"Предел любви" в повести "Старосветские помещики" Н.В. Гоголя

Самая трогательная повесть Н.В. Гоголя - повесть "Старосветские помещики" (цикл "Миргород", 1835 г.). Это история престарелых супругов - Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, нежно любящих друг друга. Муж и жена живут душа в душу, ведут свое небольшое хозяйство, радушно принимают гостей. Старосветских помещиков часто сравнивают с мифическими героями - Филемоном и Бавкидой.

Основанием для такого сравнения стала простая жизнь, глубокое взаимопонимание и любовь героев, которые суть "единое целое" у Н.В. Гоголя. Как мы видим, таинственный "предел любви" достижим для Н.В. Гоголя, но стоит прояснить: может ли эта идиллия длиться вечно? Возможно, что земная жизнь и земная любовь имеют свое окончание, но та любовь, которая достигла своего "предела", бесконечна. Важную роль в создании ярких, многогранных художественных образов играет язык Н.В. Гоголя, "язык, заведомо отклоняющийся от средней нормы", соединяющий в себе "высокую поэзию" и "грубейшее просторечие" [4, с. 379].

В 1835 г. Н.В. Гоголь издал сразу два сборника - "Арабески" и "Миргород". Сборник "Миргород", как и сборник "Арабески", состоял из двух частей, по две повести в каждой. В первую часть вошли "Старосветские помещики" и "Тарас Бульба", во вторую - "Вий" и "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Как мы видим, писатель сгруппировал повести, однако каждую из них можно читать по отдельности, и она не потеряет своего смысла. Сборник "Миргород" имеет подзаглавие - "Повести, служащие продолжением "Вечеров на хуторе близ Диканьки", то есть Н.В. Гоголь указывает на связь двух циклов. Однако художественное мышление в "Миргороде" меняется, оно глубоко исторично. Это напрямую связано с серьезным увлечением писателя историей, которую он полюбил еще с Нежинской гимназии, преподавал в Патриотическом институте, и планировал издание многотомной истории и географии Украины. Свои исторические воззрения Н.В. Гоголь изложил в статье "Взгляд на составление Малороссии". По его плану эта статья должна была стать лишь вступлением к большой "Истории Малороссии", но замысел этот не воплотился. Все свои силы писатель сосредоточил на "Миргороде", поэтому сборник получился более разнообразным в жанровом отношении, более зрелым. В "Миргороде", в отличие от "Вечеров на хуторе близ Диканьки", уже нет единого рассказчика - Рудого Панька, замыкающего цикл. Впервые звучит авторский голос: "Писатель углубил проблемы, затронутые в "Вечерах". Здесь меньше веселья, больше грусти, а христианское мироощущение выражено еще более ярко, чем в первом печатном сборнике" [3, с. 24-25]. В 1832 году после пятилетнего отсутствия Н.В. Гоголь посетил родное село - Васильевку Миргородского уезда Полтавской губернии. В основу повести "Старосветские помещики" легли впечатления от этой поездки. Скорее всего, Н.В. Гоголь работал над повестью в конце 1833 - начале 1834 года. "Биографы Гоголя небезосновательно утверждают, что жизнь старосветских помещиков в его повести во многом напоминает историю взаимоотношений между дедом писателя - Афанасием Демьяновичем и его бабушкой - Татьяной Семёновной" [3, с. 24-25]. Возможно, что прототипами героев повести могли быть и другие знакомые Н.В. Гоголю миргородские старики - семейство Зарудных или Бровковых. Литературными претекстами повести "Старосветские помещики" является не только миф о Филемоне и Бавкиде, рассказанный Овидием в "Метаморфозах", но трактовка этого мифа в произведении И.В. Гете - "Фауст".

Ощутимо влияние сентиментальной прозы Н.М. Карамзина, баллад В.А. Жуковского, повествующих о любви после смерти. Таким образом, повесть "Старосветские помещики" - вариация Н.В. Гоголя на тему идиллии: старосветский мир обещает покой смущенному разуму. Всего в этом мире в избытке, это полнота божественной жизни: "Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей отдаленных деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют старосветскими... Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно уединенной жизни, где ни одно желание не перелетает через частокол. Жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют." [1, т. II, с. 7]. Ясной и спокойной жизнью живут Товстогубы, пребывают в "умственном младенчестве", а все, что Бог утаил "от премудрых и разумных", он "открыл младенцам" (Мф. 11:27-30). Отец Павел Флоренский говорит о том, что "истинная человеческая разумность недостаточна по тому самому, что она - человеческая. и, в то же время. отсутствие умственного богатства. может оказаться условием стяжания духовного ведения" [5].

Старосветские помещики наивны и открыты, как дети, и потому, например, их так ловко обманывает приказчик: господскими лесами он пользуется как своими собственными, но доброта хозяев не позволяет им распознать очевидный обман. Афанасий Иванович очень мало занимался хозяйством, а Пульхерия Ивановна "один только раз пожелала обревизировать свои леса" [1, т. II, с. 13]. Она "не могла не заметить страшного опустения в лесу и потери тех дубов, которые она еще в детстве знавала столетними" [1, т. II, с. 13], но приказчик заверил ее, что они пропали и "Пульхерия Ивановна совершенно удовлетворялась этим ответом" [1, т. II, с. 13]. Мы видим, что Пульхерия Ивановна с нежностью заботится о муже, считая его ребенком, а он подшучивает над ней, радуясь ее детскому испугу. По-детски, с радостью старички принимают гостей: "Эти добрые люди, можно сказать, жили для гостей. Все, что у них было лучшего, все это выносилось. во всей их услужливости не было никакой приторности. Это радушие и готовность так кротко выражалась на их лицах, так шли к ним, что поневоле соглашался на их просьбы. Они были следствием чистой, ясной простоты их добрых, бесхитростных душ" [1, т. II, с. 17]. Пространно и поэтично изображен Н.В. Гоголем простой быт его героев, в этом смысле гоголевская проза уникальна: "Говоря о прозе, в особенности о прозе Гоголя, нужно помнить, что в начале художественного слова была не проза, а поэзия, которая потом уже перешла на прозу. Проза - разновидность поэзии и представляет собою опускание поэзии на иные пласты сознания и языка" [4, с. 379]. Таким образом, повесть "Старосветские помещики" - это поэтизация прозы жизни. Как "солнце миру" явлена любовь в повести "Старосветские помещики": "Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы; вы, Афанасий Иванович; вы, Пульхерия Ивановна... Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредотачивалась на них же самих" [1, т. II, с. 9].

Многие исследователи пишут о "Старосветских помещиках", как о христианской по духу повести, в которой показана праведная, угодная Богу любовь. Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович едины во всем, всю свою жизнь они провели вместе, помогая и поддерживая друг друга, создавая уют своего дома. Но писатель задает двойственный тон повести, напоминая о блаженной Аркадии и о смерти, которая вдруг проникает в нее. Одно "печальное событие" изменило жизнь этого "мирного уголка" навсегда. В мирный мир вторгается разумность, синонимичная злу, это мистическая и одновременно реальная сила. Идиллии приходит конец вместе с "познанием".

Дурная примета пугает Пульхерию Ивановну, рождает множество страхов в ее душе. В своей домашней кошечке прозрела и узнала Пульхерия Ивановна смерть: "Задумалась старушка. "Это смерть моя приходила за мной!" - сказала она сама себе, и ничто не могло ее рассеять" [1, т. II, с. 21]. Вслед за внешним потерян и внутренний мир. И виной тому стала мысль-сомнение, перелетевшая за частокол. Нарушена и условная внешняя граница старосветского мира. старосветский помещик христианский любовь гоголь

В работе "Художественное пространство в прозе Гоголя" Ю. Лотман поясняет, что мир старосветских помещиков отгорожен от мира внешнего. Писатель изображает земной рай, Эдем: "Поместье старосветских помещиков. есть Дом с большой буквы" [2]. Извне приходит в Дом беда, из дикого леса: "Неизменность - свойство Дома, внутреннего пространства, и изменение возможно лишь как катастрофа разрушения этого пространства. Вера в невозможность этого делает сам вопрос предметом шуток: "Иногда, если было ясное время и в комнатах довольно тепло, натоплено, Афанасий Иванович, развеселившись, любил пошутить над Пульхерией Ивановною и поговорить о чем-нибудь постороннем. "А что, Пульхерия Ивановна, - говорил он, - если бы вдруг загорелся дом наш, куда бы мы делись?" [2]. Но главной скрепою Дома, конечно, была любовь составляющих его персонажей, которые у Н.В. Гоголя "соединены, а не разъединены [2]. Даже находясь при смерти, Пульхерия Ивановна думает о своем муже: "Бедная старушка! Она в то время не думала ни о той великой минуте, которая ее ожидает, ни о душе своей, ни о будущей своей жизни; она думала только о бедном своем спутнике, с которым провела жизнь и которого оставляла сирым и бесприютным" [1, т. II, с. 23].

В свою очередь Афанасий Иванович "весь превратился во внимательность" и не отходил от постели жены. Но Пульхерия Ивановна умерла: "Афанасий Иванович был совершенно поражен. Это так казалось ему дико, что он даже не заплакал. Мутными глазами глядел он на нее, как бы не понимая значения трупа" [1, т. II, с. 23]. Когда вернулся Афанасий Иванович домой, то понял, осознал всю глубину своей потери: "Но когда возвратился он домой, когда увидел, что пусто в его комнате, что даже стул, на котором сидела Пульхерия Ивановна, был вынесен, - он рыдал, рыдал сильно, рыдал неутешно, и слезы, как река, лились из тусклых очей" [1, т. II, с. 24]. С того времени проходит пять лет, рассказчик задается вопросом: "Какого горя не уносит время? Какая страсть уцелеет в неровной битве с ним?" [1, т. II, с. 24].

Так, например, один романтический "человек в цвете юных еще сил", "влюбленный нежно, страстно, бешено, дерзко, скромно", после смерти любимой супруги дважды пытался "умертвить себя", но всего через год он уже весело играл в карты в обществе новой молодой жены. Не таков Афанасий Иванович. Без Пульхерии Ивановны в Доме царит "странный беспорядок", ощутимо "отсутствие чего-то", даже предметы, бывшие целыми, теперь поломаны, полнота отсутствует всюду: "... за столом подали один нож без черенка; блюда уже не были приготовлены с таким искусством. О хозяйстве я не хотел и спросить, боялся даже взглянуть на хозяйственные заведения" [1, т. II, с. 25-26]. И сам герой совершенно бесчувственен, "мысли в нем не бродили, но исчезали" [1, т. II, с. 26]. Словно ребенок, он не может аккуратно есть, "часто поднимал он ложку с кашей и, вместо того чтобы подносить ко рту, подносил к носу" [1, II, с. 26]. Но при одном воспоминании о своей супруге у Афанасия Ивановича "вдруг брызнули слезы": "Рука его упала на тарелку, тарелка опрокинулась, полетела и разбилась. Он сидел бесчувственно, и слезы, как ручей, как немолчно текущий фонтан, лились, лились ливмя на застилавшую его салфетку" [1, т. II, с. 26]. Зримым знаком присутствия в повести рассказчика являются комментарии к происходящим событиям, с одной стороны, это "свой человек", добрый знакомый старичков, а с другой - представитель внешнего мира. Рассказчика изумили слезы Афанасия Ивановича, он даже не может понять - что это, страсть или привычка? Забыв о том, что это "взаимная любовь" [1, т. II, с. 9]. "Боже! - думал я, глядя на него, - пять лет всеистребляющего времени - старик, уже бесчувственный старик, которого жизнь, казалось, ни разу не возмущало ни одно сильное ощущение души... и такая долгая, такая жаркая печаль! Что же сильнее над нами: страсть или привычка?. Это были слезы, которые текли не спрашиваясь, сами собою, накопляясь от едкости боли уже охладевшего сердца" [1, т. II, с. 26-27].

Недолго после того жил Афанасий Иванович: "Странно, однако же, то, что обстоятельства кончины его имели какое-то сходство с кончиною Пульхерии Ивановны. В один день Афанасий Иванович решился немного пройтись по саду. Он вдруг услышал, что позади его произнес кто-то явственным голосом: "Афанасий Иванович!" Он оборотился, но никого совершенно не было, и он наконец произнес: "Это Пульхерия Ивановна зовет меня!" [1, т. II, с. 27]. Зовет в жизнь вечную. Перед своей кончиной Афанасий Иванович просит положить его возле Пульхерии Ивановны.

Поместье старичков разрушено, Дом пуст, но всецелостной и вековечной остается любовь, связавшая воедино двух людей. Итак, в повести Н.В. Гоголя изображена не "привычка", а предел любви - ровное, гармоничное, идиллическое чувство, близкое идеалу христианскому.