Происхождение европейской политической философии в античности и ее направляющее значение

Мультикульгурнов общество

Итак, даже внешнее умиротворение pax romana не могло затемнить истинное положение дел, состоящее в том, что мультикультурный синтез и хаос мифов, религий, культов и философских школ влек» ли за собой всеобщую релятивизацию ценностей, все большую утерю идентичности и прогрессирующее разукоренение костенеющих национальных связей, что наносило урон сознанию общности и, казалось одновременно, было способно осветить своим блеклым светом и вместить в себя все, что угодно. В это» мире люди странным образом переставали чувствовать себя как дома, и разве не поэтому так спасительно подействовало слово Назареянина, сказавше го, что этот мир им преодолен и царство его не от мира сего? Ни внешний глянец, ни величие империи ни тем более правовая защищенность не могут затемнить то обстоятельство, что отчаяние и суета жизненных наслаждений достаточно часто выливалось К отвращение, которое некоторые -- как, например христиане -- обращали на империю, ощущая ее словно болото, которое только и могло бы найти свой конец в божественном апокалиптическом Страшном Суде. Тяжелые социальные битвы, сотрясавшие империю, также должны в конечном счете рассматриваться во взаимосвязи с этим духовным положением.

Философия и поэзия того времени все больше наполнялись жалобами на ничтожность и тщеславие этого вещного мира и бегством из него в мир идиллии и величия прошлого. Нигилистический героизм стоиков занимает все более широкую интеллектуальную сцену. Гораций воспевает уединенную буколическую жизнь на своем маленьком земельном наделе: «Carpe diem, pfluecke den Tag». Овидий в своих «Метаморфозах» бросает прощальный взгляд на чудеса античной мифологии, которые никто уже серьезно не воспринимает. Вергилий при политической поддержке Октавиана Августа воспевает историю мифического происхождения и величия древнего Рима. Марк Аврелий, сам будучи императором, как последний свидетель своей эпохи свидетельствует:

«Прочь книги, более не мучь себя ими; этого тебе не позволено. Но, как если бы ты уже должен был умереть, презирай плоть: она -- сгусток крови, кости и энергии; переплетение печени, вен и артерий. Обрати взор свой на жизненный дух. Что это такое? Ветер, да и тот -- не один и тот же, а выдыхаемый и вдыхаемый попеременно... Помни следующее: ты старый человек, не позволяй более своему разуму, главной твоей способности, быть рабом, марионеткой, которую тянут за нити; не взирай с неприятием на судьбу, когда она свершается в настоящем, и не бойся ее, ожидая ее в грядущем»6.

Августин и Платон

Это состояние римской мировой империи было моделью, служившей Августину основой его представлений о государстве вообще. В некотором смысле им замыкается цикл, и мы снова, как я уже указал, возвращаемся к Платону, который создавал свою философию государства в сходных условиях политической смуты и политического упадка. Подобно Платону, Августин отбрасывает представление о государстве, которое потеряло бы всякую связь с трансценденцией. Как и его предшественник, он тоже ищет причины политического распада. Но их взгляды согласуются также и в том, что из подобной укорененности в трансцендентном не может быть выведено никакого; рецепта для государственного устройства, а речь идет о позиции, о глубинной ориентации -- на Бога у Августина, на идею Блага у Платона, -- которые должны помочь политику в поиске Права (das Rechte), И наконец, они сходны и в том отношении, что на основе этого стремления, через Эрос к божественному, невозможно обрести никакой уверенности в том,, что действия человека отвечают божественному предначертанию или идее Блага. Платон полагает, что, это связано с безнадежной вовлеченностью человека в хаос, отвосительность и кажимость чувственного мира, а для Августина это следствие первородного греха. Платон мыслит метафизически, Августин -- и теологически. Поэтому и сам Платон рассматривает свой проект государственного устройства лишь как сатиру, в которой стражи трансценденции, филосоц фы и являются царями. Августин же смотрит на светч ское государство как на погрязшее и не отделимо от греха, хотя его цари и должны быть христианами. В государство Бога не войти, пребывая внизу, ere можно обрести лишь в раю как сообществе Богг ангелов и избранных к спасению.

Светское и божественное государства

И тем не менее светское государство неизбежно необходимо, и даже в своем самом падшем облик оно возможно лишь при тех же условиях, которьм определяют возможность государства божественного Таким.условием является мир. Ибо без внутреннем мира и без мира как цели, поставленной даже в вой» не, разгорающейся из-за влечения к завоеваниям, ж может существовать ни одно государство. Здесь ниче· го не меняет то обстоятельство, что мир в светско» государстве всегда такая же кажимость, как и все прочее его содержание. Благо, необходимое для функционирования государства (скажем, определенна мера справедливости), не может не быть более или менее иллюзорным. Даже в лоне этого мнимого мира ц кажущейся справедливости тотчас вновь развиваются человеческие эгоизм, гордыня-хюбрис и отсутствие всякой меры. «Если человек живет, руководствуясь самим собой, а не Богом, -- пишет Августин, -- он уподобляется Дьяволу.... Если человек живет по истине, в этом случае он живет в согласии с Богом, а не с самим собой... Если мы, следовательно, утверждаем, что оба различающиеся между собой и противоположные государства» -- светское и божественное -- «возникли благодаря тому, что одно живет по плоти, другое же -- по духу, то вместо этого можно также и сказать: одни живут по человеку, другие же -- по Богу»7. Но как в государстве должна выражаться христианская позиция, какую ясную политическую форму она должна принимать, об этом мы узнаем лишь в общем виде. Господствовать призваны не власть, но любовь к ближнему, надлежит искать взаимного совета и согласия и оказывать смиренное послушание, как следует советовать и рабам. Большего, по уже указанным причинам, не стоило и ожидать.

В конечном счете здесь, как это было уже у Платона, вновь получет отражение политический опыт коллапса национальных культур, и укорененного в них чувства общности. И где же, как не здесь, надежда на трансцендентную путеводную звезду, искомую брошенными наедине с собой гражданами, могла обрести отныне благодатную почву?