Труд краеведа Г.И. Чайко как выражение опыта народного восприятия истории своего семейного клана и родной деревни

Размещено на http://www.allbest.ru

Труд краеведа Г. И. Чайко как выражение опыта народного восприятия истории своего семейного клана и родной деревни

Н.Н. Алеврас

Хорошо известно, что историческая наука. прежде чем стать сферой профессиональных интересов ученых-историков, пережила довольно длительный период в своем становлении, который по его характеру можно отнести к стадии «любительства» в науке. Любовь к истории явилась для многих интеллектуалов, не являвшихся профессиональными историками, основой мотивации их творческой деятельности на ниве историописания. Такие знаменитые ученые XVIII начала XIX века, как В. Н. Татищев, М. М. Щербатов, И. Н. Болтин,

Н. М. Карамзин, создали свои многотомные исследования по русской истории, не будучи профессионалами в этой области знаний. Но именно историописание для всех них превратилось в главное дело жизни, благодаря которому они навсегда вошли в анналы историографии. «Подвигом» назвали современники создание Н. М. Карамзиным «Истории государства Российского», а его переходу от литературы к истории П. А. Вяземский дал определение «пострижение в историки». Полная самоотдача историков-любителей созданию исторических трудов базировалась на глубоком убеждении в необходимости формирования национального самосознания, исторический компонент которого требовал специального «возделывания» для того, чтобы он стал органической составляющей общей национальной культуры.

Однако и впоследствии, когда основной контекст отечественной истории создавался преимущественно усилиями профессиональной историографии, «любительство» сохранило свои позиции, став неотъемлемой частью общего историографического пространства. Этот феномен проистекает из природы исторического знания: память о прошлом, как носительница социокультурных ценностей и ориентир в современной жизни, актуальна для любого человека. Ведь писать историю может каждый, если ощущает в этом потребность. Создание же специальных сюжетов, связанных с родным краем, своими родовыми корнями, историей предков демонстрирует проявление такой важнейшей социокультурной интеллектуальной функции человеческого бытия, как самопознание. «Узнавая предков, узнаем самих себя», примерно так говорил В. О. Ключевский.

Опыт создания своих «локальных», «малых» историй, исходящих от людей с повышенным потенциалом самосознания и самовыражения, всегда был достаточно велик. Он вылился в мощное явление историческое краеведение, или родиноведение, как его еще иногда называют. О краеведах и «летописцах» имеются специальные исследования. Можно назвать ряд имен историков-любителей XX начала XXI века, живущих или живших в нашем крае, либо связанных с ним своим происхождением:

А. Н. Беликов (Чесма), Г. Ф. и З. И. Гудковы (Уфа), И. В. Дегтярев (Челябинск), А. Ф. Мукомолов (уроженец Усть-Катава), К. А. Шишов, Н. С. Шибанов (Челябинск) и др. Этот ряд можно дополнить еще одним именем Григорием Ивановичем Чайко (1926 г. р.).

Уроженец села Бобровки Елизаветинского Пригородного района Свердловской области (в дореволюционный период это деревня вблизи Черноисточинского завода Нижнетагильского горного округа), геолог по профессии (окончил в 1946 году Нижнетагильский горно-металлургический техникум, в 1955 году геологический факультет УрГУ), он, выйдя на пенсию (1983 год), посвятил себя сначала разысканию генеалогических материалов по истории своего семейного клана. Затем его интерес перерос эти границы. Ему стала любопытна история места своего происхождения и социальной среды предков. Более 20 лет творческих поисков и организации материала в текстовую форму завершились публикацией книги, предназначенной, прежде всего, кругу родных и потомков, но значение которой, на мой взгляд, переросло эту узкую аудиторию предполагаемых читателей.

Г. И. Чайко, человек образованный, обладающий способностями историописателя, берясь за свой труд (выйдя на пенсию, он, подобно Н. М. Карамзину, «постригся» в историки), прекрасно понимал, что без исследований профессионалов-историков и без первоисточников ему свой замысел не осуществить. Поэтому в меру своей осведомленности он стремился действовать как профессионал: изучал литературу вопроса в библиотеках, выявлял источники информации в архивах. Они весьма представительны (см. список источников, с. 291-304): включают, кроме документального комплекса, большой блок информации, основанной на воспоминаниях как собственных, так и «родичей». Им широко используются семейные предания и легенды, а также записанные со слов родственников, бытовавшие в повседневной и праздничной культуре фольклор, песни. Семейная память позволила сохранить описания различных форм отдыха. Знания геолога пригодились автору при изучении картографических материалов, характеристике географии изучаемой местности и сырьевых ресурсов Нижнетагильского заводского округа. Книга Г. И. Чайко обильно снабжена фрагментами текстов документальных источников, песен и стихотворных произведений, бытовавших в среде проживания семьи; публикация тех и других сопровождается авторскими пояснениями мемуарного происхождения. Ее информативный потенциал мог быть шире и глубже, если бы сюжетные линии повествования сопровождались визуальными источниками. Очевидно, в силу особенностей издания автор не снабдил свою работу фоторядом (исключение составляет фотография отца, которому книга посвящена).

Конечно, как у краеведа, не претендующего на всеохватность общего контекста истории и какие-либо теоретико-методологические рефлексии, за пределами внимания осталось немало специальных исторических исследований и источниковой информации. Но главную ценность представляет избранный автором подход к изучению своей малой родины. Перед нами ни больше, ни меньше попытка реализации принципа тотальной истории. Она напоминает методы французских историков знаменитой школы «Анналов», о существовании которой вряд ли знает краевед. Но интуитивно он стремится к цельной и многогранной характеристике маленькой точки на исторической карте своей Бобровки.

От истории становления Бобровки как населенного пункта автор неспешно разворачивает всю картину ее исторического опыта. Он посвящает читателя в обстоятельства происхождения бобровлян, не забыв сообщить не только их имена, но и известные ему прозвища, погружается в топонимику, с которой связаны названия на карте, характеризует архитектуру села и системы управления за разные периоды истории, рассматривает виды трудовой деятельности и хозяйственный уклад жизни его жителей. В поле зрения Г. И. Чайко как заинтересованного бытописателя культурная жизнь Бобровки (образование, библиотека, здравоохранение, церковь), характерные черты повседневной инфраструктуры (почта, сберкасса, электричество, радио, телефон, состояние дорог, бытовые услуги). Не забыты кладбища. Особое место занимает описание народной культуры в различных ее проявлениях. В разделах «Забавы и игры», «Бобровка пляшет и поет» автор останавливает внимание на особенностях досуга. Здесь описание уже забытых современной культурой детских игр довоенной и военной поры с авторскими рисунками используемых в них игровых предметов (с. 243-251). Г. И. Чайко щедро снабжает свое повествование записанными им еще в молодые годы текстами песен, которые распевали в его семье и родной деревне, дает описание танцев, сопровождавшихся исполнением песенных куплетов (с. 249-258). Обращение к памяти предков позволило появиться разделу «Немного о легендах, и причуды памяти». Даже стихийные бедствия, затронувшие родное село, не остались без внимания краеведа.

Как писал А. Я. Гуревич, характеризуя почерк историков французской школы, «тотальная» история «это история людей, живших в определенном пространстве и времени, рассматриваемая с максимально возможного числа точек наблюдения, в разных ракурсах, с тем, чтобы восстановить все доступные историку стороны их жизнедеятельности, понять их поступки в переплетении самых разных обстоятельств и побудительных причин». Именно такой исследовательский вектор заложил в свой труд и Г. И. Чайко. Авторская позиция в этой связи ориентирована на стремление в «малом» и «локальном» увидеть большое и общее, в судьбах своих далеких и близких предков отразить перипетии российской истории. Поэтому можно говорить, что подспудно, неявно для самого автора в его исследовании мы обнаруживаем и принципы таких современных субдисциплин, как микроистория и локальная история. К тому же созданная история бобровлян это история народная, представленная в контексте будничной повседневности. В ней нет выдающихся исторических деятелей. Сам автор относит себя и своих «родичей» к «незнаменитым современникам» (с. 5). Объектом его внимания являются «история моего заурядного рода» и «заурядной моей деревушки» (с. 5).

В структуре книги нет жестких хронологических рубежей. Как у русского историка С. М. Соловьева, так и в работе уральского краеведа исторический процесс «течет», эволюционизируя от одного состояния к другому. Для Г. И. Чайко и его семейной истории историческим стало то временное пространство, которое ему открылось в ходе собственных исследовательских разысканий, мемуарных свидетельств ближайших родственников старшего поколения и односельчан, собственных воспоминаний. Два столетия от начала XIX до начала XXI века стали в результате его собственной историей. (Поистине, история каждого из нас начинается там, где мы обнаруживаем свои корни!) Темпоральные границы при этом представляют не просто рамки создаваемой Г. И. Чайко картины локального исторического феномена, они задают контуры конструируемой им исторической памяти. В ее основе лежит авторское начало, его «ego»: стремление автора к меморизации своей истории. Заставив говорить предков, Г. И. Чайко соединил их мемуарные усилия в единый блок семейной, шире коллективной памяти. Однако ее стержнем является взгляд, представления, воспоминания, наконец, понимание смысла конструируемого локального феномена, принадлежащие самому автору. Деревня Бобровка с момента появления книги, очевидно, превратилась в «место памяти» на исторической карте Урала.

Г. И. Чайко, наверное, не знаком с идеями европейских ученых П. Нора, Ф. Анкерсмита, М. Хальбвакса, И. Рюзена и других видных теоретиков, разрабатывающих проблемы природы и смысла исторической памяти. Но вновь мы предлагаем уподобить его «малый», «локальный» опыт опыту известных ученых и мыслителей. Скромный создатель истории Бобровки и ее жителей сам носитель исторической памяти. В этом его специфика: он соединил в себе субъектно-объектную сферу этого феномена, став неотъемлемой частью и прошлого Бобровки, и коллективной памяти ее жителей (в том числе и его самого), запечатлевшей в ее локальной истории проявления изломов, жизненные коллизии персональных судеб односельчан и их коллективный портрет.

Меморизация исторического образа малой родины, превратившаяся в одну из стратегических жизненных установок автора истории Бобровки, получила традицию в семейном клане. Усилия автора книги в продолжении и укреплении этой традиции трудно переоценить. Г. И. Чайко не только многократно ссылается в своей истории на мемуарные свидетельства представителей родственного круга, но сообщает и о специальных встречах «сборах» «родичей» в Бобровке, начало которым было положено в 1977 году (с. 68, 243). Эти семейно-клановые «сборы», ставшие традиционными, явились способом закрепления семейноколлективной памяти и формой меморизации «места памяти».

Своеобразным отражением целевой установки автора книги и имманентного стремления сформировать и оставить потомкам исторический образ Бобровки и ее обитателей является плотная «населенность» книги людьми. Имена жителей Бобровки за разные периоды истории для автора священны как некий ценностный ряд его повествования, как своеобразная мемориальная доска на незримом фасаде его родной деревни. Даже самое маленькое сохранившееся свидетельство или припоминание о чьей-то жизни и деятельности значимо для Г. И. Чайко. Подобная позиция автора объясняется и тем, что свои усилия на ниве конструирования коллективной памяти он рассматривает как важный, но не завершенный этап.

В этой связи любопытны попытки краеведа органично раскрывать в контексте своего историописания историю своей работы над книгой. Если бы мы имели дело с профессионалом, мы бы сказали, что автор демонстрирует свою творческую лабораторию. Но, если для профессионала опыт реконструкции творческой деятельности важен как аргумент в пользу доказательности представляемой исторической картины, то для историка-любителя, обращенного к истории места-родины, задача несколько иная. Г. И. Чайко как бы прокладывает основной маршрут поиска и накладывает хотя и уверенные мазки, но они для будущей картины. А пока это все-таки эскиз, хотя для уже хорошо прорисованного сюжета. Он довольно часто подчеркивает: не все из того, что явилось в замысле, ему удалось открыть. Масса деталей для окончательной реконструкции уже не может быть им воссоздана. Время уходит. Но есть дети и внуки...

Отмечая в одном из сюжетов отсутствие у него некоторых документальных сведений, он выражает надежду, что по пути поиска, им обозначенного, пройдут его «любознательные потомки» (с. 86). Исследуя свои генеалогические корни, Г. И. Чайко обнаруживает некоторые пробелы в информации, в связи с чем у него возникает ряд предположений. Их подробное изложение сопровождается рекомендацией «потомкам» учитывать его гипотетические построения «при дальнейших поисках деталей родословного дерева» (с. 256, 278). Таким образом, автор истории Бобровки программирует продолжение поддержания исторической семейно-корпоративной памяти, удлиняя процесс ее конструирования. Как бы передавая эстафету этого интеллектуального занятия последующим поколениям, он надеется избежать забвения как своей Бобровки с ее жителями, так и себя самого со своей историей о ней.

У «Моей Бобровки», как произведения коммеморационной природы, просматривается несколько слоев исторической памяти. Первый, наиболее древний, относящийся к XIX веку, реконструируется автором на основе, главным образом, архивных документов. Существующие семейные легенды о происхождении рода основательно им корректируются документальными свидетельствами. В отличие от поколения своих родителей, Г. И. Чайко демонстрирует иной подход в воспроизведении семейных историй. Его уже не удовлетворяют легендарные свидетельства традиционных устных преданий. Он, вероятно, первым в семейном клане модернизирует реконструкцию как семейной, так и локальной (местной) истории, опираясь на опыт профессиональной исторической науки. При этом он приходит к необходимости использования таких современных методов конструирования источников информации, как интервьюирование и создание «устной истории». Записи воспоминаний и свидетельств родных и односельчан самый оригинальный и неповторимый пласт его информативного материала, воспользоваться которым не зазорно профессионалу.

Во всех случаях, если позволяет материал, автор книги стремится к изложению каждого сюжета с наиболее удаленной во времени точки отсчета. Этим самым историческая память формируется по принципу поиска «начала» и «связи времен». Пытаясь воссоздать древний слой истории-памяти, Г. И. Чайко вышел на одну из проблем, которая поставлена современными теоретиками феномена исторической памяти: она связана с социально-психологической природой забвения. Мысль о том, что историческая память имеет свои временные границы и подвержена деформациям, вплоть до полного забывания, проистекает не только из жизненного опыта историка-краеведа, но и из практики его исследовательской деятельности. Он обратил внимание, что его родители не знали предков дальше своих дедов и бабушек. Попытки установить более древние корни семьи при помощи исторических источников привели его к выявлению информации о том, что некоторые из его прародителей середины

века попали (по документальным сведениям) в категорию «убогих». Именно о них менее всего, считает он, помнили в семейных преданиях. Сделанное для себя открытие позволило автору книги сформулировать обобщение, близкое по смыслу теоретическим выводам специалистов о природе забвения: «Как я теперь понимаю, эти особенности памяти человеческой могут быть связаны с тем, что человека и хотели забыть. Вот именно хотели забыть, в некотором роде исправить и подправить историю. если предки в представлении собственных потомков чем-то не устраивали, не совпали с идеалом почтенного пожилого заслуженного предка, то их старались не вспоминать, не напоминать своим детям, и через однодва поколения неудачливые или незадачливые предки забывались» (с. 272-273).

Второй слой памяти восходит к истории семейного рода, представителей которого знал создатель книги. Именно их жизненный опыт и опыт сохранения исторической памяти в родственной среде непосредственно был воспринят автором, положен в основу книги, но одновременно подвергнут переосмыслению в целях разработки своего проекта меморизации локальной и семейной истории. Но наличие живых свидетелей недавнего прошлого не останавливает его и на этом этапе в поиске документальных подтверждений изучаемого. Обилие документальных свидетельств из XX века существенно обогатило эмпирическую основу книги и позволило в деталях прописать различные аспекты жизни родной Бобровки конца XIX XX века, воспроизвести портреты ее жителей, дополнить сведения семейной истории.

Третий слой памяти связан с персональной памятью самого автора. Мемуарный компонент этого слоя памяти тесно сопряжен со всем жизненным опытом создателя «Моей Бобровки», осмысленным в культуре конца начала XXI века. Этот слой формируется в контексте авторской позиции, устремленной в будущее к продолжению его мемуарно-исследовательского проекта потомками.

Книгу Г. И. Чайко, соединившую в себе мемуарные свидетельства представителей различных поколений жителей деревни Бобровки и семейного клана Чайко как с народными преданиями, так и исследовательским опытом историка-любителя (автора работы), трудно отнести к одному определенному жанру. Она вобрала в себя комплекс методик и философию, если так можно сказать, народной историографии. Книга глубоко народна по объекту изучения, тому кругу сюжетов, которые избрал автор в качестве приоритетных, по способам воспроизведения прошлого, соединившим опыт любительства и профессионализма в исследовательском поиске, по происхождению автора, наконец, она отражает традиции народной культуры и погружается в область народного самопознания.

Книга, предназначенная узкому кругу потомков автора, способна вызвать и у широкого круга читателей потребность обратиться к размышлениям над собственными родовыми корнями и семейной историей. С чего начинается история каждого из нас? С истории предков и своего родового гнезда. Человек жив, пока его помнят. Вот уроки, которые предлагает нам в своей книге Г. И. Чайко.

Примечания

краеведческий книга чайко родина

См., например: Летописцы родного края (очерки об исследователях истории Урала). Свердловск, 1990; Боже, В. С. Краеведы и краеведческие организации Челябинска (до 1941 г.) : справ. пособие. Челябинск, 1995; Загребин, С. И. Родники истории: об уральском краеведении. Челябинск, 1996; Летописцы земли уральской : материалы к истории челяб. краеведения. Челябинск, 1997 и др.

О Г. И. Чайко см.: Чайко Григорий Иванович // Уральцы на Колыме и Чукотке (1933-1997) : ист.-биогр. альм. Екатеринбург, 1998. С. 73.

См.: Чайко, Г. И. Поколенная роспись челябинца Григория Ивановича Чайко // Инфор. № 4. «Ветер времени». Материалы к поколенным росписям российских родов. Урал. Челябинск, 1999.

См.: Чайко, Г. И. Моя Бобровка около Тагила. Челябинск, 2008. 308 с. Книга, подготовленная и изданная на средства самого автора, вышла тиражом всего в 50 экз. Далее ссылки на это издание в скобках.

Гуревич, А. Я. Уроки Люсьена Февра // Февр, Л. Бои за историю. М., 1991. С. 522.

Размещено на Allbest.ru