Будучи религиозным философом, он и христианство понимает, прежде всего, как выражение сущности человека, его самых глубинных помыслов и интересов. "Христианство есть персонализм... Персоналистическая революция, которой по-настоящему еще не было в мире, означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов - личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру" (10. С.280).

Поддерживая традиционную русскую концепцию человека, он настаивает на его неповторимости и возможности до конца быть раскрытым с помощью разума ("тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца...", "личность человека более таинственна, чем мир", "человек - микрокосм и заключает в себе все"). Не мир определяет человека, а человек определяет свой мир, два разных человека означают существование двух разных миров.

Вознеся личность столь высоко, Бердяев утверждает ее примат над человеческим родом. "Род всегда представлялся мне врагом и поработителем личности... Поэтому борьба за свободу, есть борьба против власти родового над человеком" (10.С.54). Именно поэтому он резко отделяет индивидуальные проявления человека, в том числе духовные, от общечеловеческих, например, любовь как духовное в человеке и взаимоотношение полов как проявление "животного" (общего).

Его приверженность свободе личности настолько велика, что несмотря на свою религиозность, он не может принять в христианстве ничего, что было бы связано с ущемлением личности. Он полагает, что нет более реакционной идеи, чем идея растворения человека в космической жизни, признанной божественной.

Неповторимость и индивидуальность человека оборачивается у Бердяева его одиночеством. Из философской концепции уникальности человека и его одиночества вытекает идея о том, что цель общества - не равенство людей, а забота о сохранении достоинства человека. Достоинство личности получает у Бердяева статус философского принципа, который определяется отношением к различного рода формам устройства общественной жизни. "Человек должен быть теоцентричен и организовывать себя на божественном начале, в этом его образ; общество же должно быть антропоцентрично и организовываться на начале человечности" (10. С.269). Если же, по Бердяеву, этот принцип не соблюдается, и человек становится антропоцентричным, он превращается в обособленного эгоиста; если же общество становится теоцентричным, оно превращается в теократию, становится тоталитарным.

Отношение человека к Богу у Бердяева является самой глубокой основой его подхода к человеку. То, что человек - целая система противоречий, это ясно всем. Но эта противоречивость становится, по Бердяеву, ясной только при соотношении человека с Богом: "с одной стороны, человек существо падшее и греховное, не способное собственными силами подняться; с другой - он есть образ и подобие Бога, вершина творения, он призван царствовать. Сын Божий стал человеком и в Нем есть предвечная человечность. Существует соизмеримость между Богом и человеком в вечной человечности Бога" (10. С.166). Эта соизмеримость и позволяет надеяться на человека, сохранять веру в него. " Теории Маркса, Ницше, Фрейда, Хайдеггера, современные романы, ужасы войны и революции, вспышки древней жестокости - все сокрушает возвышенные учения о человеке. И все же я думаю, что наиболее правыми были Паскаль и Достоевский, которые не имели никаких иллюзий, но открывали человека как существо двойственное, низкое и высокое. Я имел много разочарований в людях, видел много низости, злобы, жестокости, измен... и все же во мне сохранилась вера в человека, в Божий замысел о человеке. Вера в человека есть одно из выражений веры в Бога. Всякая вера, вера в истину, в смысл, в ценности есть лишь вера в Бога" (10. С.299).

Мир интересует Бердяева лишь в той степени, в какой он является человеческим миром, поскольку через него раскрывается сущность человека. И этот мир выступает как чуждый человеку, неподлинный мир. Именно благодаря направленности человека к Богу, этот мир выступает как падший, неподлинный. Отсюда, живя в этом неподлинном мире, человек переживает себя, свое "Я" как пересечение двух миров: "сего мира" (неподлинного) и подлинного. Глубина "Я" принадлежит последнему. Но Бердяев предостерегает при этом, что мир не есть человеческая мысль. "Мир есть страсть и страстная эмоция". И постигаемая через нее суть мира заключается в том, что мир зол... это есть нечто отпавшее во внешнюю тьму. "Бог есть правда, мир есть неправда". Такая негативная позиция Бердяева по отношению к миру приводит его к выводу о невозможности исторического прогресса и к предупреждению человека не обольщаться светлым будущим. "Нет ничего более жалкого, чем убеждение, связанное с прогрессом человечества и блаженством грядущих поколений... Для меня же сам прогресс приемлем в том лишь случае, если он совершается не только для грядущих поколений, и для меня... Смысл должен быть соизмерен с моей судьбой" (10. С.283).

Проблема свободы и творчества

Тесно связана с проблемой человека в философии Бердяева проблема свободы и творчества. Сам он в учении о свободе видит свой основной вклад в философскую мысль. Мир свободы, по Бердяеву, не подчинен ни рациональному, ни объективному пониманию свободы. "Самое бытие не есть первичное, а есть уже продукт обработки мысли". Это был разрыв с Платоном, Аристотелем, Ф. Аквинским, Соловьевым и др.

Старую философскую проблему о соотношении бытия и сознания (духа) Бердяев поворачивает по-своему: примат свободы над бытием, что означает примат духа, который есть свобода. Бытие как бы застывшая свобода. Примат же бытия над свободой приводит к отрицанию свободы. Тем самым Бердяев меняет самонаправленность философского поиска: взаимозависимость и противопоставление материи и сознания, плоти и духа - это надуманная проблема. Истинная же проблема философии: противоречие между свободой и рабством, зависимость от материи, материального, когда "за хлеб соглашаются отказаться от свободы духа". "В свободе скрыта тайна мира. Бог захотел свободы, и отсюда произошла трагедия мира. Свобода вначале и свобода в конце. Бог присутствует лишь в свободе и действует через свободу... Не свобода есть сознание необходимости (Гегель), а необходимость есть сознание свободы, ее направления. Свобода через свободу" (там же. С.51). Именно эта концепция свободы определяет у Бердяева решение ряда глубинных проблем человеческого существования, человеческой истории. Так, например, именно из концепции свободы вытекает отрицание им любви в рамках законов государства, семьи. "Любовь всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умершая". Или "Революционность (-ция) есть, прежде всего революционность (-ция) духовная, восстание духа, то есть смысла против рабства и бессмыслицы мира".

Таким образом, Бердяев выводит свободу за рамки логики. Он находит замечательный прием, который позволяет ему это сделать, связывая свободу не с бытием, а с ничто, в которое вкоренена свобода, находящаяся, таким образом, вне причинных отношений, которым подчинено бытие. Но в вопросе свободы он не до конца последователен. Так, объявив свободу безосновной, Бердяев в другом случае признает наличие такой основы в Боге. "Бог есть свобода и как Освободитель, а не господин он дает свободу". Более того, Бердяев предлагал и совершенно противоположный (первым двум) подход к свободе и Богу: если Бог есть основа свободы, то свобода есть сила, превосходящая силу Бога или равная ей, ибо человек - не только дитя Бога, но и дитя свободы, над которой Бог бессилен. Свобода, таким образом, абсолют несотворенный.

В продолжение темы свободы выступает тема творчества. Если свобода - источник творчества, то творчество - путь к трансцендентному, потустороннему Бытию. Как свобода есть самодовлеющая ценность, так и творчество есть высшее в человеке, но священное явление. Не жизнь определяет теорию, а творчество в лице теории превосходит жизнь. Бердяеву принадлежит афоризм: "Серо дерево жизни и вечно зелена теория... то, что называют жизнью часто есть лишь обыденность, состоящая из забот. Теория же есть творческое познание, возвышающееся над обыденностью". Так же, как и свобода, творчество у Бердяева вырастает в космическую самодовлеющую силу.

Итак, если свобода - это требование Бога от человека, то ответом на это требование является творчество. Именно в творчестве проявляется взаимозависимость Человека и Бога. "Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт Бога..." Из этого замечания видно, что в трактовке творчества Бердяев отходит от исконных христианских ценностей (спасение, святость и т.п.). Он пишет, что цель человека не спасение, а творчество как ценность, не знающее над собой внешнего суда, а культ святости должен быть дополнен культом гениальности.

Бердяев видит, что между его пониманием творчества и свободы и действительностью - дистанция огромного размера. В реальной действительности человек обладает минимумом свободы, а доля творчества весьма незначительна. Отсюда он так решительно осуждает реальность. "Социальная действительность иррациональна. В ней царствует зло". Под тяжестью грехов мира даже творческий человек теряет свободу. Поскольку творчество в силу порочности мира неизбежно искажается, не достигает своей подлинной цели (идеала), то будущее не приносит человеку утешения, напротив, оно становится источником тоски.

"В будущем человека ждет Страшный суд, история кончается, в этом ее смысл. Поэтому настоящая философия истории есть философия истории эсхатологическая, есть личный и исторический апокалипсис. Историческая судьба и исторический конец входят в мою судьбу и мой конец. Это и есть философия" (10. С.287).

Радикализм Бердяева проявляется и в том, что он пересматривает понятие эсхатологии и вскрывает мысль о творчески-активном понимании Апокалипсиса. Второе пришествие Христа зависит от творческого акта человека. Человек призван подготовить этот приход. Нельзя понимать Апокалипсис как фатум. Конец есть дело бого-человеческое, которое не может совершаться без человеческой свободы, есть "общее дело" (Н.Федоров), к которому призван человек. То, что Страшный суд и конец всемирной истории в наш ядерный век может быть делом самого человека - мысль, не вызывающая особого сомнения. Но, то что человек может и должен активно участвовать в подготовке Страшного суда - это, действительно, необычно. К этому выводу Бердяев подходит на основе собственной жизни, собственного участия во всех великих драмах первой половины ХХ века.

Переосмысливая фундаментальные понятия христианства, Бердяев не останавливается и перед переосмыслением понятия Бога. Ему претит мысль, что Бог правит миром, так как в таком случае все трагедии человечества так же надо связывать с Ним, а это противоречит библейским заповедям о том, что Бог есть Любовь и Справедливость. "Бог не имеет власти, потому что на него не может быть перенесено такое низменное начало, как власть". Но если Бог не имеет власти, то он не может быть и правителем мира. Бердяев не останавливается и перед таким заключением. Он пишет, что нужно совершенно отказаться от идеи, что Бог - мироправитель, что он царствует в природе и обществе. В этом мире необходимости, разобщенности, порабощенности, не освободившемся от власти рока, царствует не Бог, а князь мира сего. Бог царствует в царстве свободы, а не в царстве необходимости; в духе, а не в детерминированной природе и обществе.

Вполне последователен Бердяев и тогда, когда он отвергает страх, как средство воздействия Бога на человека. По Бердяеву, существование же ада означает самое сильное опровержение существования Бога.

Бердяева не удовлетворяют все традиционные религии. Поэтому он предлагает собственную переосмысленную версию христианства. По-своему трактуя Бога, он решительно выступает и против учения о предопределении, которое уничтожает самое дорогое в личности - свободу. В противовес этим уничтожающим человека представлениям о Боге, Бердяев выдвигает идею "вкорененности человека в Боге, а Бога в человеке". Теизм Бердяева становится условием и пантеизма и гуманизма. "Гуманизм переживает кризис и крах, так как он приходит к сознанию самодостоверности человека. Достоевский и Ницше прекрасно понимали этот кризис, этот переход его в антигуманизм, в отрицание человечности. Но необходимо верить в существование религиозного гуманизма, что равно вере в человечность Бога. Это человек бесчеловечен, Бог же человечен. Человечность - основной атрибут Бога. Эта первичная истина закрыта падшестью человека, его отпадением не только от Бога, но и от собственной человеческой природы. Вот как я осознал для себя основной миф христианской бого-человечности: это есть тайна двойного рождения, рождения Бога в человеке и рождения человека в Боге" (10. С.207).

Столь органичное единство Бога и человека вынуждает Бердяева отказаться от деления всего "существующего" на "этот" и "тот" свет. С его точки зрения "иной мир есть наше вхождение в иное качественное существование, " "иной мир" есть просветление и пробуждение нашего существования, победа над падшестью нашего времени. Но все, по Бердяеву, происходит на индивидуальном уровне существования. Отсюда и основное назначение религии как раз состоит в том, чтобы в кошмаре одиночества найти что-то устойчивое, поддерживающее надежду на существование Добра, общего для всех людей, которое и есть Бог.

Бердяев предстает перед нами как последовательный защитник прав личности, ее полной духовной свободы. В нем чувствуется и растерянность перед трагическими событиями, которые заставляют его хвататься за то единственное, что у человека остается - его собственное "Я", не считаясь с обстоятельствами. А ведь именно происходящие события меняют человека. Так, богопослушный и смиренный русский мужик вдруг становится разрушителем; русский обыватель - злодеем; смерть царя - "батюшки" была почти незаметна для русского народа, который якобы никогда не мыслил себя без царя и т.п. И все же всему этому меняющемуся бытию Бердяев до конца будет противопоставлять опирающееся на собственное представление о Боге самосознание личности, как ее самую надежную точку опоры.

Несколько по-другому выглядит Бердяев, когда он свои чисто философские принципы начинает применять для объяснения конкретных общественных явлений и событий. Здесь он часто оказывается в плену стереотипов и мифов, выдвигая положения, мало согласующиеся с действительностью. Так, он часто повторял, что русскому человеку свойственен анархизм, аполитичность, безалаберность в обустройстве своей жизни; вечно "бабье в характере России" и т.п. Вряд ли можно с помощью подобных подходов прояснить русскую историю, ее взлеты и падения и в экономике, и в политике, и особенно в духовной культуре. Все эти рассуждения можно было бы истолковать как заблуждения, если бы не то обстоятельство, что они нужны ему, чтобы обосновать мысли не только неверные, но и, в определенном смысле, опасные. Так, он разделял мнение об особой миссии русского народа, но видел ее в том, что, поскольку русские не призваны к благополучию и богатой в материальном отношении жизни, их историческая миссия заключается в отказе от национальной гордости.

Концепцию пессимизма и иррационализма Бердяева развил в еще большей степени Л. Шестов (1866 -1938), философия которого требует специального рассмотрения. Выводы же, к которым приходишь, сравнивая философские искания Шестова и Бердяева, однозначны: если Бердяев искал точку опоры для человека в самом человеке, то Шестов, по существу, отрицал возможность найти таковую вообще. Но и тот и другой понимали, что для России жизненно важным было найти духовное основание своего бытия и в настоящем и в будущем.