Варьирование мотивов повести Ф.М. Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели" в романе Б.Л. Пастернака "Доктор Живаго"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Варьирование мотивов повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» в романе Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго»

И.А. Суханова

Настоящая статья является четвертой - заключительной - в цикле статей, посвященных интертекстуальным связям романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». В предыдущих статьях речь шла, главным образом, о проявлении и трансформациях мотивов, связанных с архетипическим сюжетом о змее и змееборце. Но в тексте романа обнаруживаются и не связанные с этим сюжетом интертексты, такого рода переклички и рассматриваются в настоящей статье. Отсылки к повести Достоевского в романе Пастернака многочисленны; то, что они присутствуют в комплексе, убеждает в неслучайности совпадений мотивов и отдельных языковых единиц. Мотивы старшего текста варьируются в младшем, мотив может дробиться, проявляться в связи с несколькими персонажами, контаминироваться с другим мотивом, «перевертываться».

В качестве подтверждения наличия отсылки, то есть сигнала, может выступать отдельное включенное в младший текст слово из старшего текста. Наиболее показательным примером варьирования мотивов является своеобразный «синтез» из элементов текста-источника образа Маркела. Этот персонаж «Доктора Живаго» «наследует» мотивы, связанные с такими персонажами «Села Степанчикова», как Ежевикин и Фома Опискин, в меньшей степени - с Бахчеевым и эпизодическим персонажем Васильевым, при этом мало походит на каждого из них в отдельности. Философ Веденяпин неожиданно проецируется на «ничему не учившегося» Ростанева - в мотиве отношений дяди и племянника, но еще более неожиданно - на Фому Опискина (вместе с такими персонажами, как Комаровский, Ливерий Микулицын, Гинц). Юрий Живаго, проецируемый вначале на племянника Ростанева, в дальнейшем проецируется на самого Ростанева, однако в эпизоде спора с Ливерием начинает говорить конструкциями, свойственными Фоме Опискину, на которого проецируется Ливерий. Заметим, что отсылки к «Селу Степанчикову» ни в коей мере не противоречат отсылкам к другим произведениям русской и мировой художественной литературы.

Ключевые слова. Б. Л. Пастернак, роман «Доктор Живаго», Ф. М. Достоевский, повесть «Село Степанчиково и его обитатели», интертекст, интратекст, варьирование мотивов, старший текст, младший текст.

A. Sukhanova

Variations of Motifs of F. M. Dostoyevski's Story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» in B. L. Pasternak's Novel «Doctor Zhivago»

The article is the fourth - concluding one - in the cycle of articles devoted to the intertextual links of Boris Pasternak's novel «Doctor Zhivago» with F. M.Dostoyevski's story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» («Selo Stepanchikovo i yego obitateli»). The previous three articles concerned firstly the revealing and transformation of the motifs connected with the archetypical plot of the Dragon and the Dragon-fighter. But the novel contains intertexts which are not connected with the archetypical plot, the present article concerns such of them. The roll calls with Dostoyevski's story in Pasternak's novel are numerous, the fact that they are present in complex confirms that the similarities of the motifs and the linguistic units are not accidental. Motifs of the elder text are modified in the younger one, a motif can be subdivided, can appear in connection with different characters, can be combined with one another, «turn itself over». A lexical unit of the elder text included in the younger text can be a signal confirming the existence of the reference. The most significant example of motif variations is the peculiar «synthesis» of the character of Markel combined of the pretext elements. Markel «inherits» the motifs connected with such characters of «The Village of Stepanchikovo» as Yezhevikin and Foma Opiskin, later - of Bakhcheyev and episodic character Vasilyev, nevertheless has little in common with each of them. Vedenyapin, a philosopher, in his relations with his nephew is unexpectedly projected on noneducated Rostanev, but in one episode even more unexpectedly - on Foma Opiskin (together with Komarovski, Liveri Mikulitsin, Hinz). Yuri Zhivago firstly is projected on Rostanev's nephew, than on Rostanev himself, but in the episode of argument with Liveri begins to use constructions common for Foma Opiskin - a «prototype» of Liveri, and so on. We must mention that the projecting on «The Village of Stepanchikovo» does not contradict the projecting on other works of Russian and World artistic literature.

Keywords: B. L. Pasternak, the novel «Doctor Zhivago», F. M. Dostoyevski, the story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» («Selo Stepanchikovo i yego obitateli»), intertext, intratext, motif variations, the elder text, the younger text.

Исследователи неоднократно обращали внимание на интертекстуальные связи романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго» с произведениями Ф. М. Достоевского (см., например, [2, 3, 9, 11, 14] и др.). Настоящая статья завершает цикл работ, начатый в № 3 [12] и посвященный текстовым перекличкам романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». В предыдущих статьях речь шла, в основном, о наличии в обоих произведениях проекции на архетипический сюжет о змееборце и змее и сходстве его трансформаций в двух непохожих текстах. (О значении этого архетипического сюжета в «Докторе Живаго» см., например, [1, 4, 5, 15] и др.)

Добавим еще некоторые наблюдения, подтверждающие наличие связи между этими произведениями. Начнем с тех моментов, которые имеют косвенное отношение к трансформациям архетипического сюжета, общим для двух произведений, затем перейдем к другим перекличкам, не имеющим отношения к сюжету о змееборце.

Отдельные детали эпизода изгнания Фомы Опискина из дома полковника Ростанева отзываются не только в прозаических главах «Доктора Живаго», но и в стихотворении «Сказка». Так, в строчке в обмороке конный [8, с. 595; здесь и далее выделено нами - И. С.], возможно, отзывается момент, когда полковнику «сделалось дурно» после того, как Фома застал его с Настей в саду: «Когда мы вошли в комнату, с ним сделалось дурно; он был бледен, как мертвый. Я немедленно спрыснул его водою. «Вероятно, случилось что-нибудь очень ужасное, думал я, - когда с таким человеком делается обморок»» [6, с. 138]. Практически теми же словами изображено состояние Насти после «благословения» Фомой: «Настя побледнела, как мертвая ...» [6, с. 184]. С этим моментом возможна ассоциация в строчке Дева в столбняке [8, с. 595], слово же столбняк встречается в тексте Достоевского по отношению к другим персонажам. Так, после изгнания Фомы имеет место «... столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда покорного дяди ... » [6, с. 171]; после же возвращения Фомы и благословения им влюбленных этим словом характеризуется реакция всех присутствующих: «Развязка была так неожиданна, что на всех нашел какой-то столбняк» [6, с. 183].

Обратим внимание и на то, что герой стихотворения носит обобщенное наименование конный; герой Достоевского служил в гусарах; догонять Фому он бросается верхом. Разумеется, конный в стихотворении (отметим и тот интратекст, когда в одном из эпизодов доктор едет верхом) оказывается таковым не из-за отсылки к Достоевскому, здесь мы имеем дело с гомогенотекстами, если этот термин употребить не только по отношению к текстам одного автора (см. [10, с. 15]), но и к любым двум текстам, восходящим к одному источнику. Тем не менее, и это совпадение поддерживает комплексный характер отсылок.

Обнаруживаются в повести Достоевского и «в избытке счастья /Слезы в три ручья» [8, с. 595]. Плачут осчастливленные: «в глазах его стояли слезы восторга. <...> // - Друг мой! - сказал он [Ростанев], - я до сих пор как будто не верю моему счастью. Настя тоже. Мы только дивимся и прославляем Всевышнего. Сейчас она плакала» [6, с. 195]. Фома упрекает полковника: «почему не бросился он тогда в мои объятия, не заплакал на груди моей слезами беспредельного счастья ... » [6, с. 182]. Слезы вообще часто фигурируют в повести: «Отдыхает и плачет» [6, с. 158], - сообщает Мизинчиков Сергею о возвращенной в дом после неудачного увоза Татьяне Ивановне; постоянно плачет Фалалей; генеральша Крахоткина периодически «заливалась безмолвными таинственными слезами по крайней мере на целый час» [6, с. 13] и т.д., однако это уже не связано с трансформациями архетипического сюжета.

В свете рассмотренных ранее ([12] и др.) безусловных перекличек текстов вокруг сюжета о змееборце стоит обратить внимание и на другие совпадения.

Так, отдельные мотивы, связанные с разными персонажами «Села Степанчикова», отзываются в «Докторе Живаго» в образе Маркела. Своеобразный «синтез» Маркела - пожалуй, наиболее показательный случай с точки зрения структурных особенностей интертекста в романе Пастернака.

В эпизоде со сборкой гардероба и травмой Анны Ивановны (ч. 3, гл. 1) Маркел разглагольствует: «Вот вы, верно, думаете, будто на первый взгляд я действительно дворник, а ежели правильно рассудить, то природная наша стать столярная, столярничали мы. Вы не поверите, что этой мебели, этих шкапов-буфетов через наши руки прошло» [8, с. 73]. Однако из столяров Маркел попал в дворники: «А всему причина - питейная статья, крепкие напитки» [8, с. 73]. Соседство «столярного дела» и «питейной статьи» как причины того, что карьера столяра не задалась, напоминает некоего Васильева - эпизодический персонаж из 2-ой главы «Села Степанчикова», столяра, который в пьяном виде прячется у кузнецов и оказывается запертым в сломанной карете: «.с улицы сегодня на заре притащили; моли Бога - спрятали <...> // <...> пьющий человек, как есть <...>// - А ведь столяр такой, что и в Москве поискать!» [6, с. 28]. Сравним: «А ты скажи, когда он трезв бывает?» [8, с. 190] - Тоня о Маркеле. Ранее, в работе [12] мы соотносили словосочетание «пьющий человек» со сказанным Комаровским о Живаго-старшем: «Алкоголик» [8, с. 20] (в этом случае есть соответствие и в плане эпизодов - мотив «неожиданной задержки в пути») - отсылка оказывается неоднозначной и, видимо, это принципиально.

Возможно, в образе Маркела отзывается и другой момент из этого же эпизода, связанный, однако, с совсем другим персонажем. В насмешках Маркела над доктором-неудачником проскакивает оборот из реплики господина Бахчеева в первом разговоре с Сергеем - «ученым», к которому Бахчеев проявляет то неприязнь, то расположение. «-То-то, с особенным удовольствием! Знаю я твое удовольствие...» [6, с. 35]. Сравним: «- Знаем мы твои обеды. Сел бы да покушал горячего. Что брезгуешь» [8, с. 534]. В этом контексте как перекличку можно расценить и следующие два фрагмента: «А кто вас тянул к дядюшке? Сидели бы там, где-нибудь у себя, коли было где сесть! Нет, батюшка, тут, я вам скажу, ученостью мало возьмете» (Бахчеев) [6, с. 32]; сравним: «Не надо было в Сибирь драть, дом в опасный час бросать. Сами виноваты» [8, с. 535]; «Учился, учился, а какой толк?» (Маркел) [8, с. 535]. Из другого эпизода повести Достоевского: «Небось сам-то не выйдешь на улицу. Ну-тка, поди, покупайся для плезиру» [6, с. 175]; сравним: «Только на пол не лей, ворона. Видишь, порог заплескал. Наледенеет, не ты ломом скалывать придешь» [8, с. 534-535]. У Маркела все звучит гораздо грубее - Бахчеев все-таки разговаривает с равным, а Маркел упивается своим превосходством, и в этом он больше напоминает Фому Опискина. Слово ворона оказывается из лексикона Фомы («Эй ты, ворона, пошел сюда!» [6, с. 91]), а вся ситуация напоминает сцену из повести Достоевского: Фома «экзаменует» камердинера Гаврилу (именно его он обзывает вороной) при собравшемся в доме Ростанева обществе, а Маркел потешается над доктором при своем многочисленном семействе, сидящем за обедом. («Да плотней дверь закрывай, раззява...» [8, с. 535]; «Эх ты, как и серчать на тебя, курицыно отродье» [8, с. 535].) В обоих произведениях в указанных эпизодах присутствующие с готовностью смеются. «За столом захохотали» [8, с. 534], «Опять за столом захохотали» [8, с. 535]; «... или предугадывалось всеми желание Фомы, чтоб все засмеялись, но только все так и покатились со смеху» [6, с. 91].

Однако и Маркел, и его жена явно поощряют симпатию своей дочери к доктору, здесь они напоминают еще одного персонажа «Села Степанчикова» - Ежевикина, отца Насти. «Правда, ему [Ежевикину] ужасно хотелось тогда выдать Настеньку замуж» [6, с. 204] - то есть замуж за полковника. Сравним, когда Марина становится «третьей не зарегистрированной в загсе женою Юрия Андреевича», «[о]тец и мать Щаповы не без гордости стали звать дочку докторшей» [8, с. 536]. Сравним и такой момент: жена Маркела демонстративно уговаривает дочь (при всей семье и при докторе): «Ты их не бойся, доченька. Видишь, другим не в пример, какие они великатные. Мухи не обидят» [8, с. 535] -

Агафья Тихоновна, в отличие от мужа, даже в третьем лице говорит о докторе во множественном числе, намекая, однако, при этом все на те же безволие и никчемность. Форма эта напоминает реплику Ежевикина о полковнике: «- Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с!» [6, с. 173; выделено Ф. М. Достоевским]. Маркел в бытность дворником, как и нищий помещик Ежевикин, был склонен к ерничеству и выражению подобострастия. Так, о жене доктора он высказывался исключительно во множественном числе и только по имени-отчеству: «Антонина Александровна серчают, слыхал вот» [8, с. 189]; «Не дадут, смотри, мне Антонина Александровна слово сказать, видишь, машут ручкой» [8, с. 190]. Став же всесильным, он говорит о ней так: «Что на Тоньку смотреть. Тоньки ровно как бы нету» [8, с. 536]. Впрочем, к Юрию Андреевичу он и раньше обращался на ты, но эта фамильярность была особого рода проявлением подобострастия: «Юрий Андреевич, свет ты наш, не забыл нас, молитвенников, припожаловал на родимое запечье!» [8, с. 189]. И далее, по выражению Тони, дурацким тоном: «А нового - покамест ты там богатырствовал, и мы, видишь, не зевали. Такой кабак и бедлант развели, что чертям, брат, тошно, не разбери-бери - что! Улицы не метены, дома-крыши не чинены, в животах, что в пост, чистота, без анекцый и контрибуцый» [8, с. 189]. С Ежевикиным здесь - общий мотив ерничества перед более успешными людьми, однако «механизм» такого поведения двух персонажей разный. Ежевикин разыгрывает шута и унижается почти демонстративно, театрально, тут же и поясняя мотивы своего поведения: «Коли я шут, так и другой кто-нибудь тут! А вы меня уважайте: я еще не такой подлец, как вы думаете. Оно, впрочем, пожалуй, и шут. Я - раб, моя жена - рабыня, к тому же, польсти, польсти! Вот оно что: все-таки что-нибудь выиграешь, хоть ребятишкам на молочишко» [6, с. 63]. Для Маркела же, видимо, естественно унижаться и разыгрывать шута перед вышестоящими (доктор в эпизоде возращения замечает в ответ на возмущение Тони балаганом Маркела: «По-моему, он просто пьян, вот и паясничает, больше ничего. /- А ты скажи, когда он трезв бывает?» [8, с. 190; здесь и далее выделено нами - И. С.]); при перемене же положения - куражиться над ними. В этом он проявляет сходство не столько с Ежевикиным, сколько с Фомой Опискиным - бывшим шутом при генерале Крахоткине, после смерти которого по воле случая подчинившим своему влиянию его вдову и ее близких и тиранящим их. (Отметим: в повести Достоевского эпизод, когда Сергей - рассказчик - впервые сталкивается с Фомой, кончается предположением Сергея, что Фома пьян).

Можно отметить еще один чисто формальный момент сходства Маркела и Ежевикина. На похоронах Живаго все плачут. К Марине «присаживался отец, тихо всхлипывавший и оглушительно сморкавшийся Маркел. Сюда подходили к ней плакавшие мать и сестры» [8, с. 553]. В конце повести Достоевского тоже все плачут, в том числе и отец Насти, - но в противоположных обстоятельствах: Фома ко всеобщему удовлетворению благословил брак Настеньки и полковника. «Саша бросилась обнимать и целовать Настеньку, Прасковья Ильинична обливалась слезами. <.> Старикашка Ежевикин расчувствовался и плакал в углу, обтирая глаза своим клетчатым, вчерашним платком» [6, с. 185]. Здесь, возможно, стоит учесть то, что в повести Достоевского далее, где речь идет о свадьбе Насти и Ростанева, из-за капризов и обид Фомы «[д]ядя был в отчаянии; Настенька плакала; с генеральшей, по обыкновению, сделались судороги. Свадебный пир походил на похороны» [6, с. 200]. Ежевикин здесь не упоминается, но особенность интертекста в романе Пастернака допускает контаминацию эпизодов текста-источника.

В контексте этих перекличек, может быть, к их числу стоит отнести и тот момент, когда Маркел после революции «не жаловался, что бывшие домовладельцы Громеко пьют его кровь, но задним числом упрекал их в том, все прошедшие годы они держали его в темноте неведения, намеренно скрывая от него происхождение мира от обезьяны» [8, с. 240]. Это, возможно, аллюзия на «просветительские» беседы Фомы Фомича с крестьянами на естественнонаучные темы («...коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, не понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земля ходит около солнца.» [6, с. 20]). Фома сам достаточно невежествен, но печется о «развитии простонародных душ». Собственно, Маркел и есть такая душа, подобно другим персонажам «Доктора Живаго» - таким, как Вася Брыкин или Памфил Палых, - или персонажам «Села Степанчикова», развиваемым Фомой - Фалалею, Видоплясову или упомянутым крестьянам.

Пара Юрий Живаго и Марина, дочь Маркела, может в какой-то мере соответствовать паре полковник и Настя, с точки зрения разницы в возрасте и образовании (последнее - в перевернутом виде: Настя получила хорошее образование на средства «ничего не знавшего» и «ничему не учившегося полковника», а телеграфистке Марине, хотя она «по-иностранному понимает»[8, с. 535], конечно же, далеко до врача, философа и поэта Живаго). Марина, видимо, моложе доктора более чем на десять лет. В гл. 1 части 3 ей шесть лет, эпизод точно не датирован, но можно предположить, что Юра в это время уже студент, так как в следующей главе речь идет о близком окончании им университета. Разница же в возрасте у Ростанева и Насти, его воспитанницы, видимо, около 20 лет: «А он мне все равно, что отец, - слышите, даже больше, чем мой родной отец!» [6, с. 98]; «Как, скажи, я женюсь на ней, когда я смотрю на нее как на дочь, а не иначе?» [6, с. 134]; «Я старик перед нею ... » [6, с. 140]; «. ибо она еще дитя перед вами» [6, с. 181].

Однако в «Докторе Живаго» более заметное место занимает другая неравная пара - Лара и Комаровский: «Девочке льстило, что годящийся ей в отцы красивый, седеющий мужчина, которому аплодируют в собраниях и о котором пишут в газетах, тратит деньги и время на нее, зовет божеством, возит в театры и на концерты и, что называется, «умственно развивает» ее» [8, с. 55]; в каком-то смысле Комаровский берет на себя здесь роль Фомы-«просветителя». Если сплетни о Насте и полковнике носят клеветнический характер («Утверждали даже, что она с ним в непозволительной связи» [6, с. 116], говорит о них Мизинчиков; «Ведь они говорили, что она со мной гнусные связи имеет!» - возмущается Ростанев [6, с. 139]), то в случае Лары и Комаровского «гнусная связь» действительно имеет место.

О Насте пускают уже совершенно нелепый слух: «.ведь они, подлецы, говорили, что она с Видоплясовым имеет!» [6, с. 139], - ужасается Егор Ильич. Цель Фомы, Крахоткиной и Перепелицыной, распускающих эти слухи, в том, что они «ищут предлога, чтобы бесчестие на нее всклепать и за это выгнать ее.» [6, с. 139]. Подобным же образом односельчане Васи Брыкина выживают из Веретенников Пелагею Тягунову: «Сжили ее из Веретенников, не дали покоя наговорами.// Мужик Харлам Гнилой был в деревне. Подбивался к Поле. <. > Худое про нас, про меня и Полю, сказывал. Ну, она и уехала. Совсем извел» [8, с. 527], - рассказывает Вася доктору. (Заметим, что здесь также имеется несоответствие в возрасте, но в перевернутом виде: 16-17-летний Вася моложе взрослой женщины, к которой действительно неравнодушен.)

Таким образом, в младшем тексте наблюдается варьирование мотивов старшего, сюжетные ходы никогда не повторяются в точности, а отдельные языковые единицы - тождественные или близкие по смыслу - подтверждают интертекстуальную связь.

Еще момент сходства. Когда-то Ростанев взял к себе осиротевшего племянника. Десятилетний Юра после смерти матери также оказывается на попечении дяди - философа Веденяпина (см. [12]). Ростанев, видимо, брат матери Сергея, носящего другую фамилию, которая не сообщается: «Сергей Александрович такой- то» [6, с. 30]. Веденяпин - брат матери Юры («Это был брат покойной и дядя плакавшего мальчика» [8, с. 8]). Мотив встречи взрослого племянника с дядей повторяется в обоих произведениях. «Много лет спустя я ненадолго свиделся с дядей уже в Петербурге, где я кончал тогда курс моего учения на его счет. В этот раз я привязался к нему со всем жаром юности: что-то благородное, кроткое, правдивое, веселое и наивное до последних пределов поразило меня в его характере и влекло к нему всякого» [6, с. 23]. Отправившись по письму дяди в Степанчиково, Сергей жаждет наговориться с ним. «Мне очень хотелось явиться втихомолку, разузнать, выспросить и прежде всего наговориться с дядей» [6, с. 39]. У дяди подобное же стремление: «- Друг мой, я и сам-то рвался к тебе. Вот только кончу с Видоплясовым, и тогда наговоримся досыта. Много надо тебе рассказать» [6, с. 125]; «Наконец-то наговорюсь с тобой досыта» [6, с. 130].

В романе Пастернака Юрий Живаго, возвратившись с войны, с радостью узнает, что Веденяпин в Москве: «Вы его видали? Где он? Нельзя ли его раздобыть немедленно, сию минуту?» [8, с. 191]. «Он вернулся в день приезда племянника и был в городе. Юрий Андреевич видел его уже два или три раза и успел наговориться с ним, наохаться, наахаться и нахохотаться» [8, с. 199]. «Это было поразительное, незабываемое, знаменательное свидание! Кумир его детства, властитель его юношеских дум, живой во плоти опять стоял перед ним» [8, с. 199]. Дядя и племянник бросаются друг другу на шею, плачут, разговаривают как «два творческих характера, связанные семейным родством» [8, с. 200]. То есть вроде бы, как и во времена детства Юры, «совершенно поняли друг друга» [6, с. 23] (если пользоваться словами Достоевского о Сергее и Ростаневе).

«Потом доктор несколько раз видел Николая Николаевича в обществе, и среди людей он был другим, неузнаваемым» [8, с. 200]. «Ему льстила роль политического краснобая и общественного очарователя» [8, с. 201]. То есть неожиданно Веденяпин проявляет свойство Фомы Опискина! Это, видимо, разочаровывает доктора. После ухода гостей он признается Тоне: «Изо всех людей на свете я люблю только тебя и папу» [8, с. 206] (Живаго имеет в виду отца Тони, Александра Александровича).

Таким образом, если вначале Веденяпин проецируется на Ростанева, а Юра - на Сергея в детстве, в дальнейшем же на Ростанева проецируется взрослый Юрий Андреевич, а Веденяпин «нелогично» обнаруживает сходство с Фомой. Однако есть и такой момент, когда слова самого доктора выглядят перифразом одного из любимых оборотов в речах Фомы Опискина, это реакция доктора на разглагольствования Ливерия - болтуна, «змея», держащего доктора в плену: «... мне не до вас и наплевать на вас, я не люблю вас и ну вас всех к черту» [8, с. 380]. Сравним: «Я не хочу Фалалея, я ненавижу Фалалея, я плюю на Фалалея» [6, с. 189], или «... дай мне эти миллионы, чтоб я притоптал их моими ногами, дай, чтоб я разорвал их, оплевал их, разбросал их, осквернил их, обесчестил их!..» [6, с. 103]. То есть конструкция с повтором, свойственная в старшем тексте речи болтуна Фомы, использована тем, кто противостоит болтуну Ливерию. (На наш взгляд, «наследниками» Фомы Опискина в романе Пастернака являются все, кому свойствен «дух трескучей фразы» [8, с. 320] - Комаровский, комиссар Гинц, «партизанский начальник» Ливерий, Влас Пахомович Галузин с его полуграмотной речью перед новобранцами.)

Мотивы перераспределяются, варьируются; возможны своего рода «переброска» деталей и «перевертывание» ситуаций. Так, Фома претендует на ученость и литературный талант, но «[в]последствии, когда он отошел в лучшую жизнь, мы разбирали оставшиеся после него рукописи; все они оказались необыкновенною дрянью» [6, с. 160].Таких претензий нет, например, у Комаровского, однако Юрий Живаго - именно поэт и философ, и от него остаются сочинения, которые читают и перечитывают его друзья через много лет после его смерти. Общим в этих ситуациях оказывается мотив посмертной переоценки созданного, хотя и с противоположным результатом.

В первой статье цикла [12] мы рассматривали «преемственность» Васи Брыкина по отношению к Фалалею, однако характеристика Антипова в детстве: «Паша Антипов был так еще младенчески прост...» [8, с. 58] - также перекликается с характеристикой Фалалея: «он был до того наивен, до того правдив и простодушен.» [6, с. 74]. Взрослый Антипов предстает, в таком случае, «развившимся» Фалалеем.

Среди общих мотивов можно отметить мотивы судьбоносной грозы, которая случается перед чьим- либо отъездом, и возвращения из-за нее. «Гроза надвигается. Надо собираться» [8, с. 13], - говорит Веденяпин, намереваясь уехать из Дуплянки. Но эта гроза, видимо, «не состоялась». Вспомним также подробное описание грозы в Мелюзееве, которая разразилась накануне отъезда доктора (ч. 5, гл. 9) - мы рассматривали этот эпизод через призму «Степи» А. П. Чехова и «Преступления и наказания» Ф. М. Достоевского (главы о самоубийстве Свидригайлова) [13]. «- ... Что это? гроза никак собирается. Смотрите, на небе-то! /- Кажется, гроза, - отвечал я, взглянув на черневшую на краю неба тучу» [6, с. 158] - разговор Мизинчикова и Сергея перед решительной сценой. (Обратим внимание на глагол собираться - он повторяется в младшем тексте совсем в другом значении, чисто формально, но также в связи с предстоящей грозой). «В эту минуту послышались отдаленные раскаты грома: начиналась гроза» [6, с. 167] - это происходит в момент, когда Фома якобы собрался уезжать. Именно под предлогом грозы Фому возвращают в дом Ростанева; в романе же Пастернака доктор и мадемуазель Флери во время грозы в Мелюзееве ожидают возвращения Лары.

В отношениях Лары и ее брата можно заметить некоторые переклички с рассказом Мизинчикова о своем прошлом: «Видите ли: я теперь в долгах и без копейки. У меня есть, кроме того, сестра, девица лет девятнадцати, сирота круглая, живет в людях и без всяких, знаете, средств. В этом виноват отчасти и я. Получили мы в наследство сорок душ. Нужно же, чтоб меня именно в это время произвели в корнеты. Ну, сначала, разумеется, заложил, а потом прокутил и остальным образом. <...> Пришел я сюда почти без сапог, пришел, а не приехал. Сестра дала мне свои последние три целковых, когда я отправился из Москвы» [6, с. 117-118]. (Вспомним и то обстоятельство, что доктор приходит в Москву с Урала пешком).

То есть имеется ситуация, когда легкомыслие брата ставит сестру в тяжелое материальное положение. Сравним: Родя - юнкер перед выпуском - «проиграл до копейки» [8, с. 83] общественные деньги, около семисот рублей. Лара, живущая у Кологривовых в качестве воспитательницы, занимает для него деньги у хозяев. «Ей хотелось бежать куда глаза глядят <.> но по понятиям Лары для этого надо было вернуть Кологривовым деньги, а взять их в данное время ей было неоткуда. Она чувствовала себя заложницей по вине этой глупой Родькиной растраты.» [8, с. 86]. Мы сравнивали этот момент в «Докторе Живаго» с эпизодом из «Преступления и наказания», где Дуня берет вперед жалование у Свидригайловых, чтобы послать деньги брату, и также не может из-за этого уйти от хозяев [13], но там отсутствует мотив легкомыслия. Тем не менее, здесь тот случай, когда отсылки к разным произведениям накладываются друг на друга. Данный случай интересен и тем, что два претекста - произведения Достоевского - содержат автоинтертекст.

Можно отметить и случаи абсолютно формальных перекличек. Например: «- Смертью уморите вы маменьку-с,- кричала она [Перепелицына] дяде, - смертью уморят-с!» [6, с. 173]. Ср.: «Я его смертью изведу, нечистую силу» [8, с. 29], - говорит Оля Демина Ларе о собаке Комаровского. Видимо, к подобным формальным перекличкам следует отнести и рассмотренное выше сходство реплик Живаго и Фомы Опискина.

К формальным же перекличкам нужно отнести и совпадение некоторых имен собственных. Так, Ежевикин носит имя Евграф, причем в одном из эпизодов Ростанев обращается к нему брат Евграф: «- Ну что, брат Евграф Ларионыч, что там, у вас, нового? - спросил дядя и крепко ударил его по плечу.» [6, с. 64]; «Зарапортовался ты, брат Евграф, - поддакнул дядя. » [6, с. 65]. Сравним: «И сваливается, как с облаков, брат Евграф» [8, с. 323]; «Может быть <.> роль этой благодетельной и скрытой пружины играет в моей жизни мой брат Евграф?» [8, с. 323]. Фамильярное обращение приобретает в младшем тексте прямой смысл.

Наложение претекстов, о котором говорилось выше, проявляется и в использовании имен, несущих разные ассоциации. (На интертекстуальность имен в «Докторе Живаго» исследователи всегда обращали внимание. См., например, [7].) Отметим имя Агафья, которое в повести Достоевского носит генеральша Крахоткина - оно упоминается только один раз: «- Ах!.. - вскрикнула генеральша и покатилась в изнеможении на диван. - Голубчик мой, Агафья Тимофеевна, ангел мой! - кричала Анфиса Петровна, - возьмите мой флакон!» [6, с. 71]. В «Докторе Живаго» есть два персонажа с таким именем: жена Памфила Палых и жена Маркела. «Солдатка Кубариха заговаривала больную корову Палихи, Памфиловой жены Агафьи Фотиевны.» [8, с. 407]; «Перед печью, засучив рукава до локтя, стояла Маркелова жена Агафья Тихоновна.» [8, с. 534]. Во втором случае главная ассоциация - с «Женитьбой» Н. В. Гоголя, однако, в свете большого количества отсылок к «Селу Степанчикову», не будем игнорировать и Крахоткину. стихотворение живаго проза пастернак

Хрестоматийную ассоциацию в первую очередь с романом М. Горького «Мать» несут имя и отчество Тягуновой - Пелагея Ниловна. «- Как это не знали? Пелагею Ниловну! С нами ехала. Тягунова» [8, с. 527]. Естественно, то же отчество и у ее сестры Ольги Галузиной. «Мамочка Ольга Ниловна, дайте я расстегну» [8, с. 353]. В повести же Достоевского отчество Ниловна имеет девица Перепелицына: «Это все проделки Анны Ниловны, вот этой Перепелицыной. » [6, с. 116].

Отметим и имя Аграфена. В повести Достоевского происходит такой диалог Сергея с лакеем Видоплясовым: «Так этот галстух аделаидина цвета? - спросил я, строго посмотрев на молодого лакея. - Аделаидина-с, - отвечал он с невозмутимою деликатностью. - А аграфенина цвета нет? - Нет-с. Такого и быть не может-с.- Это почему? - Неприличное имя Аграфена-с. - Как неприличное? почему? - Известно-с; Аделаида, по крайней мере, иностранное имя, облагороженное-с; а Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с» [6, с. 51]. Имя Аграфена носят в «Докторе Живаго» два эпизодических персонажа: горничная у Громеко («На пороге зала стояла Аграфена Егоровна, старя седая горничная семьи Громеко» [8, с. 65]) и старшая из сестер Тунцевых, мать Ливерия («Аграфена Севериновна, вообще болезненная, не вынесла удара...» [8, с. 295]; заметим, что в той же главе имя матери Ливерия употребляется и в варианте Агриппина). То есть роль отсылок подчас чисто формальная, структурная: элементы претекста выполняют функцию строительного материала.

Стрельников, «ложный змееборец», носит имя Павел, как и Обноскин в повести Достоевского - также «ложный змееборец». Разумеется, это имя настолько распространено, что отсылка остается под сомнением, но так, видимо, и должно быть (отметим, однако, революционера Павла Власова, героя романа М. Горького «Мать» и красноармейца Павла Корчагина, героя романа Н. Островского «Как закалялась сталь»; оба произведения были в советскую эпоху тем, что принято называть сильными текстами). Еще более распространено имя Саша, Сашенька - сына Живаго и Тони зовут так же, как и дочь Ростанева. Имя в обоих произведениях употребляется и в других - несовпадающих - вариантах, тем более, что в одном случае оно принадлежит мальчику (Шура, Шурочка, Александр), в другом - девочке-подростку (Сашурка, Александра Егоровна).

Как наложение претекстов друг на друга, так и неоднозначность конкретных отсылок (отсутствие единственного и однозначного адреса их), видимо, принципиальны для «Доктора Живаго». Каждая цитата (в широком смысле) оказывается полигенетической. Так в романе воплощается идея «связности человеческих существований, уверенность в их переходе одного в другое» [8, с. 18], «необъятно тождествен[ой] жизн[и]», которая «ежечасно обновляется в неисчислимых сочетаниях и превращениях» [8, с. 77].

Библиографический список

1. Баевский, В. С. Темы и вариации. Об историкокультурном контексте поэзии Б. Пастернака [Текст] /С. Баевский // Вопросы литературы. - 1987. - № 10. - С. 30-59.

2. Баранович-Поливанова, А. А. «Мирами правит жалость»: К нескольким параллелям в романах «Доктор Живаго» и «Идиот» [Текст] /А. А. Баранович-Поливанова // Пастернаковский сборник: статьи и публикации. - М.: РГГУ, 2011. - 245-272.

3. Буров, С. Г. «Вечный муж» Ф. М. Достоевского в «Докторе Живаго» Б. Л. Пастернака [Текст] / С. Г. Буров // Синергетика образования: Межвуз. сб. - М., Ростов-н/Д., 2008. - С. 337-344.

4. Власов, А. С. «Стихотворения Юрия Живаго». Значение поэтического цикла в общем контексте романа Б. Л. Пастернака [Текст] / А. С. Власов // Литература в школе. - 2001. - № 8. - С. 2-8.

5. Горелик, Л. Л. «Миф о творчестве» в прозе и стихах Бориса Пастернака [Текст] / Л. Л. Горелик. - М.: РГГУ, 2011. - 370 с.

6. Достоевский, Ф. М. Село Степанчиково и его обитатели [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. - 635 с.

7. Кондаков, И. В. Роман «Доктор Живаго» в свете традиций русской культуры [Текст] / И. В. Кондаков // Известия АН СССР. Сер. литер. и языка. - 1990. - № 6. - С. 527-540.

8. Пастернак, Б. Л. Доктор Живаго [Текст]: роман / Б. Л. Пастернак. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. - 702 с.

9. Седакова, О. «Неудавшаяся Епифания»: два христианских романа - «Идиот» и «Доктор Живаго» [Текст] / О. Седакова // Континент. - 2002. - № 2. - С. 376-384.

10. Смирнов, И. П. Порождение интертекста (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака) [Текст] /И. П. Смирнов. - СПб., 1995. - 191 с.

11. Смирнов, И. П. Роман тайн «Доктор Живаго» [Текст] / И. П. Смирнов. - М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 205 с.

12. Суханова, И. А. Своеобразие текстовых перекличек романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» [Текст] / И. А. Суханова // Верхневолжский филологический вестник. - 2018. - № 3. - С. 107-113.

13. Суханова, И. А. Структура текста романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» [Текст]: монография / И. А. Суханова. - Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 2005. - 147 с.

14. Фатеева, Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов [Текст] / Н. А. Фатеева. - М.: Агар, 2000. - 280 с.

15. Bodin P.-A. Nine Poems from Doktor Zivago. A Study of Christian Motifs in Boris Pasternak's Poetry [Текст] / P.-A. Bodin. - Stockholm, 1976. - 155 р.

16. Baevskij, V. S. Temy i variacii. Ob istoriko- kul'turnom kontekste pojezii B. Pasternaka Subjects and variations. About historical and cultural context of B. Pasternak's poetry [Tekst] / V. S. Baevskij // Voprosy literatury. - 1987. - № 10. - S. 30-59.

17. Baranovich-Polivanova, A. A. «Mirami pravit zhalost'...»: K neskol'kim paralleljam v romanah «Doktor Zhivago» i «Idiot» = «The pity rules the worlds»: To several parallels in novels «Doctor Zhivago» and «Idiot» [Tekst] /

A. Baranovich-Polivanova // Pasternakovskij sbornik: stat'i i publikacii. - M.: RGGU, 2011. - S. 245-272.

18. Burov, S. G «Vechnyj muzh» F. M. Dostoevskogo v «Doktore Zhivago» B. L. Pasternaka M. Dostoyevsky's «The eternal husband» in L. Pasternak's «Doctor Zhivago» [Tekst] /

19. S. G. Burov // Sinergetika obrazovanija: Mezhvuz. sb. - M., Rostov-n/D., 2008. - S. 337-344.

20. Vlasov, A. S. «Stihotvorenija Jurija Zhivago». Znachenie pojeticheskogo cikla v obshhem kontekste romana B. L. Pasternaka «Poems by Yury Zhivago». Value of a poetic cycle in the general context of B. L. Pasternak's novel [Tekst] / A. S. Vlasov // Literatura v shkole. - 2001. - № 8. - S. 2-8.

21. Gorelik, L. L. «Mif o tvorchestve» v proze i stihah Borisa Pasternaka = «The myth about creativity» in prose and verses by Boris Pasternak [Tekst] / L. L. Gorelik. - M.: RGGU, 2011. - 370 s.

22. Dostoevskij, F. M. Selo Stepanchikovo i ego obi- tateli = Village of Stepanchikovo and its inhabitants [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - M.: OOO «Izdatel'stvo AST», 2004. - 635 s.

23. Kondakov, I. V. Roman «Doktor Zhivago» v svete tradicij russkoj kul'tury = The novel «Doctor Zhivago» in the light of the Russian culture traditions [Tekst] / I. V. Kondakov // Izvestija AN SSSR. Ser. liter. i jazyka. - 1990. - № 6. - S. 527-540.

24. Pasternak, B. L. Doktor Zhivago = Doctor Zhivago [Tekst]: roman / B. L. Pasternak. - M.: OOO «Iz- datel'stvo AST», 2003. - 702 s.

25. Sedakova, O. «Neudavshajasja Epifanija»: dva hristianskih romana - «Idiot» i «Doktor Zhivago» = «Unfortunate Epiphania»: two Christian novels - «Idiot» and «Doctor Zhivago» [Tekst] / O. Sedakova // Kontinent. - 2002. - № 2. - S. 376-384.

26. Smirnov, I. P. Porozhdenie interteksta (jelementy intertekstual'nogo analiza s primerami iz tvorchestva B. L. Pasternaka) = Generation of the intertext (elements of the intertextual analysis with examples from B. L. Pasternak's creativity) [Tekst] / I. P. Smirnov. - SPb., 1995. - 191 s.

27. Smirnov, I. P. Roman tajn «Doktor Zhivago» = Novel of secrets «Doctor Zhivago» [Tekst] / I. P. Smirnov. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 1996. - 205 s.

28. Suhanova, I. A. Svoeobrazie tekstovyh perekli- chek romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» s povest'ju F. M. Dostoevskogo «Selo Stepanchikovo i ego obitateli» Originality of text musters in B. L. Pasternak's novel «Doctor Zhivago» with the story by F. M. Dostoyevsky «The village of Stepanchikovo and its inhabitants» [Tekst] / I. A. Suhanova // Verhnevolzh- skij filologicheskij vestnik. - 2018. - № 3. - S. 107-113.

29. Suhanova, I. A. Struktura teksta romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» Structure of the text of B. L. Pasternak's novel «Doctor Zhivago» [Tekst]: monografija / I. A. Suhanova. - Jaroslavl': Izd-vo JaGPU, 2005. - 147 s.

30. Fateeva, N. A. Kontrapunkt intertekstual'nosti, ili Intertekst v mire tekstov Intertextuality counterpoint, or Intertext in the world of texts [Tekst] / N. A. Fateeva. - M.: Agar, 2000. - 280 s.

31. Bodin P.-A. Nine Poems from Doktor Zivago. A Study of Christian Motifs in Boris Pasternak's Poetry [Текст] / P.-A.Bodin. - Stockholm, 1976. - 155 p.