Диалог с русской литературой XIX-XX веков в поэзии шанхайской эмиграции 1930-1940-х годов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Диалог с русской литературой XIX-XX веков в поэзии шанхайской эмиграции 1930-1940-х годов

Анна Александровна Богодерова,

Институт филологии СО РАН, Новосибирский государственный технический университет, (г. Новосибирск, Россия)



Изучение вопросов сохранения культурной идентичности у русских эмигрантов - актуальное направление современной гуманитарной науки. Целью данной статьи является анализ межтекстовых связей с русской литературой XIX и начала XX в. произведений шанхайских поэтов-эмигрантов 1930-1940-х гг. Новизна работы состоит в том, что интертекстуальному анализу подвергаются произведения широкого круга шанхайских поэтов: М. Щербаков, О. Скопиченко, К. Педенко-Званцев, Н. Петерец, Ю. Крузенштерн- Петерец, М. Волин, М. Визи, Б. Волков. В работе используется метод структурно-генетического анализа. В рассмотренной группе стихотворений преобладают произведения с любовной тематикой, содержащие связи в поэзией А. Блока, М. Лермонтова, Н. Гумилёва и А. Ахматовой.

Стихотворения о творчестве и о трагической судьбе человека отсылают к лирике Ф. Тютчева и В. Брюсова. Первый вариант отношений исходного и нового текста - отношения стимула и реакции. Отдельные строки выступают как импульс для создания нового произведения. Сюжетно-тематические связи между источником и реципиентом могут быть разнообразными. Второй вариант отношений - спор, полемика. Переосмысление, переоценка и опровержение чужих идей, персонажей на основе нового опыта востребовано в поэзии эмигрантов. Наибольшее сближение с автором-предшественником можно наблюдать в любовной лирике (О. Скопиченко, М. Визи). Сближение и контраст подчёркивается у М. Щербакова, Н. Петереца, Б. Волкова. Расхождение и контраст, собственный глубокий и ценный опыт утверждается у М. Волина и Ю. Крузенштерн-Петерец. Интертекстуальные элементы служат источником образов, создают смысловое пространство текста-реципиента, становятся основой для творческого диалога с чужим словом.

Ключевые слова: русская поэзия Шанхая, русская литература XIX - начала XX века, аллюзии, цитаты, эпиграфы, интертекст



Anna A. Bogoderova,

Institute of Philology, Siberian Branch, Russian Academy of Sciences,

Novosibirsk State Technical University (Novosibirsk, Russia)

Dialogue with Russian Literature of the 19th and Early 20th Centuries in the Poetry of Shanghai Emigrant Writers of the 1930s-1940s

The study of preserving cultural identity among emigrants is an important area of modern humanitarian science. The purpose of this article is to analyze intertextual relations with Russian literature of the 19th and early 20th centuries in the poetry of Shanghai emigrant writers of the 1930s-1940s. The novelty of the work is in analyzing a wide range of Shanghai poets' lyrics: M. Shcherbakov, O. Skopichenko, K. Pedenko-Zvantsev, N. Peterets, Yu. Kruzenshtern-Peterets, M. Volin, M. Vezey, B. Volkov. The work uses the method of structural genetic analysis. In the considered group of poems, the texts with love theme prevail. They contain references to the poetry by A. Blok, M. Lermontov, N. Gumilyov and A. Akhmatova. The poems about creativity and the tragic fate of a person refer to the lyrics by F. Tyutchev and V. Bryusov. The first variant of the relationship between the original and the new text is stimulus and response. Separate lines act as an impulse for creating a new text. Thematic connections between the source and the recipient can vary. The second variant is a dispute, polemics. Rethinking and reevaluating of other writer's ideas and characters are demanded in the poetry of emigrants. The greatest agreement with a predecessor can be observed in the love lyrics (O. Skopichenko, M. Vezey). The convergence and contrast are emphasized by M. Shcherbakov, N. Peterets and B. Volkov. The discrepancy and contrast is confirmed by M. Volin and Yu. Kruzenshtern-Peterets. The intertextual elements serve as a source of images and become the basis for a creative dialogue.

Keywords: Russian poetry in Shanghai, allusion, citation, epigraph, references, Russian literature of the 19th and early 20th centuries



Введение

Изучение вопросов сохранения культурной идентичности у русских эмигрантов является актуальным направлением современной гуманитарной науки. В литературоведении интерес исследователей вызывает тема консервации и трансформации национальной традиции у русских авто- ров-эмигрантов первой половины XX в., в частности у дальневосточной ветви русской эмиграции (Китай, Япония и др.). Использование различных интертекстуальных отсылок к произведениям русской классики можно отнести к методам такой консервации.

Исследователи творчества дальневосточной диаспоры изучают влияние русской литературы XIX - начала XX в. на произведения таких харбинских поэтов, как В. Перелешин, М. Визи, А. Несмелов, Л. Хаиндрова. Однако в 1930-1940-е гг. проявила себя и «шанхайская» ветвь дальневосточной литературы, наследие которой входит в круг интересов многих исследователей [3]. Творчество представителей шанхайской литературной среды также следует рассмотреть в интертекстуальном аспекте.

Gодчёркивает важность изучения интертекста у поэтов-эмигрантов для выявления их литературных ориентиров и ценностной иерархии А. А. Забияко [4, с. 142]. Исследователь в работе о лирике «Харбинской ноты» называет в качестве источников влияния на поэтов-эмигрантов русскую классическую поэзию, традиции серебряного века, наряду с творчеством западных и восточных эмигрантов и поэтов метрополии [5, с. 12]. При этом, ряд авторов XIX - начала XX в. становятся как источниками интертекстуальности, так и действующими лицами новых поэтических текстов (А. Пушкин, М. Лермонтов, Ф. Тютчев, А. Блок, Л. Толстой, Ф. Достоевский) [Там же, с. 16].

Исследователь С. И. Якимова показывает, что для эмигрантов наследие А. Блока и в особенности Н. Гумилёва выступало связующим звеном между литературой XIX и XX вв. и помогало поддерживать мысленную связь с Родиной. Соотнесение с ними, продолжение их традиций и даже полемика были необходимы для самоопределения поэтов, оказавшихся в инокультурной среде [14, с. 41]. В. Крейд отмечает, что так или иначе связанные с Н. Гумилёвым стихотворения дальневосточных эмигрантов были настолько многочисленными, что могли бы составить целый сборник «Образ Гумилёва в эмигрантской поэзии» [7, с. 7].

Влияние А. Ахматовой как на женщин, так и на мужчин-поэтов Харбина отмечается в статье Г. В. Эфендиевой. Творчество поэтессы олицетворяло для них ушедшую культуру и эпоху, оказывало влияние на тематику, мотивы и стилистику и часто цитировалось [13, с. 57, 58]. Для прозаических текстов такие исследования также проводятся.

А.Л. Ястребов и И. И. Мурзак, анализируя цитирование-интерпретацию русской культуры в прозе А. Хейдока, отмечают сильное влияние архетипов культуры XIX в. на творчество автора XX в. и приходят к выводу о нахождении эмигрантов «в надежном и вынужденном плену литературной традиции» [15, с. 129].

Образно-мотивные воплощения темы русской литературы изучены в статье Цзан Юнмэй. Отмечается тенденция к романтической идеализации и мифологизированному возвеличиванию литературного наследия, однако в 1930-е гг. им на смену приходят трагическое мировосприятие и ощущение «призрачности» мира русской литературы [11, с. 480]. Интертекстуальный анализ шанхайской поэзии позволит дополнить и уточнить эти выводы.

Целью данной статьи является анализ межтекстовых связей с русской литературой XIX и начала XX в. в произведениях шанхайских поэтов-эмигрантов 1930-1940-х гг. Для достижения этой цели поставлены следующие задачи: выделить в произведениях поэтов-эмигрантов различные виды интертекстуальных отсылок к русской литературе XIX - начала XX в.; рассмотреть особенности функционирования и пути трансформации аллюзий, цитат и эпиграфов, их влияние на семантику и структуру данных текстов.

Методология и методы исследования. В работе используется метод структурно-генетического анализа, направленный на выявление и описание различных интертекстуальных явлений (аллюзий, цитат, парафраз и т. д.).

Вслед за Н. А. Фатеевой, под аллюзией мы понимаем «заимствование определенных элементов претекста, по которым происходит их узнавание в тексте-реципиенте» [9, с. 128]. В отличие от цитаты, в аллюзии заимствование происходит выборочно, отсылка к некому литературному факту может быть представлена, например, только именем персонажа. Цитата - «воспроизведение двух и более компонентов текса-до- нора с собственной предикацией» [Там же, с. 122]. Межтекстовые связи, представленные в поэзии шанхайских эмигрантов, выходят за рамки только интертекста в узком понимании (аллюзии, цитаты). В анализе мы также затрагиваем паратекстуальность (отношение текста к заглавию и эпиграфу) и метатекстуальность (пересказ, вариации на тему, переписывание), также относимые Н. Фатеевой к различным типам интертекстуальности вслед за Ж. Женнетом [9, с. 122, 138, 142].

Материалом для анализа являются изданные в Шанхае стихотворения эмигрантов, прибывших из СССР (М. Щербаков), из Китая (Тяньцзинь - О. Скопиченко, из Маньчжурии - М. Колосова, Н. Петерец, Ю. Крузенштерн-Петерец, М. Волин, М. Визи), а также Б. Волкова, жившего в США, но публиковавшегося в шанхайских изданиях. Этот анализ не должен считаться исчерпывающим, т. к. многие шанхайские издания 1930-1940-х гг. всё ещё недоступны для читателя.

Результаты исследования и их обсуждение

Соотнесённость текста с предшествующими произведениями может качественно различаться и обусловливать различные трансформации и функции «чужого слова» в составе нового произведения. Как указывает Ю. К. Щеглов, заимствования делятся на интертекстуальные и неинтертек- стуальные. Интертекстуальные отношения предполагают «факт инородности и различия: он - носитель другого голоса, другой позиции. Частью полноценной читательской реакции должно быть осознание этого различия, восприятие текста как определенной игры между “моим” и “его” голосами» [12, с. 55]. Неинтертекстуальный заимствованный элемент, соответственно, является гетерогенным для нового произведения, отсутствует семантическое притяжение и отталкивание между двумя текстами. В нашем анализе мы сосредоточимся на интертекстуальных элементах в их соотношении с претекстом.

Большая группа произведений поэтов- эмигрантов содержит интертекстуальные отсылки, которые претерпевают минимальную деформацию, наиболее неизменно передают семантику первоисточника. Такое воспроизведение является способом сохранения и поддержания литературной традиции. Во-первых, это использование чужого слова как источника авторитетного мнения или готовой модели построения текста, помогающее утвердить своё единство с предшественниками. Историческая аналогия, намеченная эпиграфом или цитатой, объясняет судьбы эмигрантов через характерные законы и ситуации русской истории, например, в патриотической лирике М. Колосовой.

Автор воспроизводит сложившуюся традицию, основывая свой текст на готовой модели. Такое происходит с различными сегментами петербургского текста, в котором актуализируется то прогрессивная, торжественная ипостась города, то его мрачная, депрессивная сторона (лирика А. Паркау, Н. Петереца, Н. Щеголева).

Во-вторых, тест-реципиент может использовать цитату, аллюзию или эпиграф для иллюстрации, обозначения ряда идей. Автора нового произведения интересует не столько соотнесение с традицией, сколько ёмкая формула, выражающая необходимые смыслы (например, «тургеневские розы», Сальери как символ зависти и т. д.). При этом чужой образ (без переоценки) становится частью нового художественного целого, не обязательно являясь при этом его смысловым центром. Такое иллюстративное использование интертекста есть в лирике М. Колосовой, Ю. Крузенштерн-Петерец, Е. Яшнова, И. Лесной. Все эти многочисленные произведения заслуживают рассмотрения в отдельной статье. В данной статье мы исследуем другое направление развития диалога авторов-эмигрантов с предшественниками, в котором эффект «чужого слова» проявляется особенно отчётливо.

Далеко не во всех случаях автор полностью согласен с идеей первоисточника и стремится воспользоваться чужим словом как готовой формулой для выражения традиционного содержания. Претекст может порождать полемику, требовать переоценки, кроме того, отдельные его элементы могут вызывать творческий отклик, своего рода соперничество или стремление на их основе создать собственную картину, не всегда напрямую семантически связанную с первоисточником. Именно такие случаи использования аллюзий, цитат и эпиграфов будут описаны далее.

Первый вариант отношений исходного и нового текста можно назвать отношениями стимула и реакции. Отдельные строки с их настроением, образностью, ритмом, интонацией выступают как импульс для создания нового произведения, заметно влияя на его структуру, выступают его прообразом. В новом тексте они могут быть как эпиграфом, так и цитатой. Они находятся не на периферии, а в сильных позициях текста или подчёркиваются с помощью приёма повтора. При этом сюжетно-тематические связи между источником и реципиентом могут быть разнообразными: от продолжения уже существующего сюжета до более сложного.

Пограничное положение в этом ряду занимает «Грусть» (1919) К. Педенко-Званцева. Хотя это раннее стихотворение, созданное ещё в России до эмиграции автора, оно было опубликовано в Шанхае в посмертном сборнике, и поэтому может считаться частью дальневосточного литературного процесса. Данное произведение содержит цитату из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Отчего» (1840). Строка «Мне грустно, потому что я тебя люблю»¹ определяет размер стихотворения (шестистопный ямб). Однако текст выстроен так, что «эффект, основанный на активизации различий» (Ю. К. Щеглов), даже при композиционном выделении этого элемента (повтор в анафоре) ощущается слабо. Элементы структуры претекста мало проявляют себя в тексте-реципиенте. Если у М. Лермонтова на первом плане судьба возлюбленной лирического героя, парадоксально вызывающая у него вместо радости пессимистическое предчувствие, то у К. Педенко-Званцева в центре внимания сам лирический герой, предающийся размышлениям о своём положении в мире, и любовная тема не является центральной.

В первой строфе стихотворения рефлексируется переживание, ещё сохраняющее связь с цитатой из стихотворения М. Лермонтова: всё хорошее (мечта, возможность любви) потенциально может обернуться потерями и обречь на страдание, поэтому от него лучше отказаться. Его ярко выраженное элегическое мироощущение предполагает отказ от полноты жизни, добровольное отстранение от неё и уход в себя:

Мне грустно от того, что безысходен путь,

Куда меня влечёт мечтательная сказка...

Порой мне хочется забыть всё и уснуть

И миновать всё то, что обещает ласка Лермонтов М.Ю. Сочинения: в 6 т. Т. 2. Стихотворения. 1832-1841. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954. - С. 158. Педенко-Званцев К.Ф. Стихотворения. - Шанхай:.

Однако далее сюжет уходит от исходного текста, разворачивается тема одиночества, бесприютности героя в мире. Традиционная метафора «жизненный путь» приобретает здесь вид зимней дороги, одинокого пути в темноте. Рядом с картиной зимней ночи и бурана возникает ещё одно заимствование - «путник запоздалый» из «Зимнего вечера» А. С. Пушкина. Однако ни в том, ни в другом случае не удаётся ни создать полноценную оппозицию, ни вызвать ощущения подобия исходному тексту. Заимствованный элемент воспринимается, скорее, как готовая формула поэтического языка.

Троекратный повтор «Мне грустно от того» в разных четверостишиях завершается не аттрибутированной, но узнаваемой цитатой в последнем четверостишии. Используется кольцевая композиция, как и в претексте: вновь возникает мотив недостижимости счастья.

Хотя сюжеты стихотворений и мотивировка грусти различаются у обоих поэтов, перекличка с художественным миром М. Лермонтова здесь всё же ощутима на уровне тематики (одиночество, разрушение надежд и идеалов), образа героя (одинокий странник), унылой эмоциональной тональности. Однако можно интерпретировать это и как ориентацию на элегическую традицию в целом. Таким образом, это стихотворение демонстрирует, что в области интертекста существуют смешанные явления, когда при явном заимствовании слабо ощущается взаимодействие, игра с чужим словом.

Иное соотношение текста и претекста можно наблюдать в стихотворении М. Визи «Тамара, Тамара, зачем в тиши...» (1936). В данном случае следует говорить не о цитации, а скорее о переложении или использовании мотивов поэмы «Демон» М. Ю. Лермонтова, её центральной части (встреча Тамары и Демона). Заимствуется не стиль и ритмико-синтаксическое построение, а общая ситуация претекста, его персонажи, ряд образов и мотивов. В центре внимания здесь состояние героини, к которой автор обращается с риторическими вопросами. Тамара, уже отчуждённая от человеческого мира, поставлена перед выбором: благочестивое одиночество и молитва о мёртвом женихе (это отвергается как стагнация) или ожидание нового действующего лица (это порождает страх и надежду). Лермонтовские пространственные детали (гребни скал, звёзды и вообще небесный мир) выстраиваются в вертикаль, в которую снизу вверх смотрит Тамара и из которой спускается Демон. Этот персонаж у М. Визи не называется демоном, о нём известно только, что он «высокий и темный, с огнем во взоре»[б. и.], 1932. - С. 26.. Как и в поэме М. Лермонтова, это не чистое зло, а скорее сила, которая всё подчиняет, это предмет лирического восхищения. Однако его точка зрения, его выбор между добром и злом, играющий важную роль в поэме Лермонтова, полностью отсутствует у М. Визи, всё внимание сосредоточено на влюблённости Тамары. От первого четверостишия к третьему состояние героини меняется от страха до увлечённости. Сохраняется лермонтовское сравнение демона со сном, который в конце концов оказывается лучше обычной жизни. В последнем четверостишии статичная пейзажная картина (снежные вершины, замок, ночь) соответствует новому состоянию героини, её выбору в пользу Демона:

Снежных вершин высока громада...

Замок молчит и ночь темна.

Если он призрак - жизни не надо, -

что же в жизни прекраснее сна? Vezey M. A Moongate in my Wall: Coll. Poetry of Mary Custis Vezey / ed. by Olga Bakich. - N. Y.: Lang, cop. 2005. - Р 176.

Меняется также интонация стихотворения. Оно написано дольником, сочетающим двусложные и трёхсложные стопы. Однако в первых трёх четверостишиях - это стопы ямба, анапеста и амфибрахия, а в четвертом четверостишии ритмическая структура трансформируется в сочетание стоп хорея и дактиля.

Обращение М. Визи к дольнику демонстрирует её интерес к версификации, востребованной в русской поэзии рубежа XIX-XX вв. Исследователи творчества этого автора подчёркивают влияние, которое оказывали на неё символизм и вообще традиции серебряного века. Это проявлялось на уровне образов и мотивов её поэзии, в противопоставлении «горнего» и «дольнего», «сакрального» и «профанного» миров, «здешнего» и «запредельного» пространств [1, с. 92]. Таким образом, обращение к мотивам и образам М. Лермонтова сочетается здесь с воздействием более поздней традиции.

Более ярко отношения стимула и реакции проявляются в произведении «Любовь короля» (1932) О. Скопиченко. Оно представляет собой «предысторию» стихотворения А. Ахматовой «Сероглазый король». Связь двух произведений создаётся благодаря эпиграфу, персонажам («король» и «пейзанка»), общей тематике и системе мотивов (охота, осень, тайная любовь, наличие у короля «другой», боль от неизбежного расставания). Оба стихотворения развивают один любовный сюжет, но разные его этапы. Если стихотворение А. Ахматовой посвящено трагическому финалу, то у О. Скопиченко разворачивается предыдущая стадия - переживание лирической героиней романа с королём. В эпиграф вынесена строчка «А за окном шелестят тополя.», задающая настроение раздумья, уединения главной героини со своими мыслями. Героев разделяет не только социальный статус, но и разница их душевного устройства. Лирическая героиня акцентирует эту асимметрию, оппозицию простоты и сложности, собственное заведомо низкое положение в сравнении с королём, наделённым возвышенными стремлениями и душевной глубиной.

Однако героиня, принимая эту скромную роль, одновременно ощущает свою избранность и уникальность, её воспоминания о романе с королём выделяют её из назначенных ей границ бытия. «Неземная боль» от временного расставания на фоне стихотворения А. Ахматовой воспринимается как намёк на дальнейшее трагическое развитие событий.

Сюжетное сходство текста-источника и нового произведения может быть и более отдалённым. Цитата, заключающая нужное настроение, образ, ритм, порождает у автора цепочку собственных ассоциаций, сюжетно уходящих от первоисточника. Новый текст демонстрирует множество структурных перекличек и текстуальных связей со своим прообразом, опирается на его ритм, лексику, синтаксис. Если это эпиграф, то его невозможно проигнорировать, не разрушив при этом авторской игры с текстом-предшественником.

У Б. Волкова в «Простых строках» (1935) эпиграф взят из стихотворения «Ослепительное» Н.В. Гумилёва:

Я тело в кресло уроню,

Я свет руками заслоню

И буду плакать долго, долго Гумилёв Н. Ослепительное. - URL: https://www. culture.ru/poems/38870/oslepitelnoe (дата обращения: 15.06.2020). - Текст: электронный..

Эпиграф задаёт главное переживание, общее для обоих стихотворений - недосягаемость счастья, оплакивание лирическим героем несбывшегося желания. Однако эта ситуация порождается разными причинами. Лирический герой Н. Гумилёва из-за «цепей долга» не может ехать в Левант, вынужден отказаться от красивого мира «Тысячи и одной ночи», воображаемое странствие по которому составляет основной объём стихотворения. Лирический герой Б. Волкова вспоминает ночное свидание в саду и отказ от возлюбленной. Эти картины внешне никак не связаны с картинами Н. Гумилёва, однако и те, и другие оставляют ощущение полноты, яркости и ценности даже мечты несостоявшегося, но желаемого события. Последняя строфа у Б. Волкова вбирает и объединяет мотивы стихотворения Н. Гумилёва: дорога (странствия), зной (юг), «ослепительное» («безумно яркий свет»), «цепи долга», и завершается реминисценцией, подобием строкам Н. Гумилёва на уровне синтаксиса: ...Дорогу, зной, безумно яркий свет И звон цепей (Сомненья? Долга?)

И я, и Вы, сказавшая мне «нет»,

Мы - будем помнить долго, долго.¹

В стихотворении М. Щербакова «Когда в аду встречались Данту...» (1944) эпиграф взят из стихотворения В. Брюсова «Поэту»: Как Данту - подземное пламя Должно твои щеки обжечь².

Имя Данте и связанная с ним тематика служат отправной точкой для собственной цепочки образов и идей, в которой слова В.Брюсова получают иное звучание. Главная тема, общая у обоих стихотворений - необходимость для поэта сильных переживаний. Поэт у обоих авторов - гордый, стоящий выше толпы, он жаждет страстей и даже страданий. Однако форма их высказываний различается: у В. Брюсова это назидательная декларация, адресованная начинающему поэту, у М. Щербакова - признания лирического героя о самом себе.

Поэту В. Брюсова нужно стремиться к страстям, быть готовым страдать, чтобы оставаться поэтом, иметь материал для творчества («И помни: от века из терний / Поэта заветный венок»³), однако при этом сохранять рациональность и сознательность («И в час беспощадных распятий / Прославь исступленную боль»⁴). Герой М. Щербакова как поэт не может не стремиться к переживаниям, потому что такова его природа, вне рациональности и целей.

Отдельные выражения В. Брюсова, проникающие в текст М. Щербакова, также изменяются. «Острые мечи», с которыми у В.Брюсова сравнивается острота мысли и слова поэта, у М. Щербакова выступают как метафора боли. Обжигающее подземное пламя из эпиграфа задаёт пафосный тон произведения, однако в самом стихотворении лирического героя сжигает другое пламя - «огонь сердец» литературных персонажей, о которых он читает. Если у В. Брюсова всё в жизни - это средство для стихов, то у М. Щербакова все стихи - средство для жизни.

В стихотворении Н. Петереца «Третий том Александра Блока» уже название подсказывает направление для поиска источников интертекста. На уровне ритма (дольник, сочетающий стопы хорея и анапеста, двусложные и трёхсложные стопы) узнаваемо сходство со стихотворением А. Блока «Чёрный ворон в сумраке снежном» (1910) из цикла «Арфы и скрипки» (1908-1916) третьего тома лирики. Оба стихотворения представляют собой любовную лирику, в обоих случаях адресата зовут Валентина. Это имя, поставленное в сильную позицию в начале строки, создаёт синтаксическое и ритмическое подобие тексту А. Блока: «Валентина! Густые пряди / Развевающихся волос» Петерц Н. Третий том Александра Блока. - (дата обращения: 15.06.2020). - Текст: электронный.).

У лирического героя Н. Петереца подчёркнутая в томе А. Блока строка вызывает воспоминания о несостоявшейся любви, причём, именно он в прошлом не ответил взаимностью, а теперь, спустя годы, переживает сильные эмоции:

И смотри: разгорясь пожаром,

Чары прежние - вихрь и гроза,

А тогда туманилась даром

В тёмно-карих глазах слеза Там же..

Описание Валентины и вспыхнувшего чувства к ней заставляют вспомнить не только третий том, но и на другие стихотворения А. Блока, в которых есть героиня «с буйным ветром в змеиных кудрях» Блок А.А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т Т 2. Стихотворения. Кн. 2. 1904-1908. - М.: Наука, 1997. - С. 187. и грозная стихийная страсть. В последнем четверостишии появляется цитата, не закавыченная, но ранее атрибутированная:

Нарастают воспоминанья

Нерождённой большой любви:

Валентина, звезда, мечтанье,

Как поют твои соловьи! Русская поэзия Китая / сост. В. Крейд и О. Ба- кич. - М.: Время, 2001. - С. 500.

Блоковские строки и стоящее за ними стихотворение указывают на масштаб и интенсивность чувств лирического героя, помогают оформить образ его переживаний и в то же время подчёркивают его неудачу, отсутствие реализации в сравнении лирическим героем А. Блока, у которого все романы всё же состоялись.

Второй вариант отношений текста-источника и текста-реципиента - спор, полемика. Переосмысление, переоценка и опровержение чужих идей, персонажей на основе нового опыта востребованы в поэзии эмигрантов.

В стихотворении М. Волина «Разговор с Тютчевым» функция цитаты - установление контраста с предшественником. Цитата из «Цицерона» (1829) Ф. И. Тютчева открывает стихотворение в качестве тезиса. Жизнь в эпоху катастроф представлена как уникальный опыт: «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые»...¹ Всё остальное стихотворение развивается как антитезис этим строкам. Цитата из Тютчева задаёт стихотворный размер (ямб), а также стилистику философской лирики, использование поэтических формул. Развитие метафоры «жизнь - пир» у обоих авторов имеет свои нюансы. У Ф. Тютчева эпоха катастроф - это пир богов, участие в котором возвышает человека. У М. Волина пир лишён ощущения божественности и катарсиса, положение человека на нём унизительно:

Блажен ли, право? Страшный пир,

Где я бренчу ещё на лире,

Уж слишком долог, слишком он

Хмельным вином отягощён Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений и писем: в 6 т. Т 1. Стихотворения. 1813-1849. - М.: Классика, 2002. - С. 122. Русская поэзия Китая / сост. В. Крейд и О. Ба- кич. - М.: Время, 2001. - С. 119..



Вводится тема бессмысленности и неуправляемости жизни, вместо «всеблагих богов» миром правит «случай и темный ангел Азраил» Там же.. Иное положение человека в мире вызывает и иной вывод - добровольный отказ от жизни. Ключевая фраза Тютчева повторяется как изменённая цитата в третьем четверостишии, после чего лирический герой отвергает такую жизнь перед «всеблагими богами».

У М. Волина XX в. отвечает XIX в. пессимистично и безо всякой веры в осмысленность мира. Его трагическая позиция отличается от героического модуса других поэтов, например Е. Яшнова, в стихотворении «Чудесный жезл коснётся слова.» (1933), принимающего вызов жизни, находящего поддержку своим идеям в поэзии XIX в., в образах «Пира во время чумы» и в песне Вальсингама.

По модели спора и переоценки выстраиваются связи между стихотворениями Ю. Крузенштерн-Петерец и лирикой А. Блока, послужившей источником эпиграфов для стихотворений «Донна Анна» и «Незнакомке» (1946). Эпиграф акцентирует ключевой образ, однако отношение к нему в тексте стихотворения выстраивается «от противного».

В стихотворении «Донна Анна» и в «Шагах командора» А. Блока, откуда взят эпиграф, представлено различное воплощение одного и того же финального этапа сюжета о Дон Жуане - появление карающей статуи. Вынесенные в эпиграф «шаги командора» - образ, ключевой для обоих стихотворений, но по-разному интерпретируемый. В обоих произведениях автор через ряд риторических вопросов упрекает персонажа, нарушившего мировые законы, подвергает его суду совести. У А. Блока таким героем является сам Дон Жуан, находящийся в трагическом положении. Командор здесь - карающая десница судьбы, воплощённый Рок.

Ю. Крузенштерн-Петерец переосмысляет всех этих персонажей, помещает Донну Анну в условное пространство воображаемого театра (зал со свечами, ложа), где лирическая героиня («вдова») со сцены обличает её измену. Центральной становится тема верности и связанная с ней оппозиция «живого» (истинного) и «тленного» (ложного). При этом «тленным» оказывается живой «пошляк» Дон Жуан с его страстью и безумием, а «живым» - покойный Командор с его вечной верностью. Актуализируются благородство, честность Командора, не важные для стихотворения А. Блока, но исторически заложенные в этот образ.

Неверный выбор Донны Анны - это то, с чем лирическая героиня стихотворения соотносит собственную судьбу, повод вспомнить собственного покойного мужа:

Господи! Ну если бы за шторой,

Где сейчас не видно нам ни зги,

Если б моего мне командора

Услыхать знакомые шаги!

Как бы полетела я навстречу,

Как бы снова стала молода.

Анна! Анна! В зале гаснут свечи.

Свечи гаснут от стыда!⁴

Полемика с А. Блоком, «разоблачение» нужны для того, чтоб раскрыть настоящее лирическое переживание стихотворения - тоску по умершему, память о нём.

Стихотворение «Незнакомке» соотносится с блоковским циклом «Город», в первую очередь со знаменитой «Незнакомкой» (1906). Эпиграфом выступают строки из стихотворения «Там дамы щеголяют модами...» (1911), посвящённого этому же персонажу. Ассоциации с героиней А. Блока поддерживаются и деталями портрета («платья, перья и меха»), и атмосферой темноты и загадочности («тёмный шорох», «тень»), и мотивом опьянения («лесть полупьяная»). Однако общая тема всех трёх стихотворений (таинственность, за которой угадывается пошлость) развивается у Ю. Крузенштерн-Пе- терец иначе. У А. Блока весь окружающий мир (пригород, ресторан) - нарочито грубое и пошлое пространство, в которое также погружён и лирический герой, и его трансформация достигается только в воображении. У Ю. Крузенштерн-Петерец незнакомка попадает в чуждое ей пространство - не ресторан, а жилой дом («приют спокойный, постоянный», абсолютная ценность), из которого она затем возвращается на улицу (царство порока, «веселая неволя»). Незнакомка несёт только деструктивное начало, она только продажная женщина, но никак не видение, возвышающее «визионера», и даже её претензии на утончённость встречаются с недоверием:

Вы выбрали весёлую неволю,

Чтоб длинный шлейф, давно побитый молью,

Над пропастью шикарно развернуть¹.

То, что вызывает у блоковского героя риторический вопрос («Средь этой пошлости таинственной / Скажи, что делать мне с тобой» Крузенштерн-Петерец Ю. Стихи. Книга первая. - Шанхай: [б. и.], 1946. - С. 22. Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т Т 2. Стихотворения. Кн. 2. 1904-1908. - М.: Наука, 1997. - С. 126.), у Ю. Крузенштерн-Петерец предполагает однозначный ответ. Единственный путь к истине - проявить трезвость, разоблачить и прогнать Незнакомку, установить границу между её и своим пространством («дверь уже закрыта на засов»). В отношении персонажей А. Блока любование трагической красотой порока неприемлемо, автор-эмигрант, прошедший через все катаклизмы и лишения, отстаивает порядок и норму.

Для Ю. Крузенштерн-Петерец в целом характерно противопоставление «красивого» литературного вымысла и суровой правды жизни. Простое человеческое чувство, настоящие страдание, беззащитность человека перед миром оцениваются выше, в том числе как объект художественного изображения. Эта тема важна для художественного мира этого автора, если учитывать более широкий круг текстов (например «Пустыня. Венок сонетов», «Маскарад», «Шехерезада»). Отсылки к русской литературе начала XX в. - лишь частный случай этой закономерности.



Заключение

В рассмотренной группе шанхайских стихотворений преобладают произведения с любовной тематикой (в частности, с её опасным, «демоническим» вариантом), содержащие интертекстуальные связи с поэзией А. Блока, М. Лермонтова, Н. Гумилёва и А. Ахматовой. Немногочисленные стихотворения о творчестве и о трагической судьбе человека отсылают к лирике Ф. Тютчева и В. Брюсова. Наибольшее сближение, согласие с автором-предшественником можно наблюдать в любовной лирике (О. Скопиченко, М. Визи). Сближение и контраст с поэтом-классиком, отмеченное сходство с авторитетным автором и в то же время собственное отличие подчёркивается у М. Щербакова, Н. Петереца, Б. Волкова. Расхождение и контраст, собственный глубокий и ценный опыт, дающий право на полемику, утверждается у М. Волина и Ю. Крузенштерн-Петерец. Интертекстуальные элементы служат источником образов, создают смысловое пространство текста-реципиента, становятся основой для творческого диалога с чужим словом.

Перспективу исследования составляет анализ иных способов включения «чужого слова» в собственный текст у шанхайских поэтов-эмигрантов. Использование цитат, эпиграфов, аллюзий как источника авторитетного мнения, воспроизведение «готовой» модели, опора на наследие русской классики предполагают другие роли собеседников в диалоге. «Консервирующая» тенденция, как и «трансформирующая», заслуживают рассмотрения на широком материале текстов.

эмигрант стихотворение лирика писатель



Список литературы

1. Арустамова А. А., Кондаков Б. В. Начало пути: стратегии поэтического самоопределения в ранней лирике О. Скопиченко, М. Визи, Е. Грот // Филологический класс. 2019. № 2. С. 90-97. DOI: 10.26170/ FK19-02-11.

2. Арустамова А. А., Марков А. В. Преодолевшая акмеизм: литературная тактика Лидии Хаиндровой периода эмиграции // Новый филологический вестник. 2018. № 2. С. 202-213.

3. Гребенюкова Н. П. О сборнике поэтов литературно-художественного объединения «Пятница» «Остров» // Русский Харбин, запечатлённый в слове: сб. науч. работ. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2017. Вып. 7. С. 81-86.

4. Забияко А. А. «Интертекстуальная модель» в текстологии литературы Дальневосточного Зарубежья // Русский Харбин, запечатленный в слове. Проблемы источниковедения и текстологии: сб. науч. работ / под ред. А. А. Забияко, Г. В. Эфендиевой. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2012. Вып. 5. С. 140-148.

5. Забияко А. А. Лирика «харбинской ноты»: культурное пространство, художественные концепты, версификационная поэтика: автореф. дис.... д-ра филол. наук: 10.01.01. М., 2007. 37 с.

6. Капинос Е. В., Куликова Е. Ю. Акмеистический фон «Поэмы без предмета» В. Перелешина // Любимый Харбин - город дружбы России и Китая: материалы международ. науч.-практ. конф., посвящ. 120-летию русской истории г. Харбина, прошлому и настоящему русской диаспоры в Китае. Владивосток: Изд-во Владивостокского гос. ун-та экономики и сервиса, 2019. С. 251-259.

7. Крейд В. П. Все звёзды повидав чужие // Русская поэзия Китая / сост. В. Крейд и О. Бакич. М.: Время, 2001. С. 2-21.

8. Савченко Т К. «Мы не равны, - но всё же мы подобны»: Есенин в поэтическом творчестве А. И. Несмелова // Русский язык и литература во времени и пространстве: материалы XII Конгресса МАПРЯЛ, к 45-летию Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина. М.: Гос. ин-т рус. яз. им. А. С. Пушкина, 2011. С. 368-380.

9. Фатеева Н. А. Интертекст в мире текстов. СПб.: КомКнига, 2007. 282 с.

10. Филимонова В. А. Традиции поэзии Н. Гумилёва в лирике М. Визи // Филология в XXI веке. 2019. № 2. С. 124-129.

11. Цзан Юнмэй Образное воплощение темы родной литературы в русской поэзии Китая 19201940-х гг. // Мир науки, культуры, образования. 2020. № 3. С. 477-480.

12. Щеглов Ю. К. Статус заимствований и цитат в литературном произведении: интертекстуальность vs. неинтертекстуальность (экскурс) // Щеглов Ю. К. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 55-61.

13. Эфендиева Г В. Рецепция женского творчества в культурном сознании дальневосточной эмиграции // Русский Харбин, запечатлённый в слове: сб. науч. работ преподавателей и студентов кафедры русской филологии АмГУ / под ред. А. А. Забияко, Е. А. Оглезневой. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2006. С. 52-67.

14. Якимова С. И. Литературные диалоги в творчестве писателей русского зарубежья Дальнего Востока // Русский Харбин, запечатлённый в слове: сб. науч. работ, посвящ. 95-летию Л. Н. Андерсен / под ред. А. А. Забияко, Г. В. Эфендиевой. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2009. Вып. 3. С. 37-41.

15. Ястребов А. Л., Мурзак И. И. Картина мира в слове изгнанников: цитирование и создание нового философского пространства в произведениях писателей-эмигрантов (А. Хейдок, Б. Юльский, Я. Лович и др.) // Русский Харбин, запечатлённый в слове: сб. науч. работ преподавателей и студентов кафедры русской филологии АмГУ / под ред. А. А. Забияко, Е. А. Оглезневой. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2006. Вып. 1. С. 128-141.



References

1. Arustamova, A. A., Kondakov, B. V. The beginning of the path: the strategy of poetic self-determination in the early poetry by Olga Skopichenko, Maria Vizi and Elena Grot. Philological Class, no. 2, pp. 90-97, 2019. (In Rus.)

2. Arustamova, A. A., Markov A. V. Overcoming akmeism: Lidiya Khaindrova's literary tactic in exile. The New Philological Bulletin, no. 2, pp. 202-213, 2018. (In Rus.)

3. Grebenyukova, N. P. About “The Island” (collection of poetry) by literary society “Pyatnitsa”. Russian Harbin captured in words. Issue 7. Blagoveshchensk: Amurskiy Gosudarstvennyi Universitet, 2017: 81-86. (In Rus.)

4. Zabiyako, A. A. “Intertextual model” in the textual study of the foreign Far East literature. Russian Harbin captured in words. Issue 5. Blagoveshchensk: Amurskiy Gosudarstvennyi Universitet, 2012: 140-148. (In Rus.)

5. Zabiyako, A. A. The lyrics of “Harbin note”: Lyrics of the Harbin note: cultural space, artistic concepts, versification poetics. Dr. sci. diss. abstr. Moscow, 2009. (In Rus.)

6. Kapinos, E. V., Kulikova E. Yu. Acmeistic background of V. Perelishin's “Poem without a subject”. In: Favorite Harbin - the city of friendship between Russia and China: Proceedings of the International Scientific and Practical Conference. Vladivostok: Vladivostok State University of Economics and Service, 2019: 251-259. (In Rus.)

7. Kreyd, V. P Having seen all the foreign stars. Russian Poetry of China. Anthology. Moscow: Vremya, 2001: 2-21. (In Rus.)

8. Savchenko, T K. “We are not equal, still we are alike”. Esenin in A. I. Nesmelov's poetry. Russian language in time and space. Proceedings of the XII Congress IATRLL, on occasion of 45th anniversary of Pushkin State institute of Russian Language. M: Gos. In-t rus.yaz. im. A. S. Pushkina, 2011: 368-380.

9. Fateeva, N. A. Intertext in the world of texts. SPb: KomKniga Publ., 2007. (In Rus.)

10. Filimonova, V. A. Traditions of Gumilev's poetry in the lyrics by M. Vezey. Philology in XXI century, no. 2, pp. 124-129, 2019. (In Rus.)

11. Zang Yunmei Images of Russian literature in the poetry of Russians in China 1920 - 1940th. World of science, culture and education, no. 3, pp. 477-480, 2020. (In Rus.)

12. Shcheglov, Yu. K. Status of loan words and quotations in a literary work. Novels by Il'f and Petrov. Reader's companion. SPb: Ivan Limbach, 2009: 55-61. (In Rus.)

13. Efendieva, G. V. Reception of women's literary works by Far East emigrants. Russian Harbin captured in words. Blagoveshchensk: Amurskiy Gosudarstvennyi Universitet, 2006: 52-67. (In Rus.)

14. Yakimova, S. I. Literary dialogues in the works by Russian writers of the foreign Far East. Russian Harbin captured in words. Issue 3. Blagoveshchensk: Amurskiy Gosudarstvennyi Universitet, 2009: 37-41. (In Rus.)

15. Yastrebov, A. L., Murzak, I. I. View of the world in exiles' literature: quotation and creating new philosophical sphere in the literary works by emigrant writers (A. Heidok, B. Yulsky, Ya. Lovitch etc.). Russian Harbin captured in words. Blagoveshchensk: Amurskiy Gosudarstvennyi Universitet, 2006: 128-141. (In Rus.)

Размещено на Allbest.ru