает законы языка объективными и нерушимыми, независимо от историко-культурных традиций, в которых он функционирует. Слово бытийствует как идея вещи. В этом его формальная истинность. ¦»
Этой методологией Г. Шпет пользовался как отправной точкой при работе над переводами художественных произведений, но в особенности считал её незаменимой в отношении к творчеству Шекспира, где для переводчика -- бесчисленное множество стилистически неочевидных и исторически, а, значит, и логически неясных мест. Философ исходил из того, что «всякий истинный художник относится к одному из двух типов: он бывает более склонен или заявить право индивидуальной природы языка на то, чтобы быть искусством, или выявить индивидуальную природу искусства через посредство языка, другими словами, или сообщить форму и жизнь безобразным, мертвым мыслям, или образно и наглядно поставить перед воображением живую действительность. Во внешних формах мы имеем дело с совершенною наглядностью, во внутренних -- с всеохватывающею истиною» [2, 57]. Язык есть искусство, его природа и структура столь сложны и прихотливы, что его нельзя грубо использовать. Он -- дар, соприкосновение с которым, в конце концов, должно быть бескорыстным и нелживым, как удовольствие. Но ирония в том, что искусство само по себе несостоятельно: для выявления его сокрушающей силы и созидающей мощи нужен язык. Иногда произведение искусства слишком глубокомысленно, слишком новаторское, слишком символично, -- короче говоря, слишком совершенно, чтобы быть адекватно воспринятым. И тогда язык выполняет ещё и спасительную функцию упрощения восприятия, возвращая произведение на справедливо отведённый ему уровень оценки и признания, но давая возможность сохранять его ценность для будущего.
Шекспир -- редкий случай сочетания обоих типов творческого мышления в одном лице: он невероятно «нагляден», описателен, даже иногда демонстративен в своём языке, и в то же время открывает метафизическую перспективу бесконечно становящихся смыслов. И вот в этом заключаются и лёгкость и трудность вписывания его произведений в контексты других культур.
Одним из критериев слабости любого перевода Шпет считал желание многих переводчиков добавлять живописности стилю; по его мнению, это ничего не проясняет ни о сущности знания, ни о сущности языка как такового, ни о сущности культуры, в которой этот язык произрастает и функционирует, -- напротив, сбивает читателя с толку присутствием третьего лица (толмача). Вместо того чтобы воспринимать язык как целое, завершённое и совершенное, видеть сквозь объективность его структуры отношение автора к миру и специфику эпохи, читателю придётся раздумывать над тем, как появилась та или иная метафора, уместна ли она, и проч. Одно дело, если языковые обороты изначально присутствуют, и совсем другое -- если они привнесены переводчиком. Но если есть предварительное представление о внутренней форме слова как некоторой «вещи в себе», тогда этих вольностей можно избежать.
Вот почему Шпет так настаивал на том, что интерпретация, отделённая при переводе от первоначального непосредственного осмысления или навязанная, губит смысл. Ведь «... поэтические образы -- фигуры, тропы, внутренние формы. Психологи сделали поэтике плохой дар, истолковав внутреннюю форму как образ -- зрительный по преимуществу. Утверждение, что внутренняя форма живописный образ, есть ложь. Зрительный образ мешает поэтическому восприятию. Принимать зрительный образ за поэтический -- то же, что считать всякое созерцание, всякую интуицию зрительною» [4, 183]. Иными словами, зрительный образ имеет в своём основании эмпирический опыт и конкретное, но зачастую случайное и потому не обязательно рациональное представление о знании. Образ же поэтический передаёт определённый уровень абстрактного мышления, которое по сути своей рационально и, значит, необходимо. Смешивание же этих типов понимания может привести не только к подмене, но и полной отмене реального субъекта познания. Так, например, при слишком вольном переводе складывается впечатление, что Шекспир мыслит едва ли не как Декарт или Ф. Бэкон, отчего сразу же возникает сомнение в его реальном историческом существовании.
Иными словами, Шпет был убеждён, что переводу можно и нужно доверять, -- в том случае, конечно, если это по-настоящему точный, квалифицированный перевод, обяза- тельно сделанный с оригинального источника. Потому что только так можно сохранить подлинность авторского присутствия, передать самобытность авторского духа. И тогда в будущем не возникнет сомнения в том, а был ли вообще автор как субъект творчества. Таким образом, основание субъекта Шпет усматривал в соответствии его объекту через создание словесной смысловой ткани. Понятие определяет субъекта, а не наоборот. Одно из лучших и наиболее наглядных подтверждений тому -- анализ Г. Шпетом сцен и эпизодов «Макбета», в которых участвуют ведьмы [См.: 3, 384--388].
С точки зрения мыслителя, следует различать понятийные аппараты текста пьесы и перечня действующих лиц, на что, как правило, не обращают внимание даже профессионалы. Между тем, это важно, поскольку текст выражает позицию автора лишь в снятом виде, -- устами героев; непосредственно же она отражена только в перечне действующих лиц и может не совпадать с их позицией. Шпет обращал внимание на амбивалентность отношения драматурга к своим персонажам: «То, что говорит о вещих “сёстрах” Шекспир, действительно, может быть подведено под две основные рубрики: черты, показывающие “сестёр” со стороны их действий и “внутренних”, и черты, показывающие их со стороны внешней. Первые носят по преимуществу сказочный характер; вторые отражают “демонологические” представления времени и называют действительные признаки, которых было бы достаточно..., чтобы отправить их носительницу на костёр» [3, 385]. Иными словами, в перечне действующих лиц стоит «witches» ведьмы, а в тексте -- уже «weird sisters», вещие сестры. То есть прежде всего предсказательницы, пророчицы, а вовсе не носительницы тёмного начала Конечно, можно истолковать это и как «ведьмы» от слова «ведать», то есть «знать». Хотя и здесь тонкость различия значений налицо: можно обладать знаниями, но не касающимися будущего, и, следовательно, не иметь возможности предсказывать.
На первый взгляд, эти подробности кажутся не слишком существенными, чтобы их различать, однако, Шпет с этим был не согласен. «Языковое сознание», в его понимании, способно отражать малейшие оттенки человеческого мироотношения, независимо от того, рефлектирует человек или нет. В данном случае сам Шекспир осознанно называет персонажей «ведьмами», -- но только для себя, чтобы достоверно изображать их манеру поведения. Но для персонажей и, следовательно, также и для зрителей они -- «вещие сёстры», странные старухи, кто угодно, -- но только не те, кем являются в действительности. Потому что за это (и знание об этом) можно поплатиться свободой, а то и жизнью, несмотря на то, что на дворе -- прогрессивный XVII век. И даже если за это не преследуют, люди того времени могут не понимать до конца, в чём смысл деятельности этих старух.
Иными словами, Шпет был убеждён, что Шекспир хорошо продумал, как сделать, чтобы понимание, кто же именно эти старухи, было не очень явственно. Только этим и обусловлена завуалированность представления о ведьмах в тексте, а не особенностями отношения к ним других персонажей. Тем не менее, в погоне за яркостью изображения, живописностью, переводчики изредка пренебрегали этими подробностями и, к тому же, мысля стереотипно, придавали ситуациям несвойственные оттенки. То есть, не только нарушали логику пьесы, но и атмосферу времени. В частности, слова ведьм: «Fair is foul, and foul is fair: / Hover through the fog and filthy air», которые Г. Шпет и С. М. Соловьёв перевели как «Свет есть тьма и тьма есть свет: / Летим туману, мгле вослед», в других переводах носят нарочитый этически негативный, осуждающий характер, что свидетельствует о пренебрежении различиями между внутренней и внешней формами слова, или непониманием этого:
Зло -- в добре; добро -- во зле.
Полетим в нечистой мгле (Пер. А. Радловой).
Зло станет правдой, правда -- злом.
Взовьемся в воздухе гнилом (Пер. М. Лозинского).
Зло есть добро, добро есть зло.
Летим, вскочив на помело! (Пер. Б. Пастернака )помеле, что лишает зрителя последних сомнений в пользу лжи. Надо сказать, что Пастернак, будучи сам по себе выдающимся поэтом, по иронии судьбы сделал медвежью услугу Шекспиру, беседуя с ним, так сказать, на равных. Будь он менее самодостаточен, этого, скорее всего, не было бы. Но он, правильно ухватывая суть мысли, зачастую пренебрегал точностью способов её передачи. То есть, можно сказать, опережал мыслью первоисточник.
Можно привести ещё множество примеров, когда красивый, живописный перевод не только не точен, но и расставляет совершенно другие акценты:
When the hurlyburly's done,
When the battle's lost and won.
Шпет и С. М. Соловьёв переводят это так:
Лишь уймётся трескотня,
Подойдёт к концу резня.
Почти то же самое у М. Лозинского:
Как только отшумит резня,
Тех и других угомоня.
Но у Пастернака всё очень однозначно: речь идёт уже о конкретной битве с конкретным исходом, чего нет в оригинальном тексте:
Когда один из воевод Другого в битве разобьет.
Или, вот, ведьмы говорят о близящейся встрече с Макбетом:
Where the place?
Upon the heath
There to meet with Macbeth.
Они говорят не просто о случайном столкновении с будущим королём, а о намеренной встрече. Вещие сёстры видят в пустыре некое ритуальное место, где можно совершать предсказанья, и они сбудутся. И будущего Кавдорского тана туда влечёт, хотя сам Макбет, очевидно, не знает, что именно ему предскажут:
Встреча где ж?
Пустырь вон тот.
Там Макбет нас найдёт (Пер. С. М. Соловьёва и Г. Шпета).
М. Лозинский также очень точно передаёт это:
Где сбор? На вереснике. Там Макбет навстречу выйдет нам.
А Б. Пастернак -- напротив, показывает это как случайное стечение обстоятельств, как всецело волю (и злую, конечно!) ведьм:
Где нам сойтись? На пустыре.
Макбет там будет к той поре. Как видно, нельзя не согласиться со Г. Шпетом в том, что живописность -- любопытная, но всё же второстепенная особенность, не она является главной ценностью языка. Живописность касается не формы слова, а содержания. Она описательна, а это не главное ни для прозы, ни для поэзии. Живописные приёмы -- не образы языка как его структурные составляющие, а результаты отражения вещей, связей, обстоятельств предметного мира, -- то, что приходит в язык извне. В этом понимании именно образность делает язык уязвимым -- несамостоятельным, второстепенным (даже не вторичным!). И если так, то художественные приёмы в своём конечном проявлении -- всего лишь выражения техники прихотливой расстановки слов, и непонятно, даются ли в них какие-то иные знания по сравнению с прозой. И, в конечном счёте, возникает тягостное подозрение, что глубокий, эмоционально трогательный и стилистический красивый текст безвозвратно утратил авторское лицо в процессе перевода...
Итак, Шпет был убеждён, что не только структура слов, но и их расстановка не может быть случайной или субъективной. И в этом сила, но также и уязвимость его концепции. Позднее история показала, что текст «Макбета», который сейчас используют как канонический, в действительности, взят из более позднего Фолио 1632 г., где самое начало пьесы представлено в таком виде:
When shall we three meet again
In thunder, lightning, or in rain?
Соответственно, все дальнейшие переводы сохраняют особенности оригинала:
Когда нам вновь сойтись втроём
В дождь, под молнию и гром? (Пер. М. Лозинского)
Когда средь молний, в дождь и гром
Мы вновь увидимся втроём? (Пер. Б. Пастернака)
Встретимся когда втроём
Под ливень, молнию и гром? (Пер. С. М. Соловьёва и Г. Шпета)
Когда сойдемся мы втроём --
Дождь будет, молния иль гром? (Пер. А. Радловой)
В то же время существует более раннее (так называемое Первое) Фолио -- 1623 г., где акценты были расставлены иначе:
When shall we three meet again?
In Thunder, Lightning, or in Rain?
Когда сойдёмся мы втроём ?
Дождь будет, молния иль гром?
Как видим, здесь каждая строка оканчивается вопросом, что в корне меняет смысл сказанного. А поскольку в рукописи как раз в этих местах есть авторские пометки, вряд ли стоит полагать, что возможно, что издатели могли позволить ошибку при печати самой первой строки этой пьесы. Они обязательно должны были удостовериться, что поставленный самим автором знак вопроса сохраняется через три последующих фолианта, и отнестись к этой подробности с почти религиозным чувством. Тем не менее, издатель сэр Томас Хэнмер почему-то удалил его, как если бы это была ошибка во время печати, и теперь во всех современных знакомых нам изданиях -- следующие строки, имеющие совсем другое значение:
When shall we three meet again
In Thunder, Lightning, or in Rain?
Когда сойдёмся мы втроём --
Дождь будет, молния иль гром? (Пер. А. Радловой)
Но в свете всего вышесказанного, Шекспир, скорее всего, не мог обойтись без двух отдельно поставленных вопросов, как бы странно они ни выглядели: потому что он счёл необходимым так расположить строки, чтобы раскрыть собственный, только ему известный смысл, а именно: «Все наши встречи почему-то происходят исключительно в непогоду, во время грозы или дождя; когда же должна произойти следующая?» а вовсе не: «Мы встречаемся при различных стихийных обстоятельствах, когда же мы встретимся снова при громе, молнии, или в дождь?» И эту возможность недостоверной передачи смысла следует учитывать и в особенности помнить, если мы изучаем Фолио 1623 г. Несмотря на то, что иногда их путают и возникает очевидная ошибка, у нас всё же есть перед глазами прямое указание Шекспира, его собственные слова. То есть, ведьмы не обязательно собираются в погодную стихию. Это может быть случайность, совпадение, а может быть и какая-то, видимая только ими, связь. Однако у А. Радловой отчётливо показана эта связь, за что Шпет критиковал её.
Література
1. Шефтсбери Э. Э. К. Моралисты / Шефтсбери Э. Э. К. Эстетические опыты / Сост., перевод, коммент. Ал. В. Михайлова. -- М.: «Искусство», 1974. -- С. 77--236.
2. Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова: Этюды и вариации на темы Гумбольдта. -- Изд. 3-е, стереотипное. -- М.: КомКнига, 2006. -- 216 с.
3. Шпет Г. Г. Комментарий к Макбету // Густав Шпет и шекспировский круг. -- С. 384--388.
4. Шпет Г. Г. Эстетические фрагменты // Шпет Г. Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры. -- С. 175--287.
5. Щербина Т. Г. Густав Шпет и шекспировский круг // Густав Шпет и шекспировский круг. Письма, документы, переводы. -- М.; СПб.: Петроглиф, 2013. -- С. 7--18.
6. Notes // Shakespeare W. Macbeth, King of Scotland / Paton A. P., ed. -- Edinburgh: Edmonston & company, 1877. -- P. 72--90.
4[См. подробно: 6,75--76] 3В этом переводе, к тому же, ведьмы не просто «растворяются» или «зависают» во мгле, а летят на
Размещено на Allbest.ru
Подобные документы
Актуальность и значимость герменевтической проблематики в философии, благоприятные условия для введения соответствующих идей. Шпет Густав Густавович как первый философ, который исследовал связь между феноменологической семиотикой и герменевтикой.
контрольная работа [31,6 K], добавлен 19.06.2014Сущность и содержание герменевтики как научного направления, предмет и методы ее исследования. Герменевтика в работах Ф. Шлейермахера, В. Дильтея, Г.Г. Шпета, М. Хайдеггера, А. Уайтхеда, П. Рикёра и Э. Бетти, Х.-Г. Гадамера, ее отличительные особенности.
курсовая работа [49,2 K], добавлен 26.03.2011Проблема співвідношення мови та мислення. Лінгвістична концепція українського філософа О.О. Потебні. Дійсне життя слова у мовленні. Розбіжності у поглядах Г.Г. Шпета та О.О. Потебні як послідовників Гумбольдта. Суспільна природа мовного феномену.
реферат [13,3 K], добавлен 13.07.2009Основные понятия герменевтики и эволюция герменевтических методов как метода гуманитарного познания. Факторы, влияющие на понимания трактата "Слово о Законе и Благодати", особенности использования в данном процессе принципов и приемов герменевтики.
курсовая работа [47,1 K], добавлен 22.01.2012Изучение и характеристика герменевтических традиций как направления философии XX века возникшее на основе теории интерпретации литературных текстов. Предельные значения культуры, понятие герменевтической философии науки, смысл и понимание в коммуникации.
контрольная работа [33,9 K], добавлен 27.03.2011Первый герменевтический проект Рикера. Переосмысление рефлексивной философии. Семантический анализ в истории герменевтики. Методы объяснения и интерпретации культурного мира. Труды Августина, Шлейермахера, Ницше, Фрейда. Формы семантической инновации.
статья [25,6 K], добавлен 29.07.2013Становление и развитие герменевтики: экзегетика и особенности толкования сакрального текста; учение Ф. Шлейермахера об универсальной герменевтике; методология гуманитарного познания В. Дильтей. Философская герменевтика: онтологический статус "понимания".
курсовая работа [47,0 K], добавлен 14.03.2011Исследование основных принципов феноменологической философии. Изучение понятия феноменологической редукции. Интенциональный акт. Особенности интенционального подхода к сознанию. Эдмунд Гуссерль о кризисе европейской культуры. Понятие "жизненного мира".
реферат [31,6 K], добавлен 28.10.2014Понятие феноменологической философии, ее сущность и особенности, история зарождения и современное состояние, основные понятия. Сущность герменевтики, ее место в философии. Этапы становления аналитической философии. Биофилософия на современном этапе.
курсовая работа [35,9 K], добавлен 25.04.2009Понятия метода и методологии. Классификация видов исследований и факторы их качества. Цели и виды рандомизации, маскирования (заслепления), контроля. Характеристика методов исследования в структуре общенаучной методологии: теоретические, эмпирические.
презентация [976,8 K], добавлен 15.05.2017
