Стратегии исследования в социально-гуманитарных науках: философско-эпистемологический анализ

В первом параграфе «Генеалогия социального в европейской философии: онтологический фундамент социально-гуманитарных наук» рассматриваются исследовательские программы классиков европейской социально-философской мысли и влияние этих программ на стратегии и установки, которые играют ключевую роль в современных социально-гуманитарных науках.

Показано, что общим фундаментом самых значительных исследовательских программ в европейской социально-философской мысли от К. Маркса до П. Бурдье выступает идея «непрозрачности» социальной реальности, которую необходимо преодолеть, выработав соответствующие стратегии исследования.

По Марксу, социальный мир должен вызывать у исследователя подозрение, недоверие, поскольку существенное в нём скрыто за наслоениями иллюзий, мистификаций. Пафос поиска истины в марксизме детерминирован верой в наличие трансцендентных целей в социально-историческом бытии. Поэтому найти за иллюзорными формами трансцендентное -- значит не просто открыть законы социального прогресса, но и приобрести этически нагруженное знание. По мнению диссертантки, современное прочтение Маркса позволяет увидеть в его работах и, прежде всего, в «Капитале» прообразы микростратегий, которые в настоящее время играют большую роль в социально-гуманитарных науках (анализ формы стоимости товара как «экономической клеточки» буржуазного общества). Современные трактовки микроанализа показывают, что «мелочи», вокруг которых сосредоточены исследовательские усилия микросоциологии, микроистории, микроэкономики, дают возможность открыть новые формы объективации социального, не видимые на макроуровне.

Кредо философской линии, связанной с исследованием генеалогии социального, сформулировал Ф. Ницше. Говоря об оценке своих произведений, Ницше подчёркивает, что все его произведения можно назвать «школой подозрения», поскольку любое действие мыслитель рассматривает как знак чего-то сокрытого или скрываемого. «Подозрение» как эпистемологический принцип направлено у Ницше на историю моральных норм и предрассудков, на экспликацию исторического смысла ценностей.

Ф. Ницше заложены основания будущих эпистемологических проектов, связанных с экспликацией генеалогии социального. В стратегиях и установках современного социально-гуманитарного знания, таких как проблематизация, деконструкция, отказ от телеологичности, множественность интерпретаций, необходимость варьирования исследовательской «оптики» и масштаба анализа легко узнаваемы идеи и образы генеалогии морали и истории Ф. Ницше. Размышления Ницше о взаимосвязи языкознания и истории морали выступают предвестием постмодернистской трактовки роли языка в науке, когда обнаружилось, что за идеологической ангажированностью научного дискурса скрывается ещё более глубокая «завербованность» (Р. Рорти) научного интеллекта повествовательными структурами, его «зачарованность» языком.

Идея «непрозрачности» социальной реальности была близка и М. Веберу. Главная цель понимающей социологии М. Вебера -- объективировать рациональность, растворённую в мире повседневности. Концепция идеально-типического стала связующим звеном между философской интерпретацией проблем социально-гуманитарных наук и их конкретными исследовательскими задачами.

И, наконец, П. Бурдье переходит от генеалогии социального к «социальной генеалогии генеалогии»: «непрозрачна» не только социальная реальность, но и сознание «объективирующего субъекта», которое также нуждается в объективации. С точки зрения Бурдье анализ объективации -- необходимое условие существования любой социальной науки. Принцип «подозрения» здесь заключается в необходимости подвергать научную практику социологической критике, «объективировать объективирующего субъекта». Поэтому познание общества невозможно без реконструкции «социальной истории социальных наук».

Таким образом, Маркс, Ницше, Вебер, Бурдье предложили разные варианты проблематизации социальной реальности и различные стратегии преодоления её «непрозрачности». Заданные ими векторы исследования общества во многом определили направленность и многообразие поисков в сфере современного социально-гуманитарного познания.

Во втором параграфе «“Другая социальность”: стратегии исследования общества в контексте философии различия» рассмотрены те метаморфозы в стратегиях социально-гуманитарных наук, которые обусловлены отказом от образов унифицированной социальной реальности и заменой их на такие её модели, в которых доминируют идеи различия, дискретности, разрыва. Анализ осуществляется на материале французской философско-эпистемологической традиции, поскольку в ней рельефно воплотились эти установки.

Постструктуралистскую философию часто называют философией различия, поскольку, в отличие от классической метафизики, в ней делается акцент на различиях, разрывах, инаковости. Вызревание и подготовка этой метаморфозы, оказавшей фундаментальное влияние на изменение исследовательских стратегий социально-гуманитарных наук, происходили по разным направлениям. Но всё же в этой мозаике мысли явственно различимы два типа изменений, встречающихся и усиливающих друг друга в некоторых узловых точках. М. Фуко говорил о двух линиях в философии: философии опыта, смысла и субъекта, с одной стороны, и философии знания, рациональности и понятия -- с другой. Цель данного параграфа -- показать, как формирование образов “другой социальности” и стратегий её исследования происходило по двум этим направлениям. По мнению автора, во французской философии XX в. удалось найти динамичное равновесие между смысло-ценностной и рационалистически-эпистемологической составляющими поиска. Во французской философии и эпистемологии они взаимно удостоверяют друг друга: каждая из этих линий становится для другой проверочной инстанцией, дающей возможность в определённом смысле верифицировать полученные результаты, посмотреть, как они работают на иной «территории» мысли. Именно это позволило французской философско-эпистемологической мысли оказать такое значительное влияние на постструктуралистско-постмодернистский комплекс в западной культуре в целом.

Символом первой линии, по мнению диссертантки, является знаменитый Коллеж Социологии. В атмосфере этого кружка интеллектуалов установка на различие, гетерогенность, инородность в познании общества и человека конденсировалась до такой степени, когда не будет преувеличением сказать, что идеи обрели статус архетипа. Вторая линия воплотилась в необычайно содержательных и скрупулёзных исследованиях в области истории науки: уровень анализа оказался настолько глубок, что позволил выйти на философско-эпистемологические обобщения, раздвинувшие границы тех полей конкретных наук, история которых дала первоначальный импульс исследованию.

У Г. Башляра материалом для историко-научных и методологических размышлений выступала преимущественно физика, у Ж. Кангилема -- науки о жизни, тем не менее, именно их эпистемологические поиски в немалой степени способствовали переосмыслению и радикальному обновлению познавательного арсенала социально-гуманитарных дисциплин. У Башляра это прежде всего концепция эпистемологических разрывов и препятствий, его микроэпистемология, в центре которой -- случайность как характеристика самой реальности. Ж. Кангилем как историк науки исследовал науки о жизни. Фуко отмечает кажущуюся парадоксальность ситуации: мыслитель, сосредоточивший свои усилия в достаточно локальной области истории науки, оказал глубинное влияние на формирование новых подходов во французской философии и в сфере социально-гуманитарных наук (П. Бурдье, Р. Кастель, лаканисты, французские марксисты). Это становится понятным, если видеть в истории науки развёртывание истории разума, эволюцию форм рациональности на фоне метаморфоз гуманизма. Представляется, что это воздействие обусловлено глубоким переосмыслением эпистемологического инструментария; именно поэтому оно оказалось столь значимым для мыслителей совершенно разных идейных направлений. Кажущаяся ограниченность анализа рамками истории наук о живом на самом деле способствовала методологической дисциплине мысли. Познание жизни в трактовке Кангилема является благоприятной почвой для некумулятивистской интерпретации истории науки: лейтмотивом звучит тема прерывности, заявляющая о себе через изменение масштаба анализа, выявление новых оснований исследования.

Идеи различия, разрыва, случайности, препятствия стали вдохновляющими и в интеллектуальной атмосфере знаменитого Коллежа Социологии, оказавшего существенное влияние на вызревание и формирование новых подходов в социальных науках. Кредо «сакральной социологии» Коллежа -- идея неоднородности социального мира. Понятия однородности (гомогенности) и инородности (гетерогенности) в социальном контексте специально рассматривает Ж. Батай в известной работе «Психологическая структура фашизма». Он употребляет эти понятия и в онтологическом, и в эпистемологическом смысле. Доминирующей исследовательской стратегией сакральной социологии выступает познание различия, не подвергнутого «интеллектуальной редукции».

На перекрёстке этих двух направлений мысли родилась концепция историографии М. Фуко. В контексте данного исследования она представляет особый интерес, поскольку позволяет увидеть, какие конкретные результаты дало постструктуралистское движение в обновлении стратегий социально-гуманитарных наук.

Творчество Фуко стало архетипическим при обсуждении проекта социально-гуманитарных наук. Как известно, антропологический поворот и, собственно, появление гуманитарных наук Фуко связывал со сменой эпистемы европейской науки в конце XVIII в. Для классической эпохи, констатирует Фуко, были характерны однородность, непрерывность поля знания. Появление же человека в этом поле приводит к расщеплениям, разрывам. Фиксируются дискретность, гетерогенность реальности и её репрезентации -- те атрибуты современной эпистемы, без которых невозможно понять существо многих исследовательских стратегий, сложившихся в социально-гуманитарных науках.

Генеалогическая историография Фуко строится на деконструкции привилегированной позиции современности как основы для герменевтического истолкования прошлого. Безусловное предпочтение гетерогенности и различию, отдаваемое Фуко в противовес единству и однородности, известный атрибут общего постмодернистского контекста. В концепции Фуко различие не только обладает первичной онтологической ценностью по сравнению с единством и непрерывностью -- в его историографии оно приобретает самодостаточный и вполне законный статус, разворачивая на себя вектор генеалогического анализа. Это новое направление противоположно устремлениям классической рациональности, поскольку различие не ассимилируется, не поглощается однородностью, а, напротив, разрушает однородность и непрерывность.

Одной из ключевых стратегий «прочтения» истории у Фуко является проблематизация. Это стремление обойти «привычную очевидность» устоявшихся понятий, проанализировать, каким образом те или иные практики привели к формированию соответствующих систем мысли, распутать то переплетение различных действий и сил, в результате которого на определённую реальность стали смотреть не просто как на некоторую данность, но как на нечто, нуждающееся в дешифровке. Проблематизация, таким образом, выступает той установкой, которая даёт возможность не просто декларировать гетерогенность реальности и познавательных подходов, но и сделать эти идеи основой эффективной стратегии исследования, приводящей к нетривиальным результатам.

Историографическая концепция Фуко при всей неоднозначности отношения к ней стала неотъемлемой частью менталитета современных историков. Категория разрыва является центральной категорией в одной из самых известных исторических концепций конца XX в. -- концепции «мест памяти» соотечественника Фуко П. Нора. Нельзя не заметить, что перспектива, намеченная Фуко, по крайней мере, на уровне тенденции совпадает с направленностью тех академических стратегий, которые востребованы сейчас в пространстве социально-гуманитарного знания. Более подробно соотношение философско-эпистемологических построений Фуко с направленностью исследовательских стратегий и методологической рефлексией в современной историографии (микроистория, постмодернистская историография) рассматривается во второй главе диссертации.

В третьем параграфе «Образы социально-гуманитарного знания в традициях русской мысли» рассматривается творчество русских мыслителей -- философов и учёных-гуманитариев -- в эпистемологическом ракурсе: в контексте построения и обоснования программы социально-гуманитарных наук, их методологического фундамента и стратегий исследования.

Обращаясь к анализу исследовательских стратегий социально-гуманитарного знания в традициях отечественной философии и науки, диссертантка выделяет в многообразии философских, исторических, политических, социологических идей концепции с историософской направленностью как архетипические для традиций русской мысли. Подчёркивая, что историософский импульс может быть представлен в различной степени -- от общих координат онтологического контекста до главного системосозидающего фактора той или иной концепции, -- автор анализирует конституирующее влияние историософской составляющей на стратегии научного исследования.

Поскольку особое место в пространстве русской социально-гуманитарной мысли всегда принадлежало истории, методология истории предстаёт у российских исследователей не в узко-предметном смысле, а как методологический архетип наук о культуре вообще.

Рассмотрено конституирующее влияние историософской составляющей и её онтологического ядра -- идей открытости и незавершённости истории, «онтологической причастности» человека к трансцендентным целям истории -- на стратегии научного исследования в концепциях А.С. Лаппо-Данилевского, Л.П. Карсавина, М.И. Кагана, М.М. Бахтина.

Автор приходит к выводу, что ведущими стратегиями исторического исследования в традициях русской мысли являются: проблематизация исторической действительности; трактовка исторического источника не как чисто вещественного свидетельства, а как смысловой реальности, опосредующей диалог между прошлым и настоящим; отказ от позитивистской абсолютизации методов естествознания в истории; снятие оппозиции номотетического и идиографического направлений; отказ от натуралистического подхода к прошлому, когда оно рассматривается как раз и навсегда завершившаяся реальность; использование биографического метода, необходимого в силу причастности каждой личности к трансцендентным целям истории. В литературоведческом варианте русской гуманитаристики -- «эстетике истории» М.М. Бахтина -- генеральная стратегия социально-гуманитарных наук трактуется как экспликация внутренней социальности, зашифрованной в речевых жанрах. Это даёт основание отнести исследовательскую стратегию М.М. Бахтина к традициям «школы подозрения».

Во второй главе «Стратегии исторического исследования в философской рефлексии и научной практике» рассматривается, как философско-эпистемологические проблемы, связанные с «поворотом» в социально-гуманитарном знании, проявились в современном состоянии исторической науки, и как эти перемены повлияли на стратегии исторического исследования.

В первом параграфе «Микроистория как исследовательская стратегия» осуществляется философский анализ эпистемологической специфики микроистории.

Начиная с 1970-х гг. микроисторический подход занимает важное место в эпистемологических дискуссиях среди историков. Примат практики, экспериментирующий характер, возвращение познавательной ценности исторического знания (в противовес постмодернистскому пантекстуализму) привлекли к микроистории внимание многих историков во всём мире.

В проекте микроистории привлекает не только его гуманистическая направленность: по мнению автора, он интересен тем, что представляет собой обоснование и практическое воплощение соразмерной этому морально-гуманистическому пафосу исследовательской стратегии. Сами историки отмечают отсутствие эксплицитного обоснования эпистемологического статуса микроистории (Ю.Л. Бессмертный). Решение этой задачи и является основной целью данного параграфа диссертации.

По мнению диссертантки, серьёзные возражения вызывает сведение смысла названия «микроистория» только к изучению малого исторического объекта. С этой точки зрения, если воспользоваться иллюстрацией Дж. Леви, местная коммуна -- предмет изучения микроистории, а взаимосвязь между коммунами, областями, государствами изучает история более «крупного масштаба». В такой трактовке масштаб онтологизируется, рассматривается только как характеристика самой реальности. Но, когда речь идёт о масштабе, далеко не всегда имеются в виду параметры исследуемых объектов. Здесь главное, что уменьшение масштаба, или «применение микроскопа» в истории означает не просто локализацию наблюдения, а возможность открыть механизмы конструирования воспроизводимых социальных порядков. Возникает проблема невозможности «схватывания» определённых измерений социальности при использовании исследовательской «оптики» уровня макроконцепций. Выбор микромасштаба даёт возможность реконструировать жизненные стратегии, видимые только с очень близкого расстояния. Если в классической парадигме познание социального мира строилось на основе априорно заданной кодификации, то рассмотрение «под микроскопом» позволяет увидеть такой контекст, который выявляет не заметную на уровне макроанализа значимость вещей. Применение стратегии микроанализа становится актом деконструкции априорных социальных стратификаций и позволяет посмотреть на прошлое как на переплетение различных возможностей, далеко не все из которых воплотились в действительность. Поэтому онтология микроистории носит вероятностный характер, это онтология возможного.

Изменение масштаба становится основой стратегии, позволяющей исследовать, каким образом организация жизни в локальных общинах, основанных на личных связях людей, конструирует социальные структуры более высокого порядка, в которых непосредственно-личные отношения заменяются отчуждённо-овеществлёнными. При этом внимание исследователя фокусируется на таких объектах, как структура семьи и домохозяйства в данной локальной общине, системы родственных и соседских связей, местные политические структуры, культурные стереотипы, средства социального контроля, иными словами, на совокупности факторов, которые формируют жизненные стратегии и тем самым сообщают импульсы этой сложной социальной динамике. Социальные группы предстают не как объективные данности, а как конфигурации, формирующиеся в результате сознательного или стихийного пересечения индивидуальных траекторий.

Рассмотрено соотношение микро- и макроистории. Известно, что микроистория выступила если не как альтернатива макроисторической версии социальной истории, то как весьма критическая реакция на неё. Одно из принципиальных расхождений между ними связано с пониманием роли единичного, случайного. Забвение уникального и индивидуального в пользу безликих макроструктур -- основная претензия микроанализа к традиционной историографии. В фокусе макроистории как истории социальных общностей -- повторяющиеся события, регулярности, предметом исследования является типичное, повторяющееся. В микроистории же действует установка на аномалию, а не на аналогию. При этом наибольший интерес представляют такие случаи, которые невозможно редуцировать к типичному, которые не укладываются в определённые нормы и требуют интерпретации с учётом специфики контекста. На первый план выдвигается не социальная когерентность, а, напротив, по выражению Дж. Леви «зазоры» в социальных системах, так как именно в них проявляется возможность свободы выбора индивидов и впоследствии именно стратегии «маленьких людей» формируют новые механизмы агрегации системы.

Диссертантка подчёркивает, что повышенное внимание к индивидуальному в микроистории -- это не пренебрежение к социальному; напротив, индивидуальные поведенческие стратегии рассматриваются в направлении формирования групповой идентичности. Скорее, микроисторический подход снабдил социальный анализ новыми переменными.

Автор присоединяется к следующей точке зрения: поскольку любой исторический персонаж вписан во множество контекстов, отношения между микро- и макроисторией можно интерпретировать на основе принципа дополнительности Н. Бора.

Интерес к прерывности, различию, разрозненности в противовес непрерывности, однородности, единству, многократно и многопланово провозглашённый и осмысленный постструктуралистской философией, в микроаналитических исследованиях получает конкретно-научное воплощение. Когда под «микроскоп» историка попадает жизнь отдельного человека, то перипетиям этой жизни становятся соразмерны такие исследовательские инструменты, которые могут репрезентировать и различие, и нередуцируемую случайность и показать, как из столкновения этих случайностей и разрозненностей рождается социальное целое, как именно в точке пересечения индивидуальных траекторий начинает складываться социальная закономерность.

Рассмотрена взаимосвязь микроистории с концепцией историографии М. Фуко. Показано, что установка на преодоление телеологичности историографии объединяет и концепцию Фуко, и движение микроистории. Сторонники микроанализа предлагают взгляд на прошлое, отказавшись от преимуществ (часто мнимых) того ракурса, с которого прекрасно виден итог исторического пути. Диссертантка показывает, что в представлениях об уликовой, или дивинационной, парадигме К. Гинзбурга просматриваются и явные, и неявные параллели с идеями М. Фуко. Но если Фуко связывает такой тип знания с эпистемой XVI в., то К. Гинзбург видит большие возможности дивинационной эпистемологии и в современном знании медицине, филологии и, конечно, историографии. Автор обнаруживает и серьёзные расхождения Гинзбурга и Фуко по проблемам стратегии исследования. Главное из них заключается в следующем: Фуко не используются те возможности реконструкции и, как следствие, реабилитации народной культуры, которые активно задействованы в микроистории.

Несмотря на гетерогенность такого движения, каким является микроистория, его представители удивительно единодушны в отрицании релятивизма. И в программных эпистемологических заявлениях, и, что, наверное, ещё более важно, в собственной историографической практике микроисторики исходят из установки на познание исторической реальности, именно реальности, а не её текстуальных измерений, как в постмодернизме. Но признание объективно существующих структур социума не ведёт к выводам в духе «наивного реализма».

Рассмотрено, как решается проблема исторического нарратива с точки зрения микроистории. Повествование в жанре микроистории -- это всегда реконструкция конкретных фактов, которые в традиционной истории часто заслонены нормативными системами. Обращается внимание на то, что предметом рассказа становится и сам рабочий инструментарий историка. На глазах и при предполагаемом участии заинтересованного читателя ставится эксперимент, апробируются познавательные приёмы и методы доказательств, возможные интерпретации: читатель становится как бы соучастником расследования.

Показано, что особое место в микроистории занимает биографический жанр. Это неудивительно: при реконструкции пограничных случаев, казусов трудно переоценить возможности биографического метода. Происходят «переоткрытие» возможностей исторической биографии, своеобразный ренессанс этого древнейшего жанра историописания. В размышлениях об эпистемологических возможностях биографии в истории сфокусировались многие значимые проблемы современной исторической науки.

Среди основных исследовательских установок микроистории автор выделяет следующие: изменение масштаба наблюдения, деконструкцию априорных схем социальной стратификации, принцип неоднородности и динамичности социального контекста, новую трактовку пограничного случая с точки зрения исторической генерализации.

Диссертантка определяет эпистемологический статус микроистории следующим образом: микроистория -- это направление историографии, основанное на исследовательской стратегии, позволяющей через реконструкцию опыта отдельного индивида и микрогрупп выйти на уровень объективации социального.

Таким образом, идеи дискретности и гетерогенности, ставшие атрибутом социальной реальности в философской рефлексии и концепциях социально-гуманитарных наук во второй половине XX в., получили своё конкретно-научное воплощение в технике микроанализа исторического прошлого. Уменьшение масштаба в микроисторических исследованиях является основой исследовательской стратегии, соразмерной новому образу социального универсума.

Во втором параграфе «Постмодернистская парадигма в историографии: философско-эпистемологические уроки» даётся развёрнутый философско-эпистемологический анализ постмодернистского движения в историографии и рассматривается влияние постмодернистских установок на стратегии исследования в исторической науке.

Мода на постмодернизм, захватившая социальные науки в конце XX в., сменяется его угасанием. Поэтому именно сейчас, на исходе первого десятилетия XXI в., когда прошёл постмодернистский бум, настало время ответить на вопросы: каким оказался прагматический потенциал постмодернистской программы развития науки, насколько она операциональна в решении конкретных научных проблем, в чём заключается влияние постмодернистско-постструктуралистского комплекса на стратегии научного исследования?

Современное состояние исторической науки характеризуется как отечественными, так и зарубежными исследователями как время подведения определённых итогов постмодернистского «вызова» в историографии. Движение, которое впоследствии получило название лингвистического поворота, или постмодернистского «вызова», начинает набирать силу в западной историографии со второй половины XX в. При всей неоднозначности отношения исторического научного сообщества к постмодернизму нельзя не признать, что он затронул болевые точки мировой исторической науки, и экспансия этого умонастроения в историю вызвала мощный резонанс.

Трактовка эпистемологических проблем исторического исследования в постмодернизме определяется пониманием предназначения истории: историописание (в силу значимости особенностей литературного стиля) наряду с искусством принадлежит культуре и противопоставляется науке. Такой подход задаёт координаты решения всех стержневых проблем исторического познания.

Основным содержанием лингвистического поворота стала интенсивная методологическая рефлексия, направленная на эксплицирование обусловленности исторического исследования нарративными формами. Центральной проблемой эпистемологии истории в ситуации «постмодернистского вызова» является проблема исторического нарратива. В постмодернистском ракурсе историческое исследование предстаёт не как воспроизведение прошлого, а как комментарий к изучаемым источникам, текст, который впоследствии будет различным образом истолкован разными читателями. Естественно, возникает проблема возможных границ субъективных проекций на историческую действительность.

Главное в концепции основоположника постмодернистской историографии Х. Уайта -- это проблема значимости историографического стиля, понимание исторического исследования как дискурсивной практики. Тропология выступает инструментом анализа различных измерений исторического дискурса. Речь идёт о том, что историк, сделав свой выбор тропологической модели, задаёт этим выбором и тип научного объяснения, и типы интересующих его сюжетов, и в конечном счёте тот базовый нарратив, который «организует» жизнь истории. Тропологические фигуры создают «эффект реальности» в историописании. Концепция Х. Уайта устойчиво ассоциируется с приоритетом риторических фигур в историческом исследовании и даёт основания для упрёков в радикальном релятивизме. «Вторжение» постмодернизма на территорию историографии привело к вытеснению реальности прошлого «эффектом реальности», создаваемым исторической репрезентацией; историческое объяснение уступило место «эффекту объяснения».

Диссертанткой проанализирован эпистемологический проект Ф. Анкерсмита, основанный на постмодернистской трактовке исторического опыта. Именно взгляд на природу исторического опыта во многом задаёт направленность исследовательских стратегий постмодернистской историографии. Показано, что в основе концепции Ф. Анкерсмита лежит отказ от «присвоения прошлого» -- от позитивистского образа прошлого как вещи или объекта, которым можно обладать, пребывающего в некоем неизменном, законсервированном виде. Нидерландский философ противопоставляет натуралистическому подходу к прошлому ностальгию как матрицу исторического опыта. По мнению диссертантки, проблематично говорить об опыте ностальгии как об универсальной познавательной интенции; это умонастроение очень трудно эксплицировать, если смотреть на него как на исследовательскую стратегию. Анкерсмитовская версия исторического опыта представляет собой скорее «метафорический» взгляд на характер историографической практики. С точки зрения автора, наиболее значимым результатом концепции постмодернистской историографии Ф. Анкерсмита является проблематизация субъекта исторического познания.

Как один из ярких примеров воплощения постмодернистской парадигмы в историографии рассмотрена возникшая на пересечении литературы и истории «филологическая» ветвь истории, в которой исторический источник становится объектом применения литературоведческих методов.

Подчёркивается, что проблемы, поставленные постмодернизмом, не являются навязанными историографии извне: они давно вызревали в самой историографии, постмодернизм же предложил для их решения развёрнутый аппарат методологической рефлексии. Лингвистический поворот в историописании по-новому поставил одну из ключевых проблем исторического исследования -- проблему принципов реконструкции прошлого. Главный результат «постмодернистского вызова» -- крушение «наивного» представления об исторической реальности, расставание с натуралистическим подходом к прошлому, когда последнее рассматривается как объект естествознания, единая для всех людей овеществлённая реальность. Стремление учесть многообразие культурных, лингвистических форм, в которых находит выражение исторический опыт, приводит к утрате монополии на истину определённых исторических нарративов. В исследовательской практике это воплощается в создании истории, основанной на личных, интимных текстах, как альтернативы обезличенному историческому нарративу официоза.

Важнейшими стратегиями постмодернистской историографии являются тропологические стратегии (Х. Уайт, Ф. Анкерсмит), а также проблематизация субъекта исторического познания.

Однако акцентирование внимания только на формальных особенностях исторического повествования не согласуется с важнейшим предназначением истории сформировать образы прошлого, без которых невозможно достижение национальной, культурной, личностной идентичности. В этом, по мнению автора, одна из главных причин того, что результаты постмодернистского проекта -- если говорить о приращении исторического знания -- выглядят достаточно скромно. Сделан вывод о том, что идея неоднородности, дискретности опыта прошлого в постмодернистской историографии сведена к разнообразию дискурсивных стратегий историков, поэтому постмодернизм остался маргинальной позицией для исторического исследования. И в ситуации постмодерна никто не в силах отменить определяющие социокультурные задачи исторической науки морально-этическую, социально-идентификационную, политическую. Без рефлексии по поводу смысла и внутреннего единства истории профессия историка сама утрачивает смысл.

И всё же было бы совершенно неверно говорить о том, что усилия постмодернизма на территории историографии потрачены впустую. Значимость постмодернистских стратегий заключается в возможности более глубокого понимания природы исторической репрезентации, стимулировании переинтерпретации эпистемологических стандартов исторического исследования. Важнейшим итогом «постмодернистского вызова» в исторической науке стало переосмысление способов получения и представления знания, открытие и анализ значимости литературных форм в создании исторических нарративов.

В третьей главе «Современная социология в зеркале философско-эпистемологической рефлексии» анализируется влияние трансформаций социальной реальности на исследовательские стратегии социологии в эпоху постсовременности.

В первом параграфе «Соотношение микро- и макростратегий исследования: социология после “феноменологического поворота”» дан развёрнутый философско-эпистемологический анализ движения микросоциологии, инициированного им эпистемологического поворота и вызванных этим поворотом перемен в стратегиях социологического исследования.

Отмечено, что проблема соотношения микро- и макростратегий исследования в социологии даёт наиболее мощный импульс для современной рефлексии по поводу предмета социологии, поскольку микроанализ социальных процессов зачастую порождает представление о возможности социологии без понятия общества (социологическая версия проблемы «конца социального»).

Показано, что микроаналитическая направленность исследовательских стратегий в современной социологии задана «феноменологическим поворотом» в социальных науках. Главное в феноменологическом проекте методологии социально-исторического анализа -- понять, как формируется социальное знание, как оно «произрастает» из жизненного мира человека. Эти стратегии представляют собой альтернативу прежде всего структурному функционализму и другим направлениям, в которых структуры и институты обладают большей реальностью, чем совместные действия индивидов. В отличие от уже упоминавшейся модели структурной социальности, где жёстко зафиксированы элементы социальной структуры, феноменологическая социология, символический интеракционизм, этнометодология, драматургическая социология, когнитивная социология и другие родственные им движения в социологии создают иной образ социальной реальности, атрибутами которого являются открытость, динамичность, становление, переструктурирование, переопределение. Микросоциология в качестве элементарной «клеточки» анализа рассматривает не индивида, а взаимодействие в социальной ситуации (К. Кнор-Цетина), поскольку в ней всегда возникает нечто, не сводимое к характеристикам участвующих в ней акторов. Именно в ходе совместного действия создаются, интерпретируются, поддерживаются и пересоздаются социальные значения, происходит непрерывная «переработка» субъективных смыслов в объективные структуры и наоборот.

Таким образом, когда речь идёт о микросоциологии, под «микро» не следует иметь в виду концентрацию исследования на «мелких» проблемах, выводящую за рамки собственно социологического анализа, в сферу социальной психологии или теории малых групп. Выбор микроракурса в социологии означает установку на изучение конструирования социальной реальности в процессах совместной деятельности и коммуникации людей, действующих в конкретных обстоятельствах, в «мелкомасштабных» социальных ситуациях. Микроанализ социальной жизни, как и микроистория, не означает забвение больших социальных общностей: смена ракурса исследования ведёт к тому, что закономерности функционирования социальных структур и институтов открываются через призму жизненных судеб и жизненного опыта конкретных акторов.

Автор показывает, что даже в концепциях исследователей, которые не отождествляют себя с движением микросоциологии, смена микро- и макроракурсов анализа и обусловленная ими игра познавательных стратегий занимают одно из ведущих мест в их научном арсенале. Одним из ярких примеров является концепция классика современной социологии Н. Элиаса. Рассмотрена проблема смены масштаба анализа в зависимости от «режимов вовлечённости» в политической и моральной социологии Л. Тевено.

Сутью эпистемологического поворота, вызванного движением микросоциологии, является разработка таких стратегий исследования, которые дают возможность исследовать производство социального через индивидуальное. Необходимость проникновения в субъективные смыслы, диктуемая микроаналитическими подходами в разных их воплощениях, требует применения соответствующих методов анализа и техник исследования. Одним из главных результатов движения микросоциологии является актуализация качественных методов в социологии. Необходимость применения качественных методов в исследованиях микроуровня социальной реальности обусловлена самим характером материалов, с которыми работают социологи: интервью, полевые наблюдения, дневники, автобиографии, мемуары, письма, судебные дела, ответы на анкету, архивные материалы, газеты, карты, фотографии. В работах по качественной, или, как её ещё называют, гуманистической социологии исследователи связывают её эпистемологический статус с переходом от макро- к микроанализу социальной жизни. Принципиально важна оценка качественной социологии -- с точки зрения методологии -- как микросоциологии (В.В. Семёнова, А.С. Готлиб).

Микросоциологический поворот открыл возможности для изучения новых ракурсов социального и привёл к отказу от монополии макропарадигмы -- но не от самой макросоциологии: при изучении крупномасштабных процессов общественного развития невозможно обойтись без категориального аппарата и методологии макросоциологического уровня.

Таким образом, очень существенной тенденцией в социологии эпохи постсовременности является либо акцент на микроракурсе исследования, либо стремление выработать такие стратегии социоанализа, в которых был бы найден баланс микро- и макроперспектив. Основным итогом «вызова микросоциологии», по мнению диссертантки, является не «деонтологизация» социологического знания, а построение новой онтологии социального и разработка соответствующих этим онтологическим основаниям стратегий и техник исследования.

Во втором параграфе «Стратегии социологии в постмодернистском контексте» автор рассматривает постмодернизм в социологии прежде всего как когнитивный проект, с точки зрения его философско-эпистемологических обещаний и достижений.

По мнению автора, довольно проблематично говорить о постмодернистском подходе или постмодернистской парадигме в социологии -- более уместно вести речь о социологии в постмодернистском контексте. При довольно сдержанном отношении к постмодернизму и постструктурализму в целом всё же нельзя сказать, что социологическая наука осталась совсем равнодушной к «постмодернистскому вызову». И продиктован её ответ не модой, а вполне ощутимыми переменами в самих цивилизационных практиках в эпоху постсовременности. Именно глубинные трансформации социальной реальности, «тектонические сдвиги» в основаниях культуры привели к тому, что были найдены некоторые точки пересечения между постмодернизмом и социологией, и постмодернистско-поструктуралистский комплекс идей нашёл определённый отклик в социологической науке.

Стратегии исследования социологии эпохи постмодерна определяются соответствующими онтологическими основаниями изменившимися конфигурациями цивилизационных практик. При столкновении с реальностью проект Модерна распался на множество подпроектов, его идеалы и ценности приобрели порой настолько несхожие воплощения, что очень трудно увидеть за этой рассыпавшейся мозаикой первоначально единый паттерн. Разные облики Модерна, разные лики демократии и Просвещения -- именно это разнообразие привело к кардинальным трансформациям в социальном универсуме. Показано, что онтологический фундамент социологии в контексте постмодерна образован трансформациями социальной реальности, которая распалась на различные поля и анклавы, породив ощущение неопределённости, фрагментарности жизни, приведя к распаду социальных связей в больших общностях, возрастанию значения небольших социальных групп с ярко выраженной локальной солидарностью, плюрализму жизненных миров. Все эти глубинные изменения, а не диктат постмодернизма, привели к тому, что «рассыпалось» единое поле социологии.

Познавательный инструментарий прежней социологии не отброшен -- в новых социально-культурных реалиях он подвергнут ревизии. В первую очередь это проблема соотношения качественных и количественных методов в социологии. Если понимать количественные и качественные методы не локально, а как ядро соответствующих исследовательских стратегий, можно сказать, что макропарадигмы, направленные на изучение социальных структур и институтов, опирались в основном на количественную методологию. По сути, количественный подход стал синонимом классической парадигмы в социологии: в фокусе исследования располагаются жёсткие социальные структуры; выдвигаются гипотезы, концепции, формулирующие закономерности этого социального порядка; верификация же этих гипотез, теоретических построений невозможна без опоры на математический аппарат. В неклассической социологии необычайно возросла роль качественных стратегий. Автор отмечает, что, когда речь идёт о качественных методах, говорят и о качественной стратегии в целом, и о типах качественного социологического исследования как особых исследовательских стратегиях (этнографическое исследование, «кейс-стади», «обоснованная теория», «устная история», «история жизни»). Критерием для выделения этих типов служит характер исследовательской практики.

Поскольку социологу-качественнику приходится работать с текстовыми записями интервью и наблюдений, с различными «документами жизни», не будет преувеличением сказать, что все стратегии качественной социологии -- в той или иной мере стратегии повествовательные. В силу сказанного достаточно большое место в социологии эпохи постмодерна занимает нарративный анализ.

Автор подчёркивает, что многие установки и стратегии, которые принято считать сугубо постмодернистскими, на самом деле «появились на свет» задолго до наступления эпохи постмодерна, но именно в эту эпоху они обрели своё второе рождение. Такова, например, конструктивистская парадигма, без которой не обходится ни один разговор о постмодерне как когнитивной эпохе. Давно стало аксиомой: интерпретация социальной реальности это не просто стратегия познания это мощное средство овладения и управления этой реальностью. Один из фундаментальных принципов постмодернистской социальной философии, не ею изобретённых, но необычайно интенсивно осмысленных и рельефно представленных в её контексте, гласит: в социальном мире нет ничего «естественно данного», существующего как изначальная реальность; повсюду осуществляется деятельность по созиданию, утверждению, легитимации определённого социального порядка, определённых границ деятельность, которая по вполне очевидным или менее «прозрачным» причинам стремится не оставлять следов. Задача социального аналитика найти эти следы и по ним реконструировать интересы, цели, стратегии, которые привели именно к таким способам символического обоснования той или иной социальной конфигурации. Для того чтобы показать, как работает конструктивистская парадигма, воплощаясь в исследовательские стратегии, диссертантка обращается к критической рефлексии идеи «региона» в социоанализе П. Бурдье и к концепции историко-ситуативного анализа отечественного исследователя В.А. Тишкова.

Таким образом, перемены в социологии, произошедшие в контексте постмодерна, обусловлены глубинными трансформациями самой социальной реальности: распадом традиционных социальных связей, усложнением жизненных миров и умножением типов индивидуального опыта, плюрализмом повседневных практик. Постмодернистский дискурс в социологии следует рассматривать не как разрыв с социологией Модерна, а как важный этап рефлексии по поводу её принципов, установок и стратегий исследования. Самыми заметными тенденциями этого дискурса, по мнению диссертантки, являются следующие. Во-первых, заметно возросшая популярность и актуализация качественных методов, ставшая ответом на «вызовы» микросоциологии и постмодернизма. Акцент на качественных стратегиях обусловлен потребностями в проблематизации социальной реальности, отказом от априорных схем её описания и истолкования. Во-вторых, возрастание роли конструктивистской парадигмы, которая в современной социологии прошла путь от философской концепции до стратегии социоанализа. В-третьих, в социологии в контексте постмодерна, как и в других сферах социально-гуманитарного знания, значительное место занимает нарративный анализ. Акцент на повествовательных стратегиях становится одной из важных форм реализации исследовательского интереса к субъективной стороне социального.

В третьем параграфе «Биографическая стратегия как выражение гуманизации социологии» предложен новый подход к обоснованию эпистемологического статуса биографического метода в социологии.

Ренессанс биографического метода рассмотрен как одно из важных направлений «антропологического поворота» в социологии. Показано, что он обусловлен как причинами онтологического порядка -- осознанием ценности различных типов субъективного опыта, плюрализма жизненных миров и повседневных практик, -- так и эпистемологической ситуацией: этот метод органично вписывается в исследовательские конфигурации эпохи постсовременности. Отмечено, что основным «эпистемологическим препятствием» в использовании биографического метода в социологии является проблема репрезентативности индивидуального. Ещё одним препятствием такого рода является взгляд на прошлые события с привилегированной позиции настоящего. Биографическое повествование -- это всегда ретроспективный взгляд, и «фильтры» настоящего задают тот ракурс, в котором рассказчику открывается прошлое и происходит коррекция этого прошлого, если рассказчику хочется, чтобы оно предстало в более привлекательном свете.

Отмечено, что в классической социологии биографический метод являлся периферийным инструментом исследования, поскольку предметом социальной науки считались крупномасштабные социальные взаимодействия и структуры. В социологии эпохи постсовременности он перестал быть просто одним из методов: по мнению диссертантки, биографический подход является маркером определённой исследовательской стратегии, ориентированной на познание социальной жизни через обращение к субъективному и индивидуальному. Кульминацией этой стратегии выступает эпистемологическая переоценка роли единичного случая. Возможности этой стратегии охватывают и индивидуальное как проявление типичного, и индивидуальное как маргинальное.

Автор обращает внимание на то, что интенции биографического метода во многом совпадают с трактовкой уликовой парадигмы К. Гинзбургом как индивидуализирующей стратегии. Как и в случае микроистории, эпистемологическая направленность биографической стратегии дополняется экзистенциально-гуманистическими мотивами: предоставляется возможность исследовать вклад «мира доминируемых» в функционирование «фабрики значений», неустанно работающей на поддержание и воспроизведение социального порядка.

Биографическая стратегия даёт возможность увидеть, как смешиваются и взаимодействуют макро- и микросоциальные факторы на протяжении всего жизненного пути индивида, а также как взаимодействуют перекрёстные виды анализа, представляющие как макро-, так и микроуровень исследования, что позволяет перейти от индивидуального к социальной динамике -- и наоборот. Биографическая форма становится связующим звеном между микро- и макроракурсами исследования, поскольку в ней, с одной стороны, запечатлеваются матрицы культуры, с другой -- нечто уникально-личностное: памятные события и даты в жизни конкретного человека, его переживания, поворотные моменты на его жизненном пути. Различные форматы биографических повествований несут в себе детерминацию культурных смыслов и социальных практик; выбор той или иной фигуры повествования во многом определяет, как будет позиционироваться главный персонаж того или иного жизнеописания. Сопоставление различных масштабов анализа выявляет ракурсы, в которых по-новому открывается социальная реальность. Такое понимание и применение биографического метода снимает напряжённость дихотомии микро- и макросоциологии.

В мире постсовременности, где индивидуализация стала одной из доминирующих форм социализации личности, биографическая стратегия выступает одним из ярких проявлений новой волны идиографизма.

В заключении подводятся основные итоги исследования, формулируются выводы, намечаются перспективы дальнейших исследований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ АВТОРА

Монографии

1. Стратегии исторического исследования: философско-эпистемологический анализ. Саратов: СГСЭУ, 2006. 6,87 п.л.

2. Стратегии социально-гуманитарного знания в философской рефлексии и научной практике. Саратов: СГСЭУ, 2007. 13,5 п.л.

Научные статьи в изданиях, рекомендованных ВАК:

3. Историческая реальность в свете постмодернистского «вызова» // Вестник СГСЭУ. 2004. № 9. 0,5 п.л.

4. Постмодернистская парадигма в историографии: философско-эпистемологические уроки // Социально-гуманитарные знания. 2006. № 3. 0,6 п.л.

5. Историософия Льва Карсавина // Власть. 2005. № 3. 0,5 п.л.

6. Социально-гуманитарные науки: уроки кризиса // Власть. 2006. № 4. 0,5 п.л.

7. Историография Фуко: разрушение истории или её проблематизация? // Вестник СГСЭУ. 2006. № 13. 0,5 п.л.

8. Генеалогия социального в европейской философии // Вестник СГСЭУ. 2006. № 14. 0,5 п.л.

9. Современная социология в микроаналитическом ракурсе // Власть. 2008. № 5. 0,4 п.л.

Научные статьи:

10. Познающий человек в динамике культуры: уход от поисков объективности // Человек. Культура. История. Саратов: СГТУ, 1993. 0,5 п.л.

11. Изменение типа субъективности в эпоху Нового времени и его влияние на западную философскую мысль XX века // Современная западная философия: мир человека и мир культуры на пороге третьего тысячелетия. Челябинск, 1994. 0,2 п.л.

12. Особенности современной гносеологической ситуации и роль понятия цивилизации в социальных теориях // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки студентов педвуза. Вып. 7. Саратов: СГПИ, 1994. 0,1 п.л.

13. О роли концепции повседневности в современных социальных теориях // Актуальные вопросы научных исследований. Саратов: СГТУ, 1997. 0,5 п.л.

14. Новые ценности социальной науки и нравственные ориентиры ученого // Нравственный императив интеллигенции: прошлое, настоящее, будущее. Иваново: ИвГУ, 1998. 0,2 п.л.

15. Власть науки и ее современные метаморфозы // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 1998. Вып. 1. 0,5 п.л.

16. Человек и общество в новых парадигмах социального познания // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 1999. Вып. 2. 0,5 п.л.

17. Социальная наука и социальный ученый на исходе XX века // Интеллигенция и интеллигентоведение на рубеже XXI века: итоги пройденного пути и перспективы. Иваново: ИвГУ, 1999. 0,2 п.л.