О некоторых аспектах технического знания

Как правило, в работах, посвященных проблемам техники и техникознания, понятия "техническое знание", "техническое мышление", "технические науки" обычно употребляются как слова-синонимы. Это обусловлено, с одной стороны, определенным несовершенством существующего понятийного аппарата, а с другой - известной содержательной неопределенностью самих феноменов "техническое знание", "техническое мышление", "технические науки", а в особенности, их соотношением друг с другом и с областями знания, мышления и науки как таковых. Поэтому техническое знание и мышление, а также технические науки представляются обычно, либо как подсистемы систем естествознания и естественных наук, либо как особые системы, имеющие собственный, несводимый к естествознанию и обществознанию фундаментальный и прикладной, теоретический и эмпирический уровни. Однако, что же собой представляют техническое знание и техническое мышление? Какова их специфика (кроме несводимости к другим областям знания и мышления)? Что собой представляет область действительности, отражаемая ими? Это на самом деле особые системы знания, мышления? Если это действительно так, то какие факторы обеспечивают их целостность, их единство?

На первый взгляд, правомочность употребления самих терминов "техническое знание" и "техническое мышление" кажется очевидной: понятия "знание" и "мышление" постоянно встречаются в философском дискурсе а предикат "техническое" лишь накладывает определенные, вполне конкретные, ограничения на их содержание. В данном случае имеется ввиду их фактическая тождественность, соответственно, "знанию о технике" и "мышлению о технических объектах". Иначе говоря, имеется в виду знание и мышление "вообще" в приложении к определенной (технической) области, а не иной, не особый тип знания или мышления. Подобное сужение сферы содержания этих понятий, на наш взгляд, является ошибочным. Действительно, почему нельзя признать существование особого - "технического" типа мышления и его результатов - технического знания?

Техническое мышление возникает, как минимум, с возникновением самой техники, поскольку исследование технического объекта на предмет его ремонта, усовершенствования, "эксплуатации" для создания артефактов или операций, удовлетворяющих потребности человека, предполагает и выработку соответствующих, специфических методов (или способов) его познания и преобразования. Мы полагаем, что сам факт столь долгого (сотни или даже тысячи лет) существования технического мышления предполагает и наличие специфического, "технического знания" как необходимого аспекта создания новых, а также эксплуатации и ремонта уже имеющихся технических устройств. Однако, что же представляют собой техническое знание и техническое мышление, какова их специфика, как они соотносятся друг с другом и с миром техники? На наш взгляд, техническое знание - это знание о технических объектах, о способах их функционирования, а также создания, модификации, ремонта, наладки, проверки и управления этими объектами, а кроме того, это знание о последовательности и типах мыслительных, мускульно-двигательных и предметных операций с материальными и идеальными техническими объектами и способах получения новых технических знаний.

Как нам представляется, техническое мышление объемлет собой манипуляции с техническим знанием, его элементами и операциями (такими, например, как кручение, сверление долбление и т. д). Оно включает в себя способы получения новых технических знаний, а также технику осуществления различных операций, прежде всего - выполнение действий алгоритмического характера. Следовательно, техническое мышление, помимо манипуляций с образами технических объектов, включает в себя манипуляции с образами некоторых других (нетехнических) объектов, совокупность которых мы определяем как "технику выполнения", то есть последовательность выполнения операций, выполнение их в соответствии с тем или иным алгоритмом, а также сами эти алгоритмы.

На наш взгляд, понятие "техническое знание" обладает двумя аспектами: предметным и операциональным. Мы полагаем, что предметный аспект технического знания определяется, прежде всего, объект-субъектным взаимодействием, а также самим техническим объектом, т. е. совокупностью существующих технических объектов, известных тому или иному субъекту технического знания, либо познаваемых им. Нам представляется, что в предельном случае объектом технического знания (в рамках данного аспекта) выступает все многообразие существовавших, существующих, а также создаваемых технических систем, то есть это "мир техники" или техносфера, и соответствующая информация в ее существующих носителях. Мы имеем в виду "техническую картину мира" во всей возможной ее полноте и многообразии, а субъектом технического знания - человечество в целом.

По всей видимости, операциональный аспект технического знания не столь монолитен в своих основаниях. Предельный объект в данном случае много богаче. Помимо перечисленных элементов последний включает в себя определенную (хотя и не всю) совокупность существовавших, а также существующих операций - умственных, предметных, мускульно-двигательных (таких как техника обработки, техника росписи, техника исполнения на музыкальном инструменте, техника решения математических задач, техника перевода, техника управления процессом и т. д.).

Коль скоро предметный аспект технического знания определяется как самим техническим объектом, так и объект-субъектным взаимодействием, то его операциональный аспект мы полагаем, определяется тремя видами взаимодействий: субъект-объектным, субъект-субъектным и объект-объектным. Именно этим объясняется и многообразие видов техники операций (управленческие, математические, измерительные, хирургические, обрабатывающие и т. д.). Что касается определенности операционального аспекта технического знания субъект-объектным взаимодействием то, на наш взгляд, она связана с воздействием субъекта технического знания на технические объекты - материальные технические системы (станки, конвеерные линии, оборудование, действующие модели и схемы и т. д.); на мыслительные операции уже имеющиеся и вновь создаваемые (например, логические, математические и прочие); на двигательно-моторные операции (идеоматические, манипуляции с предметами и орудиями труда, управление транспортом, управление движениями собственным телом и т. д.). Подобное воздействие очевидно, ведь процесс мышления, а следовательно и продуцирования новых знаний невозможен без использования операций, без определенного воздействия субъекта на окружающий мир и, естественно, осознания этого воздействия.

Другим определяющим фактором операционального аспекта технического знания (как, впрочем, и технического мышления) является субъект-субъектное взаимодействие. Данное взаимодействие интересно нам прежде всего с его коммуникативной стороны, так как именно в процессе общения между разными субъектами осуществляется копирование двигательных, мыслительных и прочих операций, а также обучение всевозможным новым операциям, а зачастую и создание и осознание новых операций. Нам представляется, что сами процессы копирования и обучения представляют собой одну из специфических сторон техники человеческого общения. Это тоже "техника" (достаточно вспомнить греческое "технэ"), это тоже умение, искусство, "ремесло" общения корреспондента и воспитателя, педагога и психолога, родителей и ребенка, политика и артиста и т. д. Отображение этого взаимодействия в общественном сознании и формирует данную сторону операционного аспекта технического знания. Подобное знание пополняется, прежде всего, через осмысление операциональной стороны техники человеческого (субъект-субъектного) общения.

Наконец, что касается объект-объектного взаимодействия, то очевидно, что одним из оснований операционального аспекта технического знания оно может быть лишь при условии наличия субъекта технического знания. Не менее очевидно и другое: сами субъекты могут выступать или как объекты определенных отношений, или как объекты для других субъектов. Однако, для нас представляет интерес, прежде всего, осознание различными субъектами объект-объектного взаимодействия, возникающего между материальными неодушевленными объектами, а также осознание особенностей операций, которые возникают между ними (сжатие, сцепление, сверление, долбление и т. д.), а кроме того, последовательности их сочетания. Более того, на наш взгляд, осмысление объект-объектного взаимодействия тем или другим субъектом технического знания осуществляется, прежде всего, через взаимодействие самого субъекта с каждым из взаимодействующих объектов и, что еще более важно, с операциональной стороной этого взаимодействия.

В структуре технической картины мира особое место занимает научно-техническое знание, основной объем которого дают, прежде всего, технические науки. Именно совокупность научно-технического знания человечества образует научно-техническую картину мира во всей ее возможной (актуальной) полноте. Это, в свою очередь, предполагает наличие у подобного рода знаний признаков научности, таких, как истинность, постулатив- ность, непротиворечивость, доказательность, проверяемость, подтверждаемость данными практики и т. д. Подавляющая часть подобного рода технических знаний - результат деятельности ученых-теоретиков, прикладников и инженерно-технических работников.

В ходе своего функционирования научнотехническое знание способно трансформироваться в обыденное техническое знание за счет упрощения его структуры, сокращений в причинно-следственных связях промежуточных звеньев, использования лишь частных случаев и прочее. Однако, это вовсе не означает обязательного снижения качества подобных знаний, ибо позволяет субъектам-носителям такого "трансформированного" технического знания достаточно успешно осуществлять ту или иную общественнозначимую деятельность. Причем, временами, даже успешнее, чем соответствующие субъекты-носители собственно научно-технического знания. Так, например, технику-наладчику автоматических прядильных станков нет надобности до тонкостей знать теорию автоматики, слесарю-наладчику ЭВМ - теорию вычислительной техники и информатику, а сантехнику - гидродинамику. Весьма часто знания "мастера - золотые руки" в области деятельности, которой он занят, могут вообще не опираться на соответствующие научно-технические знания, а быть результатом обучения (либо самообучения) техническим знаниям, полученным чисто эмпирическим путем. Таковыми, например, являются технические знания знаменитых ювелиров, технические знания изготовителей уникальных музыкальных инструментов и проч. Подобные технические знания не менее истинны и ценны для общества, чем "традиционные" научно-технические знания. Они попросту "другие" по методам их получения, по их характеру, структуре, полноте, степени общности, широте применения и т. п.

Возможен и обратный процесс, при котором обыденное техническое знание трансформируется в научно-техническое. Подобное возможно как в случае раскрытия утраченных технических "секретов" прошлого, так и в случае создания теорий уже существующих машин и механизмов.

Все вышеозначенное, на наш взгляд, свидетельствует об особом, самостоятельном статусе технического знания, его несводимости к естествознанию. То есть, хотя техническое знание связано с естествознанием, в том числе с научным естествознанием, тем не менее, оно обладает собственной качественной определенностью.

Развитие философии и методологии науки показало неоднозначность оценок категории "истина", поставило вопрос необходимости анализа процессов научного познания. Истина - одна из главных категорий теории познания и эпистемологии, меняющая свои определения в разных контекстах. Происходящая сегодня переоценка ряда фундаментальных понятий, прежде всего таких, как отражение, субъект, практика (как критерий истины), позволяет по-новому проблематизировать категорию истины, вырваться из идей традиционной гносеологической концепции, несущей на себе явные следы созерцательного материализма.

Согласно заявленным нами теоретико-методологическим актуализациям в части проблемы истины, представляется, что наиболее полным и корректным рассмотрение истины предстаёт в фокусе единства двух форм соответствия. В связи с этим возникает настоятельная потребность обратиться к размышлениям М. Хайдеггера, для которого "истинное бытие" и истина означают согласованность двояким образом: как совпадение вещи с пред-мнением о ней и как согласование "мыслимого в суждениях с вещью". О чём говорит Хайдеггер? Имеется в виду, что пред-мнение, предположение о предмете не сводятся к произволу субъекта, а базируются на объективных условиях бытия социального субъекта, формируются в его социокультурном "фоне", в практической деятельности, существуют в виде стереотипов, способа видения, а также ценностно-мировоззренческих предпосылок и парадигм. И ещё одно добавление в качестве учётной формы: положение о соответствии знания предмету таит в себе опасность сведения проблемы истины к созерцательно-сенсуалистическому смыслу, тогда как положение о соответствии предмета его понятию может привести к догматизму, "подгонке" действительного явления, которое богаче абстракции, под его понятие. Особенно опасно это (как отмечают социальные историографы), для "живых деяний истории", социальных процессов, когда реальное многообразие жизни "втискивают" в рамки теоретических схем и понятий вместо выработки новых представлений, какой бы болезненной она ни была.

Иногда специфику рассмотрения Хайдеггером "основ осуществления правильности" усматривают в том, что он в своих суждениях несколько неожиданно утверждает, что "сущность истины есть свобода". Однако не означает ли это избыточность экзистинцирования, если "оставить истину на произвол человеку?" Усилим вопросный ряд. Не принижается ли в таком случае истина "до субъективности человеческого субъекта"? Выделенные немецким философом событийные моменты, помещённые в поле зрения здравого смысла, в той или иной форме указывают на то, что сущностная связь между истиной и свободой отсутствует. Но, выходя ко всё более широкому рассмотрению вопроса, мы узнаём и другое, а именно: свобода - это не только произвол отвергать при выборе тот или иной вариант, она есть "основа внутренней возможности правильности", "допуск в раскрытие сущего или такового". Если с этой точки зрения взглянуть на согласованность истины, то мы вслед за Хайдеггером обнаруживаем, что истина есть раскрытие сущего, благодаря которому существует открытость. Таким образом, присущее субъекту пред-мнение, пред-знание в конечном счёте - понятие, которому должен соответствовать действительный, истинный предмет, - это не глубинный горизонт субъекта - личности, обладающей свободой как атрибутом, в свою очередь предопределяющим "условия возможности" истины в её сущностных параметрах. Что же или кто же выступает основанием истины? Ответим так: основанием истины знания, выявлением истинного (действительного) предмета предстаёт сам субъект как целостность, предполагающая свободу, т. е. род целостности, не сводимый к гносеологическому и рационалистическому субъекту.

Эта одна из актуальных и значительных проблем социальной теории в своём сложносоставном понимании возвращает нас (к утраченной было традиции) к известнейшему тезису Протагора: "человек есть мера всем вещам". Сегодня, именно в социально-философских теориях и методологиях, обретающему новое социальное и, согласно духу эпохи, гуманистическое звучание, вызывающее, в конечном счёте, новые или забытые смыслы категории субъекта познания. В настоящее время в социально-научной литературе отмечается, что до недавнего времени однозначно квалифицировавшийся в нашей литературе как субъективистский, вышеуказанный тезис в действительности содержит не понятые в полной мере реальные смыслы, имеющие непосредственное отношение к природе истины.

Хайдеггер, ещё в 30-х гг. XX столетия размышляя над тезисом Протагора, непосредственно соотносил его с сущностью человеческого познания. С позиций экзистенциализма, осмысливая протагорово изречение, мы должны "думать по-гречески" и не вкладывать в него более позднее понимание человека как субъекта. Для греческого философа "человек есть мера", поскольку он пребывает в круге доступного, несокрытого, непотаённого (алетейи). Непотаённость сущего ограничена "разным (для каждого человека) кругом внутримирового окна". И именно "человек каждый раз оказывается мерой присутствия и непотаённости сущего благодаря своей соразмерности тому, что ему ближайшим образом открыто". Если у Протагора Хайдеггер подчеркнул момент ограничения непотаённости сущего, разного для каждого человека "кругом внутримирового окна", то у Декарта он отмечает не менее важное, а именно - несведение человека, который "мера", к "обособленному эгоистическому Я", но признание при всём том причастности его как субъекта, наряду с другими субъектами, к неограниченному раскрытию сущего. В этой связи заслуживает особого внимания потенциал возможности, так как именно здесь отчётливо просвечивает возможность предотвратить абсолютизацию "эгоистического Я", реализующего "право воли" к власти назначать, чему быть истиной и чему быть ложью», когда субъективность сама распоряжается любым видом полагания и снятия ограничений. Что выведем? Подобная ситуация хорошо известна в тоталитарном обществе.

"Согласованность Хайдеггера" создала, по нашему глубокому убеждению, совершенно новую эпистемологическую ситуацию, когда сам субъект предстаёт правомерным и необходимым основанием для истины как соответствие знания предмету и соответствие предмета понятию. Субъект становится основанием, поскольку он представляет в познании истины социальный и культурно-исторический опыт, предметно-практическую деятельность, через которые и посредством которых и очерчивается "круг непотаённости", доступности сущего и удостоверяется, в конечном счёте, истина. Что же тогда человек как феномен эпистемический? Человек тогда - не обладатель истины и даже не её распорядитель, но "условие возможности" её понимания и выявления либо в предмете, либо в знании. Мы наблюдаем здесь знаменательное превращение: предметно-практическая деятельность, оставаясь главным удостоверением истины, не сводится при этом к некоторой системе прикладных процедур, но предстаёт в социальном и культурно-историческом опыте субъекта как укоренённая не только в предметном мире, но и в бытийном самого субъекта.

Имея в виду именно такого рода согласованность, Хайдеггер предложил также новое прочтение учения об истине Платона, а его интерпретация притчи о Пещере представила эту проблематику как фундаментальную и вечную в теории познания, как "перемену в определении существа истины". Образно представленное движение познания - от теней на стене к предметам в свете костра и реальным вещам в солнечном свете за пределами пещеры и, как апофеоз, - возврат к тем, кто тени по-прежнему принимает за сущее, стремление вывести их из пещеры к солнцу - позволяет выявить ряд проблем, относящихся к субъекту и постигаемой им истины.

Напрашивается обоснованный вывод: прежде всего, очевидно, что человек познающий с необходимостью должен проходить этапы своего освобождения от "понимаемого им со всей привычностью за действительность", от круга повседневности, который только и служит "упорядочивающим законодательством для всех вещей и отношений". Что за этим стоит, если обратиться к фундаментальным категориям социально-философской теории, "социальное пространство" и "социальное время"? За этим стоит смена места пребывания и того, что в нём присутствует как открытое, "непотаённое"; переучивание и приручение к новой области - то, что Платон называет "пайдейя", а Хайдеггер переводит как "Образование" в его первоначальном смысле, т. е. "руководство к изменению всего человека в его существе". Между истиной и "образованием" обнаруживается сущностная (согласованная) связь, которая состоит в том, что "существо истины и род её перемены только и делают впервые возможным "образование" в его основных очертаниях. Из этого можно сделать далеко идущий вывод о том, что человек, которому можно доверить получение истины, должен быть особым образом подготовлен к этому и, прежде всего, должен получить свободу доступа к непотаённому, или алетейе, истине.

Истина, или область непотаённого доступа к сущности, становится зависимой от "степени свободы" и местопребывания познающего: каждой ступени освобождения "образования" соответствует своя область непотаённого, свой род истины. Необходимость борьбы за истину оказывается, таким образом, сущностным принципом её получения.

Весьма рельефно эти смысловые ландшафты представлены Хайдеггером также в "основных понятиях метафизики", в виде напоминания о том, что греки понимают истину как добычу, которая должна быть вырвана у потаённости; истина - это глубочайшее противоборство человеческого существа с самим сущим, а не просто доказательство тех или иных положений за письменным столом, и в качестве открытия она требует вовлечения всего человека. Таким образом, вне человека и независимо от него не может быть получена истина, причастная к сущему. В своих более поздних работах Платон вводит понятие идея, и непотаённость, алетейя "попадает в упряжку идеи". Существо истины перекладывается на существо идеи, от которой зависит правильно увидеть "вид" существующего, согласовать познание с самой вещью. Но тем самым изменяется существо истины, она превращается в адекватность, правильность восприятия и высказывания, т.е. становится характеристикой отношения к существующему.

Особенно яркие формы эта новая для социально-философской теории мысль о том, что понимание существа истины как правильности представления приобретает в статусе господствующей для всей западной мысли, когда истина - это уже не основная черта самого бытия, но вследствие её подчинения идее - отныне и впредь - характеристика познания.

Неизбежно столкнувшись с целой серией вопросов общего и частного характера, Хайдеггер выразил несогласие с тем, что непотаённость, как у Платона, должна приниматься только в "упрямые идеи", она есть изначальное, самое глубинное существо истины, о котором ещё "достаточным образом даже не спрошено". Отмечаемое Хайдеггером "раздвоение" понимания истины в истоках европейской философии и установление господства трактовки истины как правильном представлении, высказывание "соответствия положению дел", создало возможность полного отвлечения от познающего человека- субъекта, сама элиминация которого в классической науке стала рассматриваться как условие получения объективной истины. Отвлечение от познающего человека стало также возможным после того, как в науке явным или неявным образом были приняты допущения (гносеологического уровня) об идеальном исследователе - никогда не ошибающемся и не заблуждающемся, в совершенстве владеющего всеми методами, имеющего идеальные приборы и условия исследования, не испытывающего влияния эмоций, воздействия природных, социальных и культурных факторов.

Такой идеальный субъект превращался в могущественное наблюдающее "сознание вообще", которое можно было, имея в виду как предпосылку, вывести за пределы познавательной деятельности и рассуждения о ней, что и было сделано. Всё было сведено к представленному в знаковой форме знанию об объекте, методам его получения и проверки на адекватность, соответствие действительности. Истина фактически перестала иметь какое-либо отношение к субъекту, сущему, бытию, но стала "правильностью", адекватностью, т. е. лишь характеристикой предметного и методологического знания. Это допущение, в виде сильной программы, "объективируя" познание, в свою очередь, создало возможность применения математики, что было серьёзным прогрессом в научном познании; но при этом исчезли "непосредственное усмотрение", человеческое "добывание истины", была утрачена связь с жизнью человека, её смыслом и ценностями.

Дихотомия "вброшенности в мир - выброшенности из истины" как процесс объективации, "изгнания" человека из научного знания стала предметом внимания Э. Гуссерля в последний период его жизни. Он придавал этому процессу фундаментальное значение, поскольку видел в нём причину кризиса наук как выражение "радикального жизненного кризиса европейского человечества". Однако кризис - это лишь "кажущееся крушение рационализма", трудности рациональной культуры заключаются не в самом рационализме, но в его "извращении натурализмом и объективизмом", в отчуждении "рационального жизненного смысла". Гуссерль, проследив процесс исключения субъективности, объективации и математизации в европейской науке, показал, тем самым, на наш взгляд, способы задания и образования парадигматических связей, обосновав это в виде значительной заслуги в осуществлении этого процесса, с ясной отчётливостью принадлежащей Галилею. Что показал Гуссерль? Именно Галилею принадлежит парадигмальный сдвиг, когда он осуществил замещение единственно реального, данного в опыте мира - мира нашей повседневной жизни, миром идеальных сущностей, что и стало основанием математизации. Галилей был убеждён, что при таком подходе мы можем преодолеть субъективизм и открыть безотносительную истину. После такого парадигмального сдвига, известного в истории науки как вторая научная революция, научная, объективная истина состояла "исключительно в констатации фактичности мира, как физического, так и духовного". Таким образом, научная истина существовала, согласно Гуссерлю, отринув, по существу, "человеческие по своему характеру истины". Высоко оценивая заслуги Галилея, Гуссерль, тем не менее, спрашивает: "Но может ли мир и человеческое существование обладать истинным смыслом в этом мире фактичности?" Естествознание как наука ничего не может сказать нам о наших жизненных нуждах, о смысле или бессмысленности всего человеческого существования.

Завершая нашу статью, укажем на основную линию каузирования такого рода согласованности в стадии "утери". Наука утрачивает свою жизненную значимость, поскольку забыт смысловой фундамент естествознания, человеческого знания вообще - "жизненный мир" как мир первоначальных очевидностей, мир "субъективно-соотносительного", в котором присутствуют наши цели и устремления, обыденный опыт, культурно-исторические реалии, не тождественные ответам научного анализа. естествознание наука техника смысл

Таким образом, по Гуссерлю, задаётся глубина рефлексии на исследуемый материал, когда научное знание, согласно вышеизложенному, должно быть "вписано" в общий контекст "жизненного мира", в котором оно нуждается как в источнике смыслополагания и общечеловеческого опыта. Две формы соответствия истины: соответствие бытийности человека (общечеловеческого опыта) и соответствие глубинным источникам смыслополагания (субъективности) объединяют таким образом, философские концепции М. Хайдеггера и Э. Гуссерля.

В завершении нужно сказать о том, что в свете изложенного, перед социально-философской теорией видятся важнейшие и сложнейшие задачи - необходимость восстановления собственно человеческих смыслов, лежащих в основании науки и явно или неявно включающих проблему разума во всех его специфических смыслах, в целом, проблему предельных оснований, что предполагает возврат "науки фактов" и философии.

Список литературы

1. Гуссерль, Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология // Вопр. философии. 1992. № 7.

2. Гуссерль, Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопр. философии. 1986. № 3.

3. Хайдеггер, М. О сущности истины // Филос. науки. 1994. № 4.

Хайдеггер, М. Основные понятия метафизики // Вопр. философии. 1989. № 9.

Размещено на Allbest.ru