Мишель Монтень

Содержание

Введение

1. Мишель Монтень - великий французский мыслитель

2. Образ человека в «Опытах» Монтеня

2.1 Критика антропоцентризма

2.2 Что есть «человеческое знание»

2.3 «Дикие» туземцы Нового Света

2.4 «Я» в «Опытах» М. Монтеня

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Мишель Монтень (1533-1592 гг.) - крупнейший французский писатель позднего Возрождения, художник, оказавший большое влияние не только на французскую, но и на всю европейскую литературу.

«Опыты» - основное произведение писателя, плод более чем двадцатилетней творческой работы. Нов и парадоксален предмет «Опытов». Ибо хотя в сочинении Монтеня идет речь о природе и боге, о мире и человеке, об этике и политике, но предмет ее один - это человек, и не человек вообще, а данный человек, личность автора книги. «Другие творят человека, я же только рассказываю о нем»,- полемически заявляет автор. Кто «творит»? - речь идет не о сотворении человека богом, но о тех авторах, которые, рассуждая о человеке «вообще», о его «природе», тем самым «создают», «творят» его. В «Опытах» речь идет о человеке частном, обыкновенном. Я, продолжает Монтень, «изображаю личность, отнюдь не являющуюся перлом творения» [10. С.18]. Гуманистический индивидуализм, скорее провозглашенный, нежели глубоко разработанный в сочинениях зачинателей ренессансного гуманизма, кажется, нашел свое полное воплощение в Монтениевых «Опытах»: «Я выставляю на обозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска»,- подчеркивает он и отстаивает необходимость и законность приложения моральной философии «к жизни повседневной и простой», ибо «каждый человек полностью располагает всем тем, что свойственно всему роду людскому» [10. С.19]. Интерес к человеческой личности, к ее внутренней духовной жизни не только декларируется, но осуществляется с невиданной ранее смелостью и глубиной. Три книги «Опытов» воссоздают картину многолетнего, непрестанного самоанализа, пристального внимания к самому себе, ко всей многогранной жизни человеческой личности во всех ее проявлениях; в книге Монтеня находят свое - и притом изначально оправданное - место размышления о самых детальных проявлениях сложной физической и духовной, прежде всего нравственной, природы человека, взятого притом не в отрыве от мира, а в неразрывном единстве с ним. Это пристальное внимание к себе, по Монтеню, не только оправдано, но и вполне достойно философа: «Прослеживать извилистые тропы нашего духа, проникать в темные глубины его, подмечать в нем те или иные из бесконечных его малейших движений - дело весьма нелегкое, гораздо более трудное, чем может показаться с первого взгляда... Вот уже несколько лет, как все мои помыслы устремлены на меня самого, как я изучаю и проверяю только самого себя, а если я и изучаю что-нибудь другое, то лишь для того, чтобы неожиданно в какой-то момент приложить это к себе или, вернее, вложить это в себя» [9. С382].

1. Мишель Монтень - великий французский мыслитель

В эпоху Реформации, католической реакции, религиозных войн, ожесточенных национальных, социальных, политических столкновений меняется характер гуманистической мысли в европейской культуре. Гуманизм «профессиональный», связанный с традициями итальянского гуманистического движения XIV--XV вв., становится отраслью гуманитарного знания и утрачивает свое мировоззренческое значение. Дальнейшая судьба европейского гуманизма как философски содержательного движения в духовной жизни эпохи связана с углублением понимания человека и его связи с окружающим его миром природы. Развитие гуманистической мысли происходит теперь вне непосредственной связи с «возрождением классической древности». Если античность и используется в гуманистической культуре второй половины XVI в., то как часть общего культурного наследия, непременное условие образованности. Но основу гуманистической мысли составляют не ученые занятия эрудитов, а свободные от подчинения всякой, в том числе и античной, традиции размышления о природе человека. Характерно, что гуманизм этой эпохи связан не столько с учеными занятиями, сколько с литературным творчеством: углубленное развитие идей гуманизма мы находим в творениях Сервантеса и Шекспира.

Меняется и сама постановка проблемы человека. В основу ее положен углубленный психологический анализ личности - вплоть до данной личности, собственно личности автора (как у Монтеня), более пристальное внимание к внутреннему миру человека. Человек рассматривается не как главное, центральное звено космической иерархии, не как «венец творения», а как живое природное существо, не «выше» и не «ниже» других. Характерной тертой нового гуманистического сознания становится преодоление как христианского, так и гуманистического антропоцентризма. Человек возвращается природе и перестает бить центром мироздания - будь то в теологическом, будь то в гуманистическом смысле.

Центральные проблемы гуманистической антропологии рассмотрены в «Опытах» французского мыслителя Мишеля Монтеня. Опираясь на традиции французского гуманистического свободомыслия XVI в., Монтень создает свое, оригинальное, хотя и не систематизированное, учение о мире и человеке, и по праву занимает одно из выдающихся мест не только в истории мировой литературы, но и в истории философской мысли эпохи Возрождения.

Мишель Монтень (1533--1592), гасконский дворянин, происходил из среды аноблированного (облагороженного) купечества, так называемого «дворянства мантии», сочетавшего традиционные торговые занятия со службой в складывающемся аппарате абсолютистского государства, а затем и с чисто дворянской воинской службой. Отец его занимал выборные должности в Бордоском парламенте, был и мэром города; мать принадлежала к семье испанских купцов-маранов (крещеных евреев), бежавших от инквизиционных преследований во Францию.

Благодаря заботам «лучшего из отцов» (как с благодарностью вспоминал о нем автор «Опытов») Монтень получил идеальное гуманистическое образование: с младенческих лет к нему был приставлен воспитатель-немец, говоривший с ним только по-латыни, и латинский язык стал для него родным. Глубочайшее знание древних авторов, преимущественно латинских, а затем и греческих, составило основу его культуры.

Монтень не был не только профессиональным ученым, философом или богословом, он не был и профессиональным гуманистом: литературные занятия никак не определяли его положения в обществе. Дворянин, политический деятель, он в молодые годы стал советником Бордоского парламента, а затем, в начале 80-х годов, на два срока избирался мэром города. Сам он неоднократно подчеркивал, что не придает особого значения своей политической деятельности, и это даже дало повод позднейшим исследователям (но не современникам!) обвинять его в политическом индифферентизме [3.С.203]. В действительности же в пору гражданских («религиозных») войн во Франции XVI в. не примкнуть ни к одному из враждующих лагерей (гугенотов-реформаторов и сторонников крайней католической реакции) значило оказаться на стороне национальных интересов Франции. Позиция эта требовала незаурядного мужества и политической прозорливости. Монтень примкнул к наиболее прогрессивной группе французского дворянства и буржуазии - к «политикам», которые, отвергая религиозный фанатизм и своекорыстные устремления обеих враждующих сторон, выступали за политику веротерпимости, за восстановление гражданского мира и поддерживали королевский абсолютизм - единственную силу, способную преодолеть остатки феодальной анархии и обеспечить сохранение национального и государственного единства Франции. Этими устремлениями определялась и политическая деятельность Монтеня как в Бордо, где он по мере сил препятствовал разжиганию религиозных конфликтов и вооруженным столкновениям борющихся сторон, так и при дворе. В последние годы жизни он решительно поддержал Генриха Наваррского, впоследствии Генриха IV, в его борьбе за власть и за восстановление мира и национального единства. Твердая позиция в сложнейшей политической ситуации в сочетании с личной независимостью и совершенным бескорыстием снискала ему глубокое уважение современников.

Книгу своей жизни - «Опыты» - Монтень начал писать в начале 70-х годов XVI в. после удаления от дел и уединения в башне родового замка. Там им был оборудован кабинет-библиотека для размышлений и занятий, где стены были украшены изречениями мудрецов. Но и после первого издания книги, в 1580 г., он продолжал работать над ней, написал третью часть, постоянно, до последних дней жизни, внося дополнения и поправки в текст. Уже после его смерти, в 1595 г., эти добавления были учтены в издании, подготовленном его почитательницей Мари де Гурне.

По жанру своему книга Монтеня противостоит официальной учености того времени. Во времена ученой латыни она написана на французском языке, и латинская образованность автора, превосходящая ученость профессоров философии и теологии тогдашних университетов, только оттеняет это обстоятельство: Монтень вполне сознательно обратился к «языку парижского рынка», не пренебрегая и родными ему гасконскими речениями. «Опыты» не ученый трактат, в них нет ни стройного плана, ни строгой последовательности, это свободные размышления о мире, о жизни, о человеке и, прежде всего, о себе самом. Даже связь между названием глав и их содержанием, внутренняя последовательность примеров, эпизодов, рассуждений не всегда очевидна читателю. Это не значит, конечно, что в «Опытах» нет глубочайшего внутреннего единства, но оно определяется не внешними признаками, а единством мысли и - главное - единством мыслящего субъекта: это именно его размышления, и в личности автора - главный стержень всей системы взглядов, предстающей на страницах «Опытов» [3.С.204].

2. Образ человека в «Опытах» Монтеня

2.1 Критика антропоцентризма

Как мыслитель Монтень сформировался в эпоху позднего Возрождения, на излете того культурного движения в Европе, которое принято называть ренессансным (возрожденческим) гуманизмом. Ставя своей основной задачей «возрождение» греко-римской культуры, желая напитать ее достижениями собственную, позднесредневековую цивилизацию, гуманисты осуществляли грандиозный синтез христианской «веры» и античной «мудрости». Такой синтез был возможен в той мере, в какой античность и христианство несли в себе ряд сходных и даже совпадающих черт.

Важнейшей из них был антропоцентризм - учение о том, что человек - это абсолютно привилегированное существо в мироздании, а само мироздание существует исключительно ради человека, для его блага. Цицерон, например, в трактате «О природе богов» создал подлинный гимн человеку, который «по природе своей превосходит все прочие живые существа» в мире, тогда как сам мир «создан ради людей, и все, что в нем есть, изготовлено и придумано для пользы людей». «И не только на поверхности земли, но и во мраке ее недр скрывается много полезных вещей, которые созданы на потребу человеку, и только люди их открывают» [13. С.152]. Аналогично и библейское представление о человеке, созданном к тому же по образу и подобию своего творца: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле» (Бытие. I. 27--28). Гуманизм развил антропоцентристскую идею до логического конца. «Если же очевидно,-- писал в XV в. Дж. Манетти,-- что прочие живые существа были созданы исключительно ради человека, то можно заключить, что единственно ради человека был создан и устроен Богом мир, поскольку он создан, как мы сказали, ради одушевленных существ, а те -- ради человека. И об этом достоверно свидетельствует то, что все созданное предназначается для одного человека и служит ему удивительным образом, что видим мы, как говорится, яснее полуденного солнца». «Итак с самого начала Бог, видимо, посчитал это столь достойное и выдающееся свое творение настолько ценным, что сделал человека прекраснейшим, благороднейшим, мудрейшим, сильнейшим и, наконец, могущественнейшим» [5. С.19].

На фоне этой двухтысячелетней традиции прославления человека позиция Монтеня выглядит, по меньшей мере, шокирующей. Всю свою непримиримость к антропоцентризму автор излил в знаменитой главе «Апология Раймунда Сабундского» [9. С.380], составляющей интеллектуальное ядро «Опытов».

«Пусть он (человек) - восклицает Монтень,-- покажет мне с помощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, - что все это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его услугам? Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой Вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то, что повелевать ею! На чем основано то превосходство, которое он себе приписывает, полагая, что в этом великом мироздании только он один может воздать хвалу его творцу и отдавать себе отчет в возникновении и распорядке Вселенной?

Кто дал ему эту привилегию? Пусть он покажет нам грамоты, которыми на него возложены эти сложные и великие обязанности». «По суетности воображения он равняет себя с Богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяет себя из множества других созданий», тогда как на деле он «помещен среди грязи и нечистот мира, он прикован к худшей, самой тленной и испорченной части Вселенной, находится на самой низкой ступени мироздания, наиболее удаленной от небосвода, вместе с животными наихудшего из трех видов» [9. С.380].

Человек в антропологии Монтеня изымается из предустановленной богом сверхъестественной иерархии ценностей и возвращается матери-природе как одно из ее порождений, как ее неразрывная часть.

«Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли скорее она мною, нежели я ею?». В этом парадоксальном и неожиданном замечании - парадоксальном, но чрезвычайно характерном для философии Мишеля Монтеня, выражено глубочайшее содержание его антропологии, отказ рассматривать мир исключительно с точки зрения человека как венца и перла божественного творения [3. С.219].

Полемика Монтеня против антропоцентризма двусторонняя: она означает одновременно и подчинение человека общим естественным закономерностям, и отказ видеть в нем предмет исключительных забот божественного промысла. Человек как часть природы не может претендовать на особое попечение бога-промыслителя: мир вращается не для него и не вокруг него, ни богу, ни природе нет дела до судеб не только отдельного человека, но и всего человечества. Только «по суетности воображения» человек «равняет себя с богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяет себя из множества других созданий, преуменьшает возможности животных, своих собратьев и сотоварищей...» [9. С.423].

Подобное сближение человека с животными не означает в глазах Монтеня его «принижения» прежде всего потому, что в мире природы нет вообще иерархии. Подчеркивание черт сходства в поведении человека и животных не есть унижение человека: поняв свою связь с миром природы, свое единство со всем живым, человек должен «признать этот порядок и подчиниться ему», ибо в мире природы он «не имеет никаких подлинных и существенных преимуществ или прерогатив» [9. С.445].

«Все сказанное мною, -- формулирует свой вывод Монтень,-- должно подтвердить сходство между положением человека и положением животных, связав человека со всей остальной массой живых существ. Человек не выше и не ниже других...» [9. с.499].

Истинное достоинство человека -- не в возвышении его от природного до божественного состояния, а в осознании себя частицей величественной, вечной и постоянно изменчивой природы. И если «все, что существует в подлунном мире, как утверждает мудрец, подчинено одному и тому же закону и имеет одинаковую судьбу» то необходимо осознать, что, подобно всему сущему, человек подчинен «общим законам» природы [9. С.526].

Это означает, в свою очередь, новую трактовку Монтенем, по сравнению с гуманистической традицией фичинианской школы, проблемы человеческой свободы. Свобода заключена не в особом, иерархическом или вне-иерархическом положении человека, не в повиновении этой иерархии и не в нарушении ее: поскольку существование иерархии вообще отвергается в философии Монтеня, свобода человека может осуществиться лишь в признании природного закона, в том, чтобы жить и действовать согласно ему.

2.2 Что есть «человеческое знание»

В момент разрыва с гуманистической концепцией, принципиально настаивая на «сходстве в положении всех живых существ, включая в их число и человека», который «не выше и не ниже других», Монтень сталкивается с вопросом о границах человеческого знания, о доступности для человека истины. В результате он вступает в конфликт с одним из наиболее авторитетных учений своего времени - с учением о «естественной теологии». Естественная теология, разработанная еще в XIII в. Фомой Аквинским, исходила из того, что, двигаясь логическим путем от следствий к причинам, то есть от творения к творцу, можно, в конечном счете, дойти до «первой причины» всех явлений и всего мироздания - до Бога [2. С.143]. Иными словами, если Бог есть абсолютное бытие и абсолютная истина, то человек - это как раз то исключительное существо, которому одному дано, пользуясь средствами разума, бесконечно приближаться к этому бытию, проникать в «первопричину», в самую сущность вещей: раскрывая для себя окружающий мир, человек раскрывает и создавшего этот мир Бога -- последнюю, безотносительную истину бытия. Таким образом, пафос естественной теологии в том, чтобы максимально согласовать данные разума со сверхразумной верой, а истины, добываемые «светскими», положительными науками, с истиной Откровения.

Пафос Монтеня прямо противоположен; он направлен на то, чтобы как можно дальше развести человеческие науки, человеческое знание, с одной стороны, и истины христианской веры - с другой.

Абсолютное бытие (Бог), по Монтеню, настолько превосходит все возможности человеческого разума, все «естественные» способности человеческого познания, что предстает как непостижимое начало мира, отделенное от человека непроницаемой завесой тайны. «Мы не имеем никакого общения с бытием»,-- утверждает Монтень,-- «уловить бытие» «равносильно желанию удержать в пригоршне зачерпнутую воду». Если и возможно единение человека с Богом, то оно достижимо отнюдь не за счет человеческих усилий, а за счет инициативы самого Бога, проявляющейся в актах Откровения и Благодати: «Человек не в состоянии подняться над собой и над человечеством, ибо он может видеть только своими глазами и постигать только своими способностями. Он может подняться только тогда, когда Богу бывает угодно сверхъестественным образом протянуть ему руку помощи; и он поднимется, если откажется и отречется от своих собственных средств и предоставит поднять себя и возвысить небесным силам. Только наша христианская вера, а не стоическая добродетель может домогаться этого божественного и чудесного превращения, только она может поднять нас над человеческой слабостью» [9. С.439].

Позицию Монтеня, отстаиваемую в «Апологии», принято называть скептическим фидеизмом [11. С.13]. Как таковой, фидеизм, утверждающий приоритет веры над знанием и, соответственно, приоритет «сверхразумных» истин над истинами «разумными», имеет не менее давнюю историю, чем «естественная теология», и потому Монтень вовсе не оригинален, когда восклицает: «Если даже та доля разума, которой мы обладаем, уделена нам Небом, как же может эта крупица разума равнять себя с ним? Как можно судить о его сущности и его способностях по нашему знанию!». Оригинальность Монтеня, прежде всего - именно в тех скептических выводах, которые он делает из фидеистической позиции. Поскольку истина Откровения неизмеримо превосходит все человеческие понятия и представления, постольку «потусторонние стремления» внушают автору «Опытов» не отказаться от разума, но подвергнуть его испытанию, посмотреть, чего он стоит, будучи предоставлен самому себе,- таков замысел Монтеня. «Рассмотрим же человека, взятого самого по себе, без всякой посторонней помощи, вооруженного лишь своими человеческими средствами и лишенного божественной милости и знания, составляющих в действительности всю его славу, его силу, основу его существа. Посмотрим, чего он стоит со всем этим великолепным, но чисто человеческим вооружением» [9. С.401].

Не имея возможности прорваться в мир потусторонних «первопричин» и идеальных «сущностей», монтеневский человек остается один на один с посюсторонним, «феноменальным» миром - миром явлений. Явления же, утратившие право на причастность к своим божественным--вечным и неизменным - первообразам, предстают перед нами всего лишь как подвижные, неустойчивые, неуловимые «видимости», «кажимости» [11. С.14].

Здесь-то и обнаруживается, что такой мир не поддается сколько-нибудь надежной и однозначной «расшифровке» -- причем не только в силу собственной изменчивости, но и в силу «недостоверности и слабости» чувств самого человека: во-первых, по способности восприятия он уступает даже животным, одни из которых превосходят его слухом, другие -- зрением, третьи--обонянием и т. п. (да и вообще, замечает Монтень, «кто знает, не лишены ли мы одного, двух или даже многих чувств?»); во-вторых, сама эта способность меняется от человека к человеку; в-третьих, она зависит от «телесных изменений», которые с нами происходят (для больного вкус вина не тот, что для здорового, окоченевшие пальцы иначе ощущают твердость дерева и т. п.); в-четвертых, она связана с постоянными переменами в наших «настроениях» и «состояниях души»; и, наконец, в-пятых -- с самим течением времени, когда- то, что вчера казалось нам истинным, сегодня представляется ложным, и наоборот.

Но дело не ограничивается областью одних только чувств. Ведь «чувства являются началом и венцом человеческого познания», а потому и наш интеллект не может претендовать на владение сколько-нибудь достоверной истиной о вещах. Лучшее тому доказательство -- борьба и смена различных философских и натурфилософских концепций: «...когда появляется какое-нибудь новое учение, у нас есть много оснований не доверять ему, памятуя, что до его появления процветало противоположное учение; и подобно тому, как оно было отвергнуто новой точкой зрения, точно так же в будущем может возникнуть еще какое-нибудь третье учение, которое отвергнет это второе» [9. С.438].

Хаос открывается Монтеню и тогда, когда он погружается в область человеческой морали, в область обычаев, верований, общественных установлений и законов, совершенно не похожих на европейские. Так, существуют народы, где «оплакивают смерть детей и празднуют смерть стариков», где «ни разу в жизни не стригут ни волос, ни ногтей», где «не считают постыдным иметь детей от собственной матери», где «почтительный сын обязан убить отца, достигшего известного возраста», где «женщины носят на подоле одежды в качестве почетного знака столько нарядных кисточек с бахромой, сколько мужчин они познали за свою жизнь», где «красивыми считаются женщины с бритыми головами» и т. п.

Какие из этих «привычек» следует признать «нормальными», отвечающими человеческой «природе», а какие -- нет? Ведь американскому индейцу европейские законы представляются такими же нелепыми и извращенными, какими индейские кажутся европейцу. Может ли философ, вынесший бога «за скобки», найти всеобщий, общеобязательный, иными словами, «естественный» закон для человечества, незыблемые критерии истины? Или же единственный закон, правящий миром,-- это закон относительности, субъективности и произвольности наших чувствований, восприятий, знаний и моральных установлений? И Монтень заключает: «Если человек признается в незнании первопричин и основ, то он должен решительно отказаться от всей остальной науки; ибо если он не знает основ, то его разум влачится по праху; ведь целью всех споров и всякого исследования является установление принципов, а если эта цель не достигнута, то человеческий разум никогда не может ничего решить» [9. С.457].

2.3 «Дикие» туземцы Нового Света

Человек во плоти и крови - вот мерило и высшая ценность жизни. Целью жизни является полноценное существование, свободное удовлетворение потребностей, как духовных, так и материальных. Человек должен пользоваться теми удовольствиями, которые ему даровала природа.

В качестве примера «естественной» жизни Монтень за двести лет до Руссо и Вольтера приводит жизнь туземцев Нового Света, с несколькими из которых он лично познакомился во время своего пребывания с королевской армией в Руане. Он встретил там трех индейских вождей из Бразилии, по своей собственной воле приехавших из Америки для того, чтобы поближе узнать жизнь других людей. Наивность ответов, вопросов и суждений этих детей природы вызывала у окружающих только смех, но писатель был поражен естественным здравым смыслом этих людей. Индейцы спрашивали, например, почему столько сильных, взрослых, хорошо вооруженных людей подчиняются приказам тщедушного ребенка, почему многие люди выглядят хорошо упитанными и, по-видимому, обладают всеми благами, в то время как другие, голодные и обездоленные, понуро и подобострастно им служат, является ли это неравенство следствием каких-то особых заслуг, невидимых и непостижимых для них, чужестранцев, а если нет, то почему последние не возмущаются и не восстают. В глазах писателя эти «дикари» приобрели величие античных героев, один из них на вопрос о том, какой властью он располагает, очертил пространство и дал понять, что командует таким количеством воинов, которые могут в нем разместиться; писатель сразу же вспомнил, что именно так считал свои войска знаменитый персидский полководец Ксеркс [1. С.32].

В главе «О каннибалах» первой книги Монтень проявляет интерес к особенностям социального строя, жизни и обычаев туземцев Нового Света. Противопоставляя эти нравы и обычаи порядкам, принятым у него на родине, писатель ставил целью рельефнее и четче показать недостатки и пороки последних - метод, позднее использованный также в «Персидских письмах» Монтескье.

Устройство общественной жизни туземцев, по мнению Монтеня, ближе к естественному, к первоначальному состоянию людей, не исковерканных противоестественными социальными установлениями. У этих людей нет слов, обозначающих ложь, предательство, притворство, скупость, зависть, злословие. На возражение, будто эти каннибалы убивают своих пленников, а затем жарят их и едят, Монтень отвечает: это гораздо гуманнее, чем жарить людей живыми, как то делали в его время по всей Франции и Европе. Если беспристрастно с точки зрения здравого смысла сравнить обычаи «дикарей» с европейскими, то следует признать, что они естественнее и разумнее последних. «Они дики, - пишет он, - в том смысле, в каком дики плоды, растущие на свободе, естественным образом ... нет причин, чтобы искусство хоть в чем-нибудь превзошло нашу великую и всемогущую мать-природу» [1. С.33].

Монтень выражает глубокое сожаление, что замечательные достижения удивительной цивилизации Нового Света совершенно не были поняты невежественными европейцами, превосходящими туземцев Америки только грубой силой, огнестрельным оружием. По его мнению, Европа очень много потеряла из-за того, что открытие культур инков и ацтеков произошло не во время Александра Македонского или Цезаря, а в царствование Филиппа II: «Каким это было бы улучшением и усовершенствованием нашей планеты, если бы первые образцы нашего поведения за океаном вызвали в этих народах восхищение добродетелью и подражание ей и установили между ними и нами братское единение и взаимопонимание». Но из-за бессмысленной погони за золотом и перцем европейцы уничтожили цивилизацию, знания и до достижения которой могли бы очень много дать и Старому Свету, избравшему путь механического прогресса, движущей силой которого стала погоня за прибылью, путь внешнего, поверхностного овладения природой. Эти предостережения Монтеня оказываются актуальными в наше время, когда установление гармонии между природой и достижениями прогресса стало важным условием выживания человека.

2.4 «Я» в «Опытах» М.Монтеня

Наряду с внешней действительностью и миром чужих «мнений» о ней в «Опытах» существует еще один, пожалуй, главный объект анализа - «я» самого Монтеня. «Содержание моей книги - я сам»,-- заявляет автор уже в предисловии. «Вот уже несколько лет, как все мои мысли устремлены на меня самого, как я изучаю и проверяю только себя, а если и изучаю что-нибудь другое, то лишь для того, чтобы неожиданно в какой-то момент приложить это к себе или, вернее, вложить в себя». Одним словом: «Тот предмет, который я изучаю больше всего иного,-- это я сам. Это моя метафизика, это моя физика» [10. С.306].

Монтень знает, что «я» всегда выявляется через его отношение к «другому», причем на первых порах это отношение рисуется автору как чисто негативное, как абсолютный разрыв между «я-для-себя» (лицо) и «я-для-другого» (личина): «Люди не видят моего сердца, они видят лишь надетую мною маску». «Маска» - всего лишь продукт зависимости от «других», от их оценки, взгляда, слова. Поскольку же все эти «мнения» постоянно меняются, то «искать опоры в одобрении окружающих <...> значит опираться на то, что крайне шатко и непрочно». Отсюда готовность Монтеня полностью уйти в себя: «Я не столько забочусь о том, каков я в глазах другого, сколько о том, каков я сам по себе» [10. С.25].

Но каков же человек «сам по себе»? Для Монтеня, мыслителя рационалистического склада, единственный способ обнаружить свою «самость» - познавательно-аналитический, принимающий форму самонаблюдения. Самонаблюдение же обязательно предполагает раздвоение личности на «я» наблюдаемое и на «я» наблюдающее, на объект и субъект анализа, причем искомое единство личности можно обрести лишь тогда, когда эти два «я» придут в гармонию и анализируемый получит одобрение со стороны анализирующего.

Такая гармония была недостижима для Монтеня, но, что еще хуже, он обнаружил, что под пристальным взглядом аналитической интроспекции его «я», вместо того чтобы стянуться в единую точку или обрести четкие контуры, начинает катастрофически распадаться. Личность оказывается многоликой и неуловимой «химерой». «Я сам, -- признается Монтень,- меняюсь по присущей мне внутренней неустойчивости, и кто присмотрится к себе внимательно, может сразу же убедиться, что он не бывает дважды в одном и том же состоянии. <... > В зависимости от того, как я смотрю на себя, я нахожу в себе и стыдливость, и наглость; и целомудие, и распутство; и болтливость, и молчаливость; и трудолюбие, и изнеженность; и изобретательность, и тупость; и угрюмость, и добродушие; и лживость, и правдивость; и ученость, и невежество; и щедрость, и скупость, и расточительность. <...> Я ничего не могу сказать о себе просто, цельно и основательно. Я не могу определить себя одним словом».

«Чем больше я сам с собою общаюсь и себя познаю, тем больше удивляюсь своей бесформенности, тем меньше разбираюсь, что же я, собственно, такое». И, тем не менее, признавая, что «нет описания более трудного, чем описание самого себя», Монтень немедленно добавляет: «и в то же время нет описания более полезного» [11. С.21].

Польза, о которой говорит Монтень, связана не с возможностью человека познать истину о себе самом, а с его способностью быть истинным. Все хаотические проявления личности, описанные Монтенем, истинны потому, что они спонтанны; они представляют собой бесконечно многообразные и ничем не связанные друг с другом моменты самообнаружения человека. Каждый из таких моментов - это рождение нового «я», которое появляется на свет лишь для того, чтобы быть смененным другим, новым «я» -- и так до бесконечности: «Я ставлю своей целью показать себя здесь лишь таким, каков я сегодня, ибо завтра, быть может, я стану другим» Однако «завтрашнее» «я» окажется таким же непосредственным, самоочевидным и самоценным, как и «сегодняшнее», «вчерашнее» и т. п., и потому все они абсолютно равноправны: «Я тогдашний и я сегодняшний - совершенно разные люди, и какой из нас лучше, я, право, не взялся бы отвечать» [11. С.21].

Все эти «я» не могут быть интезированы в цельную, устойчивую личность (подобной устойчивостью способна обладать только искусственная «маска», специально надеваемая для «других»); они поддаются лишь моментальному запечатлению в момент рождения.

А это значит, что сама личность столь же текуча и неуловима, как и внешний мир, а ее точка зрения на самое себя и на действительность не более чем одно из возможных «мнений», изменяющихся с возникновением каждого нового «я» и потому не имеющих никакой познавательной силы.

Заключение

Монтень не раз говорил в своей книге, что предмет, о котором он повествует,- это человек, человеческая судьба и жизнь. У Монтеня человек отнюдь не мыслится как вещь, по аналогии с другими вещами мира, он противник того подхода к личности, когда она рассматривается объективно, наравне с прочими предметами. При объективном, беспристрастном рассмотрении любого предмета рассматривающий должен полностью избавиться от самого себя, и чем меньше останется от него, тем ближе он к истине.

«Если вы сосредоточите все усилия своей мысли на том, чтобы уловить бытие, это будет равносильно желанию удержать в пригоршне зачерпнутую воду; чем больше вы будете сжимать и задерживать то, что текуче по своей природе, тем скорее вы потеряете то, что хотели удержать и зажать в кулаке. Так как все вещи претерпевают непрерывно одно изменение за другим, то наш разум, ищущий реального бытия, оказывается обманутым; он не может найти ничего постоянного и неизменного, ибо всякая вещь либо еще только возникает, но еще не существует, либо начинает умирать еще до своего рождения».

Делая человека частью природы, Монтень стремится показать, что его интересуют в природе, в мире наиболее универсальные, общие законы. По его мнению, верить следует скорее показаниям и суждениям разума о самом себе, чем об остальных вещах, разум больше знает о своей собственной сути, чем о чем-либо другом; основы и первопричины - вот главная цель познания.

«Ты ссылаешься на местный закон, но не знаешь, каков закон всеобщий. Ты можешь связывать себя с тем, чему ты подчинен, но ты его не свяжешь; он тебе не собрат, не земляк или товарищ».

Монтень одним из первых в истории новой литературы сделал личность предметом художественного изображения, предметом новым, неожиданным, поражающим своим богатством и неисчерпаемостью. Собственный жизненный опыт становится для него столь же неизбежным строительным материалом, как и те факты, данные, которые он черпал из прочитанных книг.

Список использованной литературы

1. Большаков В.П. Монтень - великий гуманист эпохи Возрождения /В.П. Большаков.- М.: Знание, 1983.

2. Боргош Ю. Фома Аквинский /Ю. Боргош.- М.: Мысль, 1975.

3. Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения: Учеб. Пособие /А.Х. Горфункель.- М.: Высш. шк., 1980.

4. История французской литературы. В 4 т. Т.1.- М.-Л.: АН СССР, 1946.

5. Манетти Дж. О достоинстве и превосходстве человека //Итальянский гуманизм эпохи Возрождения.- Саратов, 1988.

6. Монтень.- М.: Изд. Дом Шалвы Амонашвили, 2001.- (Антология гуманной педагогики).

7. Монтень М. Об искусстве жить достойно: Философские очерки /М. Монтень.- М.: Дет. лит., 1975.

8. Монтень М. Опыты. В 3 кн. /М.Монтень.- М.: Наука, 1979.

9. Монтень М. Опыты: Избр. гл. /М.Монтень; Вступ. ст. Г. Косикова.- М.: Правда, 1991.

10. «Опыты» М.Монтеня.- М.: Моск. рабочий, 1988.

11. Цицерон. Философские трактаты /Цицерон.- М.: Наука, 1985.