Психиатрия этнодисперсных популяций

Размещено на http://www.allbest.ru/

Психиатрия этнодисперсных популяций

Гильбурд О.А.

ГОУ ВПО «Сургутский государственный

университет», Медицинский институт

На материале личного клинического опыта и литературных данных проанализирована проблема культурально зависимого распознавания психической нормы и патологии. Описаны глубинно-психологические механизмы этнопсихиатрической диагностики.

Ключевые слова: психиатрия, норма, патология, культуральная адекватность, этническая дисперсия, эволюция, шизофрения, диагностика, бессознательное.

PSYCHIATRY OF ETHNODISPERSE POPULATIONS (ANALYTICAL REVIEW). Gilburd O. A. Surgut State University, Medical Institute. 628400, Surgut, Lenin Street, 1. In article the problem of culture-related recognition of mental norm and pathology analyzed on a material of personal clinical experience and published data. The depth-psychological mechanisms of ethnopsychiatric diagnosis described. Key words: psychiatry, norm, pathology, cultural adequacy, ethnic dispersion, evolution, schizophrenia, diagnosis, unconscious.

1. Интродукция

психический патология этнопсихиатрический диагностика

В современной психиатрии существует т. н. главный вопрос, на который мы ищем ответ всю профессиональную жизнь и который навсегда делает нас истинными «рабами» на наших «психиатрических галерах»: «Почему у некоторых людей наблюдаются психические расстройства?» Ключевым в этой формулировке является, по нашему мнению, слово «наблюдаются». Его семантика в данном контексте разнообразна и содержит смыслы, лежащие на поверхности, наряду со смыслами латентными.

Если психические расстройства «наблюдаются», значит, есть объект наблюдения и есть субъект наблюдения, поскольку процесс «наблюдения» - не процесс «вообще», он всегда персонифицирован. Даже в метафизической, креационистской модели мироздания присутствует Верховный Наблюдатель за всем сущим, включая людей. Человеческому социуму свойственна система непрерывного и тотального взаимного «наблюдения», в которой каждый из нас является одновременно наблюдателем и наблюдаемым.

Если в процессе наблюдения друг за другом чьи-то высказывания, эмоциональные реакции, поведенческие паттерны покажутся кому-либо не соответствующими общепринятым, во многом обывательским, представлениям о психическом благополучии, то возникает, как минимум, внутренний сигнал тревоги: «Странный он какой-то… Наверное, что-то с головой… Не все дома…» и т. п. В ряде случаев подобная внутренняя тревога транслируется вовне, провоцирует активность заинтересованного ближайшего окружения, в результате «странный» объект наблюдения оказывается в поле зрения психиатра. То есть распознавание психической патологии, традиционно понимаемой как отклонение от растиражированной усреднённой нормы, в чрезвычайной степени зависит от субъективного мнения «наблюдателя», от того, что ему показалось нормальным или аномальным в психическом состоянии объекта наблюдения. В этом клиническом субъективизме, свойственном и соматической медицине, но стократно усиленном «нематериальностью» предмета психиатрической диагностики, заключена основная имманентная слабость психиатрии, её ахиллесова пята, в этом причина частых гипер- и гиподиагностических ошибок в практике врачей-психиатров.

В 1916 г. Эужен Блейлер опубликовал первое издание своего впоследствии знаменитого «Руководства по психиатрии» [1]. Параграф под названием «Границы помешательства» автор начинает острополемической фразой: «Не существует границ помешательства». Некоторые современники расценили эту идею Э. Блейлера как весьма вредную, подрывающую фундамент психиатрии и превращающую её в исторический курьёз. Вместе с тем последующий текст был посвящён научной аргументации этого провокационного суждения.

В 1903 г., задолго до выхода блейлеровского «Руководства…», его старший по возрасту и престижу современник Эмиль Крепелин предпринял пилотное по тем временам экспедиционное исследование психического здоровья жителей Юго-Восточной Азии, в частности побережья Сингапура, в особенности острова Ява. Годом позже вышла в свет большая работа Крепелина, названная им «Сравнительная психиатрия» [2]. В этой публикации автор, основываясь на диагностических критериях разработанной им оригинальной классификации, показал, во-первых, наличие стержневых признаков известных к тому времени психических болезней, общих для представителей европейской культуры, но далёких от азиатских аборигенов с их архаическим укладом жизни; во-вторых, наличие яркого семиотического своеобразия психопатологии, клиники, динамики, исходов, эпидемиологии душевных болезней у жителей Юго-Восточной Азии, которое автор напрямую связал с патопластическим влиянием местных этнокультуральных факторов; наконец, в третьих, наличие в общем спектре психических расстройств у туземцев ряда психопатологических синдромов, которые не имели аналогов в европейской и других изученных популяциях. Крепелин условно обозначил их как «этнические психозы». Фактически Крепелиным были заложены основы трёх магистральных направлений развития научной психиатрии ХХ в. - транскультурального подхода, основанного на сравнительном анализе психической патологии у разных народов в поисках типичной ядерной симптоматики, имманентной данному заболеванию и не зависящей от культуральных влияний; кросскультурального подхода, переносящего акцент внимания на поиск культурно-этнического своеобразия в клинико-эпидемиологическом оформлении одних и тех же болезненных процессов; собственно культурального подхода, ориентированного на выявление уникальных психопатологических синдромов, свойственных данному этносу или группе близкородственных культурно-этнических субпопуляций [3].

психический патология этнопсихиатрический диагностика

2. Метанализ Э. Блейлера и его последствия

Многие современники Э. Крепелина сразу осознали перспективность оригинальной методологии и концепции автора «Сравнительной психиатрии», и возник ажиотажный бум экспедиционных исследований и обнародования их результатов.

Э. Блейлер не был расположен к дальним путешествиям, но желая быть в курсе этой «горячей» темы, стал последовательно и вдумчиво штудировать весь массив соответствующих публикаций. Анализируя литературные данные, сопоставляя комментарии различных авторов, профессиональная компетенция которых не вызывала никаких сомнений, Блейлер обратил внимание на удивительные факты, частота констатации которых нарастала прямо пропорционально числу прочитанных публикаций и являла собой некую объективно существующую тенденцию планетарного масштаба. В комментариях разных авторов, независимо друг от друга описывающих идентичное психическое состояние у представителей разных народов, регистрировалось несовпадение квалификаций данного статуса аборигенами-соплеменниками: то, что в традициях одной культуры расценивалось как вариант нормы, в иной этнокультуральной среде расценивалось как острый психоз с необходимостью изоляции больного, с интервенцией в его частную жизнь и применением медико-социальных репрессий. Для Блейлера это означало, что реальных и абсолютных границ между психической нормой и патологией на глобальном общепопуляционном уровне действительно не существует. Ему было понятно, что используемые в первичной «народной» диагностике психических расстройств культуральные ориентиры сформировались в процессе многовековой эволюции каждого этноса, отражают специфику и успешный результат его приспособления к конкретным условиям существования и потому заслуживают уважительного, глубокого изучения и, разумеется, должны учитываться в диагностической практике психиатров.

К сожалению, точка зрения Блейлера оказалась слишком авангардной и долгие годы оставалась невостребованной до того момента, когда возникла патовая ситуация среди экспертов 39 стран, работавших над диагностическими критериями V раздела МКБ-10 [4]. Именно в момент, когда уже казалось, что консенсус в непримиримых дебатах между сотнями авторитетных специалистов не будет найден никогда, спасительной соломинкой стало блейлеровское «Руководство…» с кросскультуральной аргументацией отсутствия границ между психической нормой и патологией. Всем стало ясно, что таким способом можно согласовать даже диаметрально противоположные диагностические точки зрения, не пренебрегая национальными традициями каждой из 39 психиатрических школ, которые были представлены в экспертном коллективе. И немедленно был утверждён как фундаментальный в современной психиатрии диагностический критерий культуральной адекватности психического феномена, резко поднявший планку профессиональных требований к максимальной индивидуализации психиатрического диагноза.

Практическое применение данного критерия означает, что психический статус каждого пациента следует оценивать исключительно с точки зрения того, насколько его высказывания, эмоциональные реакции, особенности поведения соответствуют либо не соответствуют представлениям о модусах психического здоровья или психической болезни, исторически сложившимся и укоренённым в этнокультуральной среде, которую репрезентирует данный пациент.

В мультиэтнических популяциях значимость критерия культуральной адекватности возрастает многократно, поскольку представители различных этносов, в том числе переселившиеся в иную геоклиматическую и социокультурную среду (к примеру, на Север), стремятся сохранить свою этнокультуральную идентичность, формируя национальные землячества. Этот процесс строго подчинён эволюционной закономерности, сформулированной в т. н. правиле Форда [5]: эволюционный прогресс любого биологического вида ассоциирован с ростом внутривидового полиморфизма - и наоборот. Поскольку максимум современного внутривидового разнообразия человечества определяется его широкой культурно-этнической дисперсией, национальные землячества, поддерживая достигнутый внутривидовой полиморфизм, предохраняют вид Homo sapiens от эволюционного регресса. При таких условиях резко усложняется диагностическая работа психиатра, обязанного удовлетворительно ориентироваться в многовековой истории каждого из территориального множества этносов, его мифологии, материальной, духовной, ритуально-обрядовой культуре и т. д. - гигантский объём информации, которую нужно постигать, осваивать и утилитарно использовать на короткой дистанции профессионально активной жизни!..

Вспоминается собственный ранний опыт, когда около 30 лет назад, начиная свой профессиональный путь в Салехардском окружном психоневрологическом диспансере, я, будучи приверженцем классической европейской психиатрии, пребывал в полном замешательстве, поскольку все пациенты коренных национальностей (ненцы, селькупы, ханты), а также их родные и близкие вкупе с сопровождающими сотрудниками санитарной авиации, на взгляд вчерашнего интерна, «нуждались» в постановке диагноза «шизофрения, апатико-абулический дефект личности», что, разумеется, ни в коей мере не соответствовало действительности.

Клиническая реальность очень быстро заставила меня самостоятельно внедрять в практику принципы кросскультуральной диагностики, и если В. В. Маяковский «обучался азбуке с вывесок», то автор этих строк осваивал азы «правильной» психиатрии под мощным влиянием северных аборигенов.

В этой связи сегодня тревожит связанная с пренебрежением культурно-этническими аспектами медицины примитивность гуманитарных взглядов нынешних студентов-старшекурсников, будущих врачей, их насмешливо-высокомерное отношение к представителям коренных народностей Севера, непонимание глубины и сложности своих профессиональных задач в связи с текущими процессами прогрессирующей этнической дегенерации, утраты культурной идентичности, неуклонного падения качества жизни северных аборигенов, безусловно детерминированными варварской промышленной колонизацией родовых угодий и мест привычного проживания и хозяйствования с последовательным разрушением той антропоэкологической ниши, которую эти народы занимают более 2000 лет.

3. Системная этническая шизотипия обских угров

Ранее нами [6] был описан этноэтологический портрет коренного жителя Севера Западной Сибири, который ввиду типологического сходства с существующими описаниями невербального поведения при состояниях «шизофренического спектра» [7--10] мы обозначили термином «парашизоидия» - по аналогии с термином «парашизофрения», предложенным А. Д. Зурабашвили [11] для обозначения клинических картин, напоминающих шизофренные, но возникающих по реактивному механизму в результате воздействия неблагоприятных средовых факторов. Отмечено, что описанный стереотип невербального поведения сформировался и эволюционно закрепился в популяции аборигенов (включая обских угров - ханты и манси) в процессе их многовекового приспособления к местным экстремальным геоклиматическим условиям, и его можно квалифицировать для этой территории как своего рода адаптационный поведенческий эталон.

Сравнительный анализ типологии невербального поведения психически здоровых и больных шизофренией коренных жителей Севера показал, что их этноэтологический портрет при шизофрении представляет собой как бы утрированно-искажённое в «кривом зеркале» болезни отражение их «парашизоидного» этноэтологического портрета в норме. Данное обстоятельство, с одной стороны, объясняет наблюдаемую в психиатрической практике чрезвычайно высокую толерантность коренного населения к душевнобольным и длительное пребывание последних в догоспитальном статусе [12]; с другой - является причиной гипер- и гиподиагностики шизофренического процесса у северных аборигенов [13, 6].

Поведенческую парашизоидию северных аборигенов резонно рассматривать как закрепленный на культурально-этническом уровне результат антропоэкологической адаптации, тождественной в данном контексте их этногенезу, поскольку более 20 веков назад предки нынешних коренных жителей оказались на Западно-Сибирском Севере переселенцами с предгорий Алтая и Саян, вынужденными приспосабливаться к новым экологически агрессивным условиям существования. По-видимому, этнокультуральная парашизоидия отражает направление вектора эволюции поведения человека в условиях хронического холодового стресса, а возможностью воспроизведения данного этологического репертуара человек должен быть обязан селективно стабильному существованию в эволюционном процессе шизофрении и родственных ей состояний [14].

Схожие трансляции существуют в когнитивной сфере северных аборигенов, а также между их поведением и мышлением [15].

Обские угры (ханты и манси), будучи палеоазиатами, являются, как известно, яркими представителями культуры традиционного типа, для которой типичны такие стигматы архаического мышления, как анимизм, мифологизм, магические представления, тотемизм, многообразный набор разных табу [16, 17], а также базисный принцип бинарных оппозиций [18]. Бинарные оппозиции типа верх-низ, левый-правый, белое-черное, ночь-день, чистый-грязный, женский-мужской, плохой-хороший и многие другие, разумеется, используются в когнитивной деятельности обскими уграми наравне с представителями иных, в том числе эволюционно более современных этнокультуральных групп, поскольку отражают реально существующую в природе симметрию (либо асимметрию) и являются продуктом антропогенеза [19]. Подчеркнуто выпячены бинарные оппозиции у больных шизофренией в структуре персекуторного, манихейского бреда, а также при формальных расстройствах мышления по типу «кривой логики», резонерства, схематизма, символизма [20].

Вместе с тем структурный анализ мышления обских угров позволяет констатировать у них этноспецифическую атипичность реализации принципа бинарных оппозиций вплоть до его существенного нивелирования. Этот феномен находит своё отражение в схеме мира (жизненного пространства), которая у народов ханты и манси отличается от концентрической австралийской, бинарной африканской, троичной христианской, диссоциированной алхимической и других культурально-эзотерических моделей (рис. 1).

Рис. 1. Семислойное жизненное пространство обских угров (по Ромбандеевой Е. С., 1993)

Легко заметить, что присутствующая в схеме классическая оппозиция «верх-низ» как бы размывается, во-первых, обилием промежуточных уровней (слоёв), во-вторых, тремя непрерывными круговыми жизненными циклами, цементирующими троичные фрагменты мира в единую структуру, внутри которой действуют прямые и опосредованные связи. В результате бинарная оппозиция утрачивает имманентный антагонизм, а само представление обских угров о жизненном пространстве приобретает одновременно черты троичной, концентрической и некоторых эзотерических схем мира. Подобная контаминация схем в клинической практике наблюдается у больных шизофренией в период острой бредовой симптоматики [21].

Необходимо подчеркнуть, что, в частности, опосредованные внутренние связи между слоями жизненного пространства у обских угров, собственно нивелирующие оппозиционность «Высокого» и «Нижнего» миров, присутствуют неявно, скрыто, т. е. могут быть отнесены к категории латентных признаков, опора на которые является, как известно, типичной чертой шизофренического мышления [22].

Следующий пример из хантыйского фольклора демонстрирует сглаживание бинарной оппозиции «мир-война» (еще шире: «добро-зло»). В героическом мифе «Сыновья Мужчины с Размашистой Рукой и Тяпарской Женщины» слова «сват» (свадьба - символ мира) и «воин» везде по тексту используются как синонимы [23]. Вот как описывается кульминация сватовства главного героя:

«Он (родной брат жениха, он же сват - О. Г.) схватил лук, наложил стрелу, натянул лук и спустил... Попав прямо между лопатками Кровавого Богатыря, старика Нянк-хуша (будущий тесть - О. Г.), стрела увлекла его к стене дома и туда вонзилась: этот старик не может пошевелиться. Он положил другую стрелу, спустил ее. Попав прямо между лопатками Привязывающего Коней, Привязывающего Оленей к Заиндевелому Столбу (будущий шурин - О. Г.), стрела увлекла его к стене дома и туда вонзилась: и он не может пошевелиться. Хоть в них стреляют и в них попадают стрелы, они всё не падают. Многочисленные мужи всего города, всего селения Кровавого Богатыря, старика Нянк-хуша, выйдя на улицу, ... пали к ногам своего свата и стали умолять о помиловании.»

Далее кровопролитное сватовство было прекращено невестой, обнявшей ноги будущего деверя, и всё завершилось свадебным пиром. Здесь война представлена не как проявление зла, а как естественный, присущий именно герою, способ решения любых мирных, житейских проблем, в данном случае - женитьбы. Социальная роль (геройство) главного персонажа, легитимизирующая его агрессию, в данном мифе выполняет функцию латентного признака, исподволь нивелирующего вышеуказанную бинарную оппозицию.

Рис. 2. Охота с точки зрения обских угров Примечание. « -» - «плохо»; « +» - «хорошо».

Некоторые шизотипические особенности мышления - расщепление психики (у мужчины 5 душ, у женщины - 4), амбивалентное отношение в тотемному животному (у обских угров - Медведю), феномен одержимости, являющийся эволюционным предшественником предпочтительного для шизофрении синдрома Кандинского-Клерамбо [24], будучи культуральной нормой у ханты и манси, не этноспецифичны, так как характерны для архаического мышления вообще [21].

Представляет интерес точка зрения северного аборигена на ситуацию охоты. Вот как это излагают ханты [информатор - А. С. Сопочина (Песикова), ведущий научный сотрудник НИИ возрождения обско-угорских народов, специалист по этнопсихологии обских угров] [рис. 2].

«Для охотника и заяц, и лиса - всегда хорошо. Охотник для зайца - плохо и лиса для зайца - плохо, но охотник для лисы - плохо, значит, охотник для зайца бывает - хорошо. Если охотник вместо лисы убьет зайца, то для лисы охотник тоже будет хорошо. Если плохой охотник, то он для любого зверя - хорошо. Если лиса съест больного зайца, то остальным зайцам будет хорошо, охотнику тоже достанутся здоровые зайцы и ему хорошо. Охота не бывает - плохо. Охота всегда хорошо!»

Из приведенных рассуждений ясно, что абсолютизированная позитивная квалификация разнообразных агонистических интеракций в ситуации охоты у ханты базируется на анализе не бинарной, а троичной оппозиции, между элементами которой он отыскивает множество неочевидных, второстепенных, с «европейской» точки зрения, связей, придавая им аксиоматически определяющее значение. Все попытки удалить из сюжета лису, или зайца, или охотника и в их отсутствии снова рассмотреть взаимоотношения оставшихся участников категорически пресекаются со стороны ханты весомым аргументом: «В тайге так не бывает!..»

Не менее ярким, чем вышеприведённые, отражением шизотипического признака актуализации латентных признаков является изобразительное творчество ханты [рис. 3].

Художник стремится изобразить объект не так, как он выглядит со стороны, а таким, каким он его знает. При этом художник как бы находится внутри изображаемого предмета, и в таком случае все его стороны оказываются «доступны» взору (разумеется, пространственные оппозиции типа верх-низ, правое-левое, переднее-заднее, близкий-далекий становятся малозначимыми). Поэтому, когда ханты видят фотографию или рисунок, выполненные по современным европейским правилам, они говорят, что изображена лишь половина предмета.

Рис. 3. Символический олень

Подобное основанное на актуализации латентных признаков «стремление принимать связь впечатлений за связь вещей» характерно для синкретического мышления ребенка раннего или дошкольного возраста [25]. Имея в виду, что постижение и выявление, главным образом, внутреннего смыслового единства всех феноменов жизни через актуализацию и «уравнивание в правах» всех, в том числе латентных свойств, ведущее к нивелированию и снижению значимости бинарных оппозиций как антагонистической модели мира, есть определяющая и, по видимому, этноспецифическая тенденция в когнитивной деятельности обских угров. Данная особенность их мышления с учетом вышеизложенного может быть обозначена как «шизотипический квазисинкретизм». Его психофизиологической основой, по-видимому, является функциональное доминирование правого полушария головного мозга, установленное у циркумполярных монголоидов [26].

Системный характер этнокультуральной шизотипологии обских угров находит своё отражение в очевидной семантической трансляции парашизоидии и шизотипического квазисинкретизма между семиотическими системами поведения и мышления.

Отмеченный выше феномен системной шизотипии северных аборигенов затрудняет у них первичную диагностику шизофрении [27]. Однако распознавание данного психического расстройства у пациента хантыйской или мансийской национальности представляет сложную задачу лишь для консервативного психиатра, в то время как сами обские угры, не имея специальной подготовки, легко и безошибочно идентифицируют больного шизофренией в своей микросоциальной среде. Причём это отнюдь не побуждает их к применению естественных для европейцев медико-репрессивных мероприятий - обращению за психиатрической помощью, срочной, часто недобровольной стационарной изоляции, назначению нейролептических препаратов, последующему ограничению в правах и т. д. Несмотря на то что факт психической болезни специально не укрывается от посторонних, больной не становится изгоем в своей семье, родовой общине и более широком окружении. Напротив, сородичи настойчиво стремятся сохранить его как общественно полезного фигуранта, терпеливо подыскивая адекватное его душевному состоянию, особенностям поведения и наклонностям занятие, как правило, из разряда традиционных промыслов (сбор ягод и грибов, выпас оленей, вышивание бисером, выделывание шкур, изготовление одежды, строительство жилища). В итоге нередки случаи, хорошо знакомые северным психиатрам, когда страдающий шизофренией абориген, проживающий в затерянном где-нибудь в глухой тайге национальном поселке с экзотическим названием «Юрты Кинямины», впервые оказывается в поле зрения врача-специалиста спустя 5, 8, а то и 12 лет (!) после первого психотического эпизода.

В результате кросскультурального сравнения со славянами, тюрками и прочими этническими группами установлен значимо более высокий уровень социальной адаптации больных шизофренией ханты и манси, обусловленный вышеописанным толерантным отношением обских угров к психотикам [27]. Здесь уместно вспомнить, что в глубоко анимистической культуре обских угров элитарные функции шамана (прежде всего, буферный контакт с духами, ясновидение, целительство) традиционно делегировались лицам, которые обнаруживали явную непохожесть на остальных членов сообщества - особенностями поведения, эмоционального реагирования, мышления, т. е. психически больным, в семьях которых эти свойства генетически закреплялись и транслировались в последующие поколения. Так формировались династии шаманов, которые всегда пользовались особым уважением и благоговением среди соплеменников. Возникшая в этническом бессознательном обских угров контаминация психотизма и шаманизма нашла отражение и в языке: в частности ханты, описывая появление у кого-либо начальных признаков психоза, используют лексическую конструкцию, которая в переводе на русский язык означает «он стал шаманить» [информатор - А. С. Сопочина (Песикова)].

Таким образом, в основе высокой этнотипической толерантности обских угров к больным шизофренией, способствующей длительной успешной социальной адаптации последних, лежит бессознательная культуральная сакрализация фигуры психотика. В этой связи интересующая нас проблема приобретает ещё один ракурс - психоаналитический.

4. Этническое бессознательное и распознавание психопатологии

Как показано выше, культурно-исторический дискурс в современной психиатрии является облигатным компонентом верификации любого психопатологического состояния. Вместе с тем с лёгкой руки H. C. Rьmke [28], который декларировал особое «чувство шизофрении» как важнейший опорный пункт в дифференциальном распознавании этого психоза, интуитивный («инсайт-ориентированный», по В. П. Самохвалову [29]) способ диагностики в практике опытного профессионала зачастую оказывается более быстрым, результативным и точным, чем навязываемая большинством официальных классификаторов (DSM-IV, ICD-10) операциональная диагностика, основанная на бухгалтерской калькуляции симптомов, практическая значимость которых, увы, не всегда соответствует клинической реальности. Для нас представляется очевидным, что когнитивные механизмы, участвующие в интуитивном распознавании любой семиотической конструкции, каковой является то или иное отклонение от условной нормы, в том числе шизофрения, в значительной мере генерируются и регулируются сферой бессознательного. Вопрос заключается в том, какой уровень бессознательного активируется в процессе психиатрической диагностики, реализуемой в поле культурного дискурса.

В психоаналитической традиции общепринятым считается представление о двух эволюционных пластах бессознательного, ассоциативно связанных с именами их великих исследователей, - индивидуально-личностое бессознательное З. Фрейда и коллективное бессознательное К. Г. Юнга. При этом юнгианские архетипы репрезентируют эволюционно наиболее древние и потому универсально видоспецифичные для Homo sapiens символы бессознательного, возникшие, по-видимому, задолго до этнокультурального дифференцирования человеческой популяции, означавшего увеличение фенотипического полиморфизма, т. е. собственно эволюционный прогресс. Иначе говоря, коллективное бессознательное содержит филогенетические праформы Id, соответствующие этапу видовой эволюции, ещё далёкому от культурного разнообразия, в силу чего оно не может рассматриваться в качестве базиса современной культурно зависимой инсайт-диагностики шизофрении. (Необходимо отметить, что общеизвестная удивительная стабильность эпидемиологических показателей повсеместной распространённости шизофрении на планете указывает на её филогенетически древний - не только доэтнический, но и дорасовый - возраст. Именно благодаря этому оказалось возможным и столь успешным проведение уникального юнг-анализа шизофренической семиотики, блестяще осуществлённое И. А. Зайцевой-Пушкаш [30].)

В свою очередь, фрейдовская парадигма позволяет интерпретировать символы бессознательного, сформированные личностью в ходе её онтогенетического развития. Ясно, что, в частности, индивидуальный психологический опыт содержит эволюционно наиболее молодой «постэтнический» слой бессознательного, который в силу этого также не является базисом культурно зависимого интуитивного распознавания психоза, но несомненно, использует в спонтанном функционировании некую предуготованную этнокультуральную семиотику.

Логика эволюционно обусловленной дифференцировки человеческой популяции, имевшей следствием, как отмечено выше, увеличение её биологического и культурного полиморфизма, позволяет сделать вывод, что эволюция человеческой души происходила в следующие четыре этапа: 1) филогенетически древние, реликтовые, недифференцированные формы психического функционирования у Homo habilis («человека умелого»), Homo erectus («человека прямоходящего»), Homo sapiens neanderthalensis и ранних представителей Homo sapiens sapiens («вполне современного человека» или «кроманьонца»); 2) дифференцированные по расовому признаку формы психического функционирования у европеоидов, негроидов, монголоидов и австралоидов; 3) дифференцированные по этническому (культуральному) признаку формы психического функционирования; 4) онтогенетически детерминированные индивидуальные формы психического функционирования.

Очевидно, что по закону рекапитуляции Геккеля-Мюллера-Дарвина-Бэра («онтогенез есть краткое и сжатое повторение основных этапов филогенеза») в соответствии с вышеприведённой схемой часть души, обозначаемая как Id, должна содержать уровни бессознательного, соответствующие перечисленным эволюционным этапам: 1) недифференцированно-реликтовое бессознательное, 2) расовое бессознательное, 3) культурно-этническое бессознательное, 4) индивидуальное бессознательное. При этом уровни 1 и 2 соответствуют архитектоническим слоям коллективного Id, а уровни 3 и 4 - индивидуально-личностного Id.

Таким образом, осуществлённое на основе эволюционных закономерностей антропологическое структурирование позволяет аргументированно дискриминировать базисный уровень психической деятельности, генерирующий и регулирующий культурально зависимую инсайт-диагностику психических расстройств, - этническое бессознательное.

Литература

1. Блейлер Э. Руководство по психиатрии - М. : НПА, 1993. - 544 с.

2. Kraepelin E. Vergleichende Psychiatrie // Cbl. Nervenheilk. Psychiat. - 1904. - Bd. 27. - S. 433--469.

3. Burton-Bradley B. G. Transcultural psychiatry // Medicine. - 1983. - V. 1, № 34. - P. 1625--1626.

4. МКБ-10: Классификация психических и поведенческих расстройств. Исследовательские диагностические критерии. - Женева: ВОЗ, 1992. - 208 с.

5. Ford E. B. Ecological genetics. - London: Methuen, 1964. - 356 p.

6. Гильбурд О. А. Шизофрения на Севере (этнокультуральные и эволюционные аспекты). - Сургут: Дефис, 1998. - 292 с.

7. Самохвалов В. П., Коробов А. А. Некоторые особенности невербального поведения больных шизофренией и их родственников // Вопросы ранней диагностики нервных и психических заболеваний. - Каунас, 1984. - С. 64--66.

8. Горюнова А. В. Двигательные нарушения и их коррекция у детей из группы высокого риска по развитию шизофрении в раннем возрасте // Журн. невропатологии и психиатрии. - 1994. - № 4. - С. 72--76.

9. Pamas J., Schulsinger F. Behavioral precursors of schizophrenia spectrum // Arch. gen. Psychiat. - 1982. - V. 39, № 6. - P. 658--668.

10. Walker E. F., Savoie T., Denis D. Neuromotor precursor of schizophrenia // Schizophrenia Bull. - 1994. - V. 20, № 3. - P. 441--451.

11. Зурабашвили А. Д. К постановке вопроса о парашизофрении // Акт. вопр. клинической и судебной психиатрии. - Л., 1970. - С. 137--145.

12. Калачев В. Ф. Клинико-эпидемиологическая характеристика основных форм психозов в условиях Севера и особенности социально-трудовой адаптации больных: автореф. дис. ... к.м.н. - М., 1982. - 25 с.

13. Муратова И. Д., Сидоров П. И., Иванова Т. Н., Парняков А. В., Федорова Л. М., Белая Е. Н. Клинические особенности психических заболеваний у ненцев // Психиатрия в контексте культуры. Вып. 1: Этнопсихиатрия / ред. В. Б. Миневич. - М.; Томск; Улан-Удэ, 1994. - С. 180--197.

14. Гильбурд О. А. Шизофрения: семиотика, герменевтика, социобиология, антропология. - М. : Видар-М, 2007. - 360 c.

15. Гильбурд О. А. Внутри- и межсистемные трансляции шизотипии у обских угров // Таврический Журнал Психиатрии. - 1998. - № 2--3. - С. 32--36.

16. Тайлор Э. Б. Первобытные культуры. - М. : Изд. полит. лит-ры, 1989. - 573 с.

17. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. - М. : Педагогика-Пресс, 1999. - 608 с.

18. Леви-Стросс К. Первобытное мышление. - М. : Республика, 1994. - 384 с.

19. Алексеев В. П. Историческая антропология и этногенез. - М. : Наука, 1989. - 445 с.

20. Самохвалов В. П. Клинико-эволюционный анализ манифестных форм шизофрении: автореф. дис. ... д-ра мед. наук. - М., 1989.

21. Самохвалов В. П. История души и эволюция помешательства. - Сургут: Северный Дом, 1994. - 286 с.

22. Поляков Ю. Ф. Нарушения познавательной деятельности при шизофрении: автореф. дис. ... д-ра психол. наук. - М., 1968. - 38 с.

23. Мифы, предания, сказки хантов и манси. - М. : Наука, 1990. - 568 с.

24. Зайцева И. А. Клиника и историогенез бредовых синдромов при шизофрении: автореф. дис. ... к.м.н. - Харьков, 1996. - 15 с.

25. Выготский Л. С. Мышление и речь. - М. : Изд-во АПН РСФСР, 1956. - 516 с.

26. Аршавский В. В. Характер психофизиологической адаптации коренного и пришлого населения Крайнего Северо-Востока в связи с особенностями межполушарных отношений // Народности Севера: проблемы и перспективы эконом. и соц. развития: тез. докл. Всесоюз. науч. конф. - Новосибирск, 1983. - С. 12--17.

27. Гильбурд О. А. Этническое бессознательное и толерантность к шизофрении // Совр. психоанализ. - Киев: Ваклер, Альтерпресс, 2002. - С. 163--171.

28. Rьmke H. C. Die klinische Differenzierung innerhalb der Gruppe der Schizophrenen // Nervenarzt. - 1958. - Bd. 29. - S. 49--53.

29. Самохвалов В. П. Стили психиатрической беседы // Краткий курс психиатрии. - Симферополь: СОНАТ, 2000. - С. 29.

30. Зайцева-Пушкаш И. А. Шизофрения: опыт юнгианского анализа. Клинико-историогенетический метод исследования. - М. : Издательский дом «Видар-М», 2010. - 520 с.

Источники

1. Bleyler E. Rukovodstvo po psihiatrii - M. : NPA, 1993. - 544 s.

4. MKB-10: Klassifikatsiya psihicheskih i povedencheskih rasstroystv. Issledovatelskie diagnosticheskie kriterii. - Zheneva: VOZ, 1992. - 208 s.

6. Gilburd O. A. Shizofreniya na Severe (etnokulturalnyie i evolyutsionnyie aspektyi). - Surgut: Defis, 1998. - 292 s.

7. Samohvalov V. P., Korobov A. A. Nekotoryie osobennosti neverbalnogo povedeniya bolnyih shizofreniey i ih rodstvennikov // Voprosyi ranney diagnostiki nervnyih i psihicheskih zabolevaniy. - Kaunas, 1984. - S. 64--66.

8. Goryunova A. V. Dvigatelnyie narusheniya i ih korrektsiya u detey iz gruppyi vyisokogo riska po razvitiyu shizofrenii v rannem vozraste // Zhurn. nevropatologii i psihiatrii. - 1994. - # 4. - S. 72--76.

11. Zurabashvili A. D. K postanovke voprosa o parashizofrenii // Akt. vopr. klinicheskoy i sudebnoy psihiatrii. - L., 1970. - S. 137--145.

12. Kalachev V. F. Kliniko-epidemiologicheskaya harakteristika osnovnyih form psihozov v usloviyah Severa i osobennosti sotsialno-trudovoy adaptatsii bolnyih: avtoref. dis. ... k.m.n. - M., 1982. - 25 s.

13. Muratova I. D., Sidorov P. I., Ivanova T. N., Parnyakov A. V., Fedorova L. M., Belaya E. N. Klinicheskie osobennosti psihicheskih zabolevaniy u nentsev // Psihiatriya v kontekste kulturyi. Vyip. 1: Etnopsihiatriya / red. V. B. Minevich. - M.; Tomsk; Ulan-Ude, 1994. - S. 180--197.

14. Gilburd O. A. Shizofreniya: semiotika, germenevtika, sotsiobiologiya, antropologiya. - M. : Vidar-M, 2007. - 360 c.

15. Gilburd O. A. Vnutri- i mezhsistemnyie translyatsii shizotipii u obskih ugrov // Tavricheskiy Zhurnal Psi-hiatrii. - 1998. - # 2--3. - S. 32--36.

16. Taylor E. B. Pervobyitnyie kulturyi. - M. : Izd. polit. lit-ryi, 1989. - 573 s.

17. Levi-Bryul L. Sverh'estestvennoe v pervobyitnom myishlenii. - M. : Pedagogika-Press, 1999. - 608 s.

18. Levi-Stross K. Pervobyitnoe myishlenie. - M. : Res-publika, 1994. - 384 s.

19. Alekseev V. P. Istoricheskaya antropologiya i etnogenez. - M. : Nauka, 1989. - 445 s.

20. Samohvalov V. P. Kliniko-evolyutsionnyiy analiz ma-nifestnyih form shizofrenii: avtoref. dis. ... d-ra med. nauk. - M., 1989.

21. Samohvalov V. P. Istoriya dushi i evolyutsiya pomesha-telstva. - Surgut: Severnyiy Dom, 1994. - 286 s.

22. Polyakov Yu. F. Narusheniya poznavatelnoy deyatelnosti pri shizofrenii: avtoref. dis. ... d-ra psihol. na-uk. - M., 1968. - 38 s.

23. Mifyi, predaniya, skazki hantov i mansi. - M. : Nauka, 1990. - 568 s.

24. Zaytseva I. A. Klinika i istoriogenez bredovyih sindromov pri shizofrenii: avtoref. dis. ... k.m.n. - Harkov, 1996. - 15 s.

25. Vyigotskiy L. S. Myishlenie i rech. - M. : Izd-vo APN RSFSR, 1956. - 516 s.

26. Arshavskiy V. V. Harakter psihofiziologicheskoy adaptatsii korennogo i prishlogo naseleniya Kraynego Severo-Vostoka v svyazi s osobennostyami mezhpolusharnyih otnosheniy // Narodnosti Severa: problemyi i perspektivyi ekonom. i sots. razvitiya: tez. dokl. Vse-soyuz. nauch. konf. - Novosibirsk, 1983. - S. 12--17.

27. Gilburd O. A. Etnicheskoe bessoznatelnoe i tolerantnost k shizofrenii // Sovr. psihoanaliz. - Kiev: Vakler, Alterpress, 2002. - S. 163--171.

29. Samohvalov V. P. Stili psihiatricheskoy besedyi // Kratkiy kurs psihiatrii. - Simferopol: SONAT, 2000. - S. 29.

30. Zaytseva-Pushkash I. A. Shizofreniya: opyit yungianskogo analiza. Kliniko-istoriogeneticheskiy metod issledovaiya. - M. : Izdatelskiy dom «Vidar-M», 2010. - 520 s.

Размещено на Allbest.ru