Научный позитивизм Фрейда

Содержание

Введение

1. Фрейд и просвещённый скептицизм

2. Место опыта у Юма и у Фрейда

3. Кант, усеянное звёздами небо и категорический императив в душе

4. Фрейд перед лицом отца позитивизма

5. Научный позитивизм Фрейда

Список литературы

Введение

Зигмунд Фрейд получает своё интеллектуальное образование во времена, когда Австро-Венгерская империя была доминирующим центром течения, названного позитивизмом. Отпечатки его медицинского и неврологического образования свидетельствуют об этом. Но позитивизм был чем-то большим, чем просто научным подходом, это была мыслительная позиция, которую приняли люди XIX века, эпохи, характеризующейся большим развитием промышленности и естественных наук. Позитивизм был в духе этих времён, это был способ мыслить, эпистемологический абордаж понятий, радикально противопоставленный метафизике и магическим и спиритуалистическим концепциям, которыми романтизм пленял даже научные круги.

Фрейд пронизан особым скептицизмом по отношению ко всей метафизике, заставляющим его замыслить проект новой науки, который превосходил бы её, науки, названной метапсихологией, в которой он даёт психологические и рациональные объяснения того, где раньше было место оккультизму, религиозной, паранормальной и сверхъестественной трактовке явлений. Фрейд удаляется от утопических обществ, которые по духу были близки к позитивизму, каковыми были утопии Сен-Симона и Фурье, чтобы придерживаться начал, изученных в молодости в лаборатории физиологии Брюкке, и канонов, перенятых у духовных отцов позитивизма в естественных науках - Дюбуа-Реймона и Гельмгольца.

Рассмотрение сущности фрейдизма в таком ключе приводит к двум вопросам, которые существенно акцентированы: что такое позитивизм и в каком смысле Фрейд был позитивистом. В этой связи даже имеется повод думать о конфронтации Фрейда с научным позитивизмом. Итак, обо всём этом пойдёт речь в следующих пяти разделах.

1. Фрейд и просвещённый скептицизм

Фрейд заявляет, что религия враждебна науке, и вписывает свою теорию в рамки последней. Таков был выбор Фрейда, и вместе с этим выбором психоанализ вмешивается в историческое напряжение между наукой и религией. В отношении религии Фрейд радикален; помещая позитивную историю рядом с естественными науками, он использует их приёмы, чтобы критиковать документы, на которых основываются религии, и оспаривать религиозные догмы. Кроме того, он указывает на вывод, полученный в результате сравнительного исследования, на который он будет ссылаться во всех его работах, касающихся религии, - на совпадение между образом мысли народов, называемых примитивными, и религиозными понятиями, которым следуют современные народы, и определяет их как продукт инфантильного или патологического мышления.

Фрейд основывается на духе позитивизма, чтобы критиковать религию, принимая научное знание как обнаруженное сокровище в противовес религиозной вере, и видит в медленной секуляризации неизбежный процесс. Тем не менее, он отдаляется от легковесного оптимизма, присущего позитивизму, так как считает, что "борьба научного духа против религиозного мировоззрения не закончилась; в настоящее время он всё ещё продолжает освобождаться от влияния религии". Так он обозначает противостояние между наукой и религией, обострившееся в конце XIX века.

В то же самое время намечается тенденция, параллельная этому зародившемуся научному сознанию и проявлявшаяся в виде частых дискуссий между людьми по поводу возможностей психики и природы души. Конфликт между наукой и религией ещё не подошёл к концу.

Так это выражает историк из Йельского университета Питер Гей: "Многие из приличных буржуа продолжали исповедовать свои унаследованные религиозные убеждения с несомненной искренностью, в то время как вполне допускали безбожие геологов, выражавшееся в их оценке возраста Земли, и биологов, указывающих на животную природу человека." И он же комментирует, что Энгельс в половине XIX века указывал, как невообразимо "геологи извратили факты своей науки, чтобы не входить в чрезмерное столкновение с мифами книги Бытия".

Фрейд представляет собой светский менталитет во всей его чистоте. Отталкиваясь от старого понятия о психизме, он приходит к идее, которую потом воспримут не только специалисты психоанализа, но также вся человеческая культура, чтобы затем построить основание, опору, причём не только психоанализа, но и всей западной цивилизации.

Конечно же, Фрейд занимался вещами, которые составляли тайну для его современников, но его путь не был ни религией, ни метафизикой, а лишь научным агностическим исследованием. Это то, что позволило ему быть названным разрушителем иллюзий. По этому поводу Питер Гей предложил гипотезу, которая состоит в том, что Фрейд смог развить психоанализ как раз потому, что не был верующим никакой религии, даже иудаизма. В подтверждение Гей приводит вопрос, который Фрейд задал пастору Оскару Пфистеру: "Между прочим, Почему никто из благочестивых не создал психоанализа? Почему необходимо было ждать появления совершенно безбожного еврея?"

Для пастора Пфистера Фрейд был верным сыном Просвещения, последним из философов. Так он пишет ему: "Ваша религия - в сущности, просветительские идеи XVIII века в напыщенных и весьма современных нарядах". Фрейд сопротивлялся идее, согласно которой его наука - это особая религия, но он был доволен своей близостью к деятелям Просвещения.

Этому, наверное, обязано то, что в "Будущем одной иллюзии" он всецело уступает свою оригинальность относительно критики религии в пользу признания исторического наследия, полученного от знаменитых предков: "Я ничего не сказал из того, что бы уже не сформулировали прежде меня лучшие мужы, причём гораздо более совершенным, подходящим и впечатляющим способом. Они очень известны; я не упомяну их для того, чтобы не казалось, что я стремлюсь оказаться в одних с ними рядах почёта". Но Фрейд не отказывается от своей ответственности за написанное им и добавляет оригинальности к своему вкладу в критику религии: "Я ограничился - и это единственная новизна в моих работах - тем, что добавил немного психологического обоснования к критике, сделанной моими предшественниками".

Сильным доказательством родства Фрейда с философами является включение психоанализа в научные представления о Вселенной. В "Будущем одной иллюзии" он восклицает, что не существует суд более высокий, чем суд разума, и проводит его границу очень чётко, уточняя при этом, что его собственный вклад в науку состоит из расширения научного исследования в психическую сферу.

По этой причине, подобно Вольтеру, который полагал, что критический разум сможет осуществить конструктивную работу только после того, как освободит человечество от цепей веры, он пишет Пфистеру, что он усмотрел "большой прорыв не в научной, а аналитической мысли в том, что касается Бога и Христа как одной из непостижимых и невыносимых вещей в жизни, которая если и может быть понята, то только чисто психологически" ([4], стр. 39). По Фрейду, то, в чем могло нуждаться человечество, это открытие того, как жить без утешения иллюзиями.

2. Место опыта у Юма и у Фрейда

Британский философ Дэйвид Юм (1711 - 1776) выдвинул определённые понятия, предшествующие понятиям позитивизма, но неразрывные с ним, а именно: скептицизм и эмпиризм. Необходимо проанализировать определяющее влияние его мысли на Фрейда, не только в отношении скептицизма, но и эмпиризма.

Юм утверждал, что никто не может познать ничего вне опыта, и что, основанный на субъективном восприятии, опыт никогда не предоставляет подлинное знание реальности. Фрейд ссылается на "Историю религий" Юма, опору скептицизма в противостоянии анимизму, чтобы дать психологические объяснения и предложить веру в позитивную науку, в частности, в действительную связь философских спекуляций с информацией, добытой опытом.

Можно найти у Фрейда совпадение с этой мыслью, когда перед началом доказуемого или недоказуемого опыта телепатии он утверждает: "Мы готовы стать тем скептиком, который допустит связь подобного рода, только если она будет выявлена сразу, на основании поставленного опыта, и все же, может, не без того, чтобы чувствовать некие сомнения".

Юм и Фрейд разделяют скептицизм по отношению к сверхъестественному и веру в науку. Тем не менее, относительно понятия опыта появляются разногласия.

Фрейд начинает убеждаться, что объективность может быть существенна, когда субъективный размер увлечённости наблюдателя имеет значение для его наблюдения, искажая опыт и мешая суждению. Тем не менее, вместо того, чтобы отступать, как Декарт, перед этим злым гением, который мог предстать перед его восприятием, его сновидениями с той же силой, что и перед бодрствующим восприятием, Фрейд стремится подчинить этот злой гений, называя его бессознательным и выводя законы его функционирования из опыта анализа.

В другом месте Фрейд обращается к отношению между опытом и знанием в других терминах, проявляя точку зрения, сходную с таковой Юма, при этом особенно это касается возможности постижения психоаналитической доктрины, так как он полагал, что "обучение психоанализу основано на неисчислимом количестве наблюдений и опытов, и только тот, кто повторил эти наблюдения на себе самом и на других, находится в состоянии составить себе личное суждение о нём". То есть без эксперимента над самим собой невозможно постичь психоанализ. Предполагается, что психоаналитическое знание превратится в особый вид рационального убеждения, когда обучающийся будет испытывать в себе самом то, что является бессознательным, подавлением, переносом, инстинктивным импульсом и т.д. до тех пор, пока на своем собственном опыте он не постигнет те теоремы и доказательства, которые ему не могло бы дать изучение книг и теорий. Это то, что придает опыту позитивность.

Это показывает ценность, которую Фрейд отводил опыту. Для венского врача опыт может даже изменить суждения, сложившиеся в результате предшествующего опыта. Опыт, подобно клиническим данным, вынуждает исследователя переоценивать постоянно свои суждения на основании произошедших в нём изменений. Опыт ограничивает Я в психическом структурообразовании, вынуждая не забывать про реальность, но также он и обогащает опытом внешнего мира, вообще говоря. Также опыт и ограничивает исследователя в этом же самом постижении реальности. При этом Фрейд приравнивает опыт к конкретному, в противоположность научной абстракции.

И хотя этот опыт может учить, свидетельствовать, раскрывать, подкреплять, подчеркивать, обозначать или показывать правоту или ошибочность знаний, приобретенных посредством него, или теоретических спекуляций, с которыми можно построить даже основы новой теории, "равнозначные" основам самого опыта, Фрейд всегда считал эти знания и представления временными, поскольку рано или поздно опыт опровергал их как основанные больше на надеждах, чем на реальных знаниях.

Примат опыта, равно как и у Юма, был онтологическим началом у Фрейда. Он даже сравнивает "твердую почву опыта" с самим разумом, которому, в конечном счёте, ничему не дано противиться; это были те понятия, которые радикально противопоставлены тем, на которых основывается религия. Из-за этого самого Фрейд также может считаться скептиком; подобно Юму, он предпочитал видеть в опыте рациональный метод, противоположный любой метафизике и религиозности с их притязаниями на обретение знаний.

Упор на опыт не может, однако, быть достаточной причиной, чтобы классифицировать Фрейда как позитивиста, поскольку в то же время он придаёт значение опыту в связи с теоретическими построениями, спекуляциями и созданием гипотез и вспомогательных интерпретаций, из которых выводятся законы функционирования самого опыта. Это подход, который отдаляет его от радикального позитивизма, ограниченного лишь "объективной" записью опыта.

Жак Лакан указывает у Юма на его стремление рационалистического нахождения причины явлений и связывает ее, тем не менее, с бессознательным: "Только как нечто бессознательное, бессознательное по Фрейду, видится причина на том уровне, откуда Юм стремится её вывести и который является именно тем местом, где он указывает на её обоснованность".

Из этого фрагмента можно заключить, что вера в опыт не делает из Фрейда позитивиста в юмовском смысле, он выходит за его пределы, когда в бессознательном он находит рационалистическую причину, от которой отказался Юм.

3. Кант, усеянное звёздами небо и категорический императив в душе

Фрейд, определённым образом, тоже разделял кантианские устремления, так как его использование понятия опыта может в некоторых случаях быть сопоставлено с понятием разума. Эта идея, разрабатываемая также Гегелем, описывается в отрывке, который часто упоминает Жак Лакан и в котором показывается равнозначность сперва рационального реальному, а затем реального рациональному.

Кант выводит из этой идеи, теодицеи природы и истории, радикальное утверждения о существовании чувства самого по себе. Такое решение, однако, не заставляет Фрейда исключить у субъекта какую бы то ни было драматическую сопричастность в реальном осуществлении своего желания. Это основы того, на чём Фрейд строит свою "науку, которая поднялась над этой хрупкой верой, той самой, которая, в общем, может всегда быть выражена в следующих терминах: все реальное рационально, и все рациональное реально".

Это вера, которая пронизывает парадигму ньютоновских законов природы и является верой в разум, из которого она стремится вывести свои законы. Но это всё довольно бесхитростная реальность, которую Фрейд доверяет полностью разуму, однако он, исследователь бессознательного, великий рационалист, знает, что в прошлом субъектов есть события травматического характера, которые тяжело вписываются в категорию реального. Но Фрейд совпадает с Кантом в том, что признаёт различные сферы реального и что проблемы, которые выдвигают один и другой, зарождаются тоже в различных сферах.

Но законы этой рациональности, полагаемые универсальными, тоже находят предел в психоаналитической мысли. Согласно Канту, разум дает уверенность и убеждённость в то, что испытывается самим субъектом. Внутри этой сферы опыта, такие фундаментальные понятия как пространство и время верны; говорится о сфере опыта, которая образует априори фундаментальные, как пространство и время, ньютоновские представления и, понятное дело, по этой причине универсальные и абсолютные.

Когда Кант имеет в виду пространство и время как категории априори, он придаёт им способность чувственного познания, которые опыт подразумевает, но который не является достаточным, чтобы объяснять их. И, тем не менее, это понятия, у которых нет применения в другой области, чем в самом опыте. Касательно позитивизма, речь идёт о таких абсолютных категориях, как у Канта и Ньютона.

Подобный упор на этот существенном аспекте вынуждает рассматривать логическую, психологическую и хронологическую проблему времени в историографическом контексте истории мышления и психоаналитической концепции этой темпоральности. Можно закончить на том, что Фрейд отходит от кантианских априори, когда он говорит об определённой внепространственности бессознательного и о его же явной вневременности, и, конечно, вообще о бессознательном мышлении. Тем не менее, с точки зрения скептицизма и рационализма, Фрейд более позитивист, чем Кант.

В прологе к “Тотему и табу” Фрейд упоминает Канта в следующих выражениях: "Это различие [между анализом тотема и табу] связано с тем, что табу, собственно говоря, ещё существует у нас; хотя отрицательно понимаемое и перенесённое на другие содержания, по психологической природе своей оно является не чем иным, как «категорическим императивом» Канта, действующим навязчиво и отрицающим всякую сознательную мотивировку".

Фрейд расширяет аналогию табу и сверх-Я, и в этом контексте вновь можно найти намёк на Канта в связи с культивированием нравственного сознания субъекта и категорическим императивом: "Сверх-Я сохранило, таким образом, существенные черты интроецированных личностей [в течение Эдипова комплекса]: их власть, строгость и склонность к бдительности и наказанию подразумевается, что отделение инстинктов, спровоцированное таким нововведением в Я, должно было усиливать строгость. Сверх-Я, или же моральное сознание, которое действует в нем, может, таким образом, быть твердым, жестоким и неумолимым по отношению к Я из-за стремления оберегать само себя. Категорический императив Канта, следовательно, - прямой наследник комплекса Эдипа".

Обсуждая проблему понятия Вселенной, Фрейд упоминает снова Канта: "В своей знаменитой фразе философ Кант приводит существование усеянного звёздами небосвода и морального закона в нашей душе как самые твердые свидетельства могущества Бога.

Из такого сопоставления, весьма удачного, он выводит великую психологическую истину. Тот же отец (родительская инстанция), что дал жизнь ребенку и защитил от её же опасностей, показал ему то, что он был должен делать, и то, что не должен, показал ему необходимость подчиняться определённым ограничениям его инстинктивных желаний и заставил его узнать, что он должен уважать родителей и братьев, если он хочет стать приемлемым членом и быть принятым семейным, а затем и более широкими кругами. Посредством системы поощряющих премий и наказаний ребенок обучается знанию его общественных обязанностей и ему научается тому, что безопасность его жизни зависит от того, что родители, а затем и остальные, захотят ли и могут ли поверить в его любовь к ним. Все эти обстоятельства без изменений воссоединяет потом человек в религии".

Это истинный манифест недоверия метафизике, когда он сводит величие, в котором Кант полагал найти доказательства существования Бога, к психологическому закону, согласно которому боги не что иное, как проекция отцовского образа на небеса, связанная с категорическим императивом сверх-Я, наследника этой же самой отцовской констелляции. Это скептицизм, который делает Фрейда более позитивистским, чем Канта.

4. Фрейд перед лицом отца позитивизма

Собственно говоря, позитивизм первоначально восходит к доктрине Огюста Конта, изложенной, главным образом, в "Курсе позитивной философии" (1830 - 1842), "Слово о позитивистском духе" (1844) и "Позитивистском катехизисе".

Позитивистская философия Огюста Конта оставила спекуляцию о сверхъестественном с тем, чтобы устремиться к научному исследованию. Согласно ему, знание обо всём, начиная с астрономии и кончая социологией, должно происходить из взаимосвязи эмпирических данных.

Систематическое исследование статики и динамики общества Контом дало основание современной социологии, которую сначала называли общественной физикой.

Однако, несмотря на активность Конта, явно проявленную в научном плане, Лакан упрекает его в некоторых пунктах, когда он указывает на то, что: "много спустя после декартовской революции и революции ньютоновской все ещё мы видим в самом сердце позитивистской доктрины религиозную теорию земли как большого идола, совершенно связную со следующим положением Конта, что никогда мы не будем в силах узнать ничто из химического состава звезд, что звезды так и останутся прибитыми к своим местам на небесной сфере, то есть, если мы и сумеем обозначить другую перспективу, то только как весьма косвенную возможность. Неудача: почти тогда же анализ световых лучей позволил нам увидеть в звездах тысячу вещей одновременно, включая и их химический состав. Тогда усилился разрыв между астрономией и астрологией, что не отрицает существование астрологии для большого числа людей".

Скептицизм Фрейда отдаляет его от таким образом понятого позитивизма, потому что мистификация, с которой Конт сражается «на фронте», побеждает последнего с тыла. Вера Фрейда в науку - основание того, что культивирует вышеупомянутый скептицизм, это его позитивность.

Огюст Конт выбрал слово позитивизм на основании того, что оно указывало на реальность и конструктивную тенденцию, которую оно налагало на теоретический аспект его доктрины. В общем, он заинтересовался реорганизацией общественной жизни на благо человечества через научное знание и, таким образом, управлением природными силами.

Два главных компонента позитивизма, философия и правительство (или программа индивидуального и общественного поведения), были позже унифицированы Контом в религиозную концепцию, в которой человечество было объектом культа. Многочисленные ученики Конта отрицали это религиозное развитие его мысли, потому что оно видится как противоречие первоначальной позитивистской философии".

Конт объявил особую эволюцию мысли в трех стадиях. Согласно ему, каждая наука или ветвь знания теоретически проходит последовательно три различные стадии: теологическую, или фиктивную; метафизическую, или абстрактную; в конце концов, научную, или позитивную.

Идея о трех стадиях в похожем виде была принята снова Фрейдом в “Тотеме и табу”, когда он говорит: "Если соглашаться с авторами, то человечество создало три такие философские системы, три великих миросозерцания: анимистическое, религиозное и научное. Из их первым явилось анимистическое, может быть, самое последовательное и исчерпывающе, полностью, без остатка объясняющее сущность мира. Это первое миросозерцание человечества представляет собой психологическую теорию. В наши намерения не входит показать, сколько из этого миросозерцания сохранилось в современной жизни или в обесцененном виде в форме суеверия, или в жизненном как основе нашего языка, веры и философии".

В конце концов, только последняя стадия этой эволюции носит подлинно научный, или позитивный характер. На этой стадии человеческий разум отказывается от того, чтобы "познать глубинные причины явлений" или стараться выяснить "происхождение и судьбу вселенной", затем, чтобы сконцентрироваться на "открытии путём сочетания хорошо скомбинированных размышления и наблюдения её действующих законов".

Признание стадий мышления не побуждает Фрейда создавать научный психоанализ для аналитиков и религиозный для мирян, как это мыслил Конт относительно позитивизма. Сила воздействия Фрейда обязана его простоте, а соответственно, и строгости, находящимся в согласии с идеалами науки той эпохи.

Фрейд обращается к течению, включающему многих других позитивистов, но некоторые понятия их расходятся. Действительно, психоанализ придает большую ценность фактам, но поскольку их реконструкция происходит из воспоминаний о вещах, то следует иметь в виду известную случайность воспоминания. По этой причине психоанализ способен предложить теорию достаточно полной памяти, которая может привнести в историю интересные элементы, служащие, к примеру, анализу таких понятий как коллективная память.

Итак, в то время как позитивизм оказывает доверие только данным, полученным экспериментальными науками, Фрейд старается найти эквивалентную модель в естественных науках, но его объект ведёт его к другим ссылкам, например к ссылке на бессознательное, которое уходит от возможности экспериментальной проверки.

Так, хотя работы "Психопатология обыденной жизни", "Толкование сновидений" и "Остроумие и его отношение к бессознательному" и могут быть интерпретированы как экспериментальная попытка доказать гипотезу бессознательного, это всё же просто аргументированные тексты. Это приводит к тому, что экспериментальная сторона вытекает из логической связности скорее, чем из простой феноменологии.

Уже было определено место опыта у Фрейда как средство скорее контролировать, чем предотвращать абстракцию или спекуляции, когда опыт исчезает как таковой в клинических условиях. В отношении отказа от вещей априори, чтобы оставаться связанным с опытом, Фрейд делает упор на нейтральность аналитика, рожденную не волевым актом, а фактом того, что он сам подчиняется анализу, который поможет узнать ему его собственные предрассудки, которые могли бы затемнить понимание рассказов его пациентов.

Лакан иным образом интерпретирует эту нейтральность с помощью других примеров, предлагая вместо неё понятие желания аналитика, чем отказывается от иллюзии невовлечённости аналитика в его действия или социолога в свои исследования и, наоборот, принимает во внимание их предрассудки и признаёт субъективное вовлечение, которое, тем не менее, помещает их на сторону интересов аналитика, чтобы дать ему возможность проанализировать его собственную субъективность.

В науке нет эквивалентного понятия, чтобы обозначить "вовлечённость ученого", но ведь есть стремления отказаться от старой схемы, которая иллюзорно отделяет субъект от объекта, и постараться быть объективным, отделяя сознание от субъекта в акте познания.

Сейчас понимается, что социолог тоже погружен в объект, который он изучает, и говорится о том, чтобы понимать его субъективность как некую неизвестную переменную процесса исследования, которая может даже изменить природу его объекта. Всё это указывает на понятие вовлечённости аналитика.

Психоанализ подчёркивает понятие о неспособности познать "вещи в себе" и рекомендует ограничиваться пониманием связей и законов между явлениями, так что вместо двух параллельных миров - мира непостижимых "вещей в себе" и мира идей - он допускает три аспекта, которые приводят к тому, что они составляют как внутреннее устройство субъекта, так и представление реальности, в которой он живёт, сформированной различными переплетениями этих аспектов: реального, символического и воображаемого. В этом случае только реальное пребывало бы "недоступным", потому как оно избегает символизацию и воображение, но напряжению сознания не следует иметь постоянной целью исследовать этот реальный аспект посредством других аспектов, чтобы построить логику его функционирования, соответствуя точно логике дисциплин, которые больше призваны восхвалять реальное. Это то, что отдаляет всякую возможность позитивистского обоснования психоанализа.

5. Научный позитивизм Фрейда

"Позитивизм", согласно Питеру Гею, - "был не столько основанной школой мышления, как глубокой позицией по отношению к человеку, природе и способу исследования. Его приверженцы надеялись привнести программу естественных наук, их открытия и методы, в исследование всякого действия и всякой мысли человеческой, как личной, так и публичной.

Характерно для этой интеллектуальной тенденции то, что Огюст Конт, самый истый пророк позитивизма, в начале XIX века считал возможным основать изучение человека в составе общества на надежном фундаменте; он изобрел термин "социология" и определил ее как вид общественной физики.

Рожденный в расцвете Просвещения XVIII века, отрицая метафизику только лишь менее решительно, чем теологию, позитивизм процветал в XIX веке на фоне эффектных побед физики, химии, астрономии и медицины. Брюкке был его самым выдающимся представителем в Вене".

Эрнст Вильгельм фон Брюкке (1819 - 1892) был профессором физиологии и директором Института физиологии в Вене, в котором Фрейд работал в течение шести лет ассистентом. Вот та нить, которая привела к возможности приобщиться к позитивистским идеям Конта, но применительно к гистологии и физиологии.

Фрейд признаёт Брюкке как своего уважаемого учителя физиологии: "В моей молодости он оказал влияние на моё усердие в понимании загадок этого мира и при любом удобном случае способствовал их раскрытию. Моя запись на медицинский факультет оказалась самым лучшим способом этого достичь, но потом я пробовал, без успеха, посвятить себя зоологии и химии до тех пор, пока под влиянием фон Брюкке - самого крупного авторитета, который когда-либо влиял на меня - я плотно не примкнул к физиологии, которая до этого времени ограничивалась, по большей части, гистологией".

Фрейд "работал в его лаборатории, решая проблемы, которые почитаемый учитель предлагал ему, с очевидным удовлетворением, как со своей стороны, так и со стороны Фрейда. Расшифровывая загадки нервной системы сперва низших рыб, потом человеческой, он приносил удовлетворение ожиданиям и требованиям его строгого учителя. Философия науки по Брюкке была ценна для Фрейда в плане образования не меньше, чем профессионализм первого. Брюкке был позитивистом по характеру и убеждениям".

С Эрнстом Брюкке Фрейд определённо начал постигать научные обычаи и традиции, находя в них примеры, которые могли заинтересовать его на первых порах. Но Брюкке кроме того, что был преподавателем физиологии, стал ещё и председателем Берлинского Физического Общества в 1845, и это двойное положение позволяет прояснить, почему физиология для него была продолжением физики. В этом смысле, физика организмов, в силу закона сохранения энергии, который соединял бы обе науки, утверждает, что организм - сумма энергий, которая остаётся постоянной по отношению к изолированной системе.

Брюкке в 1840-х познакомил Фрейда со своим блестящим приятелем Эмилем Дюбуа-Реймоном, который своими исследованиями привнёс новые сведения о метаболических процессах и физиологии мышц и нервов; дружба с ним послужила причиной того, "чтобы торжественно выбросить в кучу мусора предрассудка всякий пантеизм, всякий природный мистицизм, любое упоминание о божественных скрытых силах, проявленных в природе. Витализм, романтическая философия природы, веяния, модные тогда в кругу естествоиспытателей с их туманной поэтической речью относительно врожденных способностей и мистических сил, вызывали его сопротивление и стимулировали его таланты к изобретательной полемике".

"Сильное утверждение Фрейда относительно того, что у психоанализа не было никакого собственного мировоззрения (Weltanschaung) и никогда оно у него не смогло бы появиться, было его способом оказать дань его позитивистским учителям в более поздние годы: психоанализ (согласно эссе 1932) - "часть науки и может поэтому присоединяться к научному мировоззрению". Короче, психоанализ, как и все науки, посвящает себя поискам правды и снятию масок с иллюзий. То же самое мог бы бы сказать и Брюкке".

Лакан пишет, что у Гельмгольца, Дюбуа-Реймона и Брюкке, была одна непоколебимая вера, и состояла она в том, что они сочинят проповедь, которую они громко озвучат своим современникам. Эрнест Джонс, ученик Фрейда, который взялся за его биографию, упоминает сочинение Дюбуа-Реймона за 1842, в котором последний пишет: «Брюкке и я торжественно поклялись утвердить следующую истину: не существуют в организме другие активные силы, нежели чем известные физические и химические силы.

В тех случаях, которые пока не могут быть объяснены этими силами, нужно стараться найти особые формы или специфический способ действия вышеупомянутых сил посредством физико-математического подхода или предположить о существовании новых сил, сходных по характеру с физико-химическими силами, присущими материи и сводимыми к силам притяжения и отталкивания".

Согласно Питеру Гею, "по словам Дюбуа-Реймона, его идеальный исследователь был ученым-естествоиспытателем, на которого не смогут повлиять "теологические предрассудки". Когда Герман Гельмгольц, этот "деятель Возрождения" XIX века, в преддверии обретения мировой славы из-за его непостижимо больного количества вкладов в самые разные области - оптику, акустику, термодинамику, физику, биологию - объединился с Брюкке и Дюбуа-Реймоном, "школа" стала полной и формленной.

Его влияние распространялось быстро и неотразимо; его ученики и последователи становились во главе престижных кафедр самых известных университетов и задавали тон в научных журналах. В то время, когда Фрейд учился в Вене, у позитивистов была власть".

Эпистемологи хотят видеть в сближении Фрейда с этой доктриной происхождение экономической точки зрения его метапсихологии, а также и принцип постоянства и принцип нирваны, которые предложены в первой модели психического устройства, поддержанной Фрейдом в его ранних трудах, из-за чего его иногда считают последним оплотом позитивизма.

Попытка установить психологию как естественную науку на твёрдой базе неврологии соответствовала устремлениям позитивистов, с которыми Фрейд учился и чьи надежды и мечты он старался тогда реализовывать в своей работе. Он никогда не оставлял свои амбиции основать научную психологию. Тем не менее, его открытие бессознательного поспособствовало тому, чтобы его научное честолюбие отошло от позитивизма и углубилось в другие парадигмы.

В самом деле, Лакан вместо того, чтобы связать дальнейшие успехи Фрейда с его учителями, указывает на его отход, разрыв научным сообществом, представленным Брюкке, Гельмгольцем и Дюбуа-Реймоном. Он указывает на то, что если Фрейд и смог отступиться от их непоколебимой веры, предпосылки которой не позволяли отступаться, то от того, что он придаёт важность своим антиномиям детства, своим снам, своим невротическим пертурбациям, потому что его Желание могущественно, и оно помещает его в среду, полную случайностей, желания смерти, желания женщины, образов отца.

Единственное значение желания (влечения) для Фрейда отдаляет его от позитивизма, как это констатирует Лакан: "доктрина Фрейда подразумевает желание диалектики. И уже этим я сказал, что желание не есть жизненная функция в том смысле, в котором позитивизм придал определённый статус жизни".

Но относительно влияния позитивизма, который мог быть воспринят Фрейдом как сциентизм, Лакан полагает следующее: "Мы говорим противоположное тому, что обычно говорится о так называемом разрыве Фрейда со сциентизмом его эпохи, что этот самый сциентизм, если его очень хотят описать как верность идеалам Брюкке, в свою очередь идущих от договора, в котором Гельмгольц и Дюбуа-Реймон посвятили себя намерению обозначить физиологию и функции мышления, рассматриваемые как её составная часть, в математически определенных терминах термодинамики, почти оформившейся в те времена, он, привёл Фрейда, насколько его сочинения это показывают, к открытию того направления, которое вознесла его имя в вечность. Мы говорим, что это направление не отделялось никогда от идеалов этого, как его называют, сциентизма и что вклад, который оно вносит, не только не случаен, но и продолжает оставаться существенным. Что именно этот вклад, это направление, выбранное им и важности которого он доверял, несмотря на отклонения, которым он был подвержен, и являлось тем оружием, с помощью которого Фрейд противостоял этим отклонениям, всегда с уверенностью, без колебаний и со всей строгостью".

Список литературы

1. Большая Советская Энциклопедия. Электронный вариант. - М.: Студия multimedia.ru.

2. Энциклопедия Брокгауз и Ефрон. Электронный вариант. - М.: "ИДДК ГРУПП".

3. Фрейд З. Человек по имени Моисей и монотеистическая религия. - М.: Наука, 1993.

4. Гей П. Фрейд для историков. М.: АСТ, 2000.

5. Эрнест, Дж. Жизнь и творения З. Фрейда. М.: Гуманитарий, 1997.

6. Фрейд З. Психоаналитические этюды. - Минск: Беларусь, 1991.

7. Лакан Ж. Семинары. Кн. 1. М.: ИТДК "Гнозис": Логос, 1998.

8. Лакан Ж. Семинары. Кн. 2. М.: ИТДК "Гнозис": Логос, 1999.

9. Фрейд З. Я и Оно: Сочинения. - М.: Эксмо, 2002

10. Лакан Ж. Семинары. Кн. 5. М.: ИТДК "Гнозис": Логос, 1999.

11. Фрейд З. Психология бессознательного. - М.: Просвещение, 1990.