"Одиночество в толпе" - драматическое явление современной культуры

"Одиночество в толпе" - драматическое явление современной культуры

Ведение

"Как живые существа, мы наделены такими потребностями, которые могут быть удовлетворены только извне. Мы должны жить в обществе и играть в нем определенную РОЛЬ, дабы иметь свою долю в благах, необходимых для поддержания жизни. Мы должны жить среди людей, подчиняясь им и одновременно сохраняя свою идентичность, отдавая и получая во взаимном общении. Мы должны жить любя и ненавидя - иначе одиночество опустошит и уничтожит нас. Мы должны жить в постоянном взаимообмене с другими и постоянно творить заново из того, что мы узнаем, слышим, понимаем и усваиваем; только так, благодаря соучастию наших сотоварищей по роду человеческому, мы сможем приобщиться к духу".

Карл Ясперс

Одиночество

Кто-то высказал мнение, что ад не так страшен, как одиночество: грешники, хотя и страдают там безмерно, однако «сообща». А вот мнение писателя Дж. Конрада: «В смерти нас пугает не то, что исчезнет сознание, - ведь не боимся же мы засыпать каждую ночь, а то, что мы останемся одни, в совершенной изоляции и полной темноте».

Художественная литература весьма богата описаниями переживаний одиночества (вспомним произведения М.Ю. Лермонтова, Ф.М. Достоевского, Д. Дефо, Дж. Лондона и др.). Что же касается философской литературы, то здесь тема одиночества представлена не столь широко. Можно заметить, что затрагивали эту тему философы не всех, а лишь некоторых эпох, или, вернее сказать, эта тема лишь в определенные эпохи «брала за живое», становилась «интересной» для философов. Лишь в XX веке проблема одиночества настолько близко подступила к человеку, что Н.А. Бердяев счел уместным назвать ее основной проблемой человеческой личности и философии человеческого существования.

Мартин Бубер. Путь к одиночеству и самосознанию

Центральная идея Мартина Бубера (1878-1965), еврейского религиозного философа и писателя, - бытие как диалог между Богом и человеком, человеком и миром («диалогический персонализм»). Проблему одиночества философ рассматривает в связи с проблемностью человеческого существования вообще.

В человеческой истории бывали времена, когда люди не видели в самих себе непостижимой тайны. Мир и люди в нем казались более или менее понятными, не было места чувству тревоги перед неразрешимыми вопросами вроде «что я такое?», «почему я существую?», «для чего я существую?». Человечество просто было не готово к таким вопросам. Сознание должно дойти до какого-то критического пункта в своем развитии, чтобы заметить таинственность человеческого существования. Такой момент, по мнению Бубера, может наступить не раньше, чем человек осознает свое одиночество. Он пишет: «Более всего склонен и наилучшим образом подготовлен к самосознанию… человек, ощущающий себя одиноким, т.е. тот, кто по складу ли характера, под влиянием ли судьбы или вследствие того и другого остался наедине с собой и своими проблемами, кому удалось в этом опустошающем одиночестве встретиться с самим собой, в собственном «Я» увидеть человека, а за собственными проблемами - общечеловеческую проблематику… В леденящей атмосфере одиночества человек со всей неизбежностью превращается в вопрос для самого себя…»

Кто же способен искать ответ на проблему человеческого существования? Те самые люди, которые прошли муку одиночества, смогли одолеть ее, сохранив при этом познавательную энергию, которую дает одиночество.

В истории европейской мысли осознание бесприютности и одинокости человеческого существования возникло не вдруг и не сразу. Этот процесс углублялся от эпохи к эпохе, и с каждой ступенью, по мнению Бубера, одиночество становилось все холоднее и суровее, а спастись от него было все труднее.

Бубер различает в истории «эпохи обустроенности» и «эпохи бездомности». В эпоху обустроенности человек чувствует себя органичной частью космоса - как в обжитом доме. В эпоху бездомности мир уже не кажется гармонически упорядоченным целым, и человеку трудно найти себе «уютное место» в нем, - отсюда чувство неприкаянности и «сиротства».

Самочувствие обустроенности характерно, например, для мышления древних греков. Наиболее полное выражение оно нашло, как полагает Бубер, в философии Аристотеля. Мир тут представляется замкнутым пространством, этаким «домом», где человеку отведено определенное место. Человек тут - вещь наряду с другими вещами, наполняющими мир; он не кажется себе непостижимой тайной; он не гость в странном и непонятном мире, а обладатель собственного угла в мироздании. В рамках такого мировоззрения нет предпосылок для того, чтобы человек осознавал себя фатально одиноким.

Первым, кто по-новому поставил вопрос о человеке - не как о вещи среди вещей, по мнению М. Бубера, был Августин Аврелий (354-430), живший в эпоху, когда под влиянием формировавшейся христианской картины мира рухнуло аристотелевское представление о шарообразном едином мире. Место погибшей сферической системы заняли два независимых и враждебных друг другу царства - царство Света и царство Мрака. Человек, состоящий из души и тела, был поделен между обоими царствами, стал полем битвы между ними, оказался как бы в подвешенном, бесприютном положении. «Что же я такое, Боже мой? Какова природа моя?» - вопрошает Августин. Он называет человека великой тайной. Именно эпоха бездомности могла побудить Августина удивиться бытию человека, не подобного прочим тварям вселенной и занимающего особое положение в мире.

Однако в дальнейшем христианская вера и мысль создали новый космический дом для одинокой души после-августиновского Запада. Христианство «обустроилось», его мир стал даже еще более замкнут, чем мир Аристотеля, ибо теперь не только пространство, но и время было представлено замкнутым, имеющим окончание в день Страшного суда. Строительство христианского «дома» увенчалось учением Фомы Аквинского (1225-1274), в котором вопрос о природе человека уже не казался проблемой. «Антропологический вопрос снова удаляется здесь на покой, - пишет М. Бубер. - У обустроенного и беспроблемного человека едва ли проснется когда-нибудь желание очной ставки с самим собой…»

В конце средневековья и начале Нового времени стройная картина мироздания вновь дрогнула. В философии Николая Кузанского (1401-1464) мир был представлен бесконечным в пространстве и времени, а Земля, следовательно, лишилась центрального положения. Довершил разрушение средневековой схемы Николай Коперник (1473-1543), без обиняков объявивший Землю рядовой планетой Солнечной системы. Земная твердь начала утрачивать роль незыблемого фундамента всего мира: она сама подвешена в невообразимой бесконечности. Человек в этом мире оказался беззащитным перед бездной бесконечности. Эту несоизмеримость человека со Вселенной «с непревзойденной и поныне ясностью» прочувствовал и выразил, по мнению М. Бубера, Блез Паскаль.

В результате перемен в мировоззрении, происшедших в Новое время, личность «стала бездомной посреди бесконечного»… Был расторгнут изначальный договор Вселенной и человека, и человек почувствовал, что он в этом мире пришелец и одиночка». С тех пор «идет работа над новым образом мироздания, но не над новым мировым домом… Человеческого жилища из этой Вселенной уже не выстроить». Поколению, которому предстоит выработать новую космологию, придется, считает Бубер, отречься от всякого образа мироздания и жить в неизобразимом мире (новый образ мира - никакого образа). Космос Эйнштейна можно помыслить, но нельзя вообразить. Человек вынужден принять как факт свою бездомность и затерянность во Вселенной.

Наконец, XX век, с его глобальными потрясениями, вполне открыл человеку глаза на его бесприютное, негарантированное существование. М. Хайдеггер, назвавший язык домом бытия, уже не строит ни космического, ни социального «дома». У Хайдеггера одиночество человека мыслится как благо, позволяющее ему быть самим собой. Одиночка Хайдеггера ищет общения только с самим собой.

Так М. Бубер излагает путь, приведший современную философию к представлению о фатальном одиночестве человека.

Итак, XX век породил, по словам Бубера, «невиданное по своим масштабам слияние социальной и космической бездомности, миро- и жизнебоязни в жизнеощущении беспримерного одиночества. Личность чувствует себя одновременно и подкидышем природы, брошенным, подобно нежеланному ребенку, на произвол судьбы, и изгоем посреди шумного человеческого мира».

Есть ли выход из тупика одиночества? Реакциями на новую ситуацию бездомности оказались индивидуализм и коллективизм. Первая реакция - индивидуализм, - чтобы спастись от отчаяния, поэтизирует одиночество. Индивидуалист принимает его как рок и пытается внушить себе «любовь к року». Это - иллюзорное решение, ведь чтобы справиться с ситуацией, одной лишь ее поэтизации недостаточно.

Вторая реакция - коллективизм - состоит в том, что личность, спасаясь от одиночества, пытается раствориться в каком-нибудь большом групповом образовании. Но это растворение само по себе не дает единения личности с личностью.

Эпоха индивидуализма, по мнению Бубера, уже миновала, а коллективизм находится на вершине своего развития, но и в нем уже видны признаки вырождения. Ни тот, ни другой не решают проблемы одиночества, и выбор одного из этих двух - это ложная альтернатива. Подлинным решением является «Третье» - диалогическое существование человека с человеком. Это «Третье» Бубер называет сферой «Между». Сфера «Между» - это как бы узкая кромка, на которой происходит встреча Я и Ты. Познание сферы «Между» и должно помочь человечеству в преодолении одиночества.

Блез Паскаль. Бегство от себя в развлечения

Люди опасаются бывать наедине со своими мыслями и потому ищут спасения от одиночества в развлечении, - к такому выводу пришел Блез Паскаль. Он обратил внимание на какую-то несуразицу в поведении людей: вместо того чтобы предаваться праздному покою, о котором нередко им приходится мечтать, они неудержимо тянутся к «развлечениям», часто хлопотным, дорогостоящим и даже опасным для жизни (например, война). Эта странность весьма озадачивала философа, пока он не пришел к мысли: истинный смысл всяческих авантюр не в достижении тех целей, которые ставят перед собою люди, а в бегстве от самих себя. Люди почему-то опасаются оставаться наедине с собой.

Причина тяги к развлечениям «коренится в изначальной бедственности нашего положения, в хрупкости, смертности и такой ничтожности человека, что стоит подумать об этом - и уже ничто не может нас утешить», - считает Паскаль.

Эти «хрупкость и ничтожность» человека открываются ему, когда он пробует понять, что такое «я», каково место человека в мире. «Ибо что такое человек во Вселенной? - спрашивает Паскаль. - Небытие в сравнении с бесконечностью, все сущее в сравнении с небытием, среднее между всем и ничем. Он не в силах даже приблизиться к пониманию этих крайностей - конца мироздания и его начала, неприступных, скрытых от людского взора непроницаемой тайной, и равно не может постичь небытие, из которого возник, и бесконечность, в которой растворяется».

Потрясенный тайной безмерного (человек) в безмерном (Вселенная), Паскаль после чрезвычайно плодотворной деятельности в области точных наук обратился к проблемам человеческого бытия и религии. В то время как интеллектуалы его века со страстью и упоением разгадывали загадки природы, ум Паскаля окунулся в тайну непостижимую, о которой природа никогда не даст ответа. «Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств», - признавался он.

Непостижимая безмерность мира послужила для Паскаля тем зеркалом, в котором он увидел свое «я», возникшее однажды к бытию и падающее в бездну, перед которой человек одинок и ничтожен. Человек - всего лишь «мыслящий тростник» во Вселенной, и совсем не требуется всей ее невообразимой мощи, чтобы уничтожить его, - достаточно и ничтожнейшего ее движения. «Когда я размышляю о мимолетности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, и о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мной, пространства, растворенного в безмерной бесконечности пространств, мне не ведомых и не ведающих обо мне, - я трепещу от страха и спрашиваю себя, - почему я здесь, а не там, ибо нет причины мне быть здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде. Чей приказ, чей помысел предназначил мне это время и место?»

Вот вопросы, которые могут одолевать человека, когда он остается наедине с самим собой. Большинство людей, едва заглянув в глубины своего «я», спешат отвернуться, ибо при взгляде в себя теряется опора, «заложенный нами фундамент дает трещину, земля разверзается, а в провале - бездна».

Верным прибежищем для людей от их уединенных дум служат игры и развлечения. К ним Паскаль относит не только собственно развлекательные занятия вроде карточных игр или охоты, или болтовни с женщинами, но и исполнение служебных обязанностей, участие в войне.

Охотники, например, могут целый день гонять несчастного зайца, которого погнушались бы купить без всяких хлопот. Есть чему удивиться, если подумать, но «все дело в том, что заяц не спасает от видения грядущих горестей и смерти, меж тем как охота на него спасает, не оставляя досуга ни для каких мыслей». Для охотников «цель - сама охота, а не добыча». Или вот, например, господин, недавно утративший сына и убитый горем, еще утром подавленный тяжбой и дрязгами, теперь, позабыв все на свете, поглощен вопросом, куда ринется вепрь, которого уже шесть часов травят собаки.

Люди стремятся занимать служебные посты, доставляющие немало хлопот, потому что к ним стекаются посетители, не оставляя времени подумать о себе. Зато, попав в опалу, принужденные удалиться в свои богатые, полные слуг поместья (живи и радуйся!), они чувствуют себя несчастными и покинутыми: теперь-то им, увы, никто не мешает отдаваться мыслям о собственной судьбе.

Парадокс человеческого существования Паскаль видит в том, что «мы преодолеваем препятствия, дабы достичь покоя, но, едва справившись с ними, начинаем тяготиться этим покоем, ибо ничем не занятые попадаем во власть мыслей о бедах уже нагрянувших или грядущих».

В суждениях Б. Паскаля, таким образом, феномен одиночества предстает как неприкаянность человека в бесконечности Вселенной и как неуютность человека наедине с мыслями о себе самом.

Генри Торо. Различение понятий одиночества и изоляции

Трансценденталисты первыми в истории западной мысли стали проводить различение между одиночеством и уединением. Заметный вклад в разработку этой темы внес философ, писатель и натуралист Генри Дэвид Торо (1817-1862).

По мнению трансценденталистов, человеческая личность содержит в себе беспредельное духовное богатство, которое сковано мещанско-обывательской средой; для его раскрепощения необходимо уединение и близость с природой. Генри Торо, следуя этому мировоззрению, прожил два с лишним года в лесной хижине и описал свой «опыт» в известной книге

«Уолден, или Жизнь в лесу» (1854).

«Я нахожу полезным проводить большую часть времени в одиночестве. Общество, даже самое лучшее, скоро утомляет и отвлекает от серьезных дум». Торо замечает о себе, что никогда он не чувствовал себя одиноким и не бывал подавлен этим чувством. Осознавая себя включенным в единство мира, он восклицал: «Отчего бы мне чувствовать себя одиноким? Разве наша планета не находится па Млечном пути?» «Я не более одинок, чем мельничный ручей, или флюгер, или Северная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская капель, или первый паук в новом доме».

Уединение от людей на лоне природы Торо расценивал не как замкнутость, а, напротив, как вступление в общение и единство с величественным космосом, восприятие в себя его величия, гармонии, чистоты. Природа сама по себе - «сладостное и благотворное общество». Для человека наиболее необходима не близость к толпе, а близость к природе как «вечному источнику жизни: так, ива растет у воды, и именно к ней тянется своими корнями. Для разных натур это будут разные места, но тут-то и должен копать свой погреб истинный мудрец…»

Проводя различие между одиночеством и уединением, Торо придавал первому отрицательное, а второму положительное значение. Одиночество, в его понимании, это болезненная оторванность человека от природы, отчуждение от самого себя как частицы мировой гармонии, возникающее в толпе, в будничной суете общественной жизни. «Мы часто бываем более одиноки среди людей, чем в тиши своих комнат». «Мы живем в тесноте и спотыкаемся друг о друга и от этого, мне думается, несколько теряем друг к другу уважение. Для подлинно важного и сердечного общения такая частота не нужна». Уединение, в отличие от одиночества, благотворно. Оно - не убежище от мира, а, напротив, путь к миру, условие для самопознания и самосовершенствования.
Уединение и одиночество Торо отличает также от физической отдаленности человека от других: «Одиночество не измеряется милями, которые отделяют человека от его ближних. Истинно прилежный студент так же одинок в шумном улье Кембридж-колледжа, как дервиш в пустыне».

Занимаясь своим делом, человек не чувствует себя одиноким. Его дело имеет определенный смысл, и этим смыслом наполняется существование человека в часы труда. Одиночество же гнетет нас, когда мы оторваны от смысла.

«Фермер может весь день проработать один в поле или в лесу мотыгой или топором и не почувствовать одиночества, потому что он занят делом, а вернувшись вечером домой, он не может оставаться наедине со своими мыслями, и ему хочется побыть «на людях». Тот же фермер, однако, не понимает ученого, «который способен просидеть один в доме всю ночь и большую часть дня, не боясь скуки и хандры». А по сути дела, считает Торо, и тот, и другой бывают в одной и той же ситуации: «Когда человек думает или работает, он всегда наедине с собой, где бы он ни находился».

Нетрудно заметить, что в приведенных высказываниях Г. Торо имеется нечеткость терминов: слово «одиночество» употребляется в различных смыслах: то как уединение человека с природой, то как переживание индивидом своей чуждости толпе. Эта нечеткость объясняется романтическим духом трансценденталистов, стремлением не столько к строгому, «академическому» анализу понятий, сколько к интуитивному их схватыванию. Тем не менее понятийное различие между одиночеством, уединением, изоляцией трансценденталисты уже наметили, хотя и не выразили в четкой терминологии.

У трансценденталистов есть определенное сходство с представителями экзистенциальной философии (о которой сейчас пойдет речь) в оценке уединения: и те, и другие считают его благотворным для человеческой личности. Расхождение между ними в трактовке одиночества основано на разном видении мира и места человека в нем: трансценденталисты, в отличие от экзистенциалистов, воспринимают мир как гармоничное целое, чувствуют себя в нем «как дома». Поэтому трансценденталисты далеки от мысли об «изначальном одиночестве» человека; по мнению Г. Торо, «мы никогда не бываем одиноки». Экзистенциальная философия, напротив, пронизана настроением человеческой «бездомности».

Изначальное одиночество человека в экзистенциальной философии

Для экзистенциальной философии (в различных ее вариантах) характерно стремление показать, что чувство одиночества не является результатом чисто внешних и случайных обстоятельств жизни человека, но коренится в самом его бытии, в способе существования «я». В этом смысле бытие личности изначально является одиноким, обособленным, даже если сам себя человек одиноким не чувствует.

Эта изначальная обособленность человеческого бытия представляется экзистенциалистами в двух аспектах, которые можно обозначить как «одиночество-неслиянность» и «одиночество-ответственность».

«Одиночество-неслиянность» рассмотрим на примере суждений испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883-1955). По его мнению, одиночество коренится в самом способе бытия человеческой личности. Жизнь каждого из нас неотчуждаема, т.е. никто не может прожить за меня мою жизнь. Скажем, если у меня болят зубы, невозможно «одолжить» другому хотя бы частицу этой боли; никто не может за меня стать умным; если мой знакомый понимает что-то непонятное мне, я не могу взять его понимание, как какую-то вещь, и переложить в свою голову, а вынужден сделать усилие и понять сам (хотя бы и при помощи чьих-то объяснений). Все это означает, что я не в состоянии отдать кому-то мое «я» и не в состоянии присвоить себе ни малейшей крупицы чужого «я». «Я» - подлинно неделимое и неотделимое.»… Человеческая жизнь… - пишет Ортега, - именно в силу своей неотчуждаемости по сути есть одиночество, изначальное одиночество».

Одиночество не означает «быть одному - единственному» (солипсизм), - как раз единственность не имеет ничего общего с одиночеством. Понятие одиночества предполагает, что «я» существую в мире, что мир есть - минералы, растения, животные, другие люди. И «я» должен налаживать отношения со всем этим, искать согласованности своего существования с другими существованиями, искать единства, но не такого, какое возникает у двух жидкостей, слитых в один сосуд, а единства принципиально неслиянных существований.

Моя отделенность от других «я» обусловлена и тем, что у меня - свое тело, локализованное в пространстве, не позволяющее мне быть вездесущим. «Каждое мгновение пригвождая меня к определенной точке, оно делает меня изгнанником по отношению к прочему… Я могу изменить место моего нахождения, но, где бы оно ни находилось, это будет мое «здесь». По-видимому, здесь и я, я и здесь, связаны на всю жизнь».

Я способен видеть и понимать мир только из своего «здесь». Невозможно видеть мир «вообще», не занимая определенного «здесь» в этом мире, и мое видение всегда есть определенная «перспектива», открывающаяся из данной, занимаемой мною точки. Никто не может видеть мир вместо меня: даже если кто-то встанет на то место, где был я, теперь уже будет смотреть он и будет видеть по-своему. «Наши «здесь» взаимоисключающи, непроницаемы друг для друга, различны, и перспектива, в которой предстает для нас мир, - разная. Поэтому наши миры никогда не могут совпасть полностью. Я с самого начала нахожусь в своем; он в своем. В этом еще одна причина изначального одиночества».

Ф. Ницше, Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер и другие нередко используют понятие «горизонта», т.е. индивидуальной (у каждого - своей) картины мира. Один и тот же предмет люди видят и оценивают не совсем одинаково: образ предмета в нашем восприятии зависит от особенностей «горизонта» каждого из нас. Значение предмета (вещи, символа) определяется его соотношениями со всеми другими «предметами», соприсутствующими в нашем «горизонте». Поскольку «горизонт» у каждого свой и обменяться ими нельзя, постольку невозможно и совершенно одинаковое понимание одной и той же вещи, но понимания разных людей могут приближаться друг к другу по мере сближения их «горизонтов». Несовпадение «горизонтов» - это еще одно выражение «одиночества-неслиянности» индивидов.

«Одиночество-ответственность». Другой аспект обособленности человеческого бытия, пожалуй, наиболее выразительно представлен в работах французского экзистенциалиста Жан-Поля Сартра (1905-1980).

Мы совершенно одиноки в выборе своих поступков. Я не в состоянии ни на кого переложить, тяжесть принятия моего решения и ответственность за это решение. Я обречен выбирать сам. На первый взгляд может показаться, что Сартр «сгущает краски»: разве не могу я с кем-то советоваться, разве не бывает так, что приходится выполнять «распоряжение сверху», когда «от меня ничего не зависит», разве не существует твердо установленных норм морали, или предписаний религии, или табу, которые безусловно определяют, что нужно делать, а от чего воздерживаться? Бесспорно, все это имеет место в жизни, но лишь как обстоятельства, при которых все-таки решаю я сам. Я могу последовать совету или нет, могу не подчиниться приказу, пренебречь общепринятой моралью, нарушить религиозную заповедь или табу. «Могу» - не в том смысле, что «мне за это ничего не будет», а в том, что в человеческой «натуре» не заложено наперед, как себя вести.

Когда ремесленник изготовит какую-то вещь (например, нож), то ее назначение и способ ее действия заранее предопределены. Человек, в отличие от вещи, пока жив, никогда не завершен, он все время «делает» и переделывает сам себя, т.е. определяет свои поступки. Никто не является раз и навсегда трусом или храбрецом: в каждый данный момент - «здесь и теперь» - человек заново решает, поступить ему храбро или трусливо. В этом и состоит смысл знаменитого сартровского тезиса: «Человек обречен быть свободным».

«Свобода» в этом смысле оказывается не тем благом, за которое нужно с кем-то бороться, а роковой неизбежностью. Всегда решать самому за себя - значит быть абсолютно одиноким в выборе. Мы не можем оправдываться за свой выбор, ссылаясь на совет друга пли священника - мы сами просим совета и сами следуем ему. Не можем оправдываться Моралью - мы сами выбираем, придерживаться ее или нет. Не можем оправдываться «знамением» - мы сами придаем ему тот или иной смысл. Не можем оправдываться Богом, и вовсе не потому, что Он, может быть, есть, а может, и нет, а потому, что даже Он не мог бы принимать решений за меня.»… Даже если бы Бог существовал, это ничего бы не изменило», - замечает Сартр, и в его словах нет «атеистического ехидства», а есть драматическое осознание абсолютной ответственности человека за свои поступки.

«Одиночество - ответственность» так же изначально и неотвратимо, как «одиночество-неслиянностъ». Оно не является временным «настроением» человека, зависящим от внешних обстоятельств, а коренится в самом бытии человеческого «я». Оно обусловлено неотъемлемой от человека его свободой. «Мы одиноки, и нет нам извинений», - так характеризует Ж.-П. Сартр человеческое бытие.

У представителей экзистенциальной философии есть немало высказываний и по поводу «одиночества - уединения», в котором они склонны видеть положительное значение. С точки зрения С. Киркегора, «один человек для другого не может быть ничем иным, как лишь препятствием на его пути» «масса людей - это «звери или же пчелы», и потому «бойся дружбы»; ценность опыта одиночества в том, что он ведет человека к Богу. Одиночество прославляет также Ф. Ницше в «Антихристианине», «Заратустре» и других произведениях. И по мнению М. Хайдеггера, человеческое пребывание в мире может быть подлинным только при условии дистанцирования от «люда». Для Ж.-П. Сартра ценность уединения определяется тем, что ад - это «другие» люди, ведь «другой» с его свободой - препятствие, ограничение моей свободы, которую губит, отчуждает «внешний» взгляд «другого».

Понятие одиночества в философии и психологии

Понятие одиночества, как видно из предшествующего изложения, наделено у разных авторов в чем-то близким, но не одинаковым содержанием. Очевидно, сам феномен одиночества многомерен. Резюмируя сказанное выше, мы можем выделить те аспекты, в которых этот феномен рассматривается в философии:

одиночество - «бездомность» - это неопределенность роли и смысла человеческого пребывания в мире; неприкаянность человека в бесконечности; отсутствие предустановленной гармонии человека с миром (Паскаль, Киркегор, Ницше, Бубер, экзистенциалисты);

одиночество-неслиянность - это изначальная и неодолимая обособленность существования «я» от других существований (феноменология, экзистенциализм);

одиночество-ответственность - это «обреченность» каждого человека на самостоятельный выбор образа действия, невозможность переложить ответственность за свой выбор на другого (Сартр и другие экзистенциалисты);
одиночество-уединение - это добровольное избегание контактов с другими людьми, преследующее цель сосредоточиться на каком-то деле, предмете, самом себе (Торо и др.).

Одиночество как предмет исследования представляет интерес не только для философии, но также для психологии, социологии. Чем отличаются подходы этих научных дисциплин к явлению одиночества от философского подхода?

Психологи и социологи особое значение придают изучению эмпирических закономерностей этого явления; например, проводят опросы, выявляют степени подверженности одиночеству людей, принадлежащих различным возрастным, профессиональным категориям, определяют факторы, способствующие усилению или ослаблению чувства одиночества. Философию же интересуют не особенности переживаний чувства одиночества у тех или иных индивидов, не случайные и преходящие причины данного явления (которые могут быть, а могут и не быть), а те общие глубинные «бытийные» и духовные основания, из которых произрастают эти чувства.

Вместе с тем понятно, что философский, психологический и социологический подходы дополняют друг друга и дают отображение феномена одиночества в его многомерности. Исходя из обобщенной картины, мы можем выделить четыре его модуса: космическое, культурное, социальное, межличностное одиночество.

Космическое одиночество - это переживание человеком своей отдаленности от «всеобъемлющей» сущности, каковой может представляться природа, космос, мир; Бог, «высший разум», «человеческая история» (Здесь имеется в виду душевное состояние человека, осознающего, что его «жизненная программа» остается нереализованной, что его личность не замечена обществом, что он не оставил «свой след в истории».)

Культурное одиночество - переживания человека, связанные с тем, что его ценности, идеалы, представления о должном, сформировавшиеся в определенной культурной среде, не находят отклика и понимания у окружающих людей. Ситуации, в которых у человека возникают такого рода переживания, могут быть обусловлены следующими факторами:

миграция (переезды людей на жительство в другую страну, город, деревню);
быстрая переориентация общества на новые ценности (чаще всего в связи с революциями, крупными реформами. В таких ситуациях типичны

«конфликты отцов и детей», представляющих старую и новую культуру);

быстрое интеллектуальное развитие отдельной личности, делающее проблематичным общение с близкими прежде людьми (пример - Мартин Иден, герой романа Дж. Лондона).

Социальное одиночество - переживания человека, обусловленные исключением его из определенной группы или невозможностью вступления в группу. Такого рода ситуации чрезвычайно многообразны. Назовем наиболее распространенные: увольнение с работы, отставка, выход на пенсию, исключение из команды, остракизм, неприятие коллективом по новому месту работы и т.п. Наиболее подвержены социальному одиночеству люди, относящиеся к двум возрастным группам - подростки и старики: первые испытывают острую потребность впервые обрести друзей, но еще не имеют необходимых навыков общения; вторые, в силу преклонного возраста, покидают привычные и обжитые сферы деятельности, утрачивают прежних друзей.

Межличностное одиночество - переживание человеком утраты или недостатка духовной связи с другой конкретной, единственной и неповторимой личностью (близкий родственник, друг, любимый).

Рассмотренная классификация модусов одиночества не претендует на методологическую непогрешимость, но вместе с тем она может быть полезна, когда нам понадобится проанализировать причины неудовлетворенности жизнью конкретного человека и попытаться найти выход из тягостного душевного состояния. Одиночество многомерно, и важно уметь различить конкретный модус одиночества данного человека. Специалисты отмечают, что одиночество может иметь своими последствиями тяжелые расстройства личности, состояние «экзистенциального вакуума», депрессию, самоубийство, антиобщественное поведение. Отсюда понятна растущая озабоченность и стремление глубже изучить это явление. (Отрывок из книги «Феномены человеческого бытия», Демидов Александр Борисович.)