Роман Бернардена де Сен-Пьера "Поль и Виржини": феномен эстетической переходности

Изучение эстетической переходности романа «Поль и Виржини» (Paul et Virginie, 1788) Б. де Сен-Пьера предполагает целостный анализ текста в сопряжении разнообразных аспектов его художественности. В рамках небольшой статьи наша цель скромнее: исследовать некоторые особенности поэтики романа, в канун революционной эпохи предугадавшего эпистемологический сдвиг, переход от сентиментализма к романтизму, от наивно-идиллической, традиционалистской картины мира к трагедийной и катастрофической.

Трансформация сентименталистского и освоение романтического письма Б де Сен-Пьером верно обозначена исследователями как эволюция от Руссо к Шатобриану [19], но изучена недостаточно. В романе «Поль и Виржини» эта двойственность проявилась не только в изображении природного мира [20], в жанровых особенностях произведения [12, р. 7-17], в специфике повествования [24], в свойственном романистике эпохи «отказе от сложившихся стереотипов», усложнении «системы мотивировок» [2, с. 37]. Феномен переходности определил макрои микроструктуру произведения - изображение чувств и чувствительности, добродетели и страстей, истинного и мнимого, идеального и реального, провиденциального и рокового, специфику мифологизации [6], ценностную парадигму, концепцию трагического и прекрасного. Мы оставляем в стороне дискуссионную проблему предромантизма [24], которая требует отдельного рассмотрения

Психологические мотивы и жанровые коллизии: трансформации художественных смыслов

Родство с романтизмом «Поля и Виржини» Б. де Сен-Пьера почувствовал его младший современник Шатобриан. Автору «Атала» (1801) и «Рене» (1802) были близки лиризм и «нравственная меланхолия» (morale mйlancolique) [9, c. 149], формировавшие эмоциональный мир романа. У самого Шатобриана меланхолия станет характерологическим признаком, основой трагического мироощущения рефлектирующего романтического героя (Рене). Оба произведения принадлежат к переломной эпохе, которая, по словам Ж. Старобинского, вырабатывала «болезненный опыт сознания», «готовые формулы», «основные общие места», в которых ищет себе выражение чувство неприспособленности или «отчужденности» [8, с. 261].

Важнейший мотив, определяющий сентименталистскую поэтику, романа Б. де Сен-Пьера, связан с темой, предваряющей доминантную для романтизма тему уединения, одиночества героя. Повествователь, удалившийся на остров, отказавшийся от жизни в свете, порицает погоню за «химерами страстей», покровительством, богатством и положением в обществе, рассматривает уединение как нравственное благо: «Всякий, кому пришлось много выстрадать от людей, ищет уединения... Уединение отчасти возвращает человека к природному счастью... В уединении (душа) покидает. чуждые иллюзии. Уединение восстанавливает и телесное и душевное равновесие... » [14]. Противопоставление героя-повествователя «чужому» - «честолюбивому и презренному обществу» в традициях руссоизма натурализует признак, делают его эстетически программным

В интерпретации писателя слово solitude, рефреном звучащее в первой части романа, лишено трагической, негативной семантики Академические словари конца XVIII-XIX вв. фиксируют широкую гамму оттенков: solitude может быть приятным, сладостным, очаровательным, живописным, спасительным, не приносящим страдания, но может быть в отдельных случаях и ужасным, сочетаться со слезами, с чувством пустоты [17].. Русский переводчик «Поля и Виржини» верно использовал в качестве эквивалента слово «уединение» [1]. В такой интерпретации писатель ближе к автору «Прогулок одинокого мечтателя» («Rкveries du promeneur solitaire», 1771-1778). Во второй части «Поля и Виржини», как и у Руссо, одиночество постепенно изменит семантику, после гибели героев приобретет трагический смысл, в этом качестве предваряя умонастроение бесчисленной галереи романтических героев-страдальце в - «сыновей века»

Сюжетная коллизия романа замкнута в узком пространстве острова Иль-де-Франс (писатель жил на нём с 1768 по 1770 гг., в 1773 г. опубликовал записки о своем путешествии «Voyage а l'Оle de France, а l'Оle Bourbon, au cap de Bonne-Espйrance, par un officier du roi») [22]. Его обитатели образуют идеальное поселение, живут в абсолютной гармонии с природой. Для того, чтобы «увидеть в песчинке отражение мира» - большого мира (To see a World in a Grain of Sand, W. Blake), писатель, подобно романтикам, выходит за пределы пасторальных традиций, в пространство мифов, не только античных, почти декоративных (сравнение героев с детьми Леды, Ниобеи). Проблемно, эстетически, структурно основу произведения составляет христианский, библейский миф о потерянном рае Поэтизируя детство человечества, жизнь «первых» людей: «до желания.; до накопления., до изысканности., до половой жизни., до индивидуации; до вины. ; до культур, соединяющих модели красоты; до грехопадения» [15], писатель обратился к эстетике изображения «простого», универсального, к жанровому синтезу пасторали, идиллии, утопии [6], к традициям сентименталистского воспитательного романа («Эмиль, или О воспитании» (Emile or On Education, 1762) Руссо. Характеризуя своих героев, Б. де Сен-Пьер пишет: «Они не знали других исторических эпох, кроме событий в жизни их матерей, другой хронологии, кроме хронологии плодового сада, и другой философии, кроме той, которая учит делать всем добро и покоряться воле божьей. Никакая пагубная страсть не развратила их сердца» [1, c. 27]. Библейский миф претворяется в патриархальную утопию: «Такими в саду Эдема были первые прародители наши, когда, выйдя из рук божьих, они увидели друг друга, приблизились и повели речь, сначала как брат и сестра: Виргиния - кроткая, скромная, доверчивая, как Ева, а Поль, подобно Адаму, - с наружностью мужа и простотой дитяти» [1, с. 27]. Писатель создаёт универсальное мифологическое пространство-время, в центре которого, по руссоистской традиции, творенье бога, естественный человек, вне цивилизации, вне общества, вне истории

Поль и Виржини представлены как носители идеальных сущностей: блаженства, любви, невинности, благочестия, прелести, красоты. Этот идеал станет одной из сторон романтической ценностной парадигмы

Многие европейские романтики подхватят концепцию естественного человека (Байрон и Вордсворт, Шатобриан и Гюго, Новалис и Жорж Санд), не расстанутся с архетипом потерянного рая (герои Байрона, Мюссе, Виньи, Э По, лермонтовский демон). Б. де Сен-Пьер [18] О специфике французских утопий XVIII в. [см: 18]. создаёт свой - романный вариант мифа.

В руссоистскую идею сродства душ (Поль - Виржини) автор вписывает ветхозаветный топос, с отголоском древнего близнечного мифа, предугадав возникший в неотдалённом будущем мотив романтического двойничества Проблема двойников и их идентификации, по мысли У. Эко, является онтологической [11, с. 225].. Это мотив предназначенности героев друг другу (Лаон и Цитна, Манфред и Астарта, Жак и Сильвия, но и Генрих фон Офтердинген и Матильда). Писатель угадывает и мотив природы, восставшей против «узости» такого мира («Белокурый Экберт» Тика или «Эликсиры дьявола» Гофмана), когда гармония такого «тождества» обнаруживала скрытый в глубине зазор, разрушительное начало

Утопическое пространство, столь разнообразно представленное во французской литературе XVIII в., в «Поле и Виржини» Исследователи называют «Поля и Виржини» в, географически и во времени локализовано (1726, 1838, 1744 г. ), пребывает под угрозой В него с трагической неизбежностью врывается тот самый «честолюбивый и презренный» «реальный» мир, безнравственность которого в преамбуле к роману обличал рассказчик, - соблазн богатства и положения в обществе

В пасторально-патриархальной утопии Б де Сен-Пьера решающую сюжетную роль сыграла, важная для романистики XVIII в., предбальзаковская и предромантическая тема: традиционно-сословного, едва ли не «филистерского» здравомыслия, разрушающего идеальный мир героевряду патриархальных утопий XVIII в. (vйgйtales) («la Basiliade» (1753) Морелли, «La Nouvelle Hйloпse» (1761) Руссо, «Aline et Valcour» (1793) де Сада, в эпизоде на острове Тамоэ) [18], [16].. Испытание «обществом», в отличие от героев незаконченного романа Руссо «Эмиль и Софи, или Одинокие» (Emile et Sophie, ou Solitaires, 1762-1767), выдержали влюбленные герои романа «Поль и Виржини», но компромисс с «обществом» - с силами зла, как в романтизме (лорд Освальд, Леонс, Коринна Ж. де Сталь, Лоренцаччо Мюссе, Медард Гофмана), обернулся катастрофой.

«Обществу», стремящемуся цивилизовать Виржини, в романе противопоставлены лирически воспетая идиллия любви и картины природы [22] - проекция идеального мира героев Литературный критик, автор «Жозефа Делорма» (Vie, poйsies et pensйes de Joseph Delorme, 1829) Ш. Сент-Бев в 1830 г. пишет: «В годину надвигающейся социальной бури им (А. Шенье и Б. де СенПьеру) удалось неприметно сберечь в груди своей самые пленительные дары музы и спасти их для будущих времен» [7, c. 101]. Они - «истинные, целомудренные поэты, восхитительные, утонченные художники, увлеченные прекрасным..., они предавались... культу (красоты) с какой-то невинной негой и с удивительной непосредственностью и простодушием» [7, c. 101].

Природа в романе соединяет идеально-прекрасное начало с прорастающими сквозь традиционную жанровую поэтику романтическими знаками, «предчувствиями», углубляющими скрытый драматизм эмоционально-живописного пространства текста. Задолго до символизма, подобно Руссо, сближаясь с романтизмом, Б де Сен-Пьер формирует «язык соответствий, сродства души и природы.», передающий «сокровенное, неизъяснимое, невыразимую суть вещей» [5, c. 436]. Автор «Поля и Виржини», как и Руссо, предугадывает романтические синтезы сознательного и бессознательного, мотивы лирической слиянности природы и души.

Уже в экспозиции романа возникают символические детали, знаки, «подсказки», закольцовывающие сюжет, вписывающие судьбу героев в пространство иррационального - будущей катастрофы. Пейзаж, соединяющий перспективу и ретроспективу романных событий, сохранил следы трагедии, даже не руины, с которыми в сентиментализме, в «Этюдах о природе» связаны мотивы элегического любования, а едва заметные следы руин Полуразрушенные хижины свидетельствуют о беге времени не менее драматично, чем размышления шатобриановского Рене, посетившего памятники древней культуры Названия морской бухты и мыса - Бухта Могилы (Baie du Tombeau), Мыс Несчастья (Cap Malheureux) - знаки рокового вмешательства судьбы, усиливают предчувствие катастрофы

Море, экзотика тропического пейзажа, воссозданные в романе, подготавливают лирический драматизм романтической живописи создателя «Плота Медузы», (1819), авторов «Атала», «Рене», «Мучеников» (Les Martyrs, ou le Triomphe de la foi chrйtienne, 1809), «Тружеников моря» (Les Travailleurs de la mer, 1866), многих писателей, поэтов, художников, так или иначе связанных с романтизмом Природный мир романа обнаруживает ту «самозабвенную экзальтацию» и «упоение природой», которую различали А. Ф. Лосев и М. А. Тахо-Годи в «Новой Элоизе» Руссо [4], предугадывает романтические подтексты, полифонию красок пейзажей Шатобриана. Изображение живописного в качестве сущностного начала мирозданья и внутреннего мира идеальных героев предсказывает свойственное романтизму слияние интимного с загадочным и грандиозным

В «Поле и Виржини», как и в «Юлии, или Новой Элоизе» (Julie ou la Nouvelle Hйloпse, 1857-1860) Руссо, развязку событий определяет случай - болезнь Юлии / морская буря, - не подвластные ни обществу, ни человеку природные начала В них не нашли проявления законы разума и справедливости В них нет «предустановленного удела», свойственной готике предначертанности судьбы Разгадывая постигшую героев катастрофу, читатель не находит однозначного ответа на вопрос, что за нею стоит, - ведь не просто же исторический факт гибели брига «Сен-Жеран»? То ли это бумеранг совершенного героями компромисса? То ли писатель стремился достичь желаемого эффекта - добиться читательских слез? То ли в этой развязке нашла проявление сама суть жизни, как конечного поражения в борьбе с судьбой, - тогда в сознании современного читателя возникнет иллюзия предэкзистенциалистской интерпретации темы Но, очевидно, сбылось проклятие Поля, произнесённое в адрес мадам де ля Тур, отсылающей дочь ко двору, - пожелание смерти ей и её детям Это психологический срыв и взрыв, равно далекий от идиллии и готики, проявление отчаяния, полубезумия героя Проклятие не подхвачено, не акцентировано автором, но оно сбылось, «услышано», кем? Писатель не даёт ответа на этот вопрос

Оставаясь в границах достоверности, он формирует новую специфику изображения трансцендентного, новые психологические подтексты Реальный факт гибели парусника Сен-Жеран, перенесённый в роман, позволил автору углубить мотив судьбы В «Поле и Виржини» катастрофа служит проявлением непредсказуемо явленного жизненного закона, в основе которого факторы внеэстетические - невозможность существования идиллии в реальном мире В этом нашёл проявление слом рационалистической модели Модус иррационального проблематизирует лежащую в основании жанра телеологическую модель

Автор, на протяжении всей книги «Этюды о природе» (Etudes de la Nature, 1784-1787) [9; 13] страстно защищавший идею провиденциализма, транспонирует ее в романное пространство евангельской утопии. Он дарит читателям и героям счастье посмертного воздаяния за праведную жизнь, обещание посмертно обретённого героями рая.

Как и в «Мучениках» Шатобриана, как и в «Новой Элоизе» Руссо, это счастье вынесено за пределы собственно романного сюжета, представлено как абстрактная и отложенная перспектива, призванная примирить повествователя со смертью героев и принести утешение читателям. В трактовке этого мотива прозвучали отголоски традиций житийной литературы. Моралистическая концепция сюжетной развязки содержит двойной вектор: добродетель вознаграждена в мире сакральном и идеальном, тогда как зло в лице мучительницы-тётки наказано по-бальзаковски конкретно, в мире реальном

Кульминационную сцену катастрофы автор максимально визуализирует, используя время не «тогда», а «сейчас», «теперь», пропустив события сквозь восприятие коллективного героя - свидетелей, страстно желающих спасения героини. Её гибель окрашена мелодраматимом, не менее «театральна» [3], чем смерть Велледы, Кимодокеи, Эвдора в «Мучениках» или Дельфины и Коринны в романах Жермен де Сталь. Отказ снять одежду, поза и облик погибшей, зажатый в руке подаренный Полем образок, создают ореол сакральности, Виржини кажется «ангелом, направляющим свой полет к небу (un ange qui prend son vol vers les cieux)» [14], становится «совершенным воплощением божественного начала» [23]. В её судьбе, как и в судьбе Кимодокеи, в историко-литературной перспективе просматривается мотив слезы невинного младенца, расплачивающегося за несовершенство мира

Автор «Духа христианства» (Le Gйnie du Christianisme, 1802) отметил особую роль в романе евангельских мотивов [10, c. 150], они сочетаются с мотивом особой чувствительности, слёз, проливаемых героями, в которых писатель видел предпосылку читательского успеха его книги [14]. В «Поле и Виржини» он воплотил идеал чувствительности - свойственной, по его мнению, «самым лучшим романам, самым читаемым и полезным, которые «правят миром» (Ils gouvernent le monde» [14], идеал, воспринятый и по-новому восчувствованный романтизмом. Это идеал эмоционального слияния читателя и героев, который формировала французская сентименталистская романистика XVIII в. и который в дальнейшем определил завоевания романтизма, популярность любовного романа в последующие века [12].

Заключение