Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

• Введение
• Глава 1. Общая схема взаимодействия интеллектуала и правителя
• 1.1 Вводные замечания
• 1.2 Максимальные фигуры философа и тирана и их функции
• 1.3 Абсолютные фигуры мудреца и царя и их функции
• 1.4 Конкретные фигуры идеолога и деспота и их функции
• Глава 2. Стадии взаимодействия между интеллектуалом и правителем
• 2.1 Стадии вступления в диалог
• 2.2 Стадии идентификации ипостаси собеседника
• 2.3 Стадии передачи знания о должном
• 2.4 Дополнительные стадии
• Заключение
• Использованные источники и литература

Введение

В известном стихотворении Редьярда Киплинга у края земли лицом к лицу встают сильный с сильным. На фоне такого беспрецедентного конфликта меркнут различия между Западом и Востоком. То же можно было бы сказать о споре знающего со знающим. Двум носителям одной и той же субстанции (силы, знания), претендующим на максимальное обладание этой субстанцией, не избежать конфликта. Но что происходит с максимальными/абсолютными носителями разных субстанций? И тем, кто только стремится такими носителями стать? Возникает ли между ними конфликт? Возможно ли между ними вообще какое-нибудь взаимодействие? Памятники классической политико-философской литературы Древней Греции и Древнего Китая содержат примеры подобного взаимодействия и свидетельствуют, что и в ходе него практически исчезают различия между Западом и Востоком. Интеллектуал и правитель - как обладатели знания и силы - вступают во взаимодействие, формируя дискурс должного и наличного порядков: наличное в той или иной степени контролируется правителем, тогда как у интеллектуала имеется то или иное представление о должном. Степень контроля наличного и знания о должном определяется "уровнем" ипостаси, в которой интеллектуал или правитель выступают в тот или иной момент их взаимодействия. Возникающий таким образом диалог о политическом проходит ряд стадий, обусловленных сменами уровней взаимодействия вступивших в диалог фигур и их осуществлением своих функций, соответствующих их различным ипостасям. Настоящая работа посвящена выяснению причин, по которым интеллектуал и правитель вступают в указанный диалог, выявлению и анализу различных ипостасей, в которых интеллектуал и правитель выступают в ходе диалога, рассмотрению их соответствующих функций и определяемых ими стадий диалога, а также объяснению результата этого диалога.

В качестве предмета нашего анализа мы выбрали диалог Ксенофонта "Гиерон" и те фрагменты классической конфуцианской книги "Мэн-цзы", в которых приводятся беседы философа Мэн-цзы и правителя царства Ци Сюань-вана. Наш выбор обусловлен следующими факторами: во-первых, оба произведения написаны именно в диалоговой форме (для китайской классической политико-философской литературы это, вообще говоря, не очень свойственно), во-вторых, оба произведения представляют собой беседы носителей знания - поэта Симонида и философа Мэн-цзы с тиранами Гиероном и Сюань-ваном (последний находится у власти на совершенно легитимной основе, но характер его правления, по мнению Мэн-цзы, скорее тиранический), в-третьих, оба произведения написаны не участниками диалога, и даже можно вполне обоснованно утверждать, что указанные беседы не имели места в действительности, а значит, в-четвёртых, что оба эти произведения представляют собой взгляды политических философов (Ксенофонта и учеников Мэн-цзы) на то, как превратить тиранию в добродетельное правление. Мы выделяем в рассматриваемых диалогах тринадцать (для диалога Симонида и Гиерона) и четырнадцать (для диалога Мэн-цзы и Сюань-вана) стадий их развёртывания. В "Гиероне" эти стадии следуют одна за другой, поскольку именно данный диалог был принят за базовый при его сопоставлении с фрагментами книги "Мэн-цзы". Отсутствие чёткой композиции в последней затрудняет воспроизведение хронологической последовательности диалога Мэн-цзы и Сюань-вана, однако все тринадцать стадий (плюс одна дополнительная) присутствуют и в нём, что позволяет обнаружить внутреннюю логику в беседе Мэн-цзы и Сюань-вана.

Возвращением интереса исследователей к диалогу Ксенофонта "Гиерон" политическая наука обязана Л. Штраусу. В своей работе "О тирании" он подчёркивает, что забвение рассуждений классических авторов о тирании и размывание границ между понятиями "тиран" и "царь" представляет собой существенный недостаток современной ему политической науки, оказывающейся неспособной по этой причине исследовать феномен тирании, вновь возникший в 20-м веке. Анализ содержания диалога "Гиерон" и интерпретация его финала, предпринятые Л. Штраусом в указанной работе, существенно опирается на "ценностные суждения" (данное выражение заключается в кавычки и самим автором), отсутствием которых в современных исследованиях феномена тирании он и объясняет причины соответствующих неудач Штраус Л. О тирании. СПб., 2006 С. 65.. Помимо "ценностных суждений", в анализе и интерпретации Л. Штрауса присутствует изрядная доля "психологизма": так, философ и тиран скрывают свои истинные намерения и прибегают для этого к различным уловкам, тиран не доверяет философу, поскольку боится его, и т. д. А. Кожев в эссе, представляющем собой своего рода расширенную рецензию на работу Л Штрауса, рассматривает диалектику взаимодействия философа и тирана как более "глобальных" фигур, что позволяет ему в гораздо меньшей степени прибегать к "ценностным суждениям" и "психологизму". Тем не менее, фундаментальные причины сотрудничества и конфликта между философом и тираном А. Кожев объясняет в том числе и отсылкой к "гамлетовскому вопросу" и "педагогическим" устремлениям философа и тирана. Кроме того, Кожев вводит фигуру интеллектуала - как промежуточную между фигурами философа и тирана - для объяснения возникающей возможности реализовать философские идеи в процессе тиранического правления.

Обилие различных участвующих во взаимодействии фигур (мудрец, философ, интеллектуал, тиран), выявляемых Штраусом и Кожевым, вкупе с разнообразием и противоречивостью их функций чрезмерно усложняют объяснение стадий этого взаимодействия (достаточно чётко выделяемых Штраусом) и его результатов. Так, философ/мудрец демонстрирует в ходе диалога граничащее с лицемерием умение подстраиваться под своего собеседника, но при этом в финале этого диалога философ/мудрец говорит совсем не то, что хочет услышать от него тиран. Последний сам ведёт себя на первых порах чрезмерно осторожно, говорит, что не доверяет мудрецам, но одновременно ведёт более чем откровенный диалог с мудрецом, в значительной степени позволяя манипулировать собой. Но в конце диалога тиран снова настороже.

Можно ли выстроить чёткую картину взаимодействия философа/мудреца и тирана, охватывающую и объясняющую все только что перечисленные особенности их поведения? Ответу на данный вопрос и посвящена настоящая работа. В связи с этим её целью является построение схемы взаимодействия интеллектуала и правителя и выявление связанной с этой схемой морфологии диалога о политическом между интеллектуалом и правителем. Для достижения указанной цели нами будут решены следующие задачи:

· определены и описаны ипостаси, в которых интеллектуал и правитель выступают в процессе своего взаимодействия;

· определены и описаны функции указанных ипостасей, а также мотивы смены ипостасей интеллектуалом и правителем в процессе взаимодействия;

· определены и описаны стадии взаимодействия интеллектуала и правителя, возникающие в процессе реализации ими функций, присущих той или иной их ипостаси, и смены самих ипостасей;

· объяснены результаты взаимодействия интеллектуала и правителя.

Методом, используемым в настоящей работе, является сравнительный морфологический анализ структур письменных источников. В.Я. Пропп в своей книге пишет о том, что волшебную сказку можно изучать по функциям действующих лиц, которые представляют собой составные части сказки Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. М., 2001. С. 21.. В случае взаимодействия интеллектуала и правителя непосредственное применение данного метода (выявление функций действующих лиц как составных частей) сильно затруднено по той простой причине, что действующих лиц в диалоге только два - интеллектуал и правитель. Пусть они и выступают в процессе взаимодействия в различных ипостасях. Кроме того, функции ипостасей одного уровня у интеллектуала и правителя если не симметричны, то уж точно сопряжены: так, например, философ прибывает к тирану, но и тиран принимает философа, философ называет тирана тираном, и тот не возражает, но и тиран называет философа философом, не получая в ответ возражения. Получается, что круги действия (понятие, вводимое В.Я. Проппом в шестой главе своей книги) у обоих персонажей диалога между философом и тираном также сопряжены, если не симметричны. Это обуславливается сопряжённостью целей вступающих в диалог лиц: философ стремится передать имеющееся у него знание о должном порядке тирану, а тиран стремится получить это знание у философа и так далее. Поэтому вместо морфологического анализа взаимодействия интеллектуала и правителя на предмет выявления различных их функций, определяющих это взаимодействие, мы в настоящей работе рассматриваем общую схему взаимодействия интеллектуала и правителя и определяемые этой схемой стадии взаимодействия, тем самым выявляя его структуру. Эти стадии можно интерпретировать как состояния коммуникационной системы, если пользоваться технической терминологией. Интерпретация этих стадий в терминах биологических будет дана в первой главе настоящей работы.

Глава 1. Общая схема взаимодействия интеллектуала и правителя

1.1 Вводные замечания

Интеллектуал и правитель, обладатели знания и власти соответственно, ведут диалог о должном и наличном и могут выступать в нём в разных ипостасях - в зависимости от того, какова степень их обладания указанными субстанциями. На обладание абсолютным знанием или абсолютной властью претендуют мудрец и тиран, образующие верхний уровень нашей схемы. Максимальное знание о должном и максимальный контроль наличного - у философа и тирана, располагающихся на среднем уровне схемы. А у идеолога и деспота, находящихся на нижнем уровне схемы, знание и власть носят вполне конкретный (не абсолютный и не максимальный) характер.

Сразу сделаем оговорку о терминологии. Слова "тиран", "деспот", "идеолог" имеют отрицательную смысловую нагрузку в современном русском языке. Тем не менее, их употребление в настоящей работе для обозначения ипостасей интеллектуала и правителя обосновано по следующим причинам. Во-первых, дискурс должного и наличного порядков возникает в классической политико-философской литературе именно как диалог между философом/мудрецом и тираном, причём последний именуется таковым из-за своего политического статуса лидера политического образования, не основанного на демократических, олигархических или монархических принципах. Во-вторых, использование слова "деспот" для "нижнеуровневой" ипостаси правителя призвано подчеркнуть преимущественно насильственный характер осуществляемой им власти - в отсутствие достаточного авторитета, который он и стремится приобрести путём взаимодействия со своим визави - интеллектуалом. В-третьих, "идеолог" в настоящей работе - это просто конструктор "набора убеждений о правильном устройстве общества и о том, как это устройство может быть достигнуто" Мусихин Г.И. Очерки теории идеологий. М., 2013. С. 7., а не идейный вдохновитель неблаговидных политических действий. И, наконец, в-четвёртых, в классической китайской политической терминологии у понятий "царь", "тиран" и "деспот" - в том виде, в каком мы их используем в настоящей работе, - имеются точные аналоги. Правитель, обладающий абсолютным авторитетом, именуется царём-ваном, обладатель максимальной власти в политическом универсуме древней Поднебесной - это гегемон-ба, а фигура, лишь стремящаяся к обладанию максимальной властью, именуется князем-гуном Малявин В.В. Империя учёных. М., 2007. С. 20.. Эти точные аналоги не только позволяют проводить параллели между политическими реалиями классической Греции и Древнего Китая, но и дают нам возможность использовать в настоящей работе имеющие в современном русском языке отрицательные коннотации политические термины греческого происхождения, предлагая щепетильному читателю видеть за ними их древнекитайские аналоги.

Ипостаси одного уровня - через присущие им симметричные или сопряжённые функции - определяют характер возникающих на данном уровне взаимоотношений между интеллектуалом и правителем. Выступая же в ипостасях разного уровня, интеллектуал и правитель оказываются неспособными взаимодействовать, поскольку утрачивается симметричность и/или сопряжённость указанных функций, определяемых соответствующим уровнем и определяющих характер взаимодействия. Соответственно, может показаться, что рецепт успешного взаимодействия интеллектуала и правителя весьма прост: его нужно осуществлять, выступая в ипостасях одного уровня. Однако, как будет показано далее, присущие различным ипостасям функции для того и существуют, чтобы их успешное или безуспешное выполнение влекло за собой смену уровня взаимодействия и соответствующее изменение ипостаси. Но если один из участников взаимодействия меняет его уровень и свою ипостась, то это должен делать и его визави, если он намерен продолжить это взаимодействие. Такие переходы между уровнями взаимодействия и ипостасями - вкупе с коллизиями, возникающими из-за симметрии и/или сопряжённости функций одноуровневых ипостасей, - и определяют структуру диалога между интеллектуалом и правителем, изначально вступающих в него в ипостасях философа и тирана.

1.2 Максимальные фигуры философа и тирана и их функции

Конечность человеческой жизни постоянно заставляет совершать выбор, упуская альтернативные возможности. В политической сфере предельный вариант такого выбора будет делаться между приобретением знания о наилучшем политическом устройстве и максимальным контролем устройства наличествующего. Тот, кто стремится приобрести максимальное знание о наилучшем политическом устройстве, вынужден тратить на это максимальное же количество своего времени, что обусловливает минимальный его контроль наличного положения дел (по закону выбора между двумя альтернативными возможностями). И наоборот: тот, кто стремится в максимальной степени контролировать наличное положение дел, точно так же вынужден тратить на это максимальное количество своего времени, что обусловливает минимальное его знание о наилучшем политическом устройстве. Такая ситуация выбора между должным и наличным порождает две максимальные фигуры - философа и тирана, олицетворяющие собой именно эти порядки должного и наличного.

Максимальность фигуры философа, как было сказано выше, обусловливается наличествующим у него максимальным знанием о должном порядке. Он приобрёл это свой знание путём размышления, на которое тратил максимальное время, отказываясь от других альтернатив. Вполне логично предположить (вслед за А. Кожевым), что это даёт нам возможность говорить о философе, как человеке, в максимальной степени искушённом в диалектическом искусстве. Иными словами, философ способен убедить в своём обладании максимальным знанием о должном порядке кого угодно. Но процесс убеждения требует времени, а максимального эффекта в убеждении можно достичь лишь в беседе с одним конкретным человеком. Возникает противоречие между стремлением философа тратить максимальное количество своего времени на размышление о должном и необходимостью убеждать максимальное количество людей в своём обладании тем самым максимальным знанием о должном. Данное противоречие обусловливает неустойчивость фигуры философа: без дальнейшей траты максимального времени на размышление он рискует перестать быть обладателем максимального знания о должном, а без убеждения в своём обладании таким знанием максимального количества людей он не сможет удостовериться в самом факте этого обладания. Коль скоро мы говорим не о боговдохновенном пророке, а о философе, приобретающем своё знание путём размышления, нам следует полагать его честным перед самим собой: пока он не побеседовал со всеми другими претендентами на обладание максимального знания о должном и не убедил их всех в том, что таким знанием обладает лишь он один, философ не сможет быть уверенным в этом своём обладании. Выявленная неустойчивость фигуры философа вынуждает его стремиться стать фигурой предельной - мудрецом. Предельность мудреца заключается в том, что его знание о должном (уже не максимальное, а абсолютное) добровольно признаётся всеми без исключения. То есть речь идёт о наличии у мудреца абсолютного авторитета. Как уже было показано, одной лишь тратой максимального количества времени на размышление или одним лишь стремлением убедить максимальное количество людей философ не сможет стать предельной фигурой. Единственно возможное разрешение возникающего противоречия состоит в том, чтобы должный порядок, максимальное знание о котором приобретено философом, установился в данном политическом универсуме. Сам по себе этот должный порядок установиться не может, иначе это означало бы обладание максимальным знанием о нём всех без исключения членов данного политического универсума. Следовательно, этот порядок требуется установить. Но для этого необходимо иметь максимальный контроль над наличным порядком, который и требуется преобразовать в должный порядок. Философ же обладает лишь минимальным контролем над наличным порядком, как предполагалось выше. Обладателем же максимального контроля над наличным порядком является другая максимальная фигура - тиран.

Тиран, по сравнению с философом, находится в более выгодном положении - в том смысле, что его статус фигуры, в максимальной степени контролирующей наличный порядок, можно оценить визуально: по размеру его личной охраны, количеству его слуг, величественности его дворца и так далее. Это вполне логично, если принять за данность эквивалентность контроля наличного порядка контролю физического пространства. Телесность людей, обрекающая на постоянное пребывание в физическом пространстве, делает их подвластными тому, кто в максимальной степени это пространство контролирует. То есть тирану. Следовательно, тиран действует посредством насилия, становящегося орудием в его руках исключительно в силу указанной телесности людей. Именно этот факт делает положение тирана, как максимальной фигуры, таким же неустойчивым: по Х. Арендт, применение насилия приводит к эрозии власти Арендт Х. О насилии. М., 2014. С. 78.. Возникает противоречие: выигрывать конкурентную борьбу с другими претендентами на обладание максимальным контролем наличного порядка в данном политическом универсуме тиран может лишь применением насилия, которое "размывает" его власть, ставя под сомнение максимальный характер его контроля над наличным. Разрешить данное противоречие возможно лишь приобретением абсолютного авторитета, гарантирующего добровольное подчинение власти обладателя такого авторитета всех без исключения членов данного политического универсума. Рационально мыслящие индивидуумы будут добровольно подчиняться лишь власти такого правителя, который осуществляет управление, в наибольшей степени отвечающее их интересам. Другими словами, правитель будет обладать абсолютным авторитетом в том лишь случае, если он реализует в данном политическом универсуме должный порядок, который мы определили ранее как наилучшее политическое устройство. Но тиран обладает только минимальным знанием о должном порядке. Максимальное же знание, как было показано выше, наличествует лишь у философа.

Предыдущее рассуждение демонстрирует неизбежную нужду философа и тирана друг в друге, как в фигурах, обладающих максимальным знанием о должном и максимальным контролем наличного порядков, соответственно. И здесь на первый план выходит соображение эффективности. Для философа наиболее эффективным действием будет способствование установлению должного порядка посредством убеждения одного единственного человека. Таким человеком неизбежно должен стать тот, кто в максимальной степени контролирует наличное. То есть тиран. Для тирана же наиболее эффективным действием будет установление должного порядка, знание о котором он приобретёт у того, кто обладает им в наибольшей степени. То есть у философа. Но тиран не имеет времени на размышление о должном порядке, поскольку, как мы помним, он максимальное количество своего времени тратит на контроль наличного порядка. Соответственно, знание о должном тирану необходимо получить одномоментно, недвусмысленно и во всей полноте. Такие требования к знанию о должном со стороны тирана исключают любое опосредование: знание о должном должно быть получено непосредственно у философа в процессе беседы. Но и философ, в свою очередь, стремится к этой беседе, поскольку ему в максимальной степени подконтрольно лишь дискурсивное пространство. И, кроме того, стремясь действовать эффективно, философ должен передать своё знание так же одномоментно, недвусмысленно и во всей полноте. Соответственно, между философом и тираном неизбежно возникает диалог, центральным событием которого становится передача знания о должном порядке. Само возникновение этого диалога, его течение и результат обусловливаются функциями философа и тирана, как действующих лиц диалога.

Функции философа и тирана довольно просты. Они полностью определяются изложенными выше соображениями об эффективности взаимодействия между философом и тираном. Так, философ должен:

1. вступить в диалог с предполагаемым тираном;

2. убедиться в том, что перед ним действительно тиран - фигура максимальная в смысле контроля наличного;

3. убедить своего собеседника в том, что перед ним действительно философ - обладатель максимального знания о должном;

4. передать знание о должном.

Точно так же и тиран должен:

1. вступить в диалог с предполагаемым философом;

2. убедиться в том, что перед ним действительно философ - обладатель максимального знания о должном;

3. убедить своего собеседника в том, что перед ним действительно тиран - фигура максимальная в смысле контроля наличного;

4. получить знание о должном.

Перечисленные функции философа и тирана вызывают ассоциации с биологическими функциями самца и самки: философ и тиран вступают в диалог и ведут его подобно тому, как самый сильный и привлекательный самец и самая здоровая и привлекательная самка вступают в брачный танец, в процессе которого они демонстрируют друг другу свои достоинства, чтобы во время спаривания осуществилась передача наиболее ценного в данной популяции генетического материала, выработанного репродуктивной системой мужской особи, репродуктивной системе женской особи, способной зачать, выносить и родить бесценный плод. Своё естественное развития эта аналогия получит в последующих частях настоящей работы.

Передача знания о должном порядке - по аналогии с только что рассмотренной передачей генетического материала - завершает миссию философа в том смысле, что, оставаясь философом, он не способен дать большего тирану. Установит ли тот должный порядок в подконтрольном ему политическом универсуме или нет, уже не зависит от философа. Если не установит, то философу придётся искать другого тирана и вступать в диалог уже с ним. А если всё-таки установит, то философ приобретает авторитет мудреца не как "тот, кто строил", а как "тот, кто вдохновил всю эту затею и чей дух представлен в самой постройке куда больше, нежели дух того, кто строил", ибо "в отличие от artifex, который всего лишь создал здание, вдохновитель есть его настоящий "автор", а именно его основатель" Арендт Х. Между прошлым и будущим. М., 2014. С. 186..

Функции философа и тирана, как это и было сказано выше, симметричны или сопряжены. Очевидная коллизия возникает между второй и третьей функциями обеих фигур: непонятно, кто кого первым должен убеждать в своей максимальности. Тем не менее, не эта коллизия оказывается решающим препятствием на пути успешного взаимодействия между философом и тираном: важнее вопрос о том, кто в процессе передачи/получения знания о должном первым устремится к тому, чтобы стать предельной фигурой, равно как и о том, возможна ли вообще эффективная передача этого знания. Вопрос о возможности эффективной передачи максимального знания о должном будет рассмотрен несколько позже, пока же перейдём к анализу взаимодействия интеллектуала и правителя в ипостасях верхнего уровня - мудреца и царя.

1.3 Абсолютные фигуры мудреца и царя и их функции

Стремление философа и тирана, руководствующихся соображением эффективности, стать предельными фигурами - мудрецом и царём, как уже было сказано ранее, есть стремление приобрести абсолютный авторитет. Последний - применительно к нашим предельным фигурам - означает абсолютное признание и абсолютную власть, т. е. отсутствие необходимости кого-либо убеждать в своей мудрости или принуждать к подчинению своей власти. Рационально мыслящие индивиды (для простоты будем рассматривать именно их в качестве "политических контрагентов" наших предельных фигур), видя перед собой мудреца, бесспорно обладающего знанием о должном порядке (поскольку такой порядок уже установлен по совету этого мудреца), будут подчиняться любому слову этого мудреца, поскольку неподчинение нерационально. То же относится и к царю: раз он на деле осуществляет порядок должного, то не подчиняться ему беспрекословно также нерационально. Получается, что, исходя из предпосылки о рациональности поведения двух максимальных фигур - философа и тирана и их "политических контрагентов", можно прийти к модели взаимоотношений, в которой политический универсум представляет собой массу людей, добровольно и беспрекословно признающих власть человека, пользующегося абсолютным авторитетом. В такой модели достигается требование однородности этой массы подчиняющихся людей, о котором говорят А. Кожев и Б. де Жувенель. Однако человек, которому подчиняется эта масса только один. Из наших предпосылок о стремлении и философа и тирана стать соответствующей предельной фигурой - мудрецом или царём следует, что этот человек любо мудрец, либо царь. Но как было показано выше, любое слово мудреца становится добровольно исполняемым приказом, а значит, мудрец в этой модели приобретает реальную - царскую - власть. И наоборот: царь, установивший порядок должного в своём царстве, этим своим действием приобретает всеобщее признание, что эквивалентно приобретению им авторитета мудреца. Получается, что предельных фигур на самом деле вовсе не две - мудрец и царь, а одна - царь-мудрец. В этом и состоит фундаментальное противоречие между стремлениями философа и тирана к достижению абсолютного авторитета.

Предельная фигура царя-мудреца возникает не просто так. Предания и мифы различных народов сохранили описание личностей и деяний легендарных царей-мудрецов. Таков, например, ветхозаветный Соломон. Эллинистическому миру также не была чужда данная идея: представление о царе, как медиаторе, посредством которого осуществляется естественный закон мироздания, практически идентично тому, что было сказано выше о реализации царём порядка должного и приобретению тем самым своего положения предельной фигуры Erwin R. Goodenough. Kingship in Early Israel // Journal of Biblical Literature, Vol. 48, No. 3/4 (1929), p. 169. Осуществление естественного закона мироздания есть функция священнодействия, о которой применительно к подлинному царю пишет Б. де Жувенель Жувенель Б. Власть: естественная история её возрастания. М., 2011. С. 134.. Неразъединённость фигуры царя-мудреца обуславливает и обуславливается соединением в одном лице магической силы, мудрости (как способности управлять этой магической силой должным образом) и царской власти. Неспроста и полумифические древнекитайские императоры именуются в конфуцианской традиции совершенномудрыми. Весь пафос конфуцианской мысли в том и заключается, чтобы побудить правителей стремиться к достижению предельного положения совершенномудрого посредством восстановления древних порядков. Это возможно осуществить, лишь обладая сокровенным знанием о ритуале, наличие которого позволит управлять Поднебесной так, словно она помещается на ладони. И снова мудрость, как знание о ритуале, функция священнодействия, как осуществление этого ритуала, и царская власть оказываются соединёнными в одной предельной фигуре совершенномудрого.

Но и царь-мудрец не есть фигура изначальная: такой фигурой является первопредок - персонаж протоисторический, относящийся к временам, когда ещё не существовало никаких социальных или политических структур, а всё было растворено в "первичном бульоне". Первопредок - идеальный центр абсолютно однородного универсума, и именно вокруг этого центра начинают формироваться социальные и политические структуры, получая от него свой первичный генетический/меметический код. Будучи фигурой протомифологической, первопредок в мифологический период превращается в царя-мудреца. Однако несовместимость логик должного и наличного порядков (об этой несовместимости см. далее) приводит к разъединению фигуры царя-мудреца. Б. де Жувенель отмечает (со ссылкой на исследования Жоржа Дюмезиля), что такое разъединение "в особенности было свойственно индоевропейским народам, которые всегда создавали себе двойственный образ верховной власти, что иллюстрируют, например, легендарные образы Ромула и Нумы: молодой и сильный вождь отряда и старый и мудрый друг богов" Жувенель Б. Указ. соч. С. 134.. Т.е. мудрец и царь представляют собой "отпадения" от фигуры царя-мудреца. Но поскольку, как было показано выше, мудрец и царь в качестве предельных фигур могут лишь существовать в одном лице, то "отпавшими" от фигуры царя-мудреца в действительности являются фигуры философа и тирана, как лишившиеся контроля над наличным и знания о должном соответственно. Платоническая мысль знает пример подобного разъединения: известный монолог Аристофана об андрогинах из "Пира" представляет мужчин и женщин как "отпадения" от некогда единой фигуры. Этим фактом былого единства и последующего "отпадения" объясняется влечение двух "половинок" друг к другу: "Вот с каких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу" Платон. Диалоги. М., 2015. С. 452.. Уже проводившаяся в настоящей работе аналогия между диалогом философа и тирана и брачным танцем самца и самки получает новое развитие в свете идеи "отпадения" от некогда единой фигуры её двух "половинок". Разумеется, речь не идёт о каком бы то ни было слиянии философа и тирана в одной фигуре, но каждый из них - и философ и тиран стремятся вновь стать предельной фигурой царя-мудреца посредством обретения того, чего они лишились при "отпадении". Для философа это - контроль над актуальным, а для тирана - знание о должном. Именно это стремление вновь обрести утраченное и влечёт философа и тирана друг к другу. Это стремление можно интерпретировать, как стремление вернуться к истокам - к недостижимой фигуре первопредка, что даёт нам альтернативу приводившейся ранее сугубо рационалистической мотивировке побуждений и действий философа и тирана.

Стремлением стать одной и той же предельной фигурой обуславливается тот факт, что на верхнем уровне взаимодействия интеллектуала и правителя каждая из соответствующих ипостасей (мудрец и царь) имеют одну единственную функцию, и эта функция - поглощение. Кто кого поглощает, зависит от того, кто первым переходит на верхний уровень взаимодействия: опередивший поглощает опоздавшего. Поглощение происходит посредством "перетекания" знания о должном или контроля наличного от той из фигур, которая этим знанием или контролем обладала (фигуры-донора), к фигуре-реципиенту. Именно это обстоятельство заставляет философа и тирана стремиться опередить друг друга при переходе на верхний уровень взаимодействия и, наоборот, вынуждает оставаться на среднем уровне взаимодействия в том случае, когда опередить своего визави не удаётся.

1.4 Конкретные фигуры идеолога и деспота и их функции

Итак, философ и тиран вступают в диалог, осуществляя свои функции, которые должны им позволить перейти на верхний уровень взаимодействия и достичь устойчивости в предельной ипостаси. Но как только что было показано, функции у предельных ипостасей - мудреца и царя - совпадают и тем самым противоречат друг другу, коль скоро ни один из участников взаимодействия не желает быть поглощённым своим визави. Возникающее противоречие может быть преодолено посредством перехода на нижний уровень взаимодействия интеллектуала и правителя. Интеллектуал в этом случае отказывается от притязаний на обладание максимальным знанием о должном и превращается в идеолога - носителя конкретного представления о том, как может быть устроен политический универсум, в котором никто не способен приобрести абсолютный авторитет. Можно сказать, что интеллектуал осуществляет "предательство" (по Жюльену Бенда), отказываясь от своих вневременных функций в угоду политическим страстям. Правитель на нижнем уровне взаимодействия точно так же отказывается от притязаний на максимальный контроль наличного и дальнейшую его трансформацию в абсолютный контроль посредством сакрализации своей власти, т. е. он отказывается от восхождения к фигуре царя через прохождение фигуры тирана. Вместо этого правитель предпочитает осуществить "технологизацию" своей власти с помощью "технологичного" же (а не сакрального) знания, полученного у своего визави - интеллектуала, выступающего в ипостаси идеолога. Соответствующей ипостасью правителя является ипостась деспота - фигуры, обладающей конкретной властью и стремящейся скорее не к её прямолинейной максимизации (что сделало бы деспота тираном), а к её упрочнению. Такое упрочнение может быть достигнуто не только посредством применения силы или увеличения авторитета правителя, но и путём идеологических манипуляций, как это следует из известной схемы Стивена Льюкса Льюкс С. Власть: радикальный взгляд. М., 2010. С. 56..

Указанные специфические черты, присущие ипостасям идеолога и деспота, предполагают длительное взаимодействие, поскольку передачу "технологичного" знания, в отличие от знания сакрального, невозможно осуществить одномоментно, недвусмысленно и во всей полноте. Кроме того, "технологичное" знание требует совершенствования - для соответствующего совершенствования "технологичной" власти, формируемой с помощью этого знания. Поэтому взаимодействие идеолога и деспота представляет собой продолжительное сотрудничество. Но сотрудничество рискованное для обеих сторон: знание, достигшее высокого уровня "технологизации", и такая же власть сравнительно легко поддаются полному отчуждению. Как только знание или власть становятся достаточно "технологичными", чтобы можно было обходиться без их первоначального обладателя (идеолога или деспота), одна из фигур нижнего уровня взаимодействия полностью подчиняет (или же попросту уничтожает) другую. Это сродни поглощению своего визави, происходящему на верхнем уровне взаимодействия и осуществляемому царём или мудрецом в стремлении вернуться к истокам - фигуре первопредка. Но на нижнем уровне взаимодействия аналог поглощения - подчинение или уничтожение обусловливается уже не стремлением к столь далёким от ипостасей идеолога и деспота протоисторическим первоистокам, а "волей к власти" и соответствующим движением в сторону постисторической фигуры сверхчеловека. Движением, в процессе которого один из его участников может крикнуть "Прочь с моей дороги!" и перепрыгнуть через другого участника, как это сделал скоморох с канатоходцем в сцене, которую наблюдал ницшеанский Заратустра Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб., 2014. С. 15.. Постисторическая фигура сверхчеловека, как и протоисторическая фигура первопредка, недостижима, но на пути к ней идеолог или деспот, подчинивший или уничтоживший своего визави, превращается в "нижнеуровневую" аналогию "верхнеуровнего" царя-мудреца - вождя. Вождь - это одновременно обладатель "высокотехнологичной" власти и носитель идеологии, условный "Mein Kampf" или "Красный цитатник" которого прилежно штудирует всё население соответствующего политического универсума.

Описанные только что особенности взаимодействия на нижнем уровне обусловливают одновременное усложнение и дробление функций философа и тирана при их переходе в ипостаси идеолога и деспота соответственно. Это происходит по той причине, что "нижнеуровневые" фигуры озабочены уже не столько тем, чтобы побыстрее осуществить передачу знания о должном тому, кто контролирует наличное, сколько соображениями собственной безопасности и качеством передаваемого знания и получаемого контроля. Поэтому, например, функция "вступление в диалог" философа дробится на следующие функции идеолога:

1. получение доступа к предпространству власти деспота;

2. признание статусов собеседников;

3. редукция деспотического сознания.

Такие же трансформации претерпевают и другие функции философа, равно как и соответствующие функции деспота.

Именно это усложнение/дробление функций философа и тирана при их переходе на нижний уровень взаимодействия - вкупе с желанием избежать поглощения при переходе на верхний уровень взаимодействия - и определяют структуру диалога интеллектуала и правителя, в процессе которого его участники взаимодействуют на разных уровнях, стремясь полностью реализовать функции, присущие своей соответствующей ипостаси. Подробному рассмотрению указанной структуры диалога интеллектуала и правителя будет посвящена следующая глава.

Использование в приведённой выше схеме взаимодействия интеллектуала и правителя ницшеанских понятий "сверхчеловека" и "воли к власти" требует пояснения. Ф. Юнегр пишет о ницшеанском сверхчеловеке, что "он не жестокий деспот столь же жестокой системы господства" Юнгер Ф. Ницше. М., 2001. С. 207., тогда как в нашей схеме сверхчеловек выступает в качестве "точки притяжения" для идеолога и деспота, стремящихся к нему, побуждаемые "волей к власти". Но наша схема и не предполагает того, что сверхчеловек - это деспот, как первопредок в нашей схеме не является царём или мудрецом, а есть лишь "точка притяжения" для этих фигур. Сверхчеловек в нашей схеме - это воплощение воли к власти и отрицания должного. Именно путём отрицания должного философ и тиран в нашей схеме переходят в фигуры идеолога и деспота, желающих конструировать наличное по собственному усмотрению. Такова логика движения между уровнями взаимодействия интеллектуала и правителя на нашей схеме: восхождение к первопредку через утверждение должного и нисхождение к сверхчеловеку через отрицание должного. Однако термины "восхождение и "нисхождение" весьма условны. Указанные ранее "протоисторический" характер фигуры первопредка и "постисторический" характер фигуры сверхчеловека намекают на наличие процесса исторического развёртывания в гегельянском духе, что явно противоречит ницшеанской концепции "вечного возвращения", близкородственной понятию "сверхчеовека". Устранению данного противоречия может способствовать переход от восприятия нашей схемы взаимодействия интеллектуала и правителя не как плоской, а как пространственной, в которой фигуры первопредка и сверхчеловека - в силу их имманентной "непрояснённости" - можно поместить в одну точку на цилиндрической поверхности, и тогда эта точка станет "точкой притяжения" для всех ипостасей интеллектуала и правителя, располагающихся на той же цилиндрической поверхности. Таким образом на нашей схеме может быть отражена идея "вечного возвращения" и устранён намёк на прямолинейное развёртывание исторического процесса от фигуры первопредка к фигуре сверхчеловека.

Глава 2. Стадии взаимодействия между интеллектуалом и правителем

2.1 Стадии вступления в диалог

Философ и тиран, как это было показано в первой главе, в наибольшей степени нуждаются во вступлении друг с другом в диалог о политическом - ради приобретения устойчивости. У обоих в связи с этим возникает соответствующая функция. Однако диалог о политическом наиболее эффективен во время личной беседы, предполагающей, что философ оказывается в той области физического пространства, которая в максимальной степени контролируется тираном (назовём это пространством власти тирана), а тиран вступает в дискурсивное пространство, в максимальной степени контролируемое философом. Поскольку функции, связанные с выяснением степени максимальности (в смысле знания о должном или контроля наличного) своего собеседника, философом и тираном ещё не реализованы, они не могут пока идентифицировать ипостась своего собеседника и поэтому переходят на нижний уровень взаимодействия, где функция вступления в диалог дробится на три отдельные функции идеолога и деспота, определяя три отдельные стадии развития диалога о политическом. Рассмотрим эти три стадии подробно.

Стадия № 1: вхождение интеллектуала в предпространство власти правителя

Понятие предпространства власти вводится Карлом Шмитом для обозначения того круга лиц, советы которых правитель выслушивает и, возможно, даже использует Шмитт К. Понятие политического. М., 2016. С. 421.. Идеологу, коль скоро он стремится давать советы деспоту, необходимо получить доступ к предпространству его власти, что определяет его соответствующую функцию. То же верно и для деспота: если он хочет получать советы идеолога, ему необходмио предоставить последнему доступ в своё предпространство власти. Без этого невозможно само возникновение диалога между идеологом и деспотом.

Предпространство власти представляет собой область схождения физического пространства, в значительной степени контролируемого деспотом (и в максимальной степени контролируемого тираном), и дискурсивного пространства, в значительной степени контролируемого идеологом (и в максимальной степени контролируемого философом). Соответственно, только в этой области взаимодействие идеолога (или философа) и деспота (или тирана) может быть в значительной степени (или максимально) эффективным.

Рассмотрим, как данная стадия представлена в диалогах Ксенофонта и Мэн-цзы.

"Как-то раз поэт Симонид пришёл к тирану Гиерону. Когда у обоих выдался досуг, Симонид сказал…" Штраус Л. Указ. соч. С. 39.. Лео Штраус извлекает максимум информации из этого весьма краткого вступления к диалогу "Гиерон": встречи Симонида и Гиерона носят регулярный характер, визиты наносит именно Симонид Гиерону, а не наоборот, разговор о самом важном - о политическом - возникает только тогда, когда у обоих выдаётся досуг, и они, по-видимому, остаются наедине. Восьмидесятилетний поэт Симонид, живший при дворах самых разных тиранов, включая знаменитого афинского Писистрата, находит приют в Сиракузах у сицилийского тирана Гиерона Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека. М., 2001. С. 282.. Таков исторический факт, и диспозиция, заданная Ксенофонтом и проинтерпретированная Лео Штраусом, этому факту не противоречит.

Похожую картину мы наблюдаем в "Мэн-цзы": "Сюань-ван, правитель владения Ци, свиделся с Мэн-цзы в Снежном дворце. Ван спросил…" Мэн-цзы. Предисл. Л.Н. Меньшикова. Пер. с китайского, указ. В.С. Колоколова / Под ред. Л.Н. Меньшикова. СПб., 1999. С. 32.. Будничность изложения говорит о том же самом: Мэн-цзы регулярно посещает вана, их встречи происходят в разных резиденциях правителя, возникновение беседы о политическом не является чем-то необычным ввиду того обстоятельства, что коммуникация между философом и тираном уже налажена, поскольку Мэн-цзы состоит при дворе Сюань-вана в качестве советника. Семидесятилетний Мэн-цзы, так же как и пожилой Симонид, побывал в самых разных областях политически неоднородной страны и нашёл, как он полагал, своё последнее пристанище при дворе Сюань-вана Там же. С. 231-232.. Однако он ещё полон надежд принести пользу этому правителю, а в гораздо большей мере населению царства (если не всей Поднебесной) своими политическими советами.

Прослеживается параллель между двумя произведениями в условиях возникновения диалога: и там и там встречи философа и тирана носят регулярный характер, поскольку философ живёт при дворе тирана; философ являет собой почтенного старца (этот момент в произведениях прямо не оговаривается), чувствующего в себе силы и желание давать тирану политические советы; "политический диалог" может возникнуть между ними внезапно и по инициативе любого из них.

Стадия № 2: обоюдное признание статусов

Нет смысла давать советы человеку, который не признаёт за тобой такую способность. Идеолог должен услышать от деспота, что тот признаёт в нём интеллектуала высокого уровня (либо даже признаёт его философом или мудрецом). С другой стороны, идеолог должен продемонстрировать, что он прекрасно понимает, кто находится перед ним: правитель, в значительной (максимальной) степени контролирующий наличный порядок, но не пользующийся абсолютный авторитетом, т. е. деспот (тиран). Этой демонстрацией он укрепляет своего визави во мнении, что перед ним, возможно, действительно интеллектуал - человек, умеющий анализировать ситуацию.

"Что же это за предмет, - сказал Гиерон, - который я мог бы знать лучше, чем ты, муж настолько мудрый? (2) - Я-то знаю, - ответил он, - что тебе довелось быть и обыкновенным человеком, а теперь ты тиран…" Штраус Л. Цит. соч. С. 39.. Налицо признание статусов в самом диалоге: Гиерон признаёт Симонида мудрецом, и тот молчаливо с этим соглашается; Симонид называет Гиерона тираном, и возражений не следует. Обоюдное признание статусов мудреца и тирана в "Гиероне" происходит в самом начале диалога - сразу после описания условий его возникновения.

"Ван обрадовался и сказал:

- Это о тебе, мудрец, сказано в Стихах: "Угадываю о том, что у другого на сердце" Мэн-цзы. С. 22..

"Мэн-цзы спросил:

- Почему же в данное время у вас, ван, достаточно милосердия, чтобы распространить его на птиц и зверей, между тем действие такого милосердия вы не доводите до вашего народа? […] Следовательно, бесправие вана не в том, что он не может действовать, а в том, что он не действует.

Ван спросил:

- Как же отличить по внешнему виду бездействие от невозможности действовать?" Там же. С. 23..

В древнекитайском произведении мы видим то же самое: статус мудреца признаётся тираном, не встречая возражений со стороны самого мудреца; недобродетельный характер правления Сюань-вана признаётся и Мэн-цзы и его собеседником.

Обоюдное признание статусов собеседниками позволяет им вести достаточно откровенный разговор. Более того, без такого признания сам разговор о политическом был бы бессмысленным: зачем тирану выслушивать мнение человека, не претендующего на знание о должном? зачем философу тратить время на разговор с человеком, либо не вполне контролирующим наличное, либо абсолютно удовлетворённым статус-кво? С другой стороны, это признание, очевидно, помещается в произведения их авторами с целью сделать диалоги "самодостаточными": нам нет необходимости привлекать дополнительные сведения о действующих лицах диалогов, поскольку они сами указывают статусы друг друга и признают свои собственные статусы.

Стадия № 3: редукция деспотического/тиранического сознания

"Царь молвил: "Почтенный Нагасена, ты будешь со мною беседовать?". - "Если ты будешь беседовать по-учёному, государь, то буду, а если будешь беседовать по-царски, то не буду" Вопросы Милинды. М., 1989. С. 82.. Цитируя этот фрагмент из буддийского литературного памятника "Вопросы Милинды", Й. Хёйзинга отмечает, что такое начало типично для подобных диалогов Хёйзинга Й. Homo ludens. Человек играющий. М., 2015. С. 165.. Действительно, приступая к беседе с деспотом, идеолог должен озаботиться тем, чтобы эта беседа не покидала дискурсивного пространства диалога о политическом, поскольку только это пространство контролируется идеологом. Деспот же, если будет вести беседу только в этом своём качестве, вполне может захотеть прибегнуть к угрозам, что уже есть выход за пределы философского/идеологического дискурса, или же прервёт беседу в одностороннем порядке - и тем самым также покинет дискурсивное пространство диалога о политическом. Другими словами, идеологу необходимо осуществить "редукцию деспотического сознания". Соображение эффективности здесь также имеет первостепенное значение, поскольку идеологу эффективнее всего действовать там, где он может проявить свои качества наилучшим образом, а таково именно дискурсивное пространство диалога о политическом. Кроме того, "редукция деспотического сознания" необходима идеологу для того, чтобы деспот взглянул на своё положение "другими глазами", что будет крайне важным для осуществления последующих функций идеолога.

Теперь рассмотрим данную стадию с точки зрения деспота. Царь Милинда предварительно выяснил, что же значит вести беседу по-учёному и по-царски, после чего дал своё согласие вести беседу с Нагасеной по-учёному. Й. Хёйзинга утверждает, что тем самым он дал своё согласие вести игру на равных. Но дискурсивное пространство контролируется идеологом, как уже подчёркивалось выше. Т. е. там "играть на равных" с идеологом профан, каковым является деспот, не в состоянии. Лишь контроль физического пространства позволяет деспоту согласиться на то, чтобы оказаться в дискурсивном пространстве, контролируемом идеологом. Тем самым будет достигнута определённая симметрия во взаимоотношениях, необходимая для возникновения доверительной беседы. Ведь именно в такой беседе деспотом/тираном может быть получено столь необходимое ему знание о должном порядке и соответствующие советы. А значит, без доступа в дискурсивное пространство деспоту/тирану просто не обойтись.

"Тебе довелось быть и обыкновенным человеком, а теперь ты тиран: значит, ты должен был изведать и то, и другое, и лучше моего знаешь, в чем для смертного человека состоит отличие тиранической жизни от жизни частной" Штраус Л. Цит. соч. С. 39.. Симонид просит Гиерона вспомнить те времена, когда он был ещё не тираном, а частным лицом, и сравнить оба эти периода своей жизни. Гиерон сначала "кокетничает", делая вид, что уже плохо помнит те времена, когда он был частным лицом. Но в процессе беседы тиран уже вполне охотно вспоминает своё "нетираническое" прошлое. Налицо редукция тиранического сознания: мудрецу необходимо заставить собеседника взглянуть на собственное текущее состояние глазами самого себя прежнего, чтобы он самостоятельно пришёл к неутешительному выводу о своём текущем состоянии.