Проблема начал в натурфилософии Древней Греции

РЕФЕРАТ

ФИЛОСОФИЯ

Тема:

Проблема начал в натурфилософии Древней Греции

СОДЕРЖАНИЕ

1. Зарождение древнегреческой философии

2. Философия Платона

3. Философия Аристотеля

Список используемой литературы

1. Зарождение древнегреческой философии

Проблема возникновения философии, занимавшая уже древнегреческих мыслителей, в текущем столетии исследовалась по преимуществу как вопрос о переходе «от мифа к логосу».

Начиная с Парменида, философия находит свой собственный путь, исследует новую область, ставит проблемы, присущие только ей. В отличие от современных философов, греки отвечали на вопросы: что есть порядок, как он образуется и как он поддерживается.

Происхождение мира, его устройство, метеорологические явления первые «натурфилософы» объясняли, не прибегая к драматическим образам: возникновение мира и установление порядка они не объясняли подвигами и схватками сверхъестественных сил, составлявших основу мифа.

Люди, божественное, мир образуют единый, однородный универсум, весь находящийся как бы в одной плоскости; они суть части или аспекты одной и той же природы, в которой действуют одни и те же силы. Человек в состоянии дать ответ на вопросы о возникновении этой природы, ее разнообразии и организации.

Греческий разум формировался не столько в ходе обращения людей с объектами, сколько во взаимоотношениях самих людей. Он развивался не столько в связи с техникой, сколько благодаря технике. Иначе говоря, греческий разум был устремлен на воспитание, совершенствование и образование людей, а не на преобразование природы.

Милетцы заимствовали из космогонических мифов не только образ вселенной, но также весь понятийный материал и объясняющие схемы: за «стихиями» природы вырисовываются древние мифологические божества. Превратившись в природу, стихии теряют характер индивидуализированных богов.

Греческие теогонии и космогонии содержат повествование о генезисе, последовательном возникновении упорядоченного мира. Во всех областях - природной, общественной, ритуальной - порядок представляет собой результат победы бога - верховного правителя. Таким образом, если мир отныне чужд неустойчивости и беспорядку, то это - продукт победоносных битв бога со своими соперниками.

Древнейший греческий мир во многом сродни современным ему ближневосточным царствам. Религия и философия классической Греции имеют свои корни непосредственно в ее микенском прошлом.

Подобно тому, как существует только одна природа, исключающая само понятие сверхъестественного, так существует только одна власть, - и та носит чисто светский характер.

В Греции разум с самого начала получил свое выражение, сформировался именно в политическом плане. Социальный опыт стал у греков предметом позитивного размышления. Закат мифа можно датировать с того момента, когда греческие мудрецы стали обсуждать политический строй, попытались определить его суть.

Когда рухнула микенская держава, окончательно уничтожена целая форма общественной жизни, концентрировавшаяся вокруг дворца, из мировоззрения греков полностью исчезла личность божественного царя.

Вся область, господствующая в отношениях между родами, сама являлась чем-то вроде agona - узаконенной и регулируемой борьбы, в которой сталкиваются различные группы. Политика также приняла форму агона - состязании в красноречии, борьбе мнений, местом проведения которого была agora, площадь, место собраний, ставшее впоследствии рынком.

Однако всякое соперничество, вражда предполагают отношения равенства. Этот дух равенства являлся одной из характерных черт мышления военной аристократии в Греции.

В Древней Греции полагали, что определенные решения должны выноситься сообща и что бывшие царские привилегии должны помещаться в середине, в центре.

Употребление пространственного образа для выражения самосознания некоторой группы людей, ощущение существования в качестве некоей политической единицы - не просто средства сравнения, они отражают появление совершенно нового социального пространства. Теперь городские постройки больше не группируются вокруг обнесенного укреплениями царского дворца. Центром города становится agora, общее пространство, место общего Очага, площадь, где обсуждаются проблемы, представляющие общий интерес.

Исторически именно риторика и софистика открыли путь исследованиям Аристотеля, который наряду с техникой убеждения определил правила доказательства и противопоставил логику истины логике вероятного или правдоподобного.

Изыскания первых мудрецов и мистериальных сообществ порой совпадали: и те, и другие претендовали на изменение внутреннего мира человека, на возможность его возвышения почти до уровня бога, божественного человека.

Таким образом, первая мудрость выступает в качестве своего рода противоречия, она доставляет публике знания, которые сама провозглашает недоступными большинству. Мудрость открывает истину столь чудесную, что достичь ее можно только ценой тяжких усилий. Как и видения «созерцателей», она скрыта от глаз простого человека; она выражает тайну, формулирует ее, но ее смысл ускользает от непосвященных.

Вынося тайну на площадь, мудрость делает ее предметом обсуждения, исследования, без того, однако, чтобы эта тайна полностью лишилась своей мистической сути.

София и философия заменяют традиционные ритуалы инициации, препятствующие доступу к запретным откровениям другими испытаниями: жестким распорядком жизни, аскезой, муками поиска истины, которые, наряду с методами дискуссии и доказательствами, оставляет место для старых приемов гадания, духовного сосредоточения, экстаза, разделения души и тела.

Греческий философ не перестает колебаться между двумя противоположными искушениями. То, объявив себя одного способным управлять государством и приближенным к богам, от имени своего «знания», возвышающего его над другими, он будет претендовать на преобразование всей жизни общества и суверенное управление городом-государством. То, удаляясь от мира, он соберет вокруг себя учеников и пожелает основать вне полиса некий другой город.

В этот переломный момент усилия религиозно-культовой, правовой и общественной деятельности направлены к единой цели - обновлению. Аристотель стремился доказать естественный характер полиса, образующего своего рода большую семью путем объединения селений, которые в свою очередь объединяют семейные очаги.

Истоки права нельзя понять без учета определенной религиозной настроенности древних эллинов. Зарождающееся мистическое движение более соответствовало возросшему общественному сознанию, выражало новые моральные оценки, бытующие в обществе в отношении убийства и насилия, порождаемых личной местью.

Однако этот мистический пыл ограничился узкими рамками строго замкнутых сект. Он не породил широкого движения религиозного реформаторства, которое в конечном счете подчинило бы себе политику.

Появилась потребность в законодательстве и реформах. В процессе преобразования общественной жизни трансформировался образ мышления людей, приобретя более светский характер, он получил концептуальную направленность и переместился в область рационального мышления. Здесь наглядно виден интеллектуальный сдвиг.

В прежние времена племенные роды решали свои проблемы, вооружаясь ритуальными формулами и традиционными приемами доказательств: присягой, совместной клятвой, свидетельством. Необходимости в судье просто не было.

С появлением полиса судья, воплощающий безличное существо и стоящее над спорящими сторонами, принимает решение единолично, руководствуясь собственной совестью и законом. Иначе говоря, юридическая деятельность способствует выработке понятия объективной истины, которого не знало прежнее судопроизводство в рамках «предправа».

Если раньше общественные отношения регулировались «надменностью» и «необузданностью» знати, то теперь порядок распределения почестей устанавливает справедливость; состязание в могуществе, в котором всегда побеждали знатные, заменяется писанными законами, которые диктуют свою норму справедливости и равновесия.

Правильно подобранная мера должна согласовывать силы, неравные по своей природе, обеспечивая справедливое преобладание одной над другими. Следовательно, гармония законности включает как в обществе, так и в индивиде наличие некоторого дуализма, полярности добра и зла, необходимости обеспечить лучшего над худшим.

Древние греки много размышляют о богатстве. Богатство становится самоцелью. В ее основе - извращенная злая воля, своекорыстие (т.к. природа богатства порочна). Фатальность богатства в глазах грека имеет не экономическую основу, а является порождением необходимости, результатом обычая, следствием определенного типа поведения.

Спеси богатства противостоит идеал благоразумия, призывающий к воздержанности, чувству меры, золотой середине. Подобная идеализация «среднего между крайностями» придает представлению греков о добродетели некоторый оттенок «буржуазности».

Власть и сила - два помощника Зевса, ранее ни на мгновенье не удалялись от трона. Но теперь они должны перейти на службу Закону. Как далеко ушла Греция от образа доброго царя, одна лишь религиозная добродетель которого могла уладить споры, обеспечить мир на земле; теперь естественным регулятором порядка становится справедливость.

Динамика сил следует из наличия бинарных противоположностей и является результатом их конфликтов. Это значит, что поочередно каждая из сил захватывает власть, точнее, берет верх над своей противоположностью, но затем уступает эту власть в пользу своей противоположности соразмерно со своим первоначальным превосходством.

Греки определяют здоровье как равновесие сил - влажного и сухого, холодного и теплого, горького и сладкого и т.д. Болезни есть следствие «единовластия» одного из этих элементов над остальными, ибо исключительное господство отдельно взятого элемента губительно.

Что же касается уравновешенности, то подлинное нравственное и политическое значение оно приобретает вне религиозных сект. Довольно рано происходит разрыв между двумя течениями мысли; одно из них озадачено индивидуальным благоразумием, другое направлено на благо полиса.

Отношения, основанные на родовых привилегиях, постепенно заменяются отношениями «рационального» типа, устанавливая во всех областях регламентацию, основанную на мере и имеющую целью достичь пропорциональности, «уравнения» различных видов обмена благ и услуг, образующих ткань общественной жизни. Единственной «справедливой мерой», способной согласовать отношения между гражданами, является полное и законченное равенство.

2. Философия Платона

Древнегреческая философия завещала нам два соперничающих друг с другом и взаимодополняющих рассуждения: платоновское и аристотелевское.

Первое, сконцентрированное на теме eikon, говорит о представлении в настоящем отсутствующей вещи. Второе, главная тема которого - репрезентация ранее воспринятой, усвоенной или познанной вещи, выступает за включение проблематики образа в проблематику воспоминаний.

С самого начала важно отметить, что с понятием eikon, мы встречаемся в диалогах, где речь идет о софисте. В двух диалогах, «Теэтете» и «Софисте», ставится данная проблема.

Дело несколько усложняется еще и тем, что проблема eikon с самого начала увязывается при помощи метафоры о восковой дощечке с проблемой отпечатка: заблуждение уподобляется либо стиранию следов, либо оплошности вроде той, которую совершает человек, идя по ложному следу. Таким образом, проблема забвения ставится с самого начала.

Протагор попытался свести подлинную апорию воспоминания, то есть присутствия того, что отсутствует, к эристике не-знания (в настоящем) знания (прошлого). Сократ разрабатывает своего рода феноменологию ложного мнения: заблуждаться - значит принимать одну вещь за другую.

Один из основных вопросов заключается в следующем: дает ли нам различие между способностью и ее реализацией возможность утверждать, что нечто, что мы познали и знанием чего обладаем, есть то, что мы знаем?

Проблематика eikon, разрабатываемая в «Софисте», вполне определенно помогает в разрешении загадки присутствия того, что отсутствует, загадки, которой посвящен целый параграф «Теэтета». В этом парадоксе предполагается возможность ложности. Утверждается, что нет основания обращать этот выявленный парадокс против Платона. Скорее сама природа проблемы выявляет отмеченный парадокс.

Платон, говоря о подражании, отличает истинность от призрачности. Тема дискуссии близка к той, что обсуждается в «Теэтете»: как возможна софистика с ее искусством создавать иллюзии?

Происходит смена метафоры: от отпечатка на воске переходят к тому, что нарисовано; далее метафора расширяет свою сферу, переходя с графических искусств на языковые. Здесь мы находимся в поле действия техники - миметической техники, поскольку подражание и магия (техники «фокусника) не отделимы друг от друга.

Именно в этих рамках Платон применяет свой излюбленный метод расчленения. С одной стороны, мы имеем «искусство творить образы», с другой стороны, мы имеем искусство творить призрачные подобия, которым Платон уготовил термин phantasma (призрак).

Платон, как представляется, обозначил момент вхождения в тупик, когда задал вопрос: «Что мы вообще понимаем под отображением?». Надо было бы согласиться, что небытие каким-то образом существует. Это в некотором роде феноменологическое различие между отображением и созданием призрачных подобий оказывается вовлеченным в водоворот, где эристика и диалектика едва отличаются друг от друга.

С проблематикой отпечатка и отношения между eikon и отпечатком достигается высшая точка регрессионного анализа. Ведь гипотеза - или, скорее допущение - об отпечатке породила в ходе истории идей череду трудностей, по прежнему отягощающих теорию истории.

Пользуясь методом расчленения, рекомендованным - и практикуемым - Платоном, выделяют три употребления слова «след». Линия раздела проходит между «внешними» следами, письменными следами как таковыми, следами записанной речи, и графической составляющей, неотделимой от отображающего компонента образа, если следовать метафоре отпечатка на воске.

Иной характер носит впечатление как ощущение шока от события, о котором можно сказать, что оно впечатляюще, значительно. Это впечатление главным образом испытывается.

3. Философия Аристотеля

Язык человеческой природы позволяет Аристотелю найти универсальное в гражданской жизни, сделать как раз то, к чему мы стремимся.

Природа, о которой говорит Аристотель, представляется нам внутренне противоречивой, ибо если она обусловливает и узаконивает равенство граждан, она в то же время обусловливает и узаконивает неравенство между гражданами и теми, кто таковыми не является - женщинами, детьми, рабами (и теми, кто не будучи рабами, лишены гражданских прав - людьми смешанной крови).

Следствие понятия природы в данном случае состоит в том, чтобы замаскировать противоречие между гражданским равенством и социальным и семейным неравенством.

Для Аристотеля не только город является порождением природы: ассоциации людей, все разнообразные связи между людьми также даны природой и соответствуют ее воле.

Человеческие существа всегда принадлежат к тому или иному сообществу, таков исходный пункт мысли Аристотеля. Самое первоначальное, самое необходимое сообщество - это семья, ойкос. Глава, деспотес, обладает женой, детьми и рабами. Эти отношения являются в разной степени неравными, но все они основаны на природе, а это значит, что они справедливы по своей сути и отвечают интересам обеих сторон: дети повинуются своему отцу, рабы - своему хозяину, но это повиновение соответствует их интересам не меньше, чем интересам отца и хозяина, потому что дети нуждаются в том, чтобы их воспитывали, а рабы - чтобы ими руководили.

Жена тоже повинуется мужу и тоже в собственных интересах. Женщина - существо разумное, как и мужчина - просто она, как правило, обладает менее сильным умом, чем мужчина.

Равенство и свобода могут развертываться и преобладать только за пределами семьи - в публичном пространстве города. Равными и свободными являются только граждане, главы семей, которые, выйдя из своих домов, собираются на публичной площади, чтобы обсуждать общественные дела.

Для Аристотеля люди рождаются связанными, в ойкосе. Его не шокирует контраст между свободным порядком в городе и «деспотическим» порядком в семье: если ойкос действительно является местом, где царят несвобода, принуждение и неравенство, то лишь потому, что есть необходимость питаться, продолжать род, т.е. поддерживать жизнь и жизненные процессы.

Трактат Аристотеля, дошедший до нас под латинским названием «De memoria et reminiscentia» («О памяти и припоминании»), можно рассматривать в контексте эристики и диалектики, унаследованной от Платона.

На первом месте стоит вопрос о вспоминании «вещи». Именно контраст с «будущим» предположения и ожидания, а также с «настоящим» ощущения (или воспоминания) подчеркивает эта исключительно важная, характерная черта. Различие проводится с позиции обыденного языка (не кто-то лично сказал бы… а сказали бы, что …).

Ощущение (восприятие) времени заключается в том, что отметка о предшествовании несет в себе различие «до» и «после». Это полностью соответствует анализу времени в «Физике», согласно которому мы воспринимаем время, только воспринимая движение.

Аристотель говорит, что то, что ему кажется очевидным, принимается за своего рода образ. Однако в отличие от «Теэтета», где отпечаток помещался в душах, Аристотель объединяет тело и душу и на этой двойственной основе разрабатывает краткую типологию различных вариантов отпечатков.

Аристотель присоединяет к понятию отпечатка понятие рисунка. Именно понятие начертанного изображения содержит в себе ссылку на иное; иное, нежели чувство как таковое.

Нарисованное животное, по Аристотелю, можно толковать двояко: либо рассматривать его как простое изображение, нарисованное на чем-то; либо как eikon («копия», как говорят многие переводчики). Такое допустимо, поскольку изображение одновременно имеет две стороны: оно существует само по себе и вместе с тем есть репрезентация другой вещи.

Однако здесь имеются свои трудности: метафора отпечатка отсылает к «движению»; но это движение в свою очередь отсылает к внешней причине (кто-то, что-то оставили отпечаток), в то время как двоякое толкование рисунка продолжает удвоение.

Это соперничество было подготовлено в «Теэтете», где сам отпечаток трактовался как означивающий след.

Скрытое расхождение проявляется в тексте Аристотеля, если сопоставить возникновение чувства и иконическое означивание, трактуемые переводчиками как копии, следовательно, как похожесть.

Связь между двумя главами обеспечивается той ролью, какую играет в них дистанция времени: акт вспоминания совершается, когда время уже протекло. В этом смысле время остается общей ставкой и для памяти-чувства, и для вспоминания-действия.

Инициатива разыскания связана с присущей нам «способностью к поиску». Исходная точка остается во власти исследователя прошлого, даже если последующее развитие разыскания подчиняется необходимости или привычке. Более того, в ходе движения остаются открытыми несколько направлений, исходящих из одной и той же точки.

Таким образом, метафора пути вызвана метафорой изменения. Вот почему поиск может сбиться с пути, идя по ложным следам, так что удача играет здесь свою роль.

«Самый важный момент - это познание времени». Такое познание нацелено на измерение пройденных интервалов - измерение точное или неопределенное; в обоих случаях оценка «больше» или «меньше» является неотъемлемой частью познания. А эта оценка связана со способностью различать и сравнивать между собой величины. Такая оценка даже может включать в себя понятие пропорции.

Список используемой литературы

1. Аристотель «Физика»

2. Аристотель «О памяти и припоминании»

3. Вернан Ж.-П. «Происхождение древнегреческой мысли», М.: Прогресс, 1988

4. Рикер П. «Память, история, забвение», М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004

5. Платон «Теэтет»

6. Платон «Софист»