История стоицизма

Размещено на http://www.allbest.ru/

1. Истоки стоицизма

Стоицизм возник в III в. до н.э. и просуществовал до III в. н.э. В русском языке слово «стоик» прочно ассоциируется с глаголом «стоять». «Стоик» - это тот, кто «стоит», хотя бы и рушилось все вокруг. «Стоик» - это тот, кто выполняет свой долг до конца, хотя бы и не было никого, кто бы спросил с него. Основатель школы стоицизма Зенон, сын Мнасея из Кития, что на Кипре.

Чему учил Зенон? Трудно ответить на этот вопрос однозначно. Из сочинений Зенона до нашего времени не дошло ни одного. Исследования античной философии обычно излагают и анализируют учение стоиков раннего периода «в целом», и сказать что, именно из этого учения принадлежит Зенону, а что его последователям, - в большинстве случаев невозможно.

Вот то немногое, что известно достоверно. Зенон первым ввел разделение философского учения на три части: физику, этику и логику. При этом сам он, в отличие от некоторых своих последователей, логику ставил на первое место, физику на второе, этику на третье. На первый взгляд такая иерархия наук может показаться странной: ведь всем известно, что именно этика стоиков представляет собой то центральное ядро их учения, которое вот уже больше двух тысяч лет привлекает к себе внимание и «обычных» читателей, и профессионалов. И быть стоиком - это, по-видимому, быть прежде всего носителем стоической морали. Правда, такое представление о стоиках сложилось уже в более позднюю эпоху благодаря «популярному» направлению в римском стоицизме (сочинения трех представителей которого - Сенеки, Эпиктета, Марка Аврелия - собраны в этой книге).

Что касается ранних греческих стоиков, то их учение, имея своей задачей ответить на вопрос о смысле и цели жизни, складывалась именно философская система, в рамках которой ответ на любой конкретный вопрос возможен только в том случае, если он хорошо обоснован.

Зенон, например, учил, что конечная цель человека жить в «согласно с природой». Но что же такое природа? Жить согласно с природой продолжает Зенон, это то же самое, что жить с добродетелью - это значит то же, что жить по опыту всего происходящего в природе, потому что наша природа есть лишь часть целого. Стало быть, конечная цель определяется как жизнь, соответствующая природе, - жизнь, в которой мы воздерживаемся от всего, что запрещено общим законом, а закон этот - верный разум, всепроникающий и тождественный с Зевсом, направителем и распорядителем всего сущего. Это и есть добродетель и ровно текущая жизнь счастливого человека, в которой все совершается согласно с божеством каждого и служит воле всеобщего распорядителя».

Даже и при поверхностном анализе этого отрывка нельзя не увидеть, как органично и неразрывно соединены в этом рассуждении физика, натурфилософия, логика, и собственно этика. И это присуще любому положению стоической философии. Такому единству трех частей философии в немалой степени способствовала особая система категорий, разработанная стоиками. Некоторые из этих категорий получили широкую известность и прочно вошли в историю мировой философии.

Пожалуй, самая известная и самая замечательная из них - категория Логоса, заимствованная стоиками из философии Гераклита. У него же стоики переняли учение о происхождении мира из огня и о периодически повторяющемся возвращении мира в огонь. Вообще физика стоиков представляет собой сочетание физики Аристотеля с элементами учения Гераклита. Мир, согласно учению стоиков есть единое тело - живое и расчлененное, насквозь пронизанное одушевляющим его телесным дыханием («пневмой»). Вместе с тем мир отождествляется стоиками с богом, и поэтому все, что в нем или с ним происходит, происходит логично, то есть в соответствии с необходимостью и целесообразностью. В отличие от эпикурейского космоса мир стоиков лишен пустоты, и в нем поэтому нет и не может быть никакой свободы. А то, что в обыденном общечеловеческом смысле понимается как свобода (или, точнее, произвол), - это всего лишь «заблуждения сердца и ума»»: «согласного судьба ведет, а несогласного тащит».

Судьба у стоиков тождественна Логосу. «Судьба есть Логос космоса». Поэтому стоика судьба ведет, а не тащит. Стоик понимает и любит свою судьбу, какая бы ни выпала на его долю. Любовь к судьбе, любовь к року - одно из самых знаменитых понятий стоицизма.

Итак, Логос - это не только Слово, это еще и Закон, это еще и Судьба, и Необходимость, и - Справедливость.

Стоический мудрец отчетливо понимает, что один и тот же Логос правит миром и разумным поведением человека. Мудрец поэтому живет добродетельной жизнью, то есть в соответствии с законами природы, и это обеспечивает ему безмятежность существования, которая и есть высшая цель жизни.

Не упустим при этом, что стоический мудрец живет в согласии и с собственной философией, которая, по его мнению, есть тоже Логос в приложении на общедоступный человеческий язык. Именно по этой причине афиняне о Зеоне особо отмечаются, что он «и в собственной жизни являл для всех пример согласия с учением, которое проповедовал» и поэтому «народ почел за благо Зенона, сыну Мнасея, воздать хвалу и законным чином увенчать его золотым венком за добродетель и здравомыслие; а гробницу его поставить на Керамике за народный счет».

После смерти Зенона его школой - в строго ортодоксальном духе учителя - руководил Клеанф затем, Аристон Лысый из Хиоса.

В Рим стоицизм был перенесен Панецием из Родоса. Панеций и его младший современник Посидоний из Апомей по историко-философской традиции считается представителями так называемой Средней Стои.

В Риме стоицизм обрел свою вторую родину. Здесь он и умер. И здесь обрел свое бессмертие. История стоицизма на римской почве на первый взгляд может показаться историко-философским парадоксом. Во-первых, начиная уже с Панеция, стоицизм все чаще входит в самые разнообразные связи с другими учениями (начинает «смягчаться»). Во-вторых, весьма проблематично говорить и о творческом развитии стоицизма в Риме: каждый из поздних стоиков, если оценивать его учения строго академически, не может быть признан вполне оригинальным мыслителем; каждый из них усиливает ту или иную стоическую категорию, сторону учения всего при этом, вслед за Аристоном Лысым, физику и логику, мало и почти не изменяет его в целом. Кроме того, римские стоики не столь последовательно, как Зеон придерживались принципов собственного учения. Иногда их жизненное поведение лишь слегка и не в главном расходилось с теми принципами, которые они проповедовали, но случалось - и Сенека тому примером, - что оно полностью им противоречило. И, тем не менее, стоит только произнести слово «стоик» или «стоицизм», и в сознании у большинства людей возникает образ Рима, образ того же Сенеки или Марка Аврелия…

Историческое значение римских стоиков вообще находится вне этой сферы, «по ту сторону» вопроса о традиционализме, новизне и новаторстве. Римские стоики прежде всего и главным образом - «учители жизни», «вечные спутники человечества», точнее, той его части, которая по складу ума и характера близка к стоикам. Короче говоря, стоики - для стоиков. Эпикурейцу стоики покажутся чересчур суровыми, скептику - слишком фаталистичными и целеустремленными. Либо наши души настроены в унисон со стоиками, и тогда там, строго говоря, ни какие аргументы и доказательства вовсе не нужны и мы, едва только открыв «размышления» Марка Аврелия, понимаем, что это «наше», либо - нет, и тогда уж ни какие аргументы нам не помогут.

Всем этим объясняется столь значительный успех стоицизма на римской почве. Римляне были по преимуществу стоическими. Они легко уступали пальму первенства в различных областях жизнедеятельности другим народам, особенно грекам. Кроме одной. Классическая цитата из Вергилии лучше всего объяснит, что это за область:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы

Или обличье мужей повторить во мраморе лучше;

Тяжбы лучше вести и движение неба искусней

Вычислят иль назовут восходящие звезды не спорю:

Римлянин! Ты научись народами править державно -

В этом искусство твое! - налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных!

Римляне - воины, «мужи», «государственники» и завоеватели - были стоиками чуть ли не от рождения. Их не интересовал вопрос, «оригинальна или неоригинальна» та или иная философия, их волновало лишь одно: насколько она созвучна их умонастроению, может ли она помочь в их нелегкой жизни, насквозь пронизанной идеей государства и права, насколько она к ней «приложима». Стоицизм «приложился» прекрасно.

Философия «героического пессимизма» (именно так можно охарактеризовать стоицизм) была очень созвучна мировосприятию римского народа. Тем более, что в Рим стоицизм проник в то время, когда тот по своему историческому возрасту соответствовал Греции эпохи Зенона: исторические сумерки сгущались уже и над ним. Еще далеко не все это видели и ощущали, но «предчувствия и предвестия» (если воспользоваться формулой Вячеслава Иванова) были уже налицо. Как капитан должен покинуть тонущий корабль последним, так и стоику-римляну предстояло в ближайшей исторической перспективе продемонстрировать «городу и миру» свою абсолютную выдержку и доказать свою неколебимую верность вскормившей его империи. Роптать ему было не на кого, надеяться не на что, нужно было только молча и с достоинством умереть, дабы не уронить себя перед лицом Вечности… Разумеется, сказанное относится не ко всем римлянам поголовно, а лишь к сознательным носителям «римской идеи». В Риме, как и повсюду в мире, полно было своей «черни» - «черни» и в буквальном, и в метафорическом смысле. Но стоик всегда должен знать (и он знал это), что каждый его поступок встречается скептической ухмылкой циника и что плодами его трудов воспользуется не он сам, а некий «эпикуреец»… Вот те причины, в силу которых философия стоиков оказалась для римлян в буквальном смысле слова «философией жизни».

Была и еще одна причина счастливой судьбы стоицизма в Риме (точнее было сказать: «посмертной судьбы стоицизма в Риме»):это особые отношения, которые сложились здесь между умирающим стоицизмом и нарождающимся христианством. Многие идеи и образы Нового Завета почти дословно совпадают с цитатами из сочинений Сенеки. Эта близость идей Сенеки христианству уже в древности породила легенду о его христианстве (якобы в христианство обратил Сенеку апостол Павел), что дало повод к составлению мифической переписки между ним и апостолом Павлом. Много родственного с христианством и у Эпиктета, который к тому же и по своему социальному положению был близок членам раннехристианских общин. «Родство» между стоицизмом и христианством не стоит, конечно, преувеличивать: стоики все же, несмотря на целый ряд своих созвучных христианству идей, оставались язычниками, например Марк Аврелий, хотя и «по долгу службы», все-таки организовал гонение на христиан. Но это родство следует и игнорировать. И может быть, самое глубокое родство между стоицизмом и христианством следует искать не в совпадении отдельных мыслей и высказываний, а в том самоуглублении личности, на котором история стоицизма закончилась и история христианства началась.

Переворот, совершенный стоиками в философии, можно назвать, если воспользоваться современным термином, «экзистенциальным»: чем безразличнее становился стоический мудрец к окружающему его миру, тем он сильнее проникал в сокровенные глубины собственного Я, обнаруживая в своей личности целую вселенную, ранее ему совершенно неведомую и недоступную. В «Размышлениях Марка Аврелия достигнута, по-видимому, предельная глубина самопознания и исповедальности, доступные античному человеку. Без этого открытия «внутреннего мира» человека, совершенного стоиками, едва ли была возможна победа христианства. Поэтому римский стоицизм можно, рассматривать как «подготовительную школу» христианства, а самих стоиков (Сенеку, Эпиктета, Марка Аврелия) - как «искателей Бога».

зинон стоик римский философия

2. Поздние стоики

Предыдущие разделы эллинистической эстетики, существовавшей под знаком борьбы за последний универсализм, уже вполне определенно показали как передовую, так и весьма недостаточную позицию эстетики данного времени. Принцип субъективизма, с огромной силой, выдвинутый в начале раннего эллинизма и давший замечательные плоды стоической, эпикурейской и скептической эстетики, уже во 2 в. до н.э. начинаем трещать по швам. Да и мог ли какой бы то ни было субъективизм в течение более или менее долгого времени прельщать античные умы? Уже в самом начале мы находим в раннеэллинистической эстетике весьма яркие и даже художественные картины космической жизни, которые, правда, характеризовались теперь, в период субъективизма, при помощи проецирования внутренних переживаний человека на весь космос, но которые, тем не менее, не переставали быть грандиозными и возвышенными. Но и этот космологизм, как мы видели, вролне сознательно порвал со старым и суровым стоицизмом и стал наполнять его более мягкими элементами, заимствованными из арсенала классического платонизма. Получилась стоически-платоническая эстетика, следы которой мы могли замечать во всех тех попытках сближения разных философских направлений ради достижения всеобщего универсализма, который мы находили в дальнейшем. Такое же положение стоических концепций на язык платонизма, аристотелизма и пифагореизма, мы находим и в эту последнюю перед неоплатонизмом эпоху, о которой нам придется сказать несколько слов.

Поздних стоиков отличают как от ранних стоиков III-II вв. до н.э. Зенона, Хрисиппа и Клеанфа (ими мы занимались выше, ИАЭ V, с. 83-178), так и от средних стоиков II-I вв. до н.э. во главе с Панецием и Посидонием, которые были создателями так называемого стоического платонизма (ими мы тоже занимались выше, ИАЭ V, с. 661-724). Поздние стоики, если миновать менее известные имена, - это Люций Анней Сенека из Кордубы в Испании (ок. 4 г. до н.э. - 65 г. н.э.) и Марк Аврелий Эпиктет (121-180 гг. н.э.), римский император с 161 по 180 г. н.э. Эта группа поздних стоиков продолжает нести на себе особенности древнего стоицизма и в то же время обладает большой если не историко-философской, то, во всяком случае, историко-культурной новизной.

а) Морализм здесь остается на первом плане. Настоящее подлинное произведение искусства - это сам человек в его внутреннем состоянии. Старая стоическая теория мудреца если в чем-нибудь и смягчается, то, во всяком случае, остается у поздних стоиков на первом плане. Человек является не только произведением природы, но и произведением божества, которое трактуется и как создатель человека, и как промысел всех его деяний, и как их фаталистическая предопределенность. Только божество это мало чем отличается от космоса вообще, а космос трактуется как универсальное государство. Тот, кто понял свое подлинное положение в мире, тот обязательно чувствует себя гражданином неба; но - космополит. Во всех этих отношениях провести какую-нибудь заметную разницу между поздними стоиками, с одной стороны, и средними и ранними стоиками, с другой стороны, очень трудно. Все стоики любых античных эпох презирали внешние блага, не стремились к богатству и даже к обыкновенному достатку, вместе с киниками имели своим идеалом Геракла, который прославился своей трудовой жизнью, подвигами и повиновением своему отцу Зевсу, а также Диогена Синопского, который, живя в своей бочке, тоже прославился своим презрением ко всему внешнему и своим постоянным стремлением выработать у себя абсолютную невозмутимость и безмятежный покой.

б) Вместе с тем поздние стоики внесли как в свой стоицизм, так и вообще в историю античной культуры некоторого рода новшество, которое едва ли где-нибудь раньше осуществлялась в такой последовательной и ясно выраженной форме. Это новшество заключалось в том, что человеческая личность теряла здесь не только то гордое величие, с которым она выступала в период классики, когда вечность, красота и постоянство движений небесного свода были идеалом также и для внутренней жизни человеческой личности; но она теряла и ту если не гордую, то, во всяком случае, огромную силу внутренней морали, когда внутренняя жизнь человека объявлялась наивысшим и максимально достойным произведением искусства. Поздние стоики первых двух веков нашей эры удивляют чувством чрезвычайной слабости человеческой личности, ее полного ничтожества, ее безвыходности, ее неимоверной покорности судьбе. Древние стоки в случаях запутанности жизненной ситуации еще рекомендовали самоубийство для прекращения борьбы с бесконечными пустяками человеческой жизни и ряди презрения к ним. Самоубийство как моральный выход для гордого мудреца до некоторой степени допускали еще и Сенека, и знаменитый историк Тацит. Однако совсем другую моральную картину мы находим, когда читаем о предписаниях человеческого поведения вообще у поздних стоиков. Это - с одной стороны.

С другой стороны, у поздних стоиков мы замечаем неимоверно большую повышенность интереса к интимным религиозным переживаниям. Дело доходит до того, что эти наивные мудрецы начинают жаждать какого-то искупления свыше, какого-то спасения от мучительных противоречий жизни, которое даст им божество ввиду их слезных молений. Все кругом только зло, все кругом только буря мучительных и неодолимых противоречий, все кругом - ничтожно, несчастно, бессильно. Человеку остается только быть покорным судьбе и молится о даровании какого-то чудотворного спасения, об искуплении несчастного человеческого существа. Космос со своим Логосом, конечно, остается на месте. Объективная красота мироздания, конечно, остается так же, как она была у древних стоиков. Но все дело заключается теперь в том, что на эту космическую красоту стало некогда даже и взирать. Какая уж там красота космоса, когда человеку буквально некуда деться ни внутри себя, ни вне себя! И какие там еще могут быть искусства, когда человеческая личность запуталась сама в себе и ей теперь уже не до красоты и не до искусства! Вся красота и все искусство, вообще говоря, структурно остаются теми же самыми, какими они были в древнем стоицизме, но, конечно, вся эта эстетическая и художественная область у поздних стоиков неимоверным образом морализуется. Конечно, хорошо быть скульптором. Но зачем же тебе учится скульптуре, когда сам ты безобразен и ничтожен, когда сам ты так далек от красоты статуй. Нет, уж лучше вырабатывать свою внутреннюю статую, Лукше вырабатывать красоту своей внутренней и внешней жизни, чем заниматься скульптурой и прочими искусствами, которые сами по себе не имеют ровно никакого значения. Науки, искусства ремесла могут быть полезны в практической жизни человека, и в этом смысле поздние стоики никогда их не отрицали, и, в частности, не отрицали они и пользы искусства. Однако, запомним раз навсегда: дело вовсе не в красивых статуях, а в красивой человеческой личности; и дело вовсе не в прекрасной постройке, осуществленной искусным архитектором, а в том, что сам-то ты должен быть прекрасным домом добродетели, сам ты должен уметь построить свою моральную жизнь в виде красивейшего и искуснейшее продуманного архитектурного строения.

Поскольку вовсе не история этики является здесь нашим предметом, но история эстетики подробное изложение позднестоической морали никак не может входить в нашу задачу. Но анализ древнего стоицизма уже показал нам с полной очевидностью, что стоицизм никогда не был просто учением о морали и что, проповедуя наивысшее произведение искусства в виде морального совершенства человека, оно волей-неволей вторгался в область эстетики, и не только вторгался. Она-то и оказывалась высшим достижением морального совершенства. В структурном и методологическом отношении эта концепция древних стояков осталась и у поздних стоиков. Но только что указанные нами особенности позднего стоицизма, несомненно, деформировали этико-эстетическую позицию древнего стоицизма, лишивши ее силы, энергии, гордости и величавости самосознания. Внутренний человек у поздних стоиков, произведение это создавалась среди несложных мелочей жизни, создавалось в слезах, в сознании бессилия перед общим грехопадением и с жалобной надеждой на божью помощь. Все это было свидетельством того, что античная эстетика в своих поисках последнего универсализма уже проходила все эти внутренние состояния субъекта вплоть до - их полного ничтожества.

в) Иначе и не могла быть исчерпана та позиция субъективизма, которую мы постулировали выше как основание всей эллинистически-римской эстетики. И только после исчерпания всех возможностей субъективного понимания красоты становилась ясной вся недостаточность этой позиции субъективизма, с которой началась эллинистическая эстетика. И только после исчерпания всех возможностей позиции изолированного субъективизма стала ясной необходимость покинуть эту позицию и перейти к такой эстетике, которая уже больше не будет зависеть от ограниченности человеческой субъективности и которая создаст такую концепцию, когда человеческая субъективность, как, впрочем, и надчеловеческая объективность, станет только частным, хотя и необходимым, принципом.

Очень велико историко-культурное историко-эстетическое значение позднего стоицизма, невзирая на то, что он был только продолжением древнего стоицизма, и несмотря на ту малую роль, какую играла в нем эстетика. Между прочим, это и делало поздних стоиков прямыми предшественниками будущего неоплатонизма.

г) Необходимо заметить, да из предыдущего это должно быть ясным и само по себе, что одной из самых ярких особенностей позднего стоицизма является полное пренебрежение проблемами логики. Читатель хорошо помнит, какое огромное место занимала логика в системе раннего стоицизма. Это место настолько велико и настолько глубоко определяется им вся стоическая система, в том числе и эстетика, что значительную часть нашего специального изложения стоической эстетики мы посвятили проблемам чисто логическим (ИАЭ V, с. 86-138). Нечего и говорить о том, сто у поздних стоиков логика вообще перестала быть одной из трех философских дисциплин (логика, физика, этика). Поздние стоики мокли бы и без логики как специальной дисциплины, ни в виде отлетных логических проблем мы у поздних стоиков не находим. Само слово «логос» древние стоики, развивая и углубляя общегреческое понимание этого термина, положили в основу всей своей и логики, и физики, и этики. Оно действительно для них - и логическое построение, и языковая структура. Стоики начального периода стоицизма тончайшим образом разработали такие категории, как лактон ² или телесное и бестелесное, систематически разработали теорию логического суждения и грамматического предложения, дали целую систему, как логических категорий, так и грамматических частей. Они глубоко и весьма ловко оперировали такими моментами и всякого языкового, и всякого логического построения, как иррелевантная значимость. А, перенося свою теорию логоса на объективный мир, они рисовали замечательную по своей торжественности и мрачному величию картину мироздания в виде огненного Слова, которое было для них одновременно и приведением, и безликой судьбой.

Все эти элементы старого стоицизма почти целиком отсутствуют у поздних стоиков. К логике у них, как сказано, нет совершенно никакого интереса. Правда, некоторые результаты раннестоического учения о логосе, вроде учения о добродетели, о мудреце, о внутреннем человеке как о наивысшем произведении и фатализма, - все это у поздних стоиков осталось нетронутым. Однако все эти проблемы решались у них совершенно другом стиле. А стиль этот, как мы сказали, определялся чувством полного ничтожества человеческого субъекта, его неспособностью стать на собственные ноги и его зависимостью от божественных милостей, доходящей до какой-то почти христианской потребности в искуплении. Христианства здесь не было. Но формально и структурно, не по своему содержанию и не по сущности своего морализма, а скорее чисто методически поздние стоики, несомненно, уже приближались к христианству, хотя сами они и были его противниками, даже ненавистниками. В качестве императора Марк Аврелий даже известен своим специально учрежденным гонением против христиан, в результате которого появлялись все новые и новые мученики, не желавшие признавать императора богом. Поэтому о внутреннем родстве поздних стоиков с христианством не может быть и речи. Тем не менее, повторяем, такой своей оценкой человеческой личности как греховной, падшей и ничтожной и такой жаждой вырваться из оков злого мира, которая была почти воплем об искуплении, - такого рода проблемами поздние, несомненно, близко подходили к христианству и к неоплатонизму, наглядным образом свидетельствуя уже об исчерпании той позиции субъективизма, на которой стояла вся эллинистически-римская эстетика и этика.

Размещено на Allbest.ru