Автобиографическая проза Л. Рубинштейна и Д. Пригова: нарратологический аспект

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автобиографическая проза Л. Рубинштейна и Д. Пригова: нарратологический аспект

Егорова О.Г., доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры переводоведения и практики перевода английского языка Московского государственного лингвистического университета

Романовская О.Е., кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры литературы Астраханского государственного университета

Боровская А.А., доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры литературы Астраханского государственного университета

В статье автобиографическая проза писателей-постмодернистов рассмотрена с точки зрения ее нарративной организации. Предметом изучения являются роман Д. Пригова «Живите в Москве» и автобиографические эссе Л. Рубинштейна. Авторы анализируют взаимодействие звучащих в тексте голосов, а также коммуникативные отношения между автором и читателем. Цель статьи заключается в том, чтобы определить художественное своеобразие автобиографического дискурса в прозе концептуалистов. Исследование показало, что двойная повествовательная перспектива позволяет воспроизвести главнейшие мифологемы советской эпохи с тем, чтобы подвергнуть их беспощадной деконструкции.

Ключевые слова: Д. Пригов; Л. Рубинштейн; постмодернизм; концептуализм; автобиография; повествование; рассказчик; мифологизация; деконструкция.

Autobiographical prose of l. rubinstein and d. prigov: the narratological aspect

Egorova O.G., Doctor of Philology (Dr. habil.), Professor,

Professor of the Department of Translation Studies and English Translation & Interpreting, Moscow State Linguistic University

Romanovskaya O.E., PhD (Philology), Associate Professor, Associate Professor at the Department of Literature, Astrakhan State University

Borovskaya A. A, Doctor of Philology (Dr. habil.), Associate Professor at the Department of Literature, Astrakhan State University

The paper considers the autobiographic prose of postmodernism in terms of its narrative structure. Analysis is based on D. Prigov's novel “Live in Moscow” and L. Rubinstein's autobiographic essays. The authors analyze interaction of the voices that sound in the text and author-reader communication. The article aims to determine the artistic originality of the autobiographic discourse in conceptualist prose. The study has shown that a double narrative perspective allows reproducing the main mythologemes of the Soviet era in order to put them to merciless deconstructionism.

Key words: D. Prigov; L. Rubinstein; postmodernism; conceptualism; autobiography; narration; narrator; mythologization; deconstructionism.

Введение

Автобиографическая проза занимает важное место в творчестве писателей различных литературных направлений, эстетических и идеологических убеждений, поколений и традиций. По мнению исследователей [Бронская 2001; Николина 2002; Романова 2003], существует инвариантная модель жанра. Основным элементом этой модели стало отождествление героя-рассказчика с реальным создателем произведения: «Пишущий становится творцом образа собственного “я”, являя его другим» [Николина 2002, с. 225]. Автобиографии, созданные в ХХ веке, отличают стремление пишущего к осознанию своей особенности, неповторимости в мире, усложнение образа «я», его многослойность, «установка на текстуализацию, мифологизацию, эстетизацию жизни и личности» [Морженкова 2011, с. 197].

Всё чаще обращаются к автобиографической прозе писатели-постмодернисты: «Прошедшее время несовершенного вида», «Прямые и косвенные доказательства» Г. Брускина, «Погоня за шляпой», «Мой календарь» Л. Рубинштейна, «Живите в Москве», «Только моя Япония», «Тварь неподсудная» Д. Пригова - в этих и других произведениях, созданных в 1990-2000-е гг., появляется такая традиционная субъектная форма воплощения авторского сознания, как биографический рассказчик, пришедший на смену авторской маске, из которой почти полностью было вытеснено личное и биографическое.

В отдельных статьях Г. Витте, М. Липовецкого, М. Ямпольского транслируется идея квазибиографичности вышеупомянутых текстов. «Это не роман, а псевдомемуары», - пишет М. Ямпольский о книге Д. Пригова «Живите в Москве» [Ямпольский 2010, с. 201]. О повороте к non-fiction как заметной черте концептуалистской литературы рассуждает М. Липовецкий: «...две книги (квази) автобиографической прозы выпустил Д.А. Пригов. столько же и в сходном жанре - известный художник Гриша Брускин . “Влюбленного ангела” и “Серые тетради” опубликовал Виктор Пивоваров, наговорил на магнитофон свои воспоминания о 60-70-х Илья Кабаков» [Липовецкий 2013, с. 8]. Вопрос о своеобразии автобиографической прозы постмодернистов скорее поставлен, нежели решен, что подчеркивает его актуальность.

пригов рубинштейн голос мифологема автобиографический

Коллективный опыт как объект изображения

В мемуарах писатели-концептуалисты продолжают исследовать особенности сознания современного человека посредством сближения и слияния с надличностным опытом переживания действительности и последующего отстранения от него. Образ «я» показан как часть трудно дифференцируемого массового сознания - конструкта советской идеологии и политической мифологии ХХ века.

Нераздельность «я» рассказчика с коллективным «мы» советской эпохи подчеркнута грамматически - включением словоформ множественного числа, неопределенно-личных конструкций; синтаксически - использованием эксплицитных и имплицитных обращений к читателю; сюжетно - ретрансляцией «чужих» воспоминаний, пересказом анекдотов, баек.

Актуализация более традиционных для концептуалистов приемов: пародирование «чужой речи», абсурдизация клише, деконструкция социальных мифов посредством гротеска и пародийно-буффонадной героизации - позволяет дистанцироваться от массового сознания, от коллективного опыта переживания истории, сформировать критическую позицию по отношению к прошлому.

В мемуарно-автобиографическом сборнике эссе «Погоня за шляпой» Л. Рубинштейн моделирует коммуникативную ситуацию общих для адресата и адресанта воспоминаний. В апеллятивных и дескриптивных конструкциях преобладают местоимения множественного числа.

«Какие фильмы мы смотрели? <...>. Нам, тринадцатилетним, показали “Великолепную семерку” <...>. Все пели песенки ... все перекидывались шуточками...» [Рубинштейн 2018, с. 207].

В романе Д. Пригова «Живите в Москве» рассказчик идентифицирует свое «я» с определенной социальной группой: мы, пацаны; мы, октябрята; мы, заброшенные туда по случаю детишки; мы, дети, предназначенные сменить великих москвичей. Биография автора неразрывна с жизнью его поколения, поэтому частный опыт почти всегда совпадает с коллективным: «Мы, не ведающие ни о каких там Монмартрах»; «нас, воспитанных в строгости почти викторианской морали, высокой нравственности» [Пригов 2016, с. 712].

В книге Л. Рубинштейна «Погоня за шляпой» основной субъект речи конкретизирует образ референтной группы, к которой он сам принадлежит: это уже не только «мое поколение», а «люди моего круга». Приметы единомышленников: чтение неподцензурных книг, знание стихотворений запрещенных авторов, оппозиционные настроения.

Воспоминания как индивидуально-неповторимый и в то же время типично-коллективный опыт представлены в эссе «Над бедной нянею моей». В нанизанных друг на друга историях-анекдотах послевоенные няни слились «в какую-то одну обобщенную няню. разве вспомнишь теперь, моя ли нянька или нянька соседа. А чьей . была домработница Клава . Чья же это нянька оказалась алкоголичкой?» [Рубинштейн 2018, с. 114-115]. Пушкинская цитата в заглавии и имплицитная отсылка к «Зимнему вечеру» иронически обыгрывают нераздельность сознания рассказчика с культурной памятью и с мышлением современников.

В романе Д. Пригова «Живите в Москве» общность судеб и чувствований рассказчика и других, зачастую малознакомых или даже совсем не известных ему людей, обусловлена не столько типичностью ситуаций, как в малой прозе Л. Рубинштейна, сколько гиперэмпатией героя, способного к глубокому сопереживанию. Знаменателен в этом плане следующий эпизод: «Я стал подрагивать в унисон мальчику <...>. Меня продолжало бить. Я непроизвольно, уже не контролируя себя, дергался в разные стороны, словно пытаясь вырваться из материнских объятий <.>. Я уже странно не различал себя с мальчиком, который таким же манером ютился, вскидываясь в руках своей матери. Не знаю, чувствовал ли он нечто подобное же, но я как бы ощущал себя единым в двух телесных объятиях» [Пригов 2016, с. 908].

Гипертрофированная способность к сочувствию проявляет себя в телесно-физиологических реакциях. Тема трансперсонального бытия рассказчика, способного улавливать малейшие вибрации «коммунального тела», обретает особое воплощение в повествовательной структуре романа.

Взаимодействие голосов в романе Д. Пригова «Живите в Москве»

Автобиографическая основа фабулы романа Д. Пригова «Живите в Москве» развернута в хронологической ретроспективе постепенного взросления рассказчика. Описание послевоенного быта московских коммунальных квартир, учебы в советской школе, жизни улиц охватывает бытовые, экономические, идеологические, культурные аспекты жизни. Вместе с тем гораздо важнее объективной реальности советского образа жизни оказывается субъективное ее понимание «российскими пацанами послевоенного, разрушенного, перепутанного и не в последний раз перекраиваемого мира» [Пригов 2016, с. 809]. Эпизоды из прошлого вводятся при помощи неопределенноличных предложений: «рассказывали», «говорили», «сказывали»; источником фабулы становятся слухи, домыслы, сплетни, детский фольклор.

«Рассказывали, что матери по ноготкам или характерным родинкам, обнаруживаемым в начинке рыночных пирожков, - этот бизнес неожиданно и стремительно расцвел по городу - узнавали своих бесследно исчезнувших детишек» [Пригов 2016, с. 734].

В слове рассказчика совмещено несколько повествовательных перспектив: первая принадлежит коллективному сознанию, доверяющему слухам и домыслам, с ним «я в прошлом» нераздельно слито; вторая перспектива соотносится с «я в настоящем». Разницу между мифологизированным массовым сознанием и индивидуальным, критическим, подчеркивает вставная конструкция. «Голос улицы» отражает наивно-простодушное восприятие реальности, веру в чудеса, донаучное понимание окружающего мира, близкие детскому мировосприятию.

Главы, описывающие взросление героя, его юность и молодость, актуализируют роль слухов, молвы. Домыслы, сформировавшиеся в глубинах общественного сознания, основаны на стереотипах советской идеологии и пропаганды, приблизительны, неточны, обывательски примитивны: «Потом сняли Хрущева ... в народе это поняли, оценили по достоинству <...>. Говорили, что сняли его за дело. Говорили, что он массу всего понаделал глупого ... говорили, если бы Ленин дожил до наших дней.» [Пригов 2016, с. 842].

Несобственно-прямая речь, передающая голос толпы, изобилует речевыми штампами: сняли за дело, понаделал массу глупого, если бы Ленин дожил. Рассказчик дистанцирован от нее, коллективное «слово» становится объектом пародии.

Монтажная композиция объединяет глубоко личные воспоминания с эпизодами, материал которых отражает содержание слухов, сплетен, анекдотов. Биографический факт и байка из писательской жизни представлены как равнозначные элементы мифологии обыденного сознания.

Как отмечает Г. Витте, «поэтика воспоминания приобретает у Пригова двойное временное измерение, автобиографический и универсальный масштабы вступают друг с другом в конфликт. Они узурпируют друг друга: “я” присваивает себе божественную всеведущую память, одновременно его индивидуальная способность к воспоминанию поглощается коллективной памятью» [Диалог Бригитте Обермайр и Георга Витте 2016, с. 33].

В художественной структуре романа можно выделить фрагменты, в которых рассказчик перестает быть участником и становится слушателем и ретранслятором чьих-то историй, либо посторонним наблюдателем, очевидцем разномасштабных событий.

Эпизацию автобиографического текста отражает тенденция к расширению повествовательной перспективы за счет включения точек зрения разных персонажей. Передавая воспоминания дяди Пети, свидетеля и участника трагических страниц истории, рассказчик предупреждает: «.а что конкретно было на Украине, я не упомнил, поскольку был все-таки мал. Так, детали одни. Глупости, да какие-то невероятности» [Пригов 2016, с. 717].

Однако подробности голода тридцатых годов описаны настольно обстоятельно, что за маской «забывчивого» нарратора обнаруживается повествователь с неограниченными знаниями: «поначалу народ бродил по лесам с большими плетеными корзинами, собирая грибы и ягоды, пока они еще попадались. Если же при том встречался кто- то чужой, то и его незамедлительно присовокупляли к продуктовой корзине. А что? Не бывает? Бывает. Потом стали просто отлавливать по ночам слабых ... и съедали дружными семьями. Потом большими коллективами начали устраивать облавы.» [Пригов 2016, с. 717].

История голодомора с каннибализмом в семьях и селах, абсурдной и жестокой политикой государства - выход за рамки автобиографического дискурса. Рассказчик не ограничивает себя констатацией трагических фактов голодомора; «летопись будничных злодеяний» вызывает неприятие государственной политики, следствием которой стал голод. Это неприятие выражено при помощи советских канцеляризмов, диссонирующих с содержанием текста: присовокупляли к продуктовой корзине, большими коллективами начали устраивать облавы.

«Подключение» к памяти другого человека и ретрансляция чужих воспоминаний - еще один способ моделирования нарратива, направленного на воспроизведение «коммунального» прошлого. В его воссоздании участвуют внесюжетные истории - анекдоты о поэтах, Борисе Пастернаке и Анне Ахматовой. «Казусы из жизни великих» - это десакрализация мифов оттепели. Бытование в городском фольклоре анекдотов о поэтах, ставших классиками при жизни, обнаруживает механизмы саморегуляции общественного сознания, в котором уживаются две тенденции: к генерированию и деконструкции мифов.

Рассказчик, описывая себя в прошлом как часть социальной группы, раскрывает особенности массового сознания, его управляемость извне и зависимость от распространенных мифологем.

Деконструкция мифологем советского сознания

Мифологизация - «создание наиболее семантически богатых, энергичных и имеющих силу примера образов действительности» [Топоров 1995, с. 5] - выводит на первый план в коллективнокоммунальном сознании советского человека образ врага. В главе «Москва - 2» концепт «враг» показан как основной структурный элемент идеологемы «борьба за светлое будущее». Социолог Л. Гудков отмечает: «“Враги” являются одним из ключевых факторов формирования советской идентичности» [Гудков 2005, с. 43].

Детское сознание, наиболее подверженное влиянию школы и прессы как основных рычагов советской идеологии, наделяет врага мифологической вездесущностью и едва ли не магическими способностями: «Хлынули со всех сторон ... навалились как неотвратимые волны черного, злобного подземного океана . плыли на пароходах, ехали на малораспространенных еще тогда у нас машинах, скорых и медленных поездах, летели на пропеллерных самолетах, шли пешком в сапогах с двойными подошвами . переходили границу на кабаньих ножках ... двигаясь задом» [Пригов 2016, с. 746]. Архетипически-фольклорная образность - волны черного, злобного подземного океана, кабаньи ножки - представляет противника демонически-сказочным, фантастичным.

Воссоздавая атмосферу последних лет пребывания у власти Сталина, рассказчик воспроизводит «риторику врага», распространенную в Советском Союзе и захватившую массовое сознание.

Вместе с тем изображение опыта жизни в коммунальной квартире, которая становится микромоделью социума, отражает и противоположный процесс - демифологизацию - «разрушение стереотипов мифопоэтического мышления, утративших свою “подъемную” силу» [Топоров 1995, с. 5]. Глава «Москва - 2» представляет иного, реального, а не мифологического врага советских людей, «врага быта» - крыс и тараканов. Идеологический враг и бытовой описаны с помощью элементов одного образного ряда: густая, черная ... сеть шпионов и тьма-тьмущая ... тьма несметная, тмутараканья крыс, многослойное покрытие горизонтальных и вертикальных поверхностей кухни тараканами. Лексические синонимы в изображении врагов разных типов и рангов позволяют сопоставить мифологему массового сознания, в коем главной враждебной силой выступают шпионы и диверсанты, с реальностью советского существования.

Коммунистическая идеология породила утопическое представление о ходе времени: «Принципиальная ориентация на гармоничное “завтра”, на лишенный противоречий “золотой век”» [Голубков 2002, с. 245], «финалистская концепция истории» девальвирует ценность прошлого и настоящего, а также человеческой жизни и личности, ценность которой определяется только готовностью пожертвовать собой во имя «светлого будущего». Д. Пригов обнаруживает парадоксальность советской действительности, которая превращает векторную концепцию времени в циклическую: «золотой век» не приходит, а жертв становится всё больше.

В романе миф о «светлом завтра», о новом идеальном мире, во имя которого возможны любые жертвы, в том числе массовая гибель людей, деконструируют эпизоды «тотальных московских катастроф». Рассказчик вновь обращается не к уникальному, а к универсально-массовому, коллективному опыту.

Основной субъект действия - толпа, недифференцированная масса людей, обозначенная местоимением «мы». «Толпа замерла», «народ погибал в неисчислимом количестве», «толпы захватили весь центр Москвы ... люди метались в панике», «люди озверели...», «толпа сгущалась, уже представляя собой единое большое импульсивное тело» [Пригов 2016, с. 722, 727, 759, 769, 882].

Образ толпы в мемуарно-автобиографическом повествовании позволяет еще раз подчеркнуть зыбкость границ между личным и коллективным, индивидуальным и массовым, рассказчик растворяется в толпе, нивелирующей индивидуально-личное, уникальное в человеке. Однако буффонадно-абсурдное изображение эсхатологических эпизодов обнаруживает отстраненно-критическую позицию автора.

Заключение

Автобиографическая проза, как правило, направлена на создание индивидуально-авторского мифа, содержащего в себе универсально-архетипические элементы. Однако в творчестве писателей-концептуалистов индивидуально-авторское растворяется в мифах массового сознания, которые затем подвергаются деконструкции. Эта особенность находит свое воплощение в повествовательной структуре текста: голос рассказчика сливается с коллективным словом, «голосом улицы», рассказчик воспроизводит то, что составляет содержание массового сознания, в том числе через обращение к городскому фольклору. Смыслообразующей доминантой текста становится гротеск, который разрушает иллюзию слияния авторского сознания с коллективным.

Список литературы

1. Бронская Л. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья (И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, М. А. Осоргин) : автореф. дис. ... д-ра. филол. наук. Ставрополь, 2001. 35 с.

2. Голубков М. Русская литература ХХ в.: После раскола. М. : Аспект-Пресс, 2002. 267 с.

3. Гудков Л. Идеологема врага: «Враги» как массовый синдром и механизм социокультурной интеграции // Образ врага / сост. Л. Гудков ; ред. Н. Кон- радова. М. : ОГИ, 2005. С. 7-79.

4. Диалог Бригитте Обермайр и Георга Витте Роман из стихов: «Живите в Москве» и художественный проект Д. А. Пригов / Пригов Д. А. Собрание сочинений : в 5 т. М. : Новое литературное обозрение, 2016. Том «Москва». С. 10-38.

5. Липовецкий М. Дело в шляпе, или Реальность Рубинштейна : [вступ. ст.] // Рубинштейн Л. Погоня за шляпой и другие тексты. М. : Новое литературное обозрение, 2013. С. 7-26.

6. Морженкова Н. Модернистская автобиография: жанровые трансформации // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина. 2011. Т 7. № 1. С. 195-203.

7. Николина Н. Поэтика русской автобиографической прозы М. : Флинта: Наука, 2002. 424 с.

8. Пригов Д. Живите в Москве // Пригов Д. А. Собрание сочинений : в 5 т. М. : Новое литературное обозрение. 2016. Том «Москва». С. 706-933.

9. Романова Г. Автобиографические жанры // Литературная учеба. 2003. № 6. С. 195-199.

10. Рубинштейн Л. Целый год. Мой календарь. М. : Новое литературное обозрение, 2018. 440 с.

11. Топоров В. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического: Избранное. М. : Прогресс, Культура, 1995. 624 с.

12. Ямпольский М. Высокий пародизм: философия и поэтика романа Дмитрия Александровича Пригова «Живите в Москве» // Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов (1940-2007): сб. статей и материалов / под ред. Е. Добренко, М. Липовецкого, И. Кукулина, М. Майофис. М. : Новое литературное обозрение, 2010. С. 181-251.

References

1. Bronskaja L. Koncepcija lichnosti v avtobiograficheskoj proze russkogo zarubezh'ja (I.S. Shmelev, B.K. Zajcev, M.A. Osorgin) : avtoref. dis. ... d-ra. filol. nauk. Stavropol', 2001. 35 s.

2. Golubkov M. Russkaja literatura HH v.: Posle raskola. M. : Aspekt-Press, 2002. 267 s.

3. Gudkov L. Ideologema vraga: «Vragi» kak massovyj sindrom i mehanizm sociokul'turnoj integracii // Obraz vraga / sost. L. Gudkov ; red. N. Kon- radova. M. : OGI, 2005. S. 7-79.

4. Dialog Brigitte Obermajr i Georga Vitte Roman iz stihov: «Zhivite v Moskve» i hudozhestvennyj proekt D.A. Prigov / Prigov D.A. Sobranie sochinenij : v 5 t. M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2016. Tom «Moskva». S. 10-38.

5. Lipoveckij M. Delo v shljape, ili Real'nost' Rubinshtejna : [vstup. st.] // Rubinsh- tejn L. Pogonja za shljapoj i drugie teksty. M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2013. S. 7-26.

6. Morzhenkova N. Modernistskaja avtobiografija: zhanrovye transformacii // Vest- nik Leningradskogo gosudarstvennogo universiteta im. A.S. Pushkina. 2011. T 7. № 1. S. 195-203.

7. Nikolina N. Pojetika russkoj avtobiograficheskoj prozy M. : Flinta: Nauka, 2002. 424 s.

8. Prigov D. Zhivite v Moskve // Prigov D. A. Sobranie sochinenij : v 5 t. M. : Novoe literaturnoe obozrenie. 2016. Tom «Moskva». S. 706-933.

9. Romanova G. Avtobiograficheskie zhanry // Literaturnaja ucheba. 2003. № 6. S. 195-199.

10. Rubinshtejn L. Celyj god. Moj kalendar'. M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2018. 440 s.

11. Toporov V. Mif. Ritual. Simvol. Obraz: issledovanija v oblasti mifopojetiches- kogo: Izbrannoe. M. : Progress, Kul'tura, 1995. 624 s.

12. Jampol'skij M. Vysokij parodizm: filosofija i pojetika romana Dmitrija Aleksan- drovicha Prigova «Zhivite v Moskve» // Nekanonicheskij klassik: Dmitrij Aleksandrovich Prigov (1940-2007): sb. statej i materialov / pod red. E. Dobrenko, M. Lipoveckogo, I. Kukulina, M. Majofis. M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2010. S. 181-251.

Размещено на Allbest.ru