Великоросс/вели-корус. Из истории конструирования этничности. Век XIX

Размещено на http://www.allbest.ru/

Великоросс/вели-корус. Из истории конструирования этничности. Век XIX

О.В. Кириченко

Рецензия посвящена анализу монографии М.В. Лескинен «Великоросс/великорус. Из истории конструирования этничности. Век XIX». (М.: «Индрик», 2016). Рецензент затрагивает вопросы, касающиеся методологии автора книги, опирающейся на труды французских конструктивистов. Показывается, что это условная методология, формальная, позволяющая автору лишь «технически» выполнить поставленную задачу. Но есть и безусловная, фактическая методология, апеллирующая к «дискурсивным практикам» - а) советским 1920х годов и б) европейским 1930-х годов. Опираясь на них автор, как она считает, развенчивает миф о «народе-богоносце», полагая, что русские ни по своей этнической силе, ни по нравственным критериям не подходили в искомый век к этой миссии. Таким образом, задача автора рецензии заключалась в анализе этих положений и их оценке. лескинен французский конструктивист

Ключевые слова: русские, великорусы, народ, этнос, миф, конструкт, дискурсивные практики, идентичность

Kiricenko, Oleg К

Velikoross/velikorus. From the history of the construction of ethnicity. Century XIX

The review is devoted to the analysis ofthe monograph by M.V Leskinen “Velikoross/velikorus. From the history of the construction of ethnicity. CenturyXIX” (Moscow: “Indrik”, 2016). The review argues that the methodology of the author of the book, based on the works of French constructivists, is formal and only allows for a “technical” completion of the task. But there is also an unconditional, real methodology that appeals to “discursive practices” of the 1920s in the Soviet Union the 1930s in Europe. Based on this underlying methodology the author claims to have deconstructed the myth of the “god-bearing people” suggesting that Russians of the XIX century didn't fulfil this mission neither in terms of their ethnic power nor in terms of moral criteria. Thus the reviewer aims to analyze and assess these theses.

Key words: Russians, Great Russians, Velikoross, Velikoruss, nation, ethnos, myth, construct, discursive practices, identity

Монография Марии Войттовны Лескинен являет собой образец постмодернистского конструкта, который выдается за реконструированную автором модель русскости, созданную, по ее мнению, деятельностью российских (русских) интеллектуалов XIX в. - ученых, политиков, деятелей художественной сферы. И хотя автор действует по правилам конструктивистской методологии, вынося главное лицо - себя самого, как модератора дискурса - за скобки текста, но вместе с тем над текстом совершается очевидное насилие. Для подтверждения итогов своей работы Марии Во- йттовне приходится изыскивать дополнительный, «объективный» материал, характеризующий нравственный портрет русских, чтобы доказать свою главную мысль о напрасных стараниях правительства и отдельных представителей консервативной интеллигенции сделать из русских великороссов. Таким образом, интрига состоит в двух вещах: а) в некоем вольном распоряжении конструктивистской методологией; б) в субъективно пристрастной оценке русской этничности. Разумеется, мы не можем не сказать о том, что автор пользуется отвергнутыми современной наукой методами, позволяющими оценивать целый народ с позиции нравственных критериев добра и зла, считать его в чем-то неполноценным, безнравственным, давать ему обобщающие оценки. Причем сама автор помнит об этом (!): «Современная наука отвергает в качестве объективных антропологических критериев расы, а именно: черты этнического темперамента, характера, умственные и нравственные свойства, тип духовной и политической эволюции и уровень сложности языка» (Лескинен 273). И, тем не менее, именно на этом критическом материале (главы 4 и 5 - центральные для автора) строится вся доказательная база с резкими нравственными характеристиками в отношении целого народа, разоблачающая, по мнению автора, мифы о русских, которые претендуют на то, чтобы быть «народом-богоносцем», «просветителем», отдельным этносом. Все негативные характеристики в отношении русских помещены в цитаты, но автор с ними солидарна. Об этом ясно она говорит и в этих главах, и в заключении (например, «ведь идеи по конструированию великоруса оказались не востребованными самим объектом - теми, кого объявляли носителями “великорус- скости”») (Лескинен 665). Таким образом, приходится констатировать, что в данной работе проводится не воссоздание реальной матрицы-конструкта, существовавшей в России XIX в., точнее говоря - мифа, а создается современная контрмодель-конструкция постмодернистского толка, имеющая цель затемнить объективную реальность, которую нет возможности поколебать подлинно объективными научными методами; идет банальное сведение каких-то личных счетов с «другим народом» и научный язык оказывается лишь удобным средством для этого.

Конструктивистская методология не универсальна. Создаваемая в послевоенной Европе, она была рассчитана на разрушение всего, что было связано с традиционной сферой, откуда по мысли ее авторов, и появился фашизм, как и его антипод - коммунизм, с их тоталитарными режимами. Все органически целое, в том числе этносы, народы попали в поле жесткой критики, как структуры, таящие в себе потенциальную опасность. И хотя сам конструктивизм, как продукт постмодерна, постепенно вырастал в эпоху мировых войн, из атмосферы абсурда саморазрушения европейской цивилизации (на что ясно указывали две прошедшие мировые войны, особенно последняя), - как инструмент познания этого постмодернистского общества абсурда, тем не менее, очень скоро (после работ французских конструктивистов в 1960-1970-е годы), он стал использоваться в качестве универсального метода познания любой эпохи и любого общества. История стала тестироваться на лояльность индивидуализму в противовес народности и традиционности.

Мы исходим из того, что общество модерна, начиная с эпохи Ренессанса, имело свой методологический ключ познания, отличный от традиционалистского ключа. Европейский рационализм в качестве целого - объекта описания - использует такие фундаментальные категории как миф и символ, с их очевидной рациональной отстраненностью от природы, материи, всего земного и небесного окоема. Миф являлся аналогом того, что в XX в. конструктивисты назовут конструктом, того целого, которое имеет внешние границы не только по отношению к себе, но и по отношению к другому. В сравнении с ним миф, по отношению к себе имеет только внутренние границы, а по отношению к другому - внешние (Фуко 241). Как видим, в мифе наличествует субъективность, но характер ее относительный (она субъективна только по отношению к себе); в конструкте же субъективность отсутствует вообще, он свободен от нее (Бодрийяр 179-187). Вся субъективность здесь находится у актора, манипулятора, конструктивиста, носителя воли, человека-антитрадиционалиста, бросившего вызов Богу и обществу. Конструкт только есть, как реальность и больше ничего. Без конструктивиста он не работает, не познаваем, в то время как миф жив, как личность сам по себе, он не зависит от историка, ученого, в общем лица познающего.

Общество модерна, каким оно было в России XIX в., безусловно, требует не конструктивистской методологии исследования. Иначе, априори, исследователь будет видеть в том целом, что он исследует конструкт, а не миф, со всеми вытекающими отсюда последствиями, т.е. субъектно мертвый мир, не имеющий возможности самому создавать органичную действительность, если не в живом, традиционном, то хотя бы мифологизированном виде. Это был мир традиционных отношений, где присутствовали гармония и порядок, во всяком случае, в основной части этого мира, не затронутого еще агрессией атеизированного модерна. Автор монографии так не считает, отказываясь давать слово самому народу (о чем она не забывает написать). Конструктивист говорит, что мир России XIX в. нельзя познать из него самого, из его целей, желаний и достижений, что нужно искать подлинную картину его бытия, исходя из возможностей самого конструктивиста, его таланта и умения. Он - создатель подлинной истории той эпохи. Так ставит вопрос автор рецензируемой нами книги, осуществляя насилие над реальностью, не имеющей к постмодерну никакого отношения.

Что касается тенденциозности отбора материала, то это более чем очевидно для этнографа-профессионала, занимающегося данной эпохой. Во-первых, в качестве экспертов от лица российской элиты XIX в., писавшей о русских, взяты имена тех людей, которых можно скорее отнести к демократической и революционной интеллигенции, для которых негативное описание народа имело политическую цель - привлечь к нему симпатии широкой публики, возгреть сердца к революции. Эту мысль можно хорошо проиллюстрировать на примере творчества Н.А. Некрасова, который занимался этим сознательно и профессионально в течение всей творческой жизни (Кириченко 3-53). Во-вторых, сознательно опущены имена тех, кто мог бы сказать добрые и искренние слова о русских. Нет смысла приводить их здесь, их гораздо больше, чем первых. Автор опускает такие массовые источники, как фонды РГО и РЭМа, особенно в последнем фонд князя В.Н. Тенишева, где о крестьянах рассказывается практически от первого лица в отчетных анкетах князю Тенишеву учителями, священниками, агрономами - людьми, живущими в деревне и т.д. В этих материалах нет ничего подобного тому, что автор насобирал у критиков. А ведь на основе этих отдельных цитат строится все здание книги, делается глобальный вывод, вынесенный и в заключение: «Нравственный его («великоруса» - О.К.) облик вырисовывается как далекий от идеала («народа-богоносца» - О.К.); великорус ленив, вороват, упрям, не очень тверд в христианских устоях веры (суеверен); некоторые свойства его нрава способствуют нарушению им моральных норм: неспособность “держать себя в руках”, контролировать проявление чувств и эмоций ведут к резким перепадам трудового ритма и как следствие - к перенапряжению, снимаемому пьянством. Однако великорус не зол, не жесток, терпеливо сносит невзгоды и тяготы, склонен к самопожертвованию и гостеприимен. И хотя последняя группа черт находит оправдание в исторических и природных “ обстоятельствах” (!), она отчетливо фиксируется прежде всего в описаниях Других» (Лескинен 660).

Мысль автора очень проста: доказать неспособность русских к роли государственнообразующего народа, которую русские объективно выполняли в течение всей истории России, не претендуя на великость, но и не отказываясь от первенства веры в цивилизационном процессе. И здесь вступает в силу один из главных авторских аргументов (это кроме надерганных у революционных демократов примеров о процветающей безнравственности среди народа) - о слабом этническом тонусе русских. Все из пишущих современников, кто готов видеть в них народ с самобытной, глубокой культурой, объявляются авторами «сторонниками официальной проправительственной точки зрения», другие же, кто готов однобоко, ради «красного словца» оценивать народ, как забитый, убогий, ничего кроме жалости и сочувствия не вызывающий, - те поддерживаются и собираются в единую коллекцию «объективного мнения о народе». Автор не стесняется писать о том, что от смешения с финской кровью русские получили свою способность к государственной культуре (Лескинен 537), но при этом финны как этнос сумели избежать негативного русского влияния на себя и сохранили свою природную (!) способность к честности (Лескинен 413). Вообще вопрос крови, смешения этнических компонентов в их физико-антропологическом и этно-духовном аспектах все время занимает автора. Какие-то знакомые со времен Второй мировой войны нотки все время слышатся в этих откровенных рассуждениях «слависта» М.В. Лескинен. Автор даже использует «честность», как тестирующий элемент при характеристике населения: если в деревне не было замков и люди не боялись воров, значит, наверняка, здесь жили финны (или финно-угры) (Лескинен 422, 282). Проведя экспертизу мнений (а это и визуальная и вербальная информация) авторов и источников, которых сама М.В. Лескинен выбирает и преподносит, Мария Войттовна с удовлетворением констатирует: «уже будучи призна- ным государственнообразующим этносом, (великорусы - О.К.) все еще не имели четких примет этой этничности» (Лескинен 534). Иными словами, государство как могло старалось, а русские так и не могли выполнять ту роль, которая на них возлагалась. Таков судебный вердикт автора монографии, которая с трудом сдерживает себя, чтобы не сказать что-то более резкое, но все же несколько раз не удерживается от едкой и злой иронии: «''Хождение в народ” и близкое знакомство с повседневным бытом и поведением “народа-богоносца” вызвали жаркие споры о том, следует ли считать народ моральным или, напротив, весьма далеким от нравственных и в первую очередь христианских идеалов» (Лескинен 417); «несоответствие народа- богоносца, в особенности касающееся отношения к чужой собственности... объяснялось по-разному» (Лескинен 418); «Воровство, клятвопреступление, убийства, зверские избиения жен и детей, расправы с цыганами, пьянство - все это не совпадало с сусальным образом народа-богоносца» (Лескинен 420).

Подведем итоги сказанному. М.В. Лескинен хотя и опирается на научный тезаурус, а монография отвечает критерию научности (порой даже претендующей на глубину анализа), но, по сути оказывается не воссозданием подлинного мифа о народе, который конечно же имел место в XIX в., - времени модерна, - а созданием современного постмодернистского конструкта, имеющего цель очернить русский народ, который, по мысли автора не достоин претендовать на высокие звания «великий», «государственнообразующий», «ответственный за цивилизационные процессы». Автор пользуется конструктивистской методологией по отношению ко времени, где эта методология не работает, и это первое насилие над материалом. Далее, обнаруживается, что создание негативно нравственного портрета народа она перекладывает на плечи современников (тенденциозно отобранных и не прокомментированных ею, как мнения революционно настроенной интеллигенции) и на этом материале выстраивает основную часть здания своей конструкции. Для корректировки данных XIX в. автор тенденциозно использует мнения отдельных современных исследователей, совершенно игнорируя те работы, где дается объективная оценка русской традиционной культуре и традиции в целом, например, такой фундаментальный труд ИЭА РАН, как «Русские», в его многочисленных переизданиях (а там есть и современная антропология русских и их этногенез), а также материалы Тенишевского бюро (ныне опубликованные) и этнографического отдела РГО (неопубликованные).

Учитывая обозначенные особенности авторского подхода М.В. Лескинен, можно сделать вывод о наличии в ее работе двух скрытых «дискурсивных практик» (выражение М. Фуко) или внутренних системообразующих моделей: 1) сознательное или бессознательное дублирование политического дискурса советских большевиков первой половины 1920-х годов. Тогда это был непубличный дискурс, касающийся нациестроительства в условиях насильственного перехода страны от унитарного к федеративному государству. Таким образом, у М.В. Лескинен - это дискурс-ремейк, цель которого актуализировать реальность 1920-х, когда русским было «указано на их место». 2) Вторая внутренняя модель имеет черты западнического антитрадиционализма, с его расистскими и националистическими интенциями, каким он был в 1930-е годы. И хотя автор опирается на теоретические разработки французских конструктивистов (судя по всему, на М. Фуко и Ж. Лакана), где антитрадиционализм тоже очевиден, но без расистских и националистических интенций, симпатии ее на стороне предыдущего поколения философов. Тема чистоты крови у русских, совершенно очевидно является для автора важным аргументом в логике ее доказательств неспособности русских к той миссии, которая возлагалась на них «государственной властью» в России. Этот вывод автор дублирует (в силу его важности для нее) и в заключении: «Великорус, во-первых, представлял собой не чистую, а смешанную этническую группу, свойства которой, кроме того, значительно варьировались по регионам. Во-вторых, подобная изначальная “смешанность” порождала в нем “склонность” к дальнейшей метисации - негативная, как считали некоторые, тенденция, ведущая к утрате этнического своеобразия, - т.е. народности» (Лескинен 659).

К работе, несомненно, должно быть привлечено внимание широкой научной общественности, и ей должна быть дана строгая критическая оценка, которая закрывала бы возможность появления в дальнейшем подобных работ, изданных в академическом институте, на государственные средства, в солидном научном издательстве. Или мы, действительно, вступили в полосу 1920-х годов?

Научная литература

1. БодрийярЖ. Фатальные стратегии. М.: ПАНГЛОС, 2019.

2. Лескинен М.В. Великоросс/великорус. Из истории конструирования этничности. Век XIX. М.: «Индрик», 2016.

3. Кириченко О.В. Русская земля, Отечество, Святая Русь, Родина как обозначения этнического пространства русских // Традиции и современность. Научный православный журнал. 2012. № 12. С. 3-52.

4. ФукоМ. Лекции о воле к знанию. С приложением «Знание Эдипа». СПб.: Наука, 2016.

Размещено на Allbest.ru