Как известно, термин «диалектическая логика» был введен в философию Г.В.Ф. Гегелем. Гегель нередко употреблял философские термины в значении, отличном от их обычного употребления. И «логикой» он называл не науку о выводах и доказательствах, а свою собственную «науку» о саморазвитии абсолютной идеи в «царстве чистой мысли». Диалектическая логика Гегеля -- это учение о Логосе, наука о Боге, который «существует в своей истинности лишь в мышлении и как мышление. Однако такие же сверхзадачи Гегель приписал и традиционной, аристотелевской логике и обрушился на неё с беспощадной критикой. Традиционная логика, согласно Гегелю, занимается «внешним материалом», «мертвыми формами», не способна проникнуть в «суть вещей» и должна поскорее «сойти со сцены». Разумеется, никакой новой логики Гегель не создал, а лишь освободил свою метафизику от всех логических законов и, прежде всего, от закона непротиворечивости.

Философские взгляда К. Маркса и Ф. Энгельса сложились под сильным влиянием гегельянства. Сказывалось это влияние не только в «заигрывании» с гегелевской терминологией, о которой однажды обмолвился Энгельс. От Гегеля марксизм в скрытом виде унаследовал фатализм и телеологию, т.е. веру в некую «всемирно-историческую необходимость», определяющую ход событий и ведущую человечество к состоянию совершенства. Однако ни Маркс, ни Энгельс никогда не апеллировали ни к какой особой логике и термин «диалектическая логика» не употребляли. Напротив, все свои утверждения они строго согласовывали с правилами логического вывода, а у своих оппонентов старались найти логические противоречия. Поэтому распространенное сейчас убеждение, будто «ненависть марксистов к логике сравнима только с их ненавистью к собственности», является, на мой взгляд, значительным преувеличением.

Отношение марксистов к логике стало меняться на рубеже XIX--XX вв. В этот период выводы точных наук подорвали онтологическую базу марксистского материализма, а социально-экономическое развитие европейских стран пришло в явное противоречие с историческими предсказаниями Маркса. Поэтому многие теоретически мыслящие социалисты того времени (например, теоретики II Интернационала или русские «легальные» марксисты) пришли к выводу, что некоторые существенные положения марксистской теории ошибочны и от них необходимо отказаться. Но в это же время возник и иной тип отношения к наследию Маркса. Большинство марксистов, вместо того, чтобы отказаться от тех или иных положений теории Маркса, стали переинтерпретировать эти положения с целью сделать их неопровержимыми. Но сделать теорию неопровержимой можно только сделав её непроверяемой, т.е. иррациональной, К. Поппер писал по этому поводу: «Марксистская теория… в некоторых своих ранних формулировках… давала проверяемые предсказания и действительно была фальсифицирована. Однако вместо того, чтобы признать это опровержение, последователи Маркса переинтерпретировали и теорию и свидетельство с тем, чтобы привести их в соответствие. Таким путем они спасли теорию от опровержения, однако это было достигнуто ценной использования средств, сделавших её неопровержимой… и благодаря этой уловке они разрушили её широко разрекламированные претензии на научный статус». Одним из средств подобного «спасения» марксистской теории стала её диалектизация, т.е. внесение в её состав большего количества элементов гегельянства, чем это было изначально. И важнейшая роль в этом процессе принадлежала В.И. Ленину.

Именно Ленин высказал мысль, что марксистская теория опирается не на обычную формальную логику, а на некоторую особую, высшую Логику, восходящую своими корнями к диалектической логике Гегеля. «Если Marx не оставил «Логики» (с большой буквы), то он оставил логику «Капитала» -- писал Ленин в конспекте «План диалектики (логики) Гегеля». -- В «Капитале» применена к одной науке логика, диалектика и теория познания (не надо 3-х слов: это одно и то же) материализма, взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед».

Дело «диалектиков» не получило развития. В те годы марксизм в нашей стране уже не нуждался ни в какой интеллектуальной защите. Защита марксизма стада осуществляться непосредственным физическим насилием, причем не только над философами, но и над учеными, если их выводы хоть в чем-то расходились с официальной идеологией. В таких условиях «логические» рассуждения «диалектиков» показались властям не только ненужными, но и вредными, уводящими от актуальных задач классовой борьбы и партийно-государственного строительства «Борьба за действительную, а не мнимую разработку ленинского философского наследия -- писал возведенный в 30-х годах в ранг официального идеолога М.Б. Митин -- означает борьбу не за… формалистическую теорию диалектики, а за конкретную диалектику». Под «конкретной диалектикой» Митин имел в виду учение о партийности философии, классовой борьбе и коммунистическом строительстве. Разработки диалектики как логики прекратились. И хотя понятие «диалектическая логика» употреблялось в некоторых философских статьях 30-х-40-х годов, в него вкладывалось лишь то, что говорилось по этому поводу в ленинской статье «Ещё раз о профсоюзах».

Мировоззрение Лосева сформировалось под влиянием русского «религиозного ренессанса» начала XX века, В русской религиозной философии начала века действительно можно найти черты, сближающие её с диалектической логикой. Это, прежде всего, внимание к антиномия разума и уверенность, что эти антиномии не могут быть разрешены средствами формальной логики. Однако религиозные философы рассматривали антиномии в качестве свидетельств ограниченности разума, который должен уступить место вере, а не в качестве форм мышления о самих предметах, что имело место у Гегеля. Говоря об ограниченности разума, многие русские философы (С.Н. Булгаков, и П.А. Флоренский и др.) приходили к апологии мифологического мышления. Но мифология рассматривалась ими в качестве атрибута религиозной веры, в качестве некоего «окна в трансцендентный мир». В отличие от них Лосев на страницах «Диалектики мифа» доказывает, что мифология может быть и нерелигиозной. В этом случае мифология становится мышлением о самих вещах, в котором вещь «себя саму противополагает себе же самой», т.е. становится диалектикой в гегелевском смысле слова.

Разумеется деборинцы поспешили отмежеваться от позиции Лосева «Лосев -- диалектик -- разъяснял на собрании философской общественности Деборин, -- но его диалектика ничего общего не имеет с материалистической диалектикой». За свой иронический тон и неуместные аналогии Лосев поплатился тремя годами исправительных работ и двадцатилетней невозможностью публиковаться. Но в 50-х-80-х годах, когда его работы вновь стали публиковать, он не изменил своей привязанности к диалектической логике и по-прежнему отстаивал тезис о близости диалектики и мифологии. Только теперь речь шла не столько о мифологичности современной диалектики, сколько о диалектичности древних мифов.

Возрождение диалектической логики началось во второй половине 50-х годов, т.е. во времена т.н. «хрущевской оттепели». В этот период идеологическое давление на науку почти прекратилось. Некоторая либерализация наблюдалась и в философии. Особенно бурно стала развиваться генетически связанная с позитивизмом математическая логика, так как она оказалась наиболее удаленной от идеологии сферой философской деятельности. Впрочем и в сфере онтологии и гносеологии монополия марксизма стала ослабевать. Диалектико-материалистическая терминология и цитаты из «классиков» нередко использовались для воспроизведения идей не имеющих ничего общего с марксизмом. Вся эта ситуация подрывала позиции официальной идеологии, которая уже не могла защищать себя лишь прямым «физическим» насилием. На повестку дня вновь встал вопрос об интеллектуальной защите марксизма, и вновь эту защиту стали искать в загадочной гегелевской сверхнауке.

В 60-е -70-е годы развитие диалектической логики приобрело невиданные прежде масштабы. В стане «диалектиков» не было единства. Среди них были «умеренные», трактовавшие диалектическую логику как теорию познания марксизма, а не как логику в строгом смысле слова, (Б.М. Кедров, М.М. Розенталь). Были и «крайние», признававшие существование особых «диалектических» понятий, суждений и умозаключений, неподвластных законам формальной логики (С.Б. Церетели, В.И. Черкесов, В.И. Мальцев). Но даже самые умеренные считали, что диалектическая логика является мировоззренческой основой формальной логики и что последняя должна сообразовываться с выводами первой.

Постепенно в среде «диалектиков» выделился явный лидер. Таким лидером стал Э.В. Ильенков. Ильенков придал диалектической логике утонченный и элитарный характер и сплотил вокруг себя наиболее рьяных её сторонников. Ильенковцы развернули настоящее наступление на математическую логику, которая, по их мнению, протаскивает в советскую философию «всякие конъюнкции, дизъюнкции и прочий неопозитивистский ученый хлам». Разумеется подобные нападки вызвали ответную реакцию. Среди философов и логиков образовалась оппозиция ильенковцам, в которую входили такие известные ученые как В.А. Смирнов, И.С. Нарский, В.П. Копнин, В.А. Штофф и др. Противники диалектической логики не могли прямо отрицать её существование, так как это означало бы несогласие с ленинскими формулировками, что в те времена расценивалось как государственное преступление. Поэтому они пытались проинтерпретировать диалектическую логику как некую философскую методологию, не имеющую никакого отношения ни к традиционной, ни к математической логике и обязанную считаться с требованиями последних.

Спор между «диалектиками» и «логиками» шел почти два десятилетия и закончился полным поражением диалектиков. Ильенковцы не получили партийно-правительственной поддержки, на которую по-видимому рассчитывали. «Глубоко антинаучные по своим общим установкам -- пишет М.В. Попович - эти философские умонастроения противоречили потребностям технического прогресса и позиции их защитников были поколеблены возрастанием влияния науки в СССР с его огромным военно-промышленным комплексом». К середине 80-х годов диалектическая логика практически сошла со сцены, а всякие упоминания о ней стали восприниматься как проявления крайнего обскурантизма.

И только сейчас, по прошествии времени, приходит понимание необходимости серьезного философского и культурологического анализа этого феномена. В 50-х годах Х. Арендт и З. Бжезиньский выдвинули концепцию, согласно которой человек, живущий в тоталитарном обществе, совершает те или иные поступки не столько из страха и принуждения, сколько в результате естественной психологической адаптации к внешним условиям. Благодаря этой адаптации у человека в тоталитарном обществе складывается особый «тоталитарный» тип мышления, определяющий его взгляды и ориентации. Наверное, интеллигенция испытывает потребность в такой адаптации не меньше, чем все остальные. Но у неё этот процесс адаптации приобретает особые интеллектуальные формы. В этом отношении история диалектической логики дает богатый материал для размышлений. Дело в том, что разработки диалектической логики никогда не санкционировались и не поддерживались властями. Это было поистине «самодеятельное» движение интеллигенции навстречу господствующей идеологии. Как замечает С.С. Аверинцев по поводу Лосева, «тоталитаризм не только стращал, запугивал или подкупал; тоталитаризм был подлинным интеллектуальным соблазном». Интеллигенция не может просто принять формулы и догмы официальной идеологии. Она желает найти для них интеллектуальное оправдание или, говоря точнее, найти интеллектуальное оправдание своему собственному согласию с ними. И диалектическая логика оказалась тем самым интеллектуальным средством, благодаря которому советские философы могли воспринимать свою покорность официальной идеологии как результат своего свободного философского творчества

Но именно благодаря своему «самодеятельному» характеру, диалектическая логика оказалась своеобразной саморефлексией марксистской идеологии. В ней четко проявились те посылки и принципы, которые составляют скрытые (дорефлексивные) основы любой тоталитарной идеологии. Эти посылки определялись функциями, которые призвана была выполнять диалектическая логика в структуре марксистской философии. Таких функций по крайней мере три: теоретическая, идеологическая и психологическая.

I. Теоретическая функция Диалектической логики, как уже отмечалось, состояла в том, чтобы делать марксистскую философию не только непроверяемой, но и вообще закрытой для какого бы то ни было рационального обсуждения. Достигалось это отрицанием всех основных законов обычной логики, в том числе закона непротиворечивости.

По проблеме противоречий в 60-е -- 70-е годы в нашей стране развернулись наиболее острые дискуссии. Противники диалектической логики утверждали, что объективные противоречия возникают в результате столкновений противоположных сил и тенденций и что они могут быть описаны логически непротиворечивым способом. Логические же парадоксы и противоречия, согласно этой точки зрения, свидетельствуют о неадекватности теории, о её неспособности дать точное описание действительности и, следовательно, должны рассматриваться как проблемы, требующие своего разрешения. Защитники диалектической логики, напротив, утверждали, что объективные противоречия возникают не в результате столкновений различных тенденций, а в результате самопротиворечивости объектов, и что высказывание по форме »a есть и не есть Р», которое в классической логике расценивается как тождественно ложное, является адекватным описанием объективного положения дел. «Отражаемые в мышлении объективные противоречия -- писал Э.В. Ильенков -- диктуют и соответствующую себе форму записи, и эта форма, как это не огорчительно для людей, абсолютизирующих правила чисто формального исчисления высказываний, внешне (т.е. по своему вербальному обличию) абсолютно не отличается и не может отличаться от запрещаемой этими правилами конъюнкции. Таким образом, логическое противоречие рассматривалось «диалектикам» не как проблема, а как решение, не как вопрос, а как ответ. В результате марксистская философия оказывалась способной объяснить все что угодно и любое обсуждение её выводов становилось бессмысленным.

II. Идеологическая функция диалектической логики заключалась в создании механизмов регулятивного воздействия на мышление. Достигалось это введением в логику содержательных (мировоззренческих) аспектов. Утверждалось, например, что элементами диалектической логики являются принцип материального единства мира, принцип развития, изменения и т.п. Логика -- нормативная наука, поэтому она может быть только формальной. Правильность рассуждений не зависит от содержания составляющих его высказываний. Введение в логику содержательных аспектов означает претензию на нормативное предписывание мышлению определенного мировоззрения. Иными словами, диалектическая логика предписывала не только как человек должен мыслить, но и что он должен мыслить.

Историческое значение созданной Аристотелем логики определяете прежде всего принципиальным положением, согласно которому правильность нашего мышления и единство нашего знания гарантируется не традициями, авторитетами и верованиями, а исключительно формами рассуждения. Такой же путь к формализму прошла и этика, отказавшись от жесткой и однозначной регламентации поступков в пользу формального императива. Такой же путь прошло и государственное регулирование, отказавшись от кровнородственных связей и религиозных обычаев в пользу законов. Отрицание формализма во всех трех названных сферах (логике, этике и политике) означает не что иное, как возвращение к традиционалистско-авторитарному типу цивилизации, на что и претендовал тоталитаризм XX в.

3. Общее и отличия формальной и диалектической логики

В четвертой книге “Метафизики” Аристотель ставил вопрос: какой принцип является столь самоочевидным, что его можно положить в основу истинной философии. Таким самоочевидным принципом Аристотель считает следующий: “Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении” /”Метафизика”, 1005б, 20/. Впоследствии схоласты назвали этот принцип законом противоречия. В своих логических трактатах Аристотель сформулировал еще два закона мышления: закон тождества, требующий, чтобы в любом суждении понятия использовались строго в рамках тех определений, которые им были даны, и закон исключенного третьего, согласно которому из двух взаимоисключающих суждений одно обязательно должно быть истинным. К этим трем законам аристотелевской логики Лейбниц добавил четвертый закон, который он назвал законом достаточного основания. Этот закон требует, чтобы всякое суждение, претендующее на истинность, было достаточным образом обосновано. В противном случае мы никогда не смогли бы принять решения, а вечно метались бы от одного варианта к другому, не зная, какой предпочесть.

Таким образом, к началу XVIII века были сформулированы четыре закона логики: закон тождества, закон противоречия, закон исключенного третьего и закон достаточного обоснования. Эта логика называлась формальной или понятийной, в отличие от математической, поскольку имела дело не с математическими объектами, а с понятиями, отражающими объекты реального мира. Проблема формальной логики заключалась, однако, в том, что эта логика уходила своими корнями в аристотелевское понимание мира, в рамках которого все существующее мыслилось как состоящее из материи и формы. Но последняя точка зрения была эксплицитно отвергнута Декартом. Поэтому, несмотря на успех, которым формальная логика, усовершенствованная Лейбницем, еще пользовалась в XVIII веке, дни ее были сочтены, и когда в начале XIX века немецкий философ Георг Фридрих Гегель (1770 - 1831) подверг уничтожающей критике формальную логику, это было лишь закономерным итогом отказа от аристотелевских воззрений на устройство мира. Действительно, за что критикует Гегель закон тождества? В своей критике закона тождества Гегель основывается а том, что в природе не существует двух абсолютно тождественных объектов. Критиковать закон тождества с таких позиций можно лишь отрицая понятие формы, и напротив, признавая понятие формы, можно легко прийти к закону тождества и успешно им пользоваться. Что касается закона противоречия, то его Гегель критикует за то, что закон противоречия основывается на устаревшей аристотелевской категории “качества”. Действительно, для Аристотеля примером выполнения закона противоречия могло быть высказывание о том, что элемент не может быть одновременно горячим и холодным, сухим и влажным, тяжелым и легким. Но к началу XIX века физика прочно утвердила в умах людей представление об относительности движения и покоя, тяжести и легкости, тепла и холода, сухости и влажности, и напротив, стала снабжать философов примерами сосуществовании противоположных свойств в одном объекте, например, наличие северного и южного полюса у магнита. Гегелю оставалось лишь обобщить давно сформулированный физиками принцип относительности на все явление как материального, так и духовного мира. По поводу закона исключенного третьего Гегель утверждал, что этот закон опровергается фактом непрерывности движения, ибо непрерывное движение всегда включает в себя объединение взаимоисключающих утверждений ”тело в данной точке находится и не находится, а в данный момент времени находится здесь и не здесь”. Что же до закона достаточного основания, то его имплицитно отверг еще Кант, считавший “уход в бесконечность” вполне законной процедурой, что видно хотя бы из критики Кантом доказательств бытия Божия. Здесь Гегелю оставалось лишь высказать прямо то, на что уже явно намекал его учитель.

Гегель, однако, не ограничивался критикой законов формальной логики, не вознамерился создать собственную логику, которая впоследствии получила название “диалектической”. В основу этой новой логики были положены три закона диалектики. Первый закон диалектики называется законом единства и борьбы противоположностей. Согласно этому закону, противоположности и противоречия вполне могут сосуществовать мирно, более того, без единства и борьбы противоположностей невозможно движение и развитие. В качестве примера действия закона единства и борьбы противоположностей в природе Гегель приводил все тот же магнит, в котором мирно сосуществующие противоположные полюса находятся в нерасторжимом единстве. Второй закон диалектики называется законом перехода количества в качество. Гегель отрицал абсолютность качеств и считал, в отличие от Аристотеля, что всякое новое качество есть лишь результат накопившихся количественных изменений. В подтверждение своего тезиса Гегель приводил изменения агрегатного состояния вещества: плавление, кипение и т.п. - где появление нового качества, например текучести, есть результат количественных изменений, например, увеличения температуры. Наконец, Гегель сформулировал третий закон диалектики, получивший название “закон отрицания”; согласно этому закону, всякое развитие в живой и неживой природе осуществляется по спирали. А качестве примера действия третьего закона диалектики во всех учебниках приводят колос пшеницы. Колос вырастает благодаря смерти зерна, т.е. он как бы отрицает зерно. Однако, когда сам колос созревает, в нем появляются новые зерна, а сам колос как бы умирает, и его срезают серпом. Таким образом, отрицание зерна является причиной возникновения колоса, и отрицание колоса является причиной возникновении новых зерен. В духовной сфере примером действия закона отрицании отрицания является возврат Гегеля к некоторым положениям Гераклита. Этот возврат есть следствие двойного отрицания Аристотель отрицал Гераклита, Гегель - Аристотеля. Как замечал сам Гегель, все это похоже на действие с отрицательными числами ”минус на минус дает плюс” и т.п.

В 1920-е годы, когда марксисты были откровеннее и наглее, непримиримость формальной логики и диалектики ощущалась ими еще острее. В этой связи показательна статья А. Варьяша, “венгерского товарища - марксиста, бывшего руководителя отделом агитации и пропаганды во время пролетарской диктатуры в Венгрии”, как его рекомендует редакция журнала “Под знаменем марксизма”. Статья А. Варьяша называется “Формальная и диалектическая логика”. Приведем из этой статьи несколько фрагментов:

“Как могло случиться, что такие мыслители, как Гераклит, а потом Декарт, Кант и Гегель имели смелость утверждать, что в настоящей науке с этим заслуженным законом Аристотеля нельзя предпринять абсолютно ничего. Декарт, например, в основу философии положил совсем другой принцип, а закон противоречия просто-напросто отбросил от престола. Но вот пришел Гегель и “слабым мановенеем руки” вышвырнул его из пределов логики. Несчастный закон бродил чуть ли не целое столетие бездомником, покамест ему снова не удалось возвратиться в старый приют, правда, не монархом, но все же заслуженным, испытанным и “прошедшим сквозь огонь, воду и медные трубы” эмигрантом. В свое время наши учителя указывали преимущественно на 3 факта, которые невозможно подчинить закону противоречия: 1) факт движения; 2) биологические и общественные изменения, которые держат всю жизнь в постоянном движении; 3) проблемы отрицательного, иррационального и мнимого в области математики. К ним добавились: 4) загадочна структура пространства и времени; 5) парадоксы формальной логики”.

Однако в середине 1950-х годов диалектическая логика получила еще один, по-видимому, смертельный удар. Специалистами по физике элементарных частиц были открыты реакции, в ходе которых одни элементарные частицы рождались, а другие - уничтожались. Реакции эти в полном смысле слова происходили мгновенно, что позволяло отнести их не к процессам, характеризующимся непрерывностью, а к событиям типа аристотелевской “смены форм”. Легко видеть, что формальная логика событийна, а диалектическая логика - процессуальная. Действительно, моделью “события” является мгновенная смена форм. Именно это и наблюдается в реакциях элементарных частиц. Моделью же “процесса” является непрерывное движение, описываемое законами классической механики, но в действительности являющееся лишь усреднением громадного числа квантовых событий. Таким образом, в наших представлениях о движении в ХХ веке совершился подлинный переворот. Ранее считалось, что события являются иллюзией, а реальны лишь процессы. Поэтому говорилось, что аристотелевская логика, описывающая события, является обыденной, примитивной, а диалектическая логика, описывающая процессы, глубокой, подлинно научной. Теперь же выяснилось, что в природе все наоборот: процессы представляют собой иллюзию, а события - реальность. Из этого можно сделать единственный вывод: диалектическая логика, описывающая процессы, является менее фундаментальной, чем аристотелевская, описывающая события.

Заключение