"Согласованность мира": природа в лирике Глеба Семёнова

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Согласованность мира»: природа в лирике Глеба Семёнова

Е.А. Балашова

Интертекстуальные связи, интериоризация, «оприроднивание» человека, смена зрительных «планов», импрессионистическое видение природы - эти и еще многие другие приемы не только дают представление об особенностях поэтики ленинградского поэта Глеба Семенова (1918-1982), но и делают его лирику образцовой моделью, демонстрирующей «механизмы» восприятия стихотворного пейзажа читателем. Этим обусловлены цель исследования и его практическая значимость.

Ключевые слова: Глеб Семенов, поэзия ХХ века, пейзажная лирика, интериоризация.

“Coherence of the world”: nature in Gleb Semyonov's poems

E.A. Balashova

Intertextual connections, interiorization (internalization), “naturalization” of man, change of visual “plans”, impressionistic vision of nature - these and many other methods define the poetics of the Leningrad poet Gleb Semyonov (1918 - 1982), as well as make his lyrics an exemplary model, demonstrating the “mechanisms” of the poetic landscape perception. This determines the purpose of the study and its practical significance.

Keywords: Gleb Semyonov, twentieth-century poetry, landscape poetry, interiorization, internalization.

... наших всех разногласий согласованность мира сильней. («Лесная прогулка»)

Глеб Семёнов Все стихотворения Глеба Семенова даны по изданию: Г. Семенов. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2004. 528 с. [6. С. 415].

Глеб Семёнов, поэт второй половины XX века, стал своего рода легендой. Из его знаменитого литобъединения вышло много прославившихся впоследствии поэтов и прозаиков, людей, определивших лицо петербургской культуры 1960-1970-х годов: Г. Горбовский, А. Кушнер, А. Битов. Глеб Семёнов стал для них, для всей нашей литературы одной из важнейших связующих нитей с искусством прошлого. Во время Великой Отечественной войны на фронт не попал и тем самым выпал из своего поколения, из-за этого «выпадения» чувствовал себя ущербно. И затем всю свою жизнь прямо и косвенно оправдывался за болезнь, не позволившую быть «со всеми вместе». Может быть, из этого факта биографии вырастает его желание «согласовывать» всё, что видится вокруг: человека с человеком, людей с природой, природу - с космосом?

Для передачи такой «согласованности» человека с природой существует много различных поэтических способов. К примеру, есть олицетворения: сосна, умеющая ходить и мыслить, думающая трава, облако, способное выражать себя. - и тогда человек существует на равных с нерукотворным окружением:

Тишина перебирает пальчиками,

Солнцем перепачканными,..

Зябко передергивает плечиками,

Ветром покалеченными.

(«Быть с тобой. Не окликом, не отзывом.») [6. С. 294].

Использует Г.Семёнов и прием, обратный только что названному: если можно очеловечивать природу, то можно и «оприроднивать» человека К подобному приёму активно обращался и М. Лермонтов. Например, в поэме «Мцыри», с одной стороны, очеловечиваются животные. Так, шакал «кричал и плакал, как дитя», барс «застонал, как человек», и умирает он, «как в битве следует бойцу», но, с другой стороны, главный герой «оприроднивается», осознавая свое родство с природной стихией: «как брат, обняться с бурей был бы рад».:

.в летоисчислении березовом - Как трава - живу на ощупь .

Я не двигаюсь, и в камень Превратиться нет уже запрета мне

(«Быть с тобой. Не откликом, не отзывом.) [6. С. 294].

Или:

И сам я, в камень превращенный,

Лежал, беспамятен и тих...

(«Бессмертие») [6. С. 78].

Среди стихотворений встречаются такие, которые построены на развернутой метафоре или сравнении. Возможно, Семёнову, культивирующему мотив согласованности в природе, этот способ построения стихотворения был близок из-за возможности взаимопереходов. Нет отдельной природы, нет отдельного человека, а есть перемена ролей, проба на взаимную заменяемостьОб этом же взаимопроникновении как характернейшей особенности поэзии Ф.И. Тютчева писал В.С. Соловьев: «Художественному чувству непосредственно открывается в форме ощутительной красоты то же совершенное содержание бытия, которое философией добывается как истины мышления. Это только различные стороны или сферы проявления одного и того же; между ними нельзя провести разделения, и еще менее могут они противоречить друг другу») [7. C. 111].:

Разве я знаю названье цветка?

Встал надо мною, налево-направо Глянул, наивно и радостно Поднял зеленые руки, - Взмах - и не руки, а крылья,

Взмах - и метнулся на цыпочках к небу,

Взмах - и лицом просиял,

Самозабвенно уверен,

Что это именно он дирижирует Всем шевеленьем и шелестом луга,

Всеми кузнечиками, всеми жаворонками,

Вкрадчивым рокотом самолета,

И облаками, и тишиной.

Полно! Да разве я знаю названье Радости этой зеленой? Посмею ли Так вот, - не помня вчерашнего,

Не помышляя о завтрашнем, - так вот Самозабвенно увериться, что без крылатых усилий моих Нет шевеленья и шелеста жизни?

(«Разве я знаю названье цветка?») [6. С. 294-295].

Среди подходов к изображению природы обращает на себя внимание тот, который приближен к так называемой словесной живописи. Данных примеров крайне мало. В них внимание сосредоточено на «картинке», а не на переживаниях наблюдающего. Вот как описывается ситуация перед дождем:

И ветер шевелится в копнах,

И гнется трава до земли,

И бабы в раздутых полотнах Плывут, как в волнах корабли («Перед дождем») [6. С. 59].

Но если здесь и в подобных редких примерах изображаемый мир не становится пережитым, то в большинстве его стихотворений внешний план изображения превращается во внутренний. Такой «переход от внешнего и внеличного плана изображения к внутреннему и психологическому плану» называется интериоризацией Термин предложен М.Л. Гаспаровым в работе «Фет безглагольный. Композиция пространства, чувства и слова» [3. C. 122].. Интериоризированную концовку наблюдаем, например, в стихотворении «Не забуду по гроб.»:

Не забуду по гроб: в крутояре еловом доживает сугроб, весь дождями исклеван.

Весь дрожит он дрожмя

В жарком воздухе мая,

Чуть дымится лыжня,

Тихо смерть принимая.

Только мы как не мы:

Меж весенних размывок

Не кусочек зимы -

Нашей жизни обрывок.

(«Не забуду по гроб...») [6. С. 131].

После перечисления («каталога») природных образов пространство психологизируется: третья строфа - это ощущения субъекта лирического высказывания. Эта концовка подготовлена олицетворяющими глаголами, которые приписаны неживому предмету: дрожа, доживает сугроб; принимает смерть лыжня. И «исклеванный сугроб», и - особенно - «дымящаяся лыжня» точно определены и названы поэтом. Сугроб - «доживает»: глагол несовершенного вида показывает постепенность ухода в небытие. Лыжня - «дымится», тоже медленно умирает. Всем ходом жизни смерть предопределена и для сугроба, и для лыжни, и для чувства, но у героев стихотворения нет длительности, протянутости его умирания; есть «обрывок», означающий окончательность произошедшего. И сугробы ещё возродятся, и лыжня будет, а вот возврата любви у двоих (косвенно определенных как двоих) нет: «мы» уже не «мы вместе» или «мы» уже «не прежние мы».

Если в анализируемом стихотворении мы видели интериоризованную концовку, то обращение к другому стихотворению - «Да, были кривы и косы...» - заставляет нас увидеть иной подход в соотношении внешнего и внутреннего планов. Стихотворение делится на три части, причем первая строфа - 9 строк - перечисляет приметы местности (кривые, косые ставни, стены). Вторая строфа в 7 строк и третья в 2 строки по сумме соотносимы с первой строфой, и обе представляют собой инте- риоризацию. Казалось бы, композиционно произведение вполне могло бы выглядеть состоящим из двух строф. Но автор выбирает другой вариант: кривизна, которой посвящено стихотворение, повторяется и в построении стихотворения. Вторая и третья части обыгрывают переносное значение прилагательных «косой» и «кривой», упоминая взгляды, толки, нравы: «.каждой души не измеришь / прямолинейным аршином!». Последние две строки итожат смысл первой и второй строф: «О кривизна, покажи нам, / как нашей правде не веришь!» (курсив автора) [6. С. 216].

Бывает, что стихотворение имеет другую структуру перехода: начинается оно с изображения жизни человека, а затем переключается на восприятие подобного в природе:

Ты умирала без мучений,

Как умирают лишь во сне.

Берез безлиственные тени Переминались на стене.

И, как сиделка у кровати,

От недосыпа чуть бледна,

В своем синеющем халате

Молчала зябкая луна («Памяти няни») [6. С. 83].

К слову сказать, стихотворения, в которых интериоризированные переходы, во-первых, осуществляются в пределах каждой строфы, а во-вторых, представляют собой переход от состояния человека к природным образам, а не наоборот, редки не только у Глеба Семёнова, но и у других поэтов.

Эти разные подходы к восприятию природного мира дублируются принятием разного же видения природы у других поэтов. Есенин и Заболоцкий, Пастернак и Мандельштам - об их влиянии и о подражании им писала Е. Кумпан [4. С. 39]. Но Г. Семёнов - это еще и А. Фет. Он-то как раз интересен в связи с рассмотрением интериоризации в творчестве Г. Семёнова. Дело в том, что у А. Фета есть такие стихотворения, про которые нельзя сказать, что они содержат четкий переход из внешнего плана в план внутренний. Скорее, есть некий «слипшийся комок» (термин О. Фрейденберг [8]), целое из образов, характеризующих природу и человека. Вот как этот заимствованный фетовский прием выглядит у Семенова:

Взгляни вокруг себя и празднуй,

Прислушайся и приглуши

Звучанье крыши ярко-красной

Зеленым шелестом души

(«Пейзаж с красной крышей») [6. С. 405].

«Шелест души» (а в другом стихотворении: «шелест жизни») - это почти что фетовский «шепот сердца» (см. первую редакцию стихотворения «Шепот. Робкое дыханье...»). В цитированном стихотворении - «Пейзаж с красной крышей» - есть и еще один фетовский образ. Это «трепещущее естество». «Трепещущий» - один из самых частых эпитетов, который Фет прилагает к явлениям природы. В нем (эпитете) - «всеобщий трепет жизни, пронзительное чувство достигнутого единства» [9. С. 222] Похожее см. у Б. Пастернака: «Природа, мир, тайник вселенной, / Я службу долгую твою, / Объятый дрожью сокровенной, / В слезах от счастья отстою» («Когда разгуляется») [5. С. 349].. Кстати заметим, что Глеб Семёнов отчасти становится преемником импрессионистической манеры фетовского письма. Доказывает это, например, внимание к отражениям в воде: «В канале осклизлой воды переливы. / Колеблет дома петербургского цвета - / лиловый, линялый, ленивый. / Вдоль берега узкие окна змеятся, / замковые камни кривляются грубо./ А цвету, ослабленному отраженьем, / так имени и не подыщем». Возможно, в приведенном отрывке услышим некую сделанность: слишком уж нарочито звучит в нем «л» (осклизлой, переливы, колеблет лиловый, линялый, ленивый), «з» (узкие, змеятся, замковые) - а помимо аллитерации есть и метонимия «петербургский цвет», целиком построенная на ощущении, - но концовка стихотворения столь сильна (вообще особенность стихотворений Глеба Семёнова - сила заключающих фраз, порой переворачивающих смысл ранее сказанного), столь «настояща», что читатель сосредотачивается не на «приемах», а на сути - простой и невычурной любой человеческой жизни: «отражение» и «я» согласованы и взаимозависимы: отражение существует только потому, что оно живет моими глазами, но «пока отражается - мы ещё живы, / исчезнет - и нас уже нету»:

Да что: давно бы уже доконали

С друзьями разлуки, с родными разрывы,

Когда бы не ласковый отблеск в канале -

лиловый, линялый, ленивый

(«Опять городское безлюдное лето.» [6. С. 432].

«Ласковым» отблеском человек награжден не всегда. Часто он чувствует себя сиротой или чужим: «бедным родственником», не находящим себе угла «на краешке чужого пня.», «блудным сыном».

Постыдно тянет подольститься - помочь ручью, спасти жука - и на небо перекреститься, как атеист, - исподтишка («Я затихаю на природе.») [6. С. 390].

«Подольститься» - очень похоже на поведение сироты, которому хочется понравиться. «Подольститься» - потому что внимание природы недоступно человеку, как чужие родители сироте: «Природа занята природой, / ей нету дела до меня». И в этих словах - та же согласованность, о которой говорилось выше. Нет никакого противоречия: согласованность может проявляться в одном действии, но и в одинаковости действий, увы, не всегда созидательных. Человек «атеистически» отрекается от природы - она ему вторит. Откуда же у человека такое ощущение своей чужести?

Встал на камень, встал на камень - вижу самый круг земной!

Даль искромсана сверканьем в стороне твоей лесной.

Там лучи с дождями рубятся.

Страшно ангелы кричат.

Лиловеющие рубища тучи понизу влачат.

Ах, зачем оно открылось, это небо надо мной!

Вот стою - и вся бескрылость громоздится за спиной [6. С. 298-299].

Как и еще одному предшественнику - герою стихотворений Тютчева - герою Г. Семенова открывается бездна. Но видит ее человек современный, уставший настолько от своей бескрылости, что уже не боится и бездны: да, я ее вижу - так что ж? Природа - согласованно с человеком - сторонится от него. Человек ХХ века, каким видит его Г. Семёнов, мало кому доверяет. Только природе он готов отдать сокровенное. Но почему-то так получается, что это сокровенное - боль: «Я своё отстонал, / мох под соснами палкой исторкав»? Окружающий мир, столь щедро наполненный чужими вздохами, понимающий каждое внутреннее движение, устал. Лес научился быть отстраненнее. Природа приучила себя не думать, не вдаваться в беду каждого доверяющего ей - она не мыслит с каждым наравне, она просто позволяет каждому высказаться и насколько возможно приглушает, растапливает обиды:

Вокруг меня весь мир собрался: клонилось небо над ручьем, и ветер по вершинам крался, и лес не помнил ни о чем, и нити солнечные висли на каждом дереве, - и мне хотелось миг побыть без мысли - со всей природой наравне («Вокруг меня весь мир собрался...») [6. С.242].

Но эта тишина чревата обернуться немотой, страшным молчанием. Отсюда у Семенова образы страшной тишины: «И тишина - в недавних пятнах крика» [6. С. 263]:

И вот - не сад уже намокший,

А заповедник тишины:

Листвы безмолвие полегшей,

И даже капли не слышны.

Вдали глухонемые гумна.

И самый громкий в мире звук - Не сердца ль твоего испуг,

Что жизнь бывает так бесшумна?

(«Настало время листопада.») [6. С. 82].

«Вокруг меня весь мир собрался», - так сказано в одном из процитированных нами стихотворений всё о той же согласованности. Кстати, частотность употребления у Г. Семенова названий разных растений низкая. Ивы, клены и берёзы встречаются у него реже, чем просто «цветок», «дерево», «трава». Это опять-таки к вопросу о согласованности мира. Есть одно общее лицо: лес, луг - и неважно, кем он составлен, главное - вместе, выполняя одну функцию продолжения жизни. И человек - в этой же цепочке:

Как в одной большой светлице,

всем дышалось наравне -

и кузнечику, и птице, капле, камешку и мне.

Разнотравья и деревья хоровод вокруг вели - узнаванья и доверья хоровод всея земли...

Научить играть бы сына в эту вечную игру!

(«Верховья») [6. С. 386].

Старение, увядание, прошедшая юность нисколько не заботят. Наоборот, тихая радость понимания природы - это мудрость, дающаяся только с годами. Ни в детстве, ни в юности согласованности с миром человек не чувствует. В стихотворении «Полудетское» показавшийся «лоскуточек лазури» радует только наблюдающего, но никак не ребенка:

Что ж: какой-нибудь кашке сродни, изумись двухминутному чуду и на милость высокую чью-то хоть помпоном бездумно качни!

(«Полудетское») [6. С. 405].

Быть «кашке сродни» - это ведь опять о «согласованности мира»:

Мир таким никогда и присниться не мог молодому!

А с годами в строку будто сам отливается сразу.

Я крылатую фразу из прогулки лесной извлеку («Лесная прогулка») [6. С. 415].

При обозначении приемов поэта в отношении изображения природы О языковых средствах и экстралингвистических факторах психологизации пейзажной лирики см.: [1. С. 20-25]., при попытке описать природные мотивы как систему всё равно очень четко нами осознается: что-то важное ускользает. Этого и не удастся, потому как его стихотворения - живая плоть:

Пылинкой, примелькавшейся лучу, душа - ее почти не существует - лукаво проблеснет и растворится. («Медленные стихи») [6. С. 383].

Семенов - человек тонкий. Чутко чувствуя природу, он согласует себя с ней настолько, что, говоря об их слиянности, вполне можно было бы перефразировать название школьного предмета - это «окружающий внутренний мир» О том, какие общие подходы рассмотрения пейзажной лирики существуют в литературоведении, см.: [2. С. 40-45]..

Список литературы

1. Балашова Е.А., Каргашин И.А. «Любовь и радость бытия.». Пейзажная лирика в русской поэзии. Ч. 2 // Русская речь. 2010. № 4. С. 20-25.

2. Балашова Е.А., Каргашин И.А. «Любовь и радость бытия.». Поэтическое слово в пейзажной лирике. Ч. 1 // Русская речь. 2010. № 3. С. 40-45.

3. Гаспаров М.Л. Избранные труды. В двух томах. Т. II. О стихах. М.: Языки русской культуры, 1997. 1769 с.

4. Кумпан Е.А. «В полоборота перед веком...» // Г. Семенов. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2004. С. 5-46.

5. Пастернак Б. Когда разгуляется // Пастернак Б. «Услышать будущего зов.»: Стихотворения. Поэмы. Переводы. Проза. М.: Школа-Пресс, 1994. 752 с. С. 348-349.

6. Семенов Г. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2004. 528 с.

7. Соловьев В.С. Поэзия Ф.И. Тютчева // Соловьев В.С. Литературная критика. М.: Современник, 1990. С. 105-121.

8. Френденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997. 448 с.

9. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной.». Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высшая школа, 1990. 351 с.

лирический поэтика семенов природа

References

1. Balashova Ye.A., Kargashin I.A. «Lyubov' i radost' bytiya...». Peyzazhnaya lirika v russkoy poezii. Ch. 2 // Russkaya rech'. 2010. № 4. P . 20-25. (In Russian).

2. Balashova Ye.A., Kargashin I.A. «Lyubov' i radost' bytiya.». Poeticheskoye slovo v peyzazhnoy lirike. Ch. 1 // Russkaya rech'. 2010. № 3. P. 40-45. (In Russian).

3. Gasparov M.L. Izbrannyye trudy. V dvukh tomakh. T. II. O stikhakh. M.: YAzyki russkoy kul'tury, 1997. 1769 p. (In Russian).

4. Kumpan Ye.A. «V poloborota pered vekom.» // G. Semenov. Stikhotvoreniya i poemy. SPb.: Akademicheskiy proyekt, 2004. P. 5-46. (In Russian).

5. Pasternak B. Kogda razgulyayetsya // Pasternak B. «Uslyshat' budushchego zov.»: Stikhotvoreniya. Poemy. Perevody. Proza. M.: Shkola-Press, 1994. 752 p. P. 348-349. (In Russian).

6. Semenov G. Stikhotvoreniya i poemy. SPb.: Akademicheskiy proyekt, 2004. 528 p. (In Russian).

7. Solov'yev V.S. Poeziya F.I. Tyutcheva // Solov'yev V.S. Literaturnaya kritika. M.: Sovremennik, 1990. P. 105-121. (In Russian).

8. Frendenberg O.M. Poetika syuzheta i zhanra. M.: Labirint, 1997. 448 p. (In Russian).

9. Epshteyn M.N. «Priroda, mir, taynik vselennoy.». Sistema peyzazhnykh obrazov v russkoy poezii. M.: Vysshaya shkola, 1990. 351 p. P. 222. (In Russian).

Размещено на Allbest.ru