Науки о культуре после постмодернизма

Размещено на http://allbest.ru/

Размещено на http://allbest.ru/

НАУКИ О КУЛЬТУРЕ ПОСЛЕ ПОСТМОДЕРНИЗМА Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта РГНФ 11-03-12027в «Социокультурное развитие: аналитика, прогностика».

философский мировоззренческий постмодернизм познание

А.Я. Флиер

В этой статье мне хотелось бы поговорить о том, что собой представляет научная ситуация, складывающаяся после постмодернизма. О том, каковым видится исследовательское направление, еще не получившее своего названия, но которое стало оформляться в ходе более или менее явного исчерпания постмодернисткой аналитической волны в социальных науках, ухода из жизни основных корифеев научного постмодернизма, резком сокращении соответствующих публикаций и т.п. За последние годы появилось довольно много научных материалов, посвященных рассуждению на эту тему См., например: Кутырев В.А. После постмодернизма: полионтизм как парадигма коэволюции рациональных субъектов деятельности и ментальных агентов коммуникации // Полигнозис, 3(32), 2008; Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2010; Шапинская Е.Н. Культурология после постмодернизма // Культурологический журнал, 2010, №1. Режим доступа: http://www.cr-journal.ru/ и др., но имеющих в основном частный характер, не ставящих перед собой задачу комплексного прогнозирования направленности развития общественных наук в целом в ситуации «после постмодернизма».

Я не буду касаться здесь основных мировоззренческих, культур-философских и антропософских положений постмодернизма. Это предмет для самостоятельного рассмотрения. Я попытаюсь проанализировать основные особенности постмодернизма лишь в качестве способа описания и интерпретации социальной реальности в интересах познания актуальных механизмов регулирования этой реальности. Т.е. постмодернизм будет рассматриваться как инструмент изучения общественного бытия, а не определения его сущности. Вместе с тем, пришла пора очертить то проблемное поле, которое, должно стать значимым после постмодернизма как специфичного в свой проблематике научно-исследовательского направления, понять, изучение каких социально-регулятивных возможностей культуры сейчас становится наиболее актуальным.

Сразу же должен сказать, что я никоим образом не отвергаю постмодернизм как неверную или устаревшую научную позицию и не противопоставляю постмодернизму иные модели понимания культуры в качестве чего-то «более правильного». Напротив, я являюсь убежденным сторонником научных принципов постмодернизма как «идеологии сомнения», необходимой науке, как экстравагантного метода «постижения истины посредством ее осмеяния» Это может быть сопоставлено с хорошо известной из литературы интеллектуальной функцией королевского шута или трикстера, которые в ироничной форме нередко высказывают гораздо более глубокие наблюдения за жизненной реальностью, нежели содержатся в глубокомысленных суждениях мудрецов., хотя сам исследованиями в постмодернистской методологии почти не занимался. Тем не менее, нельзя не признать, что постмодернистская методология осмысления проблем общества и культуры оказалась очень продуктивной, позволившей понять многие скрытые противоречия социокультурной структуры и динамики, обнаружить многие неявные смыслы окружающей нас социальной реальности. И в качестве «научной идеологии», определяющей социально значимые познавательные цели общественных наук, постмодернизм остается очень влиятельным до сих пор.

Если рассматривать постмодернизм как особое понимание и особую интерпретацию социально-культурных процессов, то следует отметить, что он был сосредоточен преимущественно на анализе культуры как текста и его неявных смыслов, на коммуникативной социально-регулятивной функции культуры. Постмодернизм исследовал многообразие способов социального контроля посредством контроля над информацией и информационных интервенций. Этому были посвящены основные работы М. Фуко, Ж. Бодрийяра и в какой-то мере публицистические работы У. Эко. Постмодернизм дал много нового знания о культуре как инструменте социального управления и социальной дифференциации, манипуляции сознанием людей (принцип «разделяй и властвуй»). Он произвел эффективную «деконструкцию» представлений классической и неклассической науки о социальной реальности, показал, насколько эта реальность сложнее и противоречивее, чем мы представляем ее в рамках стереотипов непосредственной рациональности, до какой степени она является искусственно сконструированной в чьих-то властных интересах Здесь могут быть прослежены интересные корреляции со взглядами антропологов-конструктивистов. См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001., в какой мере наши аналитические модели этой реальности являются лишь частичными, а то и совсем фрагментарными ее отражениями.

Но время идет, и наступает момент, когда наступает естественная смена актуальных проблемных полей общественных наук, что связано как с переменой объективных обстоятельств, с изменением фактических параметров объекта исследования - современного общества, так и с исчерпанностью познавательных возможностей данного научного подхода в рамках используемых алгоритмов аналитической работы. Приходит время поиска чего-то нового, объективно более актуального в новой социальной ситуации.

Как представляется, постмодернизм удачно описал различные особенности, характерные для наступающего постиндустриального/ информационного этапа общественного развития, но не уделил внимания еще одной новации - тотальному мультикультурализму в жизни западных обществ и тем социальным последствиям, к которым он приведет. А последствия эти оказались очень серьезными, и наука только недавно занялась их осмыслением См., например, Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эпоху. М.: Логос, 2003.. И еще не было 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, что на самом деле оказалось очень тесно связанным с упомянутым мультикультурализмом и благостным представлением западного мира о том, что «движение навстречу Востоку» снимет все проблемы. Оказалось, что в какой мере снимет, в такой и создаст новые.

Конечно, очень трудно умозрительно предсказать, каким образом и по какому алгоритму будет осуществляться обретение нового проблемного поля в социальных науках, что станет его основным и наиболее актуальным познавательным предметом. Я позволю себе высказать осторожное предположение о том, что, по всей видимости, следующий этап изучения культуры будет сосредоточен на осмыслении ее в качестве инструмента самоотождествления человека, что в существенной мере определяет направленность его социальной активности. Исследования обратятся к более глубокому анализу идентифицирующей и интегрирующей функций культуры. К пониманию культуры как особой формы социального доверия.

Этот прогноз строится на следующей логике.

Основным проблемным полем наук о культуре первой половины - середины ХХ века было исследование регулятивных возможностей культуры, осуществляемых посредством воздействия на прагматические интересы человека (это характерный ракурс интересов структурных функционалистов и неоэволюционистов). Культура исследовалась, как инструмент социальной регуляции, осуществляющий свои функции на основании вопроса «что ты хочешь в этой жизни?».

Наиболее актуальной темой наук о культуре последней трети ХХ века была проблематика культурной регуляции, осуществляемой через систему социальных коммуникаций и направленных информационных потоков, воздействующих на сознание людей (что являлось по преимуществу проблематикой структуралистов, постструктуралистов и постмодернистов). Культура исследовалась в своих регулятивных функциях на основании вопроса «что ты знаешь об этой жизни?».

Ныне же, как представляется, доминантным исследовательским интересом наук о культуре в начале - середине XXI века должно стать изучение регулятивных возможностей культуры, апеллирующих к деятельностному потенциалу человека (как созидательному, так и разрушительному), который в свою очередь детерминируется его фундаментальными культурными ориентациями и актуальными способами применения этих ориентаций. В основу исследовательского интереса наук о культуре ставится вопрос «что ты намерен делать в этой жизни?». Наука начинает интересоваться тем, какой профиль деятельности, социальной активности диктуют человеку его культурные ориентации, на что они его толкают: стать гуманистом или террористом, бороться за согласование или размежевание?

Не вызывает сомнений, что деятельностный потенциал человека в существенной мере связан с его культурной самоидентификацией, с его осознанием собственной культурной принадлежности и исключительности, с потребностью и возможностью открытой манифестации этого, с его настроенностью на те или иные формы толерантного взаимодействия с «культурным Другим» или, напротив, отторжения Другого. Мне кажется, что исследования деятельностного потенциала человека должны будут в существенной мере базироваться на изучении его идентификационных интенций, конструктивного и деструктивного потенциала таких интенций, в решающей мере определяющих вектор реализации этого потенциала.

Новая ситуация «культурного коммунизма», развертывающаяся в рамках торжествующего мультикультурализма, возрастающий объем культурных возможностей для самореализации человека и возможностей культурного заполнения расширяющихся сегментов свободного времени, рост избыточного многообразия его культурного окружения и пр. должны подтолкнуть науку к поиску и исследованию внутренних резервов культурной саморегуляции людей. Как представляется, особенно актуализирует эти задачи и проблема нового этапа противостояния традиционных и новационных культур, которое переметнулось на территорию Европы, Америки и России, о чем предупреждал нас С. Хантингтон Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: «Издательство АСТ», 2003. Хантингтон делал акцент на противостоянии христианского и исламского миров, но, думается, что проблема гораздо масштабней. На самом деле речь идет о конфликте между традиционным и новационным типами мироустройства, о постепенном вытеснении всех традиционных культур с «социальной площадки» современности и их очень жестком сопротивлении. Христианско-исламский конфликт отражает только сегодняшнее состояние этой проблемы. Далее «восстание традиционалистов» может охватить и сам христианский мир..

Вместе с тем, возникает вопрос: как этот деятельностный потенциал человека исследовать, что при этом нужно описывать и знание о чем нужно получить? Попробуем и здесь провести историческую экстраполяцию.

Неоэволюционизм и функционализм (структурный функционализм) изучали культуру прежде всего как деятельность, тем или иным образом удовлетворяющую какие-то интересы и потребности людей См.: Каган М.С. Человеческая деятельность. М.: Наука, 1974.. При этом в качестве объекта описывались и изучались результаты и продукты этой деятельности (чем занималась история культуры), на основании чего аналитически реконструировались ее целевые принципы и организационные технологии (чем занималась теория культуры) См. Лем Ст. Сумма технологий. М.: Изд-во «Мир», 1968.. Причем здесь имеются в виду не столько технологии, с помощью которых тот или иной нужный продукт изготовлялся «технически» (это уже предмет интереса соответствующих специальных отраслевых наук), сколько социальные технологии организации и регуляции данного вида деятельности в целом.

Структурализм, постструктурализм и постмодернизм изучали культуру как текст Это очень хорошо описано кн.: Руднев В.П. Словарь культуры ХХ в. М.: Аграф, 1997.. Объектом исследования при этом также выступали продукты социальной и культурной деятельности (а отчасти и технологии), которые рассматривались прежде всего как информационные носители и при анализе которых выявлялись важные социальные смыслы, скрытые или неявно присутствующие в этих артефактах, в принципе поддающиеся аналитической дешифровке.

Как мне представляется, на новом этапе развития наук о культуре предметом особого внимания должны стать цели деятельности человека. Культура станет изучаться как намерение, как «умысел», как стимулирующая психологическая установка на деятельность. Объектом исследования станут как человеческая деятельность, постигаемая через ее технологии и продукты, так и сами люди, их культурные ориентации и самоидентфикации. При этом будут аналитически реконструироваться (дешифровываться) социально значимые цели, ради достижения которых (осмысленно или латентно) люди осуществляют какую-либо деятельность, используют те или иные технологии и достигают тех или иных результатов. Важным предметом исследований станет поиск закономерностей, объясняющих обусловленность тех или иных деятельностных намерений человека его исходными социокультурными характеристиками.

Если раньше при изучении культуры основной акцент делался на культурных формах и их местном своеобразии, а также на универсальных культурных смыслах и функциях, то теперь, как представляется, наиболее актуальным становится вопрос о культурных трендах и векторах культурной изменчивости. Причем речь идет о трендах, детерминированных в своей направленности не только совокупностью внешних обстоятельств функционирования культуры (политических, экономических и пр.), но - более всего - пожеланиями и потребностями людей, живущих в системе этой культуры, т.е. социальным заказом на культурное развитие и теми самыми «культурными намерениями», о которых говорилось выше.

В этой связи можно предположить и еще одну особенность нового этапа в состоянии общественных наук. Если постмодернизм временами и позволял себе какие-то предположения по поводу возможного развития наблюдаемых тенденций в обозримом будущем, но все же в основном он был сосредоточен на выявлении скрытых противоречий актуальных социокультурных процессов настоящего времени. Я полагаю, что новая волна в общественных науках будет в гораздо большей мере ориентирована на социокультурную прогностику, на целенаправленное прогнозирование грядущего социокультурного развития.

Мне кажется, что следует особо выделить еще одну проблему. Постмодернизм в наиболее явной форме поставил вопрос о том, что содержанием человеческой истории является постепенное, но неуклонное возрастание уровня социальной свободы человека. Если принимать за «нулевую точку отсчета» инстинктивные нормы животной социальности, то такие же жесткие социальные ограничения в основном были характерны и на ранних первобытных этапах человеческой истории (об этом свидетельствуют антропологические исследования наиболее архаичных сообществ). Затем (в позднюю первобытную и последующую аграрную эпоху) эти нормы трансформировались в этнические и социальные обычаи (традиции), имевшие больший вариативный простор в своем практическом исполнении, а позже (на индустриальной стадии) - в право, еще в большей мере формализовавшее социальные ограничения, отошедшее от конкретно-прецедентного способа их определения. Что дальше? Какая модель социальной справедливости и конвенциональных ограничений человеческой свободы ожидает нас в обозримом будущем? Постмодернизм в принципе поднял этот вопрос, но не пытался найти на него ответ. Наверное, это уже задача следующего этапа развития науки.

Я предлагаю назвать это новое направление в развитии наук о культуре постфутурологией. Логика такого предложения основывается на следующем.

Во-первых, при всей академической и актуальной политической значимости знаний о прошлом, мы изучаем историю и культуру для того, чтобы понимать, что ждет нас в будущем (делаем это осознанно или латентно). Т.е. все общественно-научное знание (особенно знание о настоящем) является явной или скрытой футурологией, преследующей цели проектирования будущего. Это стало характерной чертой общественного сознания в Новое время.

Во-вторых, классическая социальная футурология, ориентированная на эволюционизм, прогнозировала будущее только в его позитивной перспективе. Завтра будет лучше, чем сегодня, потому что иначе и быть не может (классики предупреждали нас только об этом). Сейчас же становится понятным, что судьба будущего в очень большой мере зависит от культурных ориентаций людей, которые станут определять направленность его строительства. В конце концов, и «Аль Кайда» тоже предлагает нам какое-то будущее, возможно, не самое плохое, но основанное на таких культурных принципах, которые не всех устраивают. Следовательно, речь уже идет о «другой» футурологии, исследующей разные возможные варианты будущего, выбор которых будет детерминирован не только познавательными возможностями науки и технико-технологическими возможностями экономики, но и культурными ориентациями его строителей, разными типами социального доверия, свойственными им.

При этом был бы неверным определять эту «другую футурологию» исключительно как «негативную футурологию», пророчащую нам грядущую социальную катастрофу. Не следует забывать и то, что вариант будущего, который для Запада будет расценен как катастрофа, для Востока может стать исторической победой, и наоборот. Или же Запад и Восток найдут какой-то культурный компромисс. Так или иначе, прежнюю «прогрессистскую футурологию» сменяет новая «стохастическая футурология» В каком-то смысле ее предшественником можно рассматривать научно-футурологическое творчество Ст. Лема. См.: Лем С. Сумма технологий. М.: Мир, 1968 и М.: АСТ, 2004, а также Лем С. Философия случая. М.: АСТ, 2005.. Если аграрная эпоха в своих представлениях о будущем основывалась на положении «добро восторжествует над злом», индустриальная эпоха (эпоха модерна) была уверена в том, что «знание восторжествует над незнанием», то новая постиндустриальная/информационная эпоха, пожалуй, приходит к выводу о том, что «изменчивость восторжествует над устойчивостью». Собственно об этом говорят и синергетики. Культура во все меньшей мере проявляет себя как состояние и во все большей мере становится процессом. И это хорошо. Значит, будет интересно.

Так или иначе, наука приходит к актуализации вопроса о необходимости аналитического моделирования новой культурной ситуации, основанной на новых социальных реалиях и новых регулятивных задачах, уже заметно отличающихся от реалий 60-70-х годов ХХ века. Возникает необходимость поиска новых ракурсов исследования культуры, новых методов ее диагностики, экспертирования и проектирования.

Еще один значимый аспект новых культурных исследований, на который хотелось бы обратить внимание, заключается в том, что они будут вестись в условиях, когда традиционные формы локальной культурной самобытности фактически утрачивают свой непосредственный жизнеобеспечивающий и социально регулятивный характер, т.е. становятся утилитарно не актуальными. А ведь именно традиционные формы культуры являются до сих пор одним из основных предметов культурологических исследований Э.С. Маркарян даже предлагал выделить в качестве специального направления культурологии «традициологию» (см.: Маркарян Э.С. Культурная традиция и задача дифференциации ее общих и локальных проявлений. В кн.: Методологические проблемы этнических культур. Материалы симпозиума. Ереван, изд-во АН Арм. ССР: 1978; E.S. Markarian. Tradition as an Object of System Study // World Futures. 1992. Vol. 34. См. также Лурье С.В. Историческая этнология. М.: Аспект Пресс, 1997).. Ныне же локальная культурная самобытность начинает все больше и больше концентрироваться исключительно в своих карнавальных проявлениях, которые можно хорошо имитировать на сцене, эксплуатировать в функции «местной экзотики» для туристов, но уже практически утратившей свой утилитарный прагматический характер. Разумеется, в первую очередь это касается народов, уже перешедших или переходящих на постиндустриальную стадию развития; но эта тенденция начинает быть заметной и во многих более традиционных обществах.

Культурология, сосредоточенная на проблемах локальной культурной самобытности, постепенно превращается в «карнавальную культурологию», шаг за шагом отрывающуюся от актуальных социальных реалий современности. Тем более, что основной наукой, изучающей традиционные формы культуры, является антропология (этнография), и культурология, не ведущая самостоятельных полевых исследований, соперничать с ней не в состоянии.

Но сейчас открывается новое направление исследований, ориентированных на феномен «новой культурной локализации» или, по крайней мере, на существенную перемену в таксономии культурных локусов. Новыми локусами культурологического изучения все больше и больше становятся непостоянные социальные группы, кратковременно возникающие на основе сиюминутного совпадения интересов или увлечений (болельщики на стадионе, зрители в кинозале, слушатели на концерте, посетители ресторана или туристической экскурсии и т.п.). Социальную значимость этих новых образований мы уже имели возможность увидеть в реальных проявлениях (события на Манежной площади в Москве, акции «синих ведерок» и т.п.). В изучении специфических культурных установок этих новых сугубо ситуативных социальных групп у культурологии нет соперников (социология изучает их в другом проблемном ракурсе). Все чаще и чаще единицей культурологического изучения становится отдельный человек в его конкретной социокультурной ситуации...

Вот так мы приходим к проблеме изучения деятельностного потенциала человека, определяемого его культурными ориентациями, особенностями его идентичности и т.п.

Быть или не быть? Стать гуманистом или террористом? Вот в чем вопрос...

Размещено на Allbest.ru