Проблемы философии науки

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Философия науки как самостоятельная отрасль знания сформировалась в рамках философии сравнительно недавно. Конечно, первые философские идеи, лежащие в основании современной науки, определяющие принципы и цели научного познания, принадлежат еще родоначальникам философии Нового времени - Ф. Бэкону и Р. Декарту. Важный вклад в становление этой дисциплины внесли позднее И. Кант и неокантианцы. Однако систематически проблемы научного познания стали изучаться уже в XX столетии в рамках направления, получившего название "логический позитивизм". Как философское течение, логический позитивизм существовал в 30-е - 60-е годы прошлого столетия. На базе критики многих его идей сформировался постпозитивизм, ведущие представители которого - К. Поппер, И. Лакатос, Т. Кун, П. Фейерабенд разработали свои концепции науки. Постпозитивизм, не разделяя многие установки логического позитивизма, тем не менее унаследовал от него, во-первых, исследовательскую проблематику (конечно же, существенно ее дополнив), и, во-вторых, инструменты анализа и решения изучаемых проблем - аппарат логических теорий, созданных современной логикой. В центре внимания философов науки XX столетия были прежде всего проблемы, связанные с методами научного познания: их структурой, познавательными возможностями и сферами применения. В связи с этим было принято говорить о философии и методологии науки как о едином направлении исследований.

методов научного познани

Основные проблемы философии науки

Исторически сложилось так, что долгое время философия и методология науки ориентировалась на анализ, прежде всего естественнонаучного знания, в особенности - физического и математического (о взаимоотношениях физики и философии см. хрестоматию 6.1 и хрестоматию 6.2), поскольку именно оно считалось эталоном строгости и точности. Но в последней трети прошлого века исследовательский интерес стал смещаться в сторону гуманитарных и социальных наук. Проблемы методологии истории, психологии и социологии стали изучаться все более активно. Это позволило во многом преодолеть имевшую место односторонность методологических концепций и, кроме того, дало возможность заново переосмыслить некоторые из фундаментальных проблем науки, например, проблему закономерностей развития научного знания или проблему его достоверности.

Оценивая тенденции развития философии и методологии науки, большинство исследователей отмечают следующие два обстоятельства.

Во-первых, эволюцию теоретических концепций от нормативного подхода к процедурам и результатам научных исследований к дескриптивному, описательному, и во-вторых, поворот от логического анализа структуры научного знания к проблемам его исторического развития. Эти тенденции во многом являются взаимосвязанными. Анализ исторического пути развития научного знания показал, что надежды на существование единого универсального научного метода, применимых везде и всегда критериев достоверности получаемых результатов, по всей видимости, не оправданы. В истории науки не существовало единых стандартов научной строгости и точности. В каждую историческую эпоху в различных научных дисциплинах применялись свои правила и приемы исследования, которые могли оказаться более или менее успешными. Это привело к отказу от первоначальной установки логического позитивизма перестроить все здание науки в соответствии с последними достижениями логики, и, поскольку ученые зачастую действовали вопреки предписаниям методологов, оставило за методологией преимущественно описательную и классифицирующую функции по отношению к методам научного познания и его результатам. Такое изменение установки не превратило, однако, предшествующие разработки философов науки в бесполезные инструменты, а только ограничило область их применимости и выявило степень их соответствия исторической практике научных исследований.

Как правило, методологические проблемы науки не являются собственно внутринаучными проблемами - они имеют значительное философское содержание, поскольку их способ постановки, а зачастую и решение зависят от принятых исследователем философских допущений относительно природы мира, познания и специфики научной деятельности.

К числу основных проблем философии и методологии науки обычно относят проблему возникновения научного знания, соотношения и взаимосвязи научных и вненаучных форм познания, проблема строения научного знания и основных функций науки, проблема развития науки.

Естественно, что каждая из этих проблем в свою очередь представляет собой довольно сложный комплекс подпроблем, характеризующийся собственными логическими и идейными связями. Так, проблема структуры научного знания требует выяснения вопросов, какое знание считать эмпирическим, а какое - теоретическим, что такое научный факт и что такое научная гипотеза, что является законом науки, а что является научной теорией, должна ли научная гипотеза основываться на фактах или она должна быть логическим следствием теории и т.д. Определенное решение каждой из этих проблем оказывает влияние на решение остальных, а иногда даже может завести решение других проблем в тупик, как это получается в знаменитой "дилемме теоретика" К.Г. Гемпеля.

Как показала практика исследования, средства современной логики позволяют, во-первых, формулировать эти и другие подобные проблемы вполне однозначным строгим способом, а, во-вторых, являются незаменимым инструментом их анализа. Их единственный недостаток состоит лишь в том, что они не могут быть достаточными средствами для решения всех методологических проблем. Логика оказывается здесь неразрывно связанной с философской теорией науки. К рассмотрению одной из таких проблем, где простого логического решения оказывается недостаточно, мы сейчас и перейдем.

Проблема демаркации

История проблемы. В философии науки так называемая "проблема демаркации", т. е. проблема разграничения науки и других форм культуры, исторически возникла и рассматривалась прежде всего как проблема разделения науки и метафизики. При этом способы ее решения, предлагаемые как логическими позитивистами, так и их постоянным оппонентом Карлом Поппером, предусматривали сведение этой проблемы на "атомарный уровень": был предложен методологический критерий, с помощью которого можно было отличить "научное высказывание" от "метафизического высказывания". Иначе говоря, наука и метафизика не анализировались как целостные структуры, к ним был применен формальный логический подход: и то, и другое рассматривалось просто как совокупность утверждений о мире. "Критерий эмпирической значимости", предложенный логическим позитивизмом, требовал от научных предложений "эмпирической проверяемости", то есть возможности быть верифицированными опытными данными. Метафизические же предложения не удовлетворяли этому критерию: их в принципе нельзя было верифицировать. Причины этого могли быть разными: от неосмысленности входящих в такие предложения терминов (абсолют, дух и т.п.) до грамматически неправильной конструкции таких предложений ("Ничто ничтожествует"). Критерий же фальсифицируемости, выдвинутый К. Поппером как альтернатива позитивистскому, требовал от научных высказываний принципиальной опровержимости. Отсутствие потенциальных фальсификаторов, предполагавшееся у метафизических предложений, также должно было вывести их за пределы науки.

Как известно, эти критерии оказались "слишком простыми", чтобы быть достаточными. Методологический анализ, осуществленный самими логическими позитивистами в рамках их доктрины, показал, что теоретические утверждения (законы науки) не могут быть окончательно верифицированы, а соответствующие исследования по истории науки опровергли догматический фальсификационизм: фальсифицированность научных гипотез и теорий (их несовместимость с известными эмпирическими фактами) не ведет к их автоматической элиминации из корпуса научного знания. Истинность и ложность научных утверждений не является функционально зависимой от процедур их верификации или фальсификации. Более того, сами эти процедуры не носят безусловный характер, а, с одной стороны, содержат конвенциональные элементы, а с другой - не являются полностью независимыми от любого вида теоретического знания. Тезис о нейтральности языка наблюдения, т.е. независимости его от теоретических допущений о сущности наблюдаемых явлений, выдвинутый позитивистами, по-видимому, невозможно защитить в его первоначальной безоговорочной формулировке.

Одним из следствий теоретической неудачи исходного решения проблемы демаркации науки и метафизики явилась проявившаяся в исследованиях по философии и методологии науки второй половины XX века тенденция сближения науки с другими формами духовного творчества: метафизикой, религией, мифологией. Конечно, не только неудачная попытка решения проблемы демаркации повлияла на изменение точек зрения и смещение интересов исследователей проблем методологии науки. Существенную роль сыграли также и результаты анализа других важнейших философских и методологических проблем науки. Прежде всего это относится к анализу двух взаимосвязанных ключевых проблем: проблеме развития науки и проблеме истинности (обоснованности) научного знания.

Рациональна ли наука? Одним из основных выводов, к которым пришла философия науки во второй половине XX века, является положение о том, что развитие науки не представляет собой непрерывного кумулятивного процесса. Новые научные теории не обязаны быть простым расширением прежних теорий. Очень часто они несовместимы по своему содержанию или даже несоизмеримы, если базируются на различных онтологических допущениях. В этом смысле процесс смены научных теорий включает в себя моменты выбора системы онтологических допущений. Однако подобный выбор не может быть оправдан только рациональными аргументами, поскольку неоспоримые преимущества новой теории перед старой проявляются значительно позднее момента выбора. Это показывает, что рациональное обоснование науки на любом этапе ее развития является недостижимым идеалом, поскольку подобное обоснование неизбежно ограничивается наличием нерациональных компонентов в истории развития той или иной научной дисциплины. Более того, несовместимость старых и новых научных теорий означает, что содержание старых теорий включает в себя ложные утверждения. Следовательно, научное знание в этом смысле не может оцениваться как безусловно истинное. Но признание относительности (точнее, условности) научных истин, приводит нас к заключению, что и современные научные теории будут также пересмотрены и отброшены, как и их предшественницы.

Таким образом, научная деятельность, как деятельность, направленная на поиск истины, не может рассматриваться как образец рациональной деятельности, поскольку конечная ее цель принципиально недостижима. Кроме этого, сами основания научного знания оказываются во многом произвольными допущениями, выбранными интуитивным образом, а не в результате строгого критического анализа. В итоге наука предстает перед нами как трижды нерациональная форма духовной деятельности: она нерациональна в своих основаниях, нерациональна по способу своего развития и нерациональна по своей конечной цели. В таком случае у нас нет никаких причин относиться к ее результатам с наибольшим доверием, а тем более предполагать, что она обладает какими-либо преимуществами по сравнению с мифологией и религией в том, что дает нам адекватную картину мира (идея о том, что наука есть не более чем специфический язык описания мира, разделялась не только логическими позитивистами см. хрестоматию 6.3). Хотя такой позиции нельзя отказать в определенной последовательности и, кроме того, она является до некоторой степени закономерным итогом эволюции философии и методологии науки в XX веке, тем не менее ее нельзя рассматривать как наиболее "обоснованную" и даже, по-видимому, как приемлемую.

Дело в том, что ее последовательность и внешняя прочность достигаются за счет слегка замаскированной непоследовательности в применении интерпретативных процедур, которая проявляется как при анализе структуры научного знания, так и при анализе его развития. А именно: во-первых, доказывая зависимость значений эмпирических терминов от теории, внутри которой они функционируют (так называемую "теоретическую нагруженность" эмпирических терминов), сторонники подобного подхода как бы "забывают" то обстоятельство, что сама научная теория получает интерпретацию, используя те же самые эмпирические термины; во-вторых, рассматривая процедуру смены научных теорий как результат субъективного в своей основе выбора ученого, они, как правило, опускают в своем анализе все моменты, связанные с такими до конца не формализуемыми, но вполне рациональными факторами, как цели создания новой конкретной теории, а также оценку эффективности и плодотворности ее методов решения проблем и возможные концептуальные связи с остальным корпусом конкретно-научного знания. Иначе говоря, убедительность "нерациональной" интерпретации научного знания обеспечивается прерыванием методологического анализа на подходящем шаге.

Аналогичный прием применяется и в том случае, когда производится сближение науки с другим формами культуры, также содержащими определенную картину мира - мифологией и религией. Поскольку обоснованность научного знания уже поставлена под сомнение предыдущим анализом, постольку научную, религиозную и мифологическую картины мира мы можем рассматривать как равноправные - все они в конечном счете оправдываются верой человека в истинность их основоположений. А эта вера, формирующаяся прежде всего под воздействием социально-культурных факторов, таких как воспитание, образование, коллективные представления и т.д., является реализацией фундаментальной потребности человека гармонизировать свои отношения с миром. Здесь также анализ не является свободным от философско-антропологических установок исследователя, поэтому он прекращается уже на ранней стадии сравнения всех этих форм культуры и подменяется спекулятивными рассуждениями о способностях и потребностях человека, являющихся конечными причинами их возникновения.

Несмотря на то, что подобная тенденция в методологии науки не способна стать доминирующей, ее существование и определенная популярность ее идей требуют нового обращения к проблеме демаркации научного знания с учетом накопленного опыта анализа науки и вовлечения в круг рассмотрения кроме метафизики еще и других вненаучных форм культуры.

Структура проблемы. Специфические признаки науки. Предварительно можно выделить следующие уровни этой проблемы:

1) холистический (верхний уровень); на этом уровне задача состоит в выявлении специфики науки как формы духовной деятельности по сравнению с другими аналогичными интегративными формами - искусством, религией и т.п.;

2) дисциплинарный: на этом уровне должна решаться проблема демаркации научной дисциплины и ее квазинаучного двойника, например, психологии и парапсихологии;

3) теорийный: кроме подлинно научных, внутри научной дисциплины могут зарождаться и функционировать и ненаучные, например, метафизические, теории;

4) атомарный: проблемой этого уровня является разграничение научных и ненаучных предложений;

5) антропологический: человек науки может действовать как ученый или не как ученый в зависимости от принятых им на момент исследования целей и установок.

Естественно, что каждый уровень проблемы демаркации содержит на самом деле совокупность взаимосвязанных проблем, да и сами эти уровни не могут быть отделены друг от друга непроницаемой границей. Так, на атомарном уровне одной из проблем является проблема разделения эмпирических научных высказываний и эмпирических высказываний естественного языка (в философском плане эта проблема выглядит как проблема формирования научного факта), проблема взаимосвязи эмпирического и теоретического познания оказывается сквозной проблемой для всех уровней демаркации и т.д.

Существует множество специфических признаков науки, отличающих ее от других форм культуры. Среди существенных признаков науки мы выделим следующие:

направленность на поиск достоверного знания;

специфический способ организации поиска этого знания - "научное исследование";

принципиальная незавершенность научного знания (возможность его совершенствования);

универсальность науки - возможность применения исследовательских методов в любой области реальности;

наличие особого субъекта научной деятельности - научного сообщества, характеризующегося специфической организацией и собственными законами функционирования и воспроизводства.

Разумеется, не все эти признаки являются равноправными по своему статусу. Часть из них при детальном раскрытии их содержания оказывается результатом эмпирических обобщений. Другая же часть получена на основе философского анализа науки. Остановимся прежде всего на последних.

Цель науки - достижение истинного знания о мире. Это означает, что, во-первых, мы имеем представление о том, что является истиной (или по крайней мере о том, что ей не является); во-вторых, существование истин подразумевает существование определенного типа реальности, к которой собственно и относятся эти истины. Эта реальность должна быть дана исследователю до всякого исследования, должна сохраняться после исследования и должна быть (главное) независимой от исследователя. Предпосылка существования независимой от исследователя реальности, как известно, считается основным условием для развертывания научного познания. Независимость реальности от субъекта исследования есть просто конкретизация убеждения, формируемого всем жизненным опытом любого человека - существование реальности в целом не зависит от наших действий в ней и представлений о ней. Существуют некоторые элементы реальности, которые мы можем в ней изменять, но мы не способны ее создать и уничтожить (любая солипсистская позиция есть результат рассуждений, а не опыта). Именно такая реальность становится предметом исследования, и описанием именно такой реальности являются научные истины. Иначе говоря, отправной точкой научного исследования является непосредственно данная реальность, которая в целом индифферентна к существованию исследователя и его процедурам: она не уничтожается ими и, в принципе, не уничтожает самого исследователя в процессе его деятельности.

Теперь вернемся к научным истинам. Все истины, получаемые в результате научных исследований, является истинами ограниченными. Эта ограниченность состоит в следующем: они относятся только к фрагментам реальности, и получены в результате исследования конкретных ее частей. Это объясняется указанной выше незавершенностью науки и гарантирует эту незавершенность. Кроме того, само понимание истины в науке несомненно связано с ее пониманием в обыденном жизненном опыте человека, накопленном во взаимодействии с окружающей его областью реальности. Изменчивость повседневного опыта и эволюция Вселенной не дают истинам стать окончательными.

Перейдем теперь ко второму выделенному выше признаку науки: ни одно утверждение не принимается на веру, каждая научная истина есть результат соответствующего проведенного исследования. По-видимому, именно понятие исследования является ключевым в решении проблемы демаркации.

Каждое научное исследование представляет собой предприятие, где успех не может быть гарантирован никому и ни при каких обстоятельствах. В то же время, хотя личные усилия исследователя почти всегда приводят к результатам, где субъективность его позиции практически неотделима от интерсубъективности научно значимых итогов исследования, тем не менее, общий массив научного знания, как правило, нивелирует все личностные компоненты и предстает перед нами как система безличных истин. Этот эффект достигается не только и не столько в силу статистических закономерностей, устраняющих воздействие случайных причин, сколько в силу общепринятой методологической научной конвенции: любое исследование должно быть воспроизводимо. Это означает не только возможность перепроверки экспериментальных результатов в естественных науках, но и возможность перепроверки и критического рассмотрения всех рассуждений, осуществленных в том или ином экспериментальном или теоретическом исследовании. Иначе говоря, все имевшие место в ходе исследования мыслительные и практические действия должны быть представлены в соответствующем отчете об исследовании (сообщении, статье, монографии и т.д.). Конечно же, на практике это требование выполняется весьма приблизительно, общепринятые и общеизвестные положения опускаются. Но все это допустимо только при условии, что все пропуски могут быть однозначно восстановлены в полную картину, что является необходимым для возможности повторного проведения исследования и доказательства объективности полученных результатов. Собственно, сам процесс исследования строится таким образом, чтобы его результаты могли расцениваться научным сообществом как обоснованные.

Воспроизводимость не является единственным требованием, обеспечивающим научность исследования. Еще одно необходимое условие - научность поставленной исследователем цели. Проблема, на разрешение которой направлены его усилия, должна быть признана имеющей научную значимость. Механизмы такого признания могут быть различными и исторически изменчивыми, но их наличие несомненно, так как они призваны связывать отдельных исследователей в научное сообщество путем выработки общей онтологии для той или иной научной дисциплины.

Еще один существенный признак научного исследования - применение специфических методов, разработанных и апробированных в соответствующих научных дисциплинах. В этом смысле даже наблюдение, проводящееся ученым, отличается от наблюдения, проводящегося дилетантом, поскольку оно детерминируется соответствующими целями исследования и его результаты фиксируются в стандартизованном научном языке (где как раз и проявляется "теоретическая нагруженность терминов наблюдения").

Наконец, последний момент, интересующий нас в контексте проблемы демаркации, - интерпретация полученных результатов. Как правило, она также осуществляется в рамках той или иной научной теории, но возможна ситуация, когда исследователь имеет дело с аномалией, не вписывающейся ни в одну из научных теорий. В таком случае результаты могут получить интерпретацию на более абстрактном - метафизическом уровне. Если используемая исследователем метафизика не противоречит описанным выше онтологическим допущениям научных исследований, то можно считать, что и исследование в целом не вышло за пределы науки.

Очевидно, что все указанные специфические признаки научного исследования не позволяют сконструировать его эффективное определение, позволяющее для каждого случая установить, имеем ли мы дело именно с научным исследованием, или же с чем-то иным. В спорных ситуациях этот вопрос сам будет нуждаться в проведении специального исследования. Тем не менее, по-видимому, можно утверждать, что указанные признаки являются ориентировочными критериями для вынесения суждения о научности производимых исследований.

Структура научного знания

В первом приближении все научное знание можно разделить на эмпирическое и теоретическое. Каждый из этих типов знания будет характеризоваться своими способами его получения, критериями истинности, степенью зависимости от других научных результатов и т.д.

Эмпирические и теоретические термины. Прежде всего в философии науки принято фиксировать различие между эмпирическим и теоретическим знанием на уровне языка, вводя в словаре науки разделение на эмпирические и теоретические термины. К эмпирическим терминам относят выражения, обозначающие предметы, свойства, явления, процессы и т д., которые можно непосредственно наблюдать. Другое название для эмпирических терминов - термины наблюдения. Выражения, обозначающие непосредственно не наблюдаемые сущности, называют теоретическими терминами. Очевидно, что это деление не является жестким и безусловным, оно релятивизировано относительно того, что в том или ином научном исследовании считается непосредственным наблюдением - наблюдение ли это только с помощью органов чувств, или же это наблюдение с помощью специальных приборов, или даже это наблюдения, которые не ведутся непосредственно человеком, а фиксируются различными записывающими устройствами. В любом случае понятие непосредственного наблюдения оказывается конвенциональным. Тем не менее это различие между эмпирическими и теоретическими терминами, при всей его потенциальной нестрогости, является весьма полезным, поскольку с его помощью формулируются многие весьма важные методологические правила и нормы. Так, в соответствии с одним из правил, введенным еще логическими позитивистами, любой теоретический термин должен получить эмпирическую интерпретацию. Это означает, что либо он должен иметь явное определение, в определяющей части которого имеются эмпирические термины, либо же должны существовать предложения, связывающие этот эмпирический термин с данными возможного опыта. При этом эмпирическая интерпретация теоретических терминов не должна быть исчерпывающей. Дело в том, что если теоретический термин T полностью определим с помощью выражения A, содержащего только эмпирические термины E1, ... En, то тогда его можно легко исключить из контекста теории заменой во все местах его употребления выражением A. Это означает, что на самом деле этот термин не обозначает ничего ненаблюдаемого, и, по сути, не является теоретическим.

Научная систематизация. Научное знание в целом и научные теории в частности должны выполнять три следующие функции: описывать действительность, объяснять все в ней происходящее и предсказывать будущие события. Так, ньютоновская небесная механика описывала движение планет, объясняла его с помощью закона всемирного тяготения и предсказывала будущие расположения планет на небе на основании имеющихся данных наблюдения за траекторией их движения. Выполнение этих трех функций называют научной систематизацией. В том случае, когда эмпирические предложения можно логически вывести из научных законов, используя, возможно, некоторые другие данные наблюдения, говорят о дедуктивной систематизации. Если же эмпирические предложения не могут быть получены в результате дедуктивного вывода, но могут выводиться на основании имеющегося знания индуктивным путем, то такая систематизация называется индуктивной.

Естественно, что дедуктивная систематизация выглядит предпочтительнее индуктивной. Если мы получили утверждение, предсказывающее некоторое будущее событие, на основании имеющейся теории дедуктивным путем, то оно будет считаться практически достоверным, а наступление предсказанного события явится не только очевидным доказательством истинности нашего предсказания, но и станет еще одним подтверждением истинности теории в целом. Однако, как показал тот же логический анализ, требовать от науки, чтобы все ее знание могло быть дедуктивно систематизировано, нецелесообразно. В случае, когда за наукой сохраняется только функция дедуктивной систематизации, возникает "дилемма теоретика":

Если теоретические термины выполняют свою функцию, то они не нужны. Если теоретические термины не выполняют своей функции, то они тем более не нужны. Однако теоретические термины либо выполняют свою функцию, либо не выполняют ее. Следовательно, теоретические термины не нужны.

Если вторая посылка этой дилеммы сомнений не вызывает, то первая нуждается в объяснении.

Рассмотрим следующий пример. Пусть нам известны два следующих закона, т.е. если предмет обладает наблюдаемым свойством E1, то он обладает некоторым теоретическим свойством T, и если предмет обладает теоретическим свойством T, то он обладает и наблюдаемым свойством E2. Пусть нам известно также, что некий объект a обладает свойством E1 (E1(a)). Тогда на основании правил дедуктивного вывода мы можем заключить, что объект a должен обладать и свойством E2. Очевидно, что дедуктивная систематизация здесь имеет место. Однако те же самые правила логического вывода позволяют нам из двух посылок получить в качестве заключения утверждение , которое уже не содержит теоретического термина T, но которое выполняет функцию дедуктивной систематизации точно так же, как и два его предшественника: из и E1(a) дедуктивно выводимо E2(a). Аналогичное рассуждение будет иметь силу и для других типов возможных дедуктивных выводов. Во всех случаях, где в формулировках законов присутствуют теоретические термины, мы можем их исключить и сформулировать законы, говорящие о связи между различными наблюдаемыми свойствами без упоминания ненаблюдаемых сущностей. Тем самым мы действительно обосновали посылку, что в случае выполнения теоретическими терминами своей функции они не нужны. Так может быть действительно освободить от них научный язык?

Такая позиция в философии науки действительно имела место, и была высказана еще в XIX веке. Если считать, что все ненаблюдаемые непосредственно сущности являются не более чем придуманными нами самими конструкциями, предназначенными лишь для обеспечения психологического комфорта, связанного с чувством понимания происходящих в реальности событий, но на самом деле обозначаемые теоретическими терминами объекты не существуют, тогда действительно следует лишить научное знание метафизических иллюзий и выбросить все теоретические термины из словаря науки. Они были введены для того, чтобы наука могла давать ответы на вопросы, почему происходит то или иное событие, почему некоторый объект ведет себя в наблюдаемых обстоятельствах вполне определенным способом. Но вопрос "почему?" является для науки незаконным. Он возникает в силу неправомерной аналогии проводимой нами между объектом и изучающим его субъектом, человеком. Относительно человеческих действий уместно задаваться вопросом, почему были совершены те или иные поступки, какие мотивы, намерения или желания стояли за тем или иным поведением. Человек обладает реально не наблюдаемым свойством - сознанием. Но предполагать обладание подобными свойствами у объектов внешнего мира, значит, идти на уступки древнему архаическому способу мышления, которому наука как раз и противостоит. Следовательно, наука не должна задаваться вопросом "почему происходит то или иное событие?", в ее задачи входит только ответ на вопрос "как оно происходит?". Иначе говоря, задачей науки не является объяснение реальности, она ограничивается только ее описанием и предсказанием на основе этого описания.

Как видно, правомерность полученного результата оказывается здесь во многом зависящей от философской концепции научного познания, постулаты которой лежат в основании анализа. Проблема научного объяснения будет специально рассмотрена в следующем разделе. Здесь же обратим внимание на следующее обстоятельство. Дилемма теоретика выглядит убедительной в случае принятия тезиса о научности исключительно дедуктивной систематизации. Но систематизация такого типа на самом деле резко сужает предсказательные возможности науки.

Представим себе следующую ситуацию. Пусть нам по-прежнему известно, что объект a обладает свойством E1, но законы теперь таковы: . В этом случае мы не можем дедуктивно вывести E2(a) на основании имеющейся у нас информации, хотя можем сделать индуктивное предположение, что, поскольку наличие свойства E1 обеспечивается свойством T и оно же обеспечивает наличие свойства E2, то так как у объекта a обнаружено свойство E1, то, возможно, что он обладает и свойством E2. Таким образом на основании двух законов, в которых присутствует теоретический термин T, мы осуществили индуктивную систематизацию двух эмпирических предложений - E1(a) и E2(a), дедуктивная систематизация которых в данном случае является невозможной. Возможность осуществления индуктивной систематизации является важным преимуществом теоретических терминов, как бы подозрительно не относились к ним некоторые исследователи. Поскольку функция предсказания сохраняется за наукой при любой интерпретации ее необходимых качеств, постольку "дилемма теоретика" не имеет реальных условий для своего применения.

Методы научного познания. Теперь рассмотрим вопрос о методах, применяемых на эмпирическом и теоретическом уровнях познания.

К эмпирическим методам научного познания относят обычно наблюдение и эксперимент. Наблюдением называют целенаправленное изучение объекта, взятого в его естественном окружении. В результате наблюдения происходит установление научных фактов. Важным элементом наблюдения является фиксация средств наблюдения и его условий. Без подобной фиксации данные наблюдения нельзя считать достоверными, поскольку останется неясным, в какой степени они могут быть проверены последующими наблюдениями или экспериментами. Наблюдение лишь внешне выглядит пассивным научным методом. На самом деле активность ученого-наблюдателя проявляется в постановке цели наблюдения, отборе наблюдаемых объектов, избирательной фиксации результатов, интерпретации полученных данных в свете имеющихся теорий и выдвинутых предположений.

Экспериментом называется изучение объекта в искусственных условиях, созданных заранее и под контролем экспериментатора. Считается, что эксперимент в качестве самостоятельного способа познания утвердился только в XVII столетии, вместе с классической наукой Нового времени, став отличительной особенностью естествознания. К особенностям эксперимента как метода исследования относят его многократную воспроизводимость, возможность обнаружения таких свойств объекта, которые нельзя наблюдать в естественных условиях, возможность изолирования объекта от влияния случайных обстоятельств. Обычно отмечают, что эксперимент является связующим звеном между эмпирическим и теоретическим уровнями знания. Это объясняется тем, что постановка любого эксперимента диктуется определенными теоретическими установками и имеет целью подтвердить или опровергнуть некоторую гипотезу. Иначе говоря, проведение экспериментального исследования возможно только при осуществлении предварительной теоретической работы, направленной на обоснование методики исследования и интерпретации возможных результатов. Кроме того, среди различных видов экспериментов особо выделяют так называемые мысленные эксперименты - гипотетические рассуждения, в которых моделируются ситуации, реальное воспроизведение которых в лабораторных условиях по тем или иным причинам не производится. Результаты таких мысленных экспериментов не могут считаться эмпирическими данными, но целиком относятся к теоретическому уровню научного знания.

К теоретическим методам научного исследования относят прежде всего гипотетико-дедуктивный метод. Основная его идея состоит в выдвижении некоторых гипотез и последующей эмпирической проверке их дедуктивных следствий. При этом сами гипотезы не являются непосредственно проверяемыми утверждениями. Если следствия гипотезы по итогам их эмпирической проверки оцениваются как истинные, то гипотеза считается подтвержденной, если же следствия гипотезы расходятся с эмпирическими фактами, то гипотеза опровергается. Конечно, это довольно упрощенная схема, в которой не учитываются многие значимые обстоятельства: зависимость гипотезы от совокупности имеющихся теорий, ее логические отношения с другими гипотезами, связи эмпирических следствий гипотезы с дополнительными эмпирическими посылками и т.д., тем не менее, в конечном счете, именно она оказывается эффективным средством отбора гипотез и прироста теоретического знания. Другие теоретические методы - формализация, аксиоматизация, являются методами работы прежде всего с теоретическим знанием и не имеют, в отличие от гипотетико-дедуктивного метода, непосредственного контакта с эмпирическим материалом для проверки получаемых результатов. Так, аксиоматизация какой-либо области знания требует выбора некоторых начальных положений (аксиом), истинность которых в рамках теории не обосновывается, а остальные известные теоретические положения должны оказаться дедуктивными следствиями выбранных аксиом. Необходимым свойством аксиоматизированной теории является ее непротиворечивость, а к числу требуемых (желаемых, но не всегда возможных) относят полноту, т.е. выводимость всех истинных предложений теории из заданного набора аксиом, и разрешимость - существование алгоритмической процедуры, позволяющей за конечное число шагов ответить на вопрос, является ли некоторое утверждение теоремой системы, или нет.

К числу теоретических методов познания часто относят также идеализацию и абстрагирование. Однако, строго говоря, это не столько методы, сколько приемы познания. Идеализация и абстрагирование применяются и в гипотетико-дедуктивном методе, и при формализации либо аксиоматизации теоретического знания. Под абстрагированием понимают процесс мысленного отвлечения от ряда свойств и отношений изучаемого объекта с одновременным выделением тех свойств или отношений, которые интересуют познающего субъекта. Различают абстракции отождествления и изолирующие абстракции. Первый вид абстракций получается в результате выделения общих свойств у группы предметов и отвлечения от их индивидуальных, специфических свойств. Таким способом формируются классы предметов и образуются понятия о них ("птица", "лестница" и т.п.). В результате изолирующей абстракции свойства или отношения предметов рассматриваются как самостоятельные сущности, абстрактные предметы ("растворимость", "зоркость", "белизна").

Идеализация же - это мысленное наделение предметов свойствами, которыми они не обладают в реальности. Так в науке появляются такие объекты, как "идеальный газ", "материальная точка", "абсолютно черное тело" и т.д.

Поскольку именно для таких идеализированных объектов можно сформулировать строгие законы, однозначно описывающие их взаимодействия с другими объектами, постольку теоретическое знание является знанием, имеющим опосредованное отношение к реальности.

Объяснение и понимание

На первый взгляд, дихотомия между объяснением и пониманием кажется несколько искусственной: если мы не понимаем что-либо, то нам нечто не ясно, то есть это нечто требует объяснения. Иначе говоря, понимание во многих случаях является следствием объяснения. И наоборот, если мы нечто понимаем, то, как правило, мы способны это объяснить. Легко заметить, что понимание и объяснение связаны между собой как внутреннее и внешнее. Но, разумеется, эта связь нисколько не отменяет их различий, и не делает невозможным их раздельное существование. Нечто может пониматься непосредственно, без какого-либо объяснения, а объяснение также может не сопровождаться пониманием. Однако в философии и методологии науки термины "объяснение" и "понимание" имеют несколько иное значение, чем в обыденном языке. В ней они понимаются прежде всего как некоторые методы теоретического познания действительности.

Существует несколько способов противопоставляющего разделения объяснения и понимания:

объяснение есть подведение под общий закон, понимание есть подведение под общую оценку;

объяснение есть указание на причину, понимание есть указание на цель;

объяснение отвечает на вопрос "почему?"; понимание отвечает на вопрос "зачем?".

Баденская школа неокантианства предложила разделить науки на "объясняющие" и "понимающие" в зависимости от того, какой метод исследования является для них основным. К первым были отнесены естественные науки, пользующиеся преимущественно генерализирующим методом, их целью является познание законов мира, а ко вторым были отнесены гуманитарные дисциплины, изучающие прежде всего человека и его деятельность. Эти науки пользуются преимущественно описательным, идиографическим методом, и направлены на изучение индивидуальных явлений во всей их неповторимости и уникальности. Образцом такой науки является история. Таким образом, исследовательские интересы этих двух типов наук оказываются противоположными. Первые направлены на познание общего, а вторые - отдельного, единичного. Такое разделение наук следует во многом признать справедливым, но отношение между объяснением и пониманием в них оказалось несколько сложнее, чем это представлялось тем же неокантианцам.

Дедуктивно-номологическая модель объяснения. В 1942 году К.Г. Гемпель опубликовал сравнительно небольшую статью "Функция общих законов в истории", в которой предложил логическую модель процедуры научного объяснения и привел аргументы в пользу ее универсальной пригодности для любых наук - и естественных (физики), и гуманитарных (истории). Эта модель, получившая название "дедуктивно-номологической", может быть описана следующим образом.

"Пусть E будет событием, имеющим место и нуждающимся в объяснении. Почему произошло E? Чтобы ответить на этот вопрос, мы указываем на некоторые другие события или положения дел E1, ... , Em и на одно или несколько общих суждений или законов L1, ... , Ln, таких, что из этих законов и того факта, что имеют место (существуют) другие события (положения дел), логически следует E".

Гемпель утверждал, что, во-первых, мы можем рассматривать множество событий как причину данного события только в том случае, если можно указать общие законы, связывающие "причины" и "следствие" указанным выше способом, во-вторых, эти законы должны носить эмпирический характер, то есть допускать опытную проверку, и, в-третьих, использование именно эмпирических законов в структуре объяснения отличает подлинное объяснение от псевдообъяснения, такого, как, например, "объяснение достижений определенного человека посредством его "исторической миссии", "предопределенной судьбы" или сходных понятий".

Гемпель рассмотрел возможные возражения против своей радикальной и жесткой позиции и попытался дать на них ответ. Первое возражение состоит в том, что, в отличие от естествоиспытателей, историки, объясняя исторические события не ссылаются на какие-либо общие исторические законы, и даже более того, иногда прямо отрицают существование подобных законов в истории. Гемпель, однако, считает это недоразумением, которое легко устраняется при внимательном анализе. Дело в том, что историки часто просто не замечают, на какие хорошо всем известные закономерности они опираются в своих объяснениях. Эти закономерности относятся к индивидуальной или социальной психологии, которые знакомы каждому благодаря ежедневному опыту и считаются само собой разумеющимися. Например: люди, имеющие работу, не хотят ее потерять; те, кто обладает определенными властными полномочиями, хотели бы их расширить и т.д. Другая особенность исторических объяснений заключается в том, что они представляют собой не настоящие объяснения, а лишь наброски таких объяснений, которые не разворачиваются в полные объяснения из-за того, что очень трудно с достаточной точностью сформулировать универсальные утверждения, лежащие в основе схематических объяснений так, чтобы они согласовывались со всеми имеющимися эмпирическими данными. Тем не менее наличие в таких объяснениях выражений "поэтому", "следовательно", "таким образом", "естественно", "потому что", "очевидно" и т.п. являются указанием скрытых предположений некоторых общих законов. Так, если конкретная революция объясняется с помощью ссылки на возрастающее недовольство со стороны большей части населения определенными условиями жизни, то в этом объяснении предполагается общая регулярность. Однако "с трудом можно сформулировать то, какая степень и какая форма недовольства предполагается, и какими должны быть условия жизни, чтобы произошла революция".

Другое возражение, которое разбирает Гемпель, - противопоставление строгого детерминизма естествознания и вероятностного характера эмпирических закономерностей, обнаруживаемых в истории. Законы естествознания также могут иметь вероятностную природу, и схема объяснения, которая была дана выше, легко модифицируется для этого случая. Хотя она перестает быть дедуктивно строгой, это не меняет ее номологического характера.

Наконец, еще одно возможное возражение связано с тем, что настаивание на включение общих законов в структуру исторического объяснения требует обнаружения специфических законов истории, но именно этого и не удается сделать уже многим поколениям историков. История прежде всего описательная дисциплина, и добросовестное собирание исторических фактов, реконструкция последовательности исторических событий показывает, что существование таких законов очень маловероятно. По мнению Гемпеля, этот аргумент также несостоятелен. В отсутствие специфических исторических законов историки в своих объяснительных схемах с успехом пользуются законами других наук, и речь идет не только о законах психологии, экономики и социологии. Так, объяснение поражения армии с помощью ссылок на отсутствие пищи, болезни, изменения погоды и т.п. есть объяснение, в котором неявно используются законы физики, химии и биологии. Более того, использование годичных колец деревьев для определения дат в истории, различные методы эмпирической проверки подлинности документов, монет, картин практически напрямую применяет естественнонаучные теории для объяснения получаемых результатов.

Относительно метода понимания, применяемого историками, Гемпель замечает, что это, по сути, эвристический метод, который сам по себе не составляет объяснения. Его функция состоит в выдвижении некоторых психологических гипотез, которые могли бы сыграть роль общих законов при объяснении интересующего нас события. Историк как бы ставит себя на место исторического лица, и пытается представить, что он сам бы думал и чувствовал в подобных обстоятельствах. Однако использование такого способа проникновения в суть произошедших событий не гарантирует правильности получаемых объяснений. Более того, историк может быть неспособным почувствовать себя в роли исторической личности, страдающей тем или иным психическим заболеванием, но тем не менее это не помешает ему получить объяснение ее поступков с помощью ссылки на принципы психологии девиантного (отклоняющегося) поведения. Таким образом, правильность исторического объяснения не зависит от того, получено оно с помощью "метода понимания" или нет. Критерием его правильности "является не то, обращается ли оно к нашему воображению, представлено ли оно в наводящих на мысль аналогиях или каким-то образом сделано правдоподобным - все это может проявляться и в псевдообъяснениях, а исключительно то, основывается ли оно на эмпирически хорошо подтверждаемых допущениях, касающихся исходных условий и общих законов".

Телеологическая модель объяснения. Столь жесткая позиция относительно универсальности предложенной модели объяснения столкнулось с не менее жесткой критикой противников. Наиболее известный набор контраргументов принадлежит У. Дрею, рассмотревшему гемпелевскую модель в книге "Законы и объяснение в истории". По его мнению, исторические объяснения не ссылаются на законы просто потому, что опираются вовсе не на них. Возьмем, к примеру, следующее утверждение: "Людовик XIV умер непопулярным, так как проводил политику, наносящую ущерб национальным интересам Франции". Какой закон мог бы использоваться в этом объяснении? Очевидно, он должен иметь форму "все правители, которые ..., умерли непопулярными". Однако если мы начнем уточнять этот закон (на чем настаивает Гемпель), то мы столкнемся с необходимостью введения такого количества ограничивающих и поясняющих условий, что в итоге наш закон станет эквивалентным утверждению: "все правители, которые проводили точно такую же политику, что и Людовик XIV, при точно таких же условиях, которые существовали во Франции и в других странах, вовлеченных в политику Людовика, становились непопулярными". В итоге перед нами встает следующая дилемма: если точное сходство политических действий и их важнейших условий нельзя выразить в общих терминах, то полученное утверждение вовсе не является законом. Если же это сходство можно выразить, то тогда это будет подлинный закон, но единственным примером проявления его действия в истории будет именно тот случай, для объяснения которого он и был сформулирован. Следовательно, использование этого закона в объяснении будет фактически сводиться лишь к повторению уже известного ранее - того, что причиной непопулярности Людовика XIV была его неудачная политика.

Объяснение исторического действия, по Дрею, состоит в демонстрации того, что оно при данных условиях было соответствующим или рациональным. Рациональность же понимается здесь как направленность действий на достижение желаемых целей. Такое объяснение имеет собственные логические характеристики, не совпадающие с характеристиками гемпелевской модели. Логической моделью подобных телеологических объяснений может служить, как показала Э. Энскомб, так называемый практический силлогизм. Структура практического силлогизма может быть представлена так: большая посылка говорит о некоей желаемой вещи, или цели действия; в меньшей посылке некоторое действие связывается с этим желаемым результатом как средство его достижения; в заключении говорится об использовании средства для достижения цели. Если в теоретическом выводе истинность посылок с необходимостью влечет истинность заключения, то в практическом выводе согласие с посылками влечет за собой соответствующее им действие.

Одна из простейших схем практического вывода, на примере которой удобно рассмотреть его специфические черты, выглядит так:

A намеревается осуществить p.

A считает, что он не сможет осуществить p, если он не совершит q.

Следовательно, A принимается за совершение q.

Если в дедуктивно-номологическом типе объяснения мы имели дело с общими законами, которые должны быть эмпирически проверяемыми, и связь между основанием и следствием в таких законах является фактической (причинной), то в объяснениях данного типа связь между основаниями и следствиями соответствующих общих утверждений не может иметь причинный характер. Это связь не причинного, а логического типа, поскольку ее наличие нельзя обосновать с помощью эмпирических проверок. Поясним это следующим примером. Пусть я намереваюсь позвонить в дверной звонок. Чтобы это сделать, я очевидно, должен нажать на кнопку звонка. Следовательно, я нажимаю на кнопку, чтобы осуществить свое намерение. Каким образом можно верифицировать утверждения, входящие в это рассуждение? Казалось бы, проще всего верифицировать заключение: если состоялось соответствующее физическое действие, то есть нажатие на кнопку, то заключение истинно, если же нет - то ложно. Однако на самом деле ситуация оказывается несколько сложнее. Нам требуется убедиться в том, что действие нажатия было именно намеренным, то есть что я не нажал кнопку случайно, не проверял таким образом гладкость ее поверхности, глубину ее хода и т.п. Иначе говоря, описание действия ("я нажал на кнопку") уже неявно включает в себя интерпретацию намерения субъекта, производящего действие. Но как мы можем знать о его намерениях? Очевидно, только интерпретируя его действия. Следовательно, верификация заключения практического силлогизма не является процедурой, независимой от верификации его посылок. А это и означает, что связь между событиями, выраженными в посылках и событием, утверждаемым в заключении, является связью не причинного, но логического типа. Этот тип связи отличает телеологические объяснения, которые встречаются в исторических исследованиях, от дедуктивно-номологических объяснений естествознания: посылки и заключения объяснений последнего типа могут верифицироваться независимо друг от друга. Таким образом, вопреки первоначальному мнению Гемпеля, в исторических исследованиях можно считать допустимыми как дедуктивно-номологические, так и телеологические объяснения.