Ницше и японская архаика

Ницше и японская архаика

А.Ю. Акулов

Ницше -- это последний философ, философ с большой буквы, последний метафизик. Мартин Хайдеггер, традиционно рассматриваемый как последний философ, на самом деле является эвтанатором философии, т. е. первым философом, который стал говорить circum, about, вокруг да около философии. Он был первым, кто целенаправленно стал заниматься членоразъятием и препарированием идей философов былых времен.

Философия же, особенно философия Ницше, совсем не предназначена для сведения ее к двум-трем основным идеям. Философия Ницше мифологична, в его книгах невозможно отделить онтологию от этики морали и эстетики, и самое забавное состоит в том, что этого вовсе не нужно делать. Миф он на то и миф, охватывает собой все бытие. Он содержит в себе множество самых разных смыслов, и каждому, кто постигает миф, открываются новые, неповторимые, но главное -- его индивидуальные смыслы.

Что же касается европейской традиции философствования, то, прежде всего, нужно отметить, что таковая является традицией сугубо отраслевой: если кто-нибудь занимается какой-нибудь проблемой, то он ничего не знает или не желает знать (что, впрочем, равноценно) ровным счетом ничего о сферах, которые до его темы непосредственного касательства не имеют. Bce это слишком напоминает тараканьи бега. Люди еще слишком латахи…

Традиционная европейская философия сугубо логична. Чтобы понять того или иного философа нужно, во-первых, понять на каких позициях он стоит, на кого он опирается в своих построениях, а во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, -- нужно понять логику этого философа. Поэтому традиционная европейская философия, строго говоря, вовсе и не знает что такое интерпретация какого-либо текста.

Все философские артефакты представляют собой нечто вроде буддийских сутр конечного смысла. У Ницше все строго наоборот: его тексты полисемантичны, и, естественно, нет пояснений, как в сутрах, каким образом понимать тот или иной фрагмент. И этим Ницше эпатировал традиционную европейскую философию, не менее чем собственно самим содержанием и сутью. Он заставлял заниматься, тем от чего вся Европа всю дорогу старательно отмежевывалась.

Европейское сознание антимифологично…

Так кто же тогда Ницше, куда его тогда можно отнести или его вовсе никуда относить не стоит, ибо он в полном одиночестве основал совершенно иную культуру. Он был одинок и знал, что это его путь, его дзэн, но наивно было бы полагать, что Ницше не хотел бы найти какую-либо веселую и злую культуру, чтобы можно было иногда на эту культуру опереться.

Можно было бы соотнести Ницше с русскими философами, однако, не смотря на всю заманчивость такого сравнения, оно не кажется конструктивным, ибо у Ницше русских философов пересечением является лишь их мифологичность; остальное же, особенно фундаментальные основания, -- абсолютно разные…

Ницше и Восток -- это звучит еще более странно, ибо с середины первого тысячелетия нашей эры Восток повернулся в сторону социального. Разве могло это очаровать и привлечь такого индивидуалиста, каким был Ницше. Едиственное, что могло его привлекать на Востоке -- была архаика, т. е. такой Восток, который еще совсем почти не отличался от Запада… Ницше искал архаику в Европе, поэтому он апеллировал к доантичной Греции, но дело в том, что этот образ был во многом мифом самого Ницше, который он создал, исходя из своей природы, и он естественно желал найти нечто похожее на ту его архаическую Грецию в современном ему мире.

В связи с этим интересен следующий факт из его биографии.

В 1885 году Ницше решил провести зиму где-нибудь в Италии, но, прежде чем уехать из Германии, он остановился в Мюнхене, у своего приятеля, барона Зейдлица, который познакомил Ницше со своей женой и показал ему свою коллекцию японских вещей. Ницше открыл для себя новое искусство; ему понравились японские гравюры, а также маленькие веселые легкомысленные вещицы, которые так мало соответствовали тогдашним европейским вкусам, в особенности же печальному вкусу немцев.

К рождеству Ницше оказался в Венеции, откуда и пишет сестре в Наумбург: "Как жаль, что здесь нет никого, кто мог бы посмеяться вместе со мной. Если бы я лучше себя чувствовал и был бы богаче, то, чтобы немного позабавиться, я бы желал пожить в Японии. Я потому счастлив в Венеции, что там без труда можно жить на японский лад… Почему вы не поедете в Японию? Ведь там наиболее веселая и умная жизнь!"

С чего бы это Ницше, едва познакомившись с японской культурой, вдруг пишет, что в Японии самая веселая и умная жизнь, не иначе как он нашел живую архаику… Конечно, нескольких гравюр и коллекции нецукэ явно недостаточно чтобы заключить о японской культуре что-либо определенное, но такому человеку как Ницше хватило и этого, он интуитивно ухватил дух японской архаики, который во эпоху японского средневековья и нового времени проявлялся преимущественно в конкретных материальных артефактах.

В Японии архаика не была выкорчевана как в Европе, она лишь ушла на глубину под тяжестью множества инокультурных заимствований, но, коль скоро, она не была уничтожена, то она и сейчас еще обуславливает многие японские реалии.

Но нас в данном случае интересует не роль архаики в средневековье или новое время, а та эпоха, когда эта самая архаика складывалась и была не основой или подложкой какой-нибудь "высокоразвитой" культуры, но была сама для себя и сама через себя, и сама по себе.

Апологеты Синто называют архаику словом "кодо" (в основном это переводят как "путь древних") и утверждают, что Кодо, впрочем, как и современное Синто, невозможно описать в каких бы то ни было терминах, ибо в подобные феномены можно только вжиться и прочувствовать их. Однако сами названия: "синто", "кодо" являются органичной частью интерпретации Синто в терминах Конфуцианства и вообще попыткой описать Синто в категориях традиционной китайской культуры, что, безусловно, не является интерпретацией, а есть лишь попытка подогнать живое и постоянно меняющееся Синто под жесткую решетку тех или иных терминов. Это относится также к интерпретации Синто в терминах Буддизма и Даосизма. После 1868 года (Мэйдзи исин) в Японию хлынул поток всевозможных европейских достижений и благ; и стали предприниматься попытки описать Синто и Кодо в терминах западноевропейской философии. Об этом, однако, известно крайне мало, видимо, такие попытки были крайне неудачны и странны. Все это, естественно, усиливало убежденность апологетов Синто в принципиальной невозможности описания данного предмета в каких бы то ни было терминах, понятных неяпонцу.

Думается, что подобная убежденность в высшей степени странна, и полагать, что дела обстоят так, весьма наивно.

Если оставить все оценочные суждения и стереотипы научного мышления в стороне, т. е. попросту отказаться от них, затем дать, наконец, слово самому предмету и выбрать подходящую структуру для проведения аналогий, то вполне возможна интерпретация, которая будет не так далека от истины.

Итак, Кодо -- это предмет нашего исследования. Надо сказать, что на самом деле то, что называется термином "кодо, не только не является путем чего-либо, но также есть нечто, что, строго говоря, противоположно всему, что есть путь. Эта ахаическая культура вовсе не имела какого-либо самоназвания, ибо она состояла из нескольких очень разных культур, которые причудливо и разнообразно переплетались и взаимодействовали друг с другом. Там было место для всего (за счет столь тесного соседства столь разных культур возможны были всевозможные межкультурные феномены). Нельзя отрицать, что возможны были даже атомарные культуры. При этом отсутствовали такие понятия как: "грех", "долг", "добро", "зло" и т. п. Там безраздельно царствовало бытие: и война и любовь были одинаково хороши, ибо и то и другое лишь проявления бытия. Жить чтобы жить, жить для бытия, а не для смысла жизни.

Чтобы объяснить все это на хорошем философском уровне нужно привлечь кого-нибудь, кто пишет именно саму архаику, а не об архаике. Таким был Ницше. И если попробовать интерпретировать японскую архаику в терминах Ницше, то получается, что все встает на свои места: например, слово "ками" теперь переводится словом "сверхчеловек" (такой перевод подтверждается также и этимологией: слово "ками" происходит от алтайского "кам" -- шаман), древние мистерии -- кагура -- это именно те мистерии о которых писал Ницше.

Вся история Японии распадается на два основных периода: до основания государства Ямато -- это, собственно, и есть архаика, и после -- японское средневековье и новое время. И основное внимание, естественно, уделяется архаике, ибо она есть японский культурообразующий субстрат. Именно архаика очень сильно определяет многие явления современной японской культуры.

Разве можно отрицать значение такого феномена, разве можно относиться к этому пренебрежительно. Архаика еще толком не описана, есть лишь социологические решетки, которые ничего не объясняют…