Парадигмы закатного мышления

Что такое старость цивилизации? Что наступает после нее? На этот вопрос можно ответить однозначно: цивилизация подходит к своему концу, она изжила свои силы, и ей предстоит переход в новое качество. Как произойдет этот переход -- в форме ли катастрофы, когда на руинах одной цивилизации вырастает совершенно другая, с иным этническим составом, другим языком и культурой, или этот переход произойдет плавно, за счет впитывания в себя новых сил, воздействующих извне и ассимилируемых в теле «старческой» цивилизации, -- вопрос особый, для хотя бы приблизительного ответа на который требуется проведение исторических параллелей. Подобную параллель можно провести между «поздними годами» новоевропейской и античной цивилизации, преподавщей исторические уроки образа жизни целой формации и ее кончины.

Прежде чем переходить к исторической части, обратим внимание на некоторые аналогии фило- и онтогенеза, позволяющие говорит о старости не только отдельного человека, но и человеческой общности. Старость индивидуальной жизни связана с потерей духовной и физической энергии, преобладанием созерцательности над деятельностью (не случайно в старости живут воспоминаниями или пишут мемуары), заменой автономии самодостаточной личности принудительным механическим руководством извне. Но не таковы ли особенности больших человеческих общностей, образующих цивилизацию, на последних этапах их существования? В таком же плане можно говорить не только о старости, но и о юности и зрелости цивилизации.

Ключ к отмыканию входа в это проблемное пространство истории можно найти в картине возникновения, расцвета и кризиса (распада) философской эстетики. Первый момент: почему эстетика как философская наука появилась так поздно (вторая половина XVIII в.) по сравнению с другими автономными частями философии -- онтологией, эпистемологией, этикой, насчитывавших к моменту появления эстетики тысячелетия своего существования? На этот вопрос можно ответить так: только ко времени эпохи Просвещения сложились условия появления свободной личности в Европе (личности ответственной, самоорганизующейся, а потому свободной). На ее основе сложилась профессия свободного художника и особая форма социальной деятельности -- свободное (изящное) искусство. Единство индивидуального и всеобщного в личности нашло выражение в сочетании конечного и бесконечного в искусств. Если бросить взгляд на историческую ситуацию до этого времени и на процессы, развивавшиеся после него, то возникает следующая картина. В начале -- преобладание всеобщности, а после вышеохарактеризованной диалектики индивидуального и всеобщего, конечного и бесконечного -- преобладание индивидуализма, механической связи между личностями (что особенно подчеркивали русские философы XIX века, включая В.С. Соловьева, и О. Шпенглер, говоря о переходе Европы из состояния культуры в цивилизацию). В качестве общих характеристик используются такие определения, как наступление «века толп», «века масс» (массовой культуры, массового производства и потребления, «восстания масс» и т.п.). Шоу-бизнес занял место художественного мира, как он понимался в предыдущих столетиях. Соответственно в культуре стали проявляться признаки старости: потеря органической духовной энергии, замена ее механическим воздействием на сознание, любовь ко всему зрелищному -- созерцательность вместо деятельности.

Если обратиться к античности, можно увидеть, как в процессе многовекового движения молодое энергичное общество, обладавшее своей культурой, мифологией, искусством, наукой, превращается в социум со всеми признаками старости: утратой личностного начала, подменой способности к созидательной работе старческим любопытством, любовью к слухам и зрелищам.

Интересна ситуация, сложившаяся в Риме к концу его владычества над евроазиатским культурным миром. Говоря о ритмах истории, об исторических параллелях, можно с некоторой условностью допустить, что тогда была сыграна драма, повторенная уже в других исторических декорациях с обновленным реквизитом в Новое и новейшее время. Да, Рим был рабовладельческим государством, но рабовладение бывает разным: западный (античный) тип рабства так же сильно отличался от древневосточного, как и образ жизни свободных в этих регионах. Одно дело -- патриархальное рабство или использование рабов на строительстве культовых сооружений -- гробниц, пирамид; другое дело -- организация рабского труда в целях благоустройства городов, придания комфорта общественной и частной жизни. Иначе говоря, Рим перешел к промышленному использованию рабского труда, и это дало такие результаты, что граждане Рима стали настолько обеспечены материально, что могли предаться удовольствиям и развлечениям, носившим массовый характер. Впервые в истории была создана массовая зрелищная культура, прототип шоу-бизнеса, где видео образы ценятся выше, чем материальные блага. Но при этом ничего нового и оригинального в духовном плане эта цивилизация уже сама выработать не могла. Все духовные завоевания, все ценности духовной жизни шли с Востока -- неоплатонизм, митраизм, христианство.

В V в. н.э. ковчег Римской империи был затоплен волнами варварских нашествий. На месте античной цивилизации возникла иная, которая еще долгие века не могла сравняться по уровню культуры с той, что стала ее подножием. Но переход к иному происходил в двух вариантах. Первый был осуществлен в западной части Римской империи, второй -- в восточной. Византия показала, что смена циклов исторического развития не обязательно связана с разрушением и гибелью. В IV в. н.э. Рим и Константинополь были двумя столпами античного мира, но к концу I тыс. н.э. Рим лежал в развалинах, представляя собой жалкую часть бывшей мировой столицы, а Константинополь оставался цветущим, но теперь уже феодальным городом, центром империи, сумевшей трансформироваться под воздействием веяний, принесенных народами, наступавшими на нее с суши и моря.

Отречёмся от старого мира?

«Все проходит, даже старость», -- гласит утешительная мудрость. Говоря о современности, эту мысль следует форсировать: старость мира уже прошла и наступила его непреходящая молодость. Трудно рассуждать о старости в современную эпоху, девальвирующую само это состояние, в эпоху американизма. Герой одного из романов Ремарка, попав в США еще во время второй мировой войны, делает следующее наблюдение: «Пошлые законы человеческого естества не принимаются здесь в расчет. Все обязаны быть молодыми. А если молодость ушла, ее возвращают искусственным путем» [1]. Идея искусственной симуляции молодости предшествует бодрийяровскому концепту симулякра. Американизм -- это вполне подходящий «лэйбл» для многих черт современной жизни. Причем, не все американское пришло из Америки, многое вполне местного европейского производства. Недаром, американское не так заражается всем европейским, как, наоборот, европейское заражается всем американским.

«Старое старо не от собственной старости, а оттого, что возникает новое и одной только своей новизной внезапно старит все предшествующее» [2]. Вещи не могут состариться сами. Их старит модернизация. Постмодетнизация, напротив, создает симулятивную темпоральность обновления, омолаживания, актуализации.

Очевидно, что статичные общества медленных изменений наделяют авторитетом старость, опыт, традицию, прошлое. В обществах динамичных престижность -- это атрибут молодости. Если философия духа как философия культуры создает дискурс существенности старости, то философия жизни порождает новый дискурс эссенциальности молодости. Сначала молодость трактуется как энергетический ресурс общества, как сила и здоровье социального организма, уподобляемого организму биологическому. Та инновация, на которой строит свои теоретические и практические стратегии Новое время, отождествляет молодое и новаторское с передовым и прогрессивным. Однако, политика ряда тоталитарных режимов ХХ века, как правило опиравшихся на организованную и милитаризованную молодежь как главную силу в строительстве нового мира, продемонстрировала сомнительность этого отождествления. Молодежная оппозиционность status quo со временем стала чаще интерпретироваться как девиантное, а не новаторское поведение.

В любом случае социально-философская традиция подчеркивает неинкорпорированность новых поколений в сложившийся социальный порядок, независимо от того, будет ли этот статус оценен как отрицательная девиантность или как положительная прогрессивность. «На языке социологии быть молодым означает стоять на краю общества, быть во многих отношениях аутсайдером» [3]. Дискурс постмодернистский, в отличие от модернистского, отказался от идеи маргинальности молодого и инновационного.

Современность помещает новое и молодое в центр социального порядка, а не на его периферию.

В социальном мире последнего столетия произошло существенное изменение отношения человека к окружающим его вещам, т. е. произошел сдвиг от обладания вещами к их потреблению. Почему «лозунгом ХIХ века вполне могло бы быть: «Все старое прекрасно!»», а «лозунгом сегодняшнего дня поистине могли бы стать слова: «Все новое прекрасно!»» [4]? В недалеком прошлом отношение человека к приобретенным вещам строилось как отношение собственности, владения, обладания. Отношение собственности как нечто длительное подразумевает бережное отношение к ней, долгое хранение, передачу в наследство следующим поколениям. Если с собственностью вынуждены расстаться, то она не выбрасывается, не обесценивается, а продается по возможности с прибылью и выгодой. Сегодня акцент перенесен на покупку и потребление вещи с её сохранения. Вещи приобретаются для того, чтобы избавляться от них со все возрастающей скоростью. Убыстрение скорости замены старой вещи ее последней моделью оказывается критерием ценности вещей и значимости социального статуса людей.

Старое теперь тематизируется как старомодное, а мода -- как основной способ моделирования действительности. Происходит отказ от метафизики происхождения, предполагающей поиск истока, генезиса как идеальной сущности вещи, ее эйдоса, оригинала, идентичности. Современные вещи не имеют истории. Новая генеалогия в духе Ницше и Фуко «не ставит перед собой задачу показать, что прошлое всё еще здесь, благополучно живет в настоящем, втайне оживляя его» [5]. Происхождение перестает совпадать с историческим прошлым. Креативным принципом реальности становится творческая инновация. Что, кстати, вполне соответствует этимологии англоязычного термина «original», в котором значение «творческий, производящий, креативный» одновременно коррелирует с еще двумя противоположными смыслами этого понятия -- первоначальный, исконный, т.е. старый, и свежий, необычный, т. е. новый. Отныне происхождение не теогонично, а техногенно.

В геронтократическом обществе устанавливается культ старого, древнего, всяческих корней и их ренессансов, культ неувядающего бессмертия прошлого. В таком обществе нет ничего старого, тем более, устаревшего, т. к. в нем нет становления, а, следовательно, рождения нового. Все в нем трактуется как вечно живое, неувядающее, бессмертное, непреходящее. Живая традиция вообще не знает ни старого, ни нового, не ведает их различия. Оба эти понятия и их дифференциация рождаются одновременно. Их рождение есть продукт динамики истории, становления культуры. Проявление креативности, силы и жизненности духа философия культуры тематизирует как рождение нового стиля или новой моды. Мода моделирует свой век через стиль этого века как его формообразующее начало. ХVII век в этом смысле был периодом наиболее очевидного и глубокого единства стиля всех составляющих социального процесса и поэтому он представлял собой «всеобщее моделирование жизни, духа и внешнего облика по выкройке барокко» [6]. Таким образом, мода, взятая как стиль, как рождение нового стиля, как история прерывности сменяющих друг друга стилей, есть процесс инновационный.

Век ХХ, аналогично веку ХVII, был веком моды. Все сферы жизни, всё вещественное и персоналистическое оказалось в радиусе ее действия. Мода -- это самый глубокий и самый поверхностный феномен современности, ее базовый социальный институт. Однако, мода века ХХ в отличие от века ХVII конституировала себя не как становление стилей, инновация, рождение нового, а как игру со старым, как имитацию нового через комбинаторику прошлого. Мода сконцентрировала в себе игровой характер современного социального взаимодействия, она превратилась в стилистическую игру с прошлым, выдающим себя за актуальное и современное.

Если мода ХVII века в интерпретации Хейзинги моделирует социальную жизнь, оказывается принципом ее становления, то мода ХХ века в интерпретации Бодрийяра скорее модулирует социальную жизнь, являясь только симуляцией обновления. Современная мода оперирует уже не моделями жизни, а модулями ее конструкции и деконструкции.

Современная эпоха, как и современная мода, соединяет в себе одновременно «нео» и «ретро». Она сложный продукт истории. Современное общество не есть общество, определяемое традицией, где существенная модернизация попросту отсутствует. Но современное общество не конституируется и одним только прогрессистским принципом движения вперед без оглядки на прошлое как морально устаревшее, ненужное, преодолеваемое, т. е. тем мировоззрением, которое одушевляло эпоху буржуазных революций. Современная эпоха уже знает разрыв между прежним и нынешним, уже ведает, что не старое рождает новое, а, наоборот, новое, появившись, старит прежнее, т. е. порождает старое, делает его таковым.

Современная мода революционна, но не в более позднем смысле революционности как бегства от прошлого и отряхивания его праха с ног, которые, видимо, топтали его. Современная мода революционна в буквальном и первоначальном смысле этого термина, обозначающего циклически возобновляющееся движение по кругу. Время прогресса линейно, а время современной моды циклично. Ибо она революционна только в том смысле, что она реверсивна, реализует принцип различия и повторения. Мода делает историю обратимой. «Революция» очень двусмысленное понятие. Оно может тематизироваться и как субверсия, т. е. ниспровержение, разрушение (таков политизированный жаргон), и как реверсия, т. е. попятность, возвращение к прежнему состоянию (такова этимология термина).

Традиция сохраняет, но не накапливает. Для того, чтобы осуществился накопительский, кумулятивно-производительный характер индустриального общества, необходимы изменения, образующие разрывы нового и старого. Необходимо продуцирование всё нового и нового, увеличивающее массив отходящего в прошлое и создающее возможность реверсивной игры с ним, предпосылку попятностей и возвратов. Не регрессивных возвращений в прошлое, а возвращений прошлого в настоящее, в его сиюминутную авангардность. Так память относит все свое содержание к прошлому, а мода все превращает и обращает в актуальное, значимое в настоящем.

Однажды запущенный механизм инновации, превратившийся в аксиологический императив эпохи, постоянно увеличивал свою скорость. В какой-то момент инновационный процесс превратился в изрядной степени в процесс имитационный. Как и все остальные виды современного социального взаимодействия мода начинает оперировать симуляциями: симуляцией прошлого и симуляцией настоящего. Мода радикально двусмысленна, а все её порождения амбивалентны. Прошлое, реутилизованное модой, становится призрачным. Чистое прошлое как таковое, насыщенное обаянием истории, отменяется модой. Этим модификация стилей отличается от их музеификации. Музейным принципом является императив чистого прошлого, категорическим императивом моды -- требование чистой актуальности. Темпоральность музея и темпоральность моды противоположны: музей сохраняет прошлое на его историческом месте, а мода проецирует его в настоящее. Мода создает эффект безначальной повторяемости всех вещей. Если все актуально и современно значимо, то прошлого как корней настоящего больше нет. Настоящее строится как самопроизводство, как собственная деконструкция.

Новизна моды также иллюзорна. Мода всегда работает с чем-то старым, деконструируя его в «новую» моду. Одно из последних направлений моды -- vintage или мода на старые вещи -- откровенно свидетельствует о ресурсах новых модных веяний. Причем, винтажированная вещь не обязательно является исторической или антикварной. Она может быть только что изготовленной. Затем ее искусственно старят, придают ей вид уже бывшей в употреблении.

Что представляет собой мир старых вещей: антиквариат или мусорную свалку? С точки зрения историзма или музея, чем к более древнему прошлому относится вещь, тем она ценнее. С точки зрения прогресса или технологии, чем старее модель вещи, тем она девальвированнее. Прошлое как ценность -- это антиквариат, прошлое как устаревшая модель серии -- это свалка истории.

Музей работает с антиквариатом, а мода работает с предметами и стилями, выброшенными на свалку истории. Для моды нет ничего такого, что нельзя было бы реутилизовать, заново запустить в оборот. Вещи умирают, но не необратимо. Они вечно возвращаются благодаря моде. Мода работает с умершим, реанимируя его. Она делает это иначе, чем это делает музей, хранящий традицию как таковую.

Преодоление молодости: студент в музее

Мы не молчим, а просто бредим, Мешаем истину и вздор. Мы всё спешим, куда-то едем, Летим вперед во весь опор. Мы не кричим, а просто бредим. На все бросая быстрый взор, Мы всё боимся -- недоедем, И мчим вперёд во весь опор.

В.С.

Молодости свойственна суетливость, старости -- неспешность, молодости свойственно мало знать и много хотеть, старость, как правило, отягощена знанием, но чаще всего ограничена в желаниях. Молодость и старость -- два полюса, два противоположных конца жизни, два её предела, столь непохожих друг на друга. И всякое стремление вперед у молодежи, это известное у А.С. Пушкина «и жить торопится, и чувствовать спешит» -- в конечном счете ни что иное как непреднамеренное стремление к старости. Старость сама по себе не привлекает молодежь, она отпугивает обычными сложившимися стереотипами -- немощью, болезнями, бестолковостью, беспомощностью, необеспеченностью, нуждой, одиночеством. Конечно, это всего лишь стереотипы, и как всякие стереотипы они не отвечают реалиям жизни: старость многовариантна по своим проявлениям и не обязательно должна восприниматься как страдание и немощь -- она вполне может быть наделена и силою духа, и мудростью, и особым счастьем достигнутой независимости и покоя. Но молодежь, не осознавая, не размышляя о том, что же такое старость, стремится к ней, потому что спешит: спешит повзрослеть, спешит приобрести, спешит пережить, прочувствовать, насладиться, спешит всё попробовать и всюду побывать. И с этой точки зрения она спешит преодолеть свою молодость.

Чем мешает молодость молодежи? Прежде всего тем, что она не чувствует себя в состоянии молодости равноправной со взрослыми людьми, не чувствует себя благополучной, самостоятельной, обеспеченной всем необходимым, не чувствует себя уверенной в приобретенных от жизни ещё малом опыте, знаниях, тех ориентирах и ценностях, о которых говорят взрослые и которыми иногда даже пользуются, не чувствует себя уверенной в своем будущем. И молодежь стремится создать свои ориентиры и ценности, не отвергая окончательно и те, которые она наблюдает у взрослых. Она стремится уравновесить себя в опыте, знаниях со взрослыми, и опять в этом стремлении молодости можно констатировать как основную тенденцию --стремление к преодолению молодости.

Особенно ярко эта черта проявляется в студенчестве. Все проводимые исследования -- привлечение соответствующих статистических и социально-демографических данных, составление психологических портретов представителей студенческой молодежи, проникновение в мотивационную сферу студенческой молодежи, реконструирование системы её ценностных ориентаций, построение типологии современного студенчества при использовании обоснованной системы критериев, выявление направленности желаний и интересов, побуждающих к той или иной деятельности -- всё говорит о том, что, в конечном счете, главная -- пусть неосознаваемая, но постоянно решаемая молодежью задача, это стремление к старости и преодоление молодости.

Широкий спектр вопросов, связанных с характеристикой современного студенчества, находит отражение в массиве публикаций, представляющих итоги осуществленных за последние годы социологических исследований, основным объектом изучения которых выступала молодежь России, а также студенчество как отдельная социальная группа в рамках данной общности. Это работы С.Н. Иконниковой, В.Т. Лисовского, З.В. Сикевич, М.Б. Глотова, В.И. Добрыниной, Т.Н. Кухтевич и многих других авторов. Благодаря их исследованиям стало возможным описание и понимание образа жизни и духовного мира современного студенчества, рассмотрение отдельных специфических качеств, присущих молодежи, определение системы его ценностей и приоритетов, выявление причин фиксируемых изменений. И вся эта огромная проделанная учеными работа в конечном счете говорит об одном -- о неуклонном, неистребимом, упорном стремлении молодежи к преодолению своей молодости.

Согласно проведенным исследованиям -- на протяжении 1990-х годов значительно возрастает число студентов, являющихся носителями жизненной стратегии, согласно которой высшее образование рассматривается в первую очередь как необходимое условие доступа к определенной сфере профессиональной деятельности, гарантирующей ее представителям материальное благополучие и высокий социальный статус. Иными словами, цели материального благополучия, достижения высокого положения в обществе сегодня для значительной части студенчества выходят на первый план. Обращение к заключениям авторитетных исследователей учащейся молодежи России позволяет сделать вывод о существенных сдвигах в системе представлений студенчества о высшем образовании, произошедших на протяжении 1990-х годов.

Ведущей функцией высшего образования сохраняется по-прежнему «профессионально-экономическая» (согласно типологии, разработанной М.Х. Титма), связанная со стремлением приобрести определенную специальность, обеспечивающую необходимый и желаемый уровень жизни. Однако вместе с тем приходится учитывать и те изменения, которые претерпевает само отношение к профессиональной деятельности.

Иными становятся приоритеты в оценке труда, критерии выбора специальности, которыми руководствуется большая часть молодежи. Реализация своих интересов и способностей, творческий характер деятельности, ее значимость и полезность, игравшие существенную роль в мотивах выбора вуза абитуриентами на протяжении предыдущих десятилетий, в конце 1990-х годов уступают свои позиции побуждениям, связанным с вознаграждением труда, возможностью получения высоких доходов и властных полномочий. Какая реплика преждевременной старости в молодые-то годы! Так, согласно мнению С.Н. Иконниковой, за последнее десятилетие в России выделяется новый тип студента, в сознании которого оказываются неразрывно слитыми образование, карьера, власть, богатство, дорогой стиль жизни и комфорт. Налицо обеднение целей и идеалов, равнодушие к самой сущности жизни, её духовным ценностям и содержательным радостям. Какие-то молодые старички, коим нужен только мягкий диван, теплый клозет, сытная еда, немного развлечений, почет и уважение вне зависимости от того, каким способом они добыты и на чем основаны.

В ходе социологических исследований последних лет было выявлено, что половиной опрошенных студентов именно приобретение данных показателей будущей жизни определяло их интерес к высшему образованию, что может быть также расценено и как проявление еще одной знаменательной тенденции 1990-х годов -- усиление социально-элитарной функции высшего образования. Этому немало способствует резкое усложнение возможности попасть в вуз из-за коррупции, взяточничества, высокой стоимости платного образования, особенно по элитным, т.е. высоко престижным, обеспечивающим высокий достаток специальностям.

Наряду с этим, как показывают результаты исследований, всё же и в наше трудное время для определенной части учащейся молодежи (состоящей обычно от 15% до 30% совокупностей опрошенных студентов) обучение в вузе неразрывно связано со стремлением к собственному духовному развитию, возможностью повысить свой уровень культуры в процессе приобретения высшего образования. Именно для данной группы студентов высшее образование выполняет в первую очередь гуманистическую функцию, направленную на обогащение духовного опыта личности.

Согласно мнению исследователей данных вопросов обучение в вузе представляет собой период уникальный с точки зрения интенсивности наполнения духовного опыта. Результаты этого процесса проявляются затем во всех сферах и на всех этапах жизнедеятельности человека. Однако многие авторы показательной тенденцией последних лет называют неуклонное заметное снижение активности студентов при использовании имеющихся возможностей повышения своего уровня культуры. Результаты проводившихся на протяжении 1990-х годов социологических исследований, посвященных студенчеству, свидетельствуют о резком сокращении за последнее десятилетие числа студентов, проявляющих интерес и желание посещать различные учреждения культуры, и в этом отношении музеи не составляют исключения. Однако при этом несомненный интерес студенчества к музею, фиксируемый в ходе анкетных опросов и интервью, сочетается с крайне низкой посещаемостью музеев подавляющим большинством учащихся российских вузов, активность которых в освоении сосредоточенного в музеях культурного потенциала приходится признать крайне низкой. Что-то неоправданно старческое появляется в образе студента: какое-то равнодушие к новому знанию и опыту (если, конечно, это не затрагивает его материальные интересы и вопросы карьеры).

С особой остротой это проявляется в условиях Санкт-Петербурга, крупнейшего центра культуры, уникального по масштабу и ценности своих музейных коллекций. Как следует из данных, имеющихся в распоряжении исследователей, подавляющее большинство опрашиваемых студентов высказывает на словах желание посещать музеи и является носителем положительной установки по отношению к данному учреждению культуры в целом.

Заинтересованность студентов в общении с музеями обусловлена в каждом конкретном случае действием определенной совокупности различных факторов и условий. Так, в ходе анкетного опроса, проведенного мною, только 1/10 часть всей совокупности респондентов (студентов петербургских вузов) отказывается признать за собой безусловное наличие желаний посещать какие-либо музеи города, в то время как 9/10 всех опрошенных эти желания имеют. Подобные факты дают основания для заключения о наличии в современной студенческой среде интереса к музеям, проявляющегося в вербализованной форме -- в виде высказываний, мнений, суждений о значимости музея и его притягательности. Согласно данным, полученным М.Б. Глотовым в ходе изучения фактической посещаемости петербуржскими студентами учреждений культуры в середине и 2-й половине 1990-х годов, подавляющее большинство студентов (70-80%) посещают музеи лишь изредка. Регулярно к музеям обращается 1/5 часть первокурсников и 1/10 часть студентов старших курсов. Максимальную активность демонстрируют во взаимодействии с музеями студенты II и III курса, среди которых часто посещает музеи приблизительно каждый третий студент.

Активная устремленность в будущее, поиск смысла жизни сообщают студенческой молодежи данной группы характерную пластичность и отзывчивость, а также своеобразный максимализм и категоричность в суждениях, что связано с настоятельностью и необходимостью разрешения противоречий, встающих перед молодыми людьми. Интенсивность взаимообщения также выделяется исследователями студенческой среды как один из ее атрибутов.

В целом обобщение полученных данных приводит к заключению о том, что отношение современных российских студентов к музею, выраженное в их высказываниях, не получает соответствующего подкрепления в их поведении. Положительная установка по отношению к музею в целом, интерес, проявляемый к конкретным музеям, у значительной части студентов остается нереализованным, о чем свидетельствует реальная посещаемость музеев учащимися вузов, которую, в частности, в условиях Санкт-Петербурга следует признать крайне низкой, учитывая количество и разнообразие музеев города, а также богатство его музейных коллекций.

Таким образом, в условиях дефицита свободного времени и при увеличении трудовой загрузки студентов они предпочитают музеям иные источники духовного опыта. Их внимание сегодня в большей степени сосредоточено на разрешении проблем и противоречий, определяющих присущих в данной социальной группе содержание жизни. Этим обусловлена необходимость обостренного духовного поиска своих жизненных позиций, своего пути к материальному благополучию и успеху в условиях, когда идеалы и ценности, выработанные в предшествующие исторические периоды, сосуществуя и переплетаясь между собой, порождают противоречивую картину непонятного и спутанного мира прошлого. Эта тенденция формируется в бессознательной сфере психики студента и выражается в его сознании и поведении, вступая в противоречие с его отдельными оценками и высказываниями. Среди различных видов досуговой деятельности, которые петербуржские студенты избирают в качестве предпочтительных, интерес к музеям и выставочным залам находится лишь на 10-м месте.

Реальное ослабление интереса к музеям, учреждениям культуры при высоком вербально подтверждаемом статусе музея, учреждений культуры в глазах студента говорит о том, что жизненные проблемы переключают его внимание на задачи выживания в усложнившейся общественной жизни, создают ощущение неустойчивости, ненадежности окружающего мира, неуверенности в будущем. Именно на этих проблемах он сосредотачивает сое внимание сегодня в первую очередь. В 90-е годы он стал отчаянным прагматистом, в силу чего высокие духовные ценности, внутренне определяющие человека и указывающие на достигнутый человеком уровень собственной культуры, уходят на второй план. На первый план выходит для значительной части молодежи стремление наилучшим образом «устроить» свою жизнь, обеспечить себя престижной и обещающий высокий достаток профессией, приобрести такой материальный достаток, который позволит реализовать все свои стремления к удовольствиям и успеху. Студент сегодня утрачивает свою молодость чересчур поспешно, не испытав все её радости, не реализовав её возможности по закладке глубокого духовного, психологического фундамента в основание своей будущей жизни. Он просто не успевает быть молодым. Вместо молодости у него преждевременная взрослость, но это в свою очередь создает опасность, что вместо старости у него может наступить преждевременная дряхлость. Не пора ли одуматься и остановиться. Не пора ли вернуть молодежи полноценную молодость, а людям в возрасте -- полноценную старость. Преодоление молодости должно быть процессом медленным и глубоким по своим духовным результатам. Здесь начинается человек, здесь формируется его базис и только наличие базиса, наличие полноценно прожитой «базисной» жизни дает и полноценно проживаемую «базисную» старость. Русский народ говорит:

Поутру солнышко не греет, Повечер солнышко не печет.

Пропущенная или «свернутая», преждевременно преодоленная молодость не становится фактором «преодоления» старости, но становится неизбежным условием её преждевременного наступления, хотя бы только по внутреннему самочувствию и неизбежного перехода её из полноценной красивой старости в неполноценную дряхлость. Думать о будущем -- это вместе с тем думать не о том, какой будет середина жизни, а прежде всего о том, каковы будут её итоги.